Путь варга-1: Пастыри чудовищ

ЛАЙЛ ГРОСКИ        — Свинки и трюфеля, — бормотал я. — Свинки и трюфеля…        У книжных сыщиков такое вообще-то в заводе. Сидеть, уставясь не пойми куда, и повторять зацепку, которая занимает их ум. Верные помощники должны в этот момент пялиться на небритую физиономию сыщика с величайшим почтением. И спрашивать с придыханием: «О чём же ты догадался, о мудрейший?»       — Проголодался, Лайл? — осведомилась Длинноногая Секретарша (она же Нэйш).       — Маленько есть, — с учётом того, что навозный магнат нас даже к ужину не пригласил. — Но это насчёт того, что подслушал парнишка. Те, кто наведался к Дэрришу с веретенщиками, перешучивались между собой, пока паковали ящерок в ящик. И была там пара любопытных фразочек. Кайви запомнил так: «Посмотрим, как этим свинкам пойдут наши трюфеля!» и потом ещё — «Самые дорогие трюфеля в подарочек от мужа». Вот вы, господин Даллейн, не подскажете ли мне — какие у нас самые дорогие трюфеля? Даллейн развёл руками с сожалением на неприметном лице — мол, я, конечно, помощник расторопный, но в деликатесах не смыслящий.       — «Пурпурное сердце», — тихо подсказал Нэйш. — Их ещё называют подземными гранатами.       И это человек, который жрёт аналог баланды с Рифов, не моргнув и глазом. Ох, кто-то у нас до черта многогранен…       — В таком случае не сообщишь ли ты нам что-нибудь этакое про эти самые драгоценные трюфеля?       Нэйш застыл, погрузившись в пучины своего опыта. По истечении двух минут отмер и выдал:       — Подаются к айлорским винам и оленине или куропаткам.       — Поздравляю — я действительно проголодался. Ну, а теперь дай-ка я извлеку из памяти что-то действительное полезное. «Пурпурное сердце» трюфель редкий и труднонаходимый — растёт на глубине, и только в очень старых дубовых и буковых рощах. Грибочки ищут с мелкими яприлями, которых от мамки отнимают и натаскивают прямо пока выкармливают… — промолчим о том, что сведения на меня вывалила Арделл, пока я помогал ей в вольере для таких вот замученных поисками яприлят. — А самое чудное — что грибочки эти наподобие драгоценных камней. Если уж где нашлись залежи — там нужно разработки проводить. Вполне себе шахты рыть и до кучи — строить подземное хранилище. Эти трюфеля — штуки весьма нравные, знаете ли. Их даже после срывания нужно выдерживать пару девятниц в той же местности, в земле и холоде. Не поднимая на поверхность — иначе они, знаете ли, аромат теряют. А знаете, из какой страны в основном эту вкусность поставляют? Вейгорд. — Это уже следствие знакомства с одной очаровательной контрабандисткой, которая перепродавала и такие грибочки. — Так что, господа, похоже наши ниточки уводят, так сказать, домой.       Очень, кстати, подозрительные ниточки наклёвываются: сперва ко Хромцу, потом в Вейгорд. Попахивает заговором.       Даллейн выбивал длинными пальцами по коленям что-то явно шифрованное.       — Моё почтение, господин Гроски — мы сильно продвинулись благодаря вам. Вейгорд… Мне понадобится время, чтобы собрать там группу поиска. И если придётся обыскать все месторождения таких трюфелей…       — А все не надо, — возвестил я с видом фокусника. — Как там было? Самые дорогие трюфеля в подарочек от мужа? С учётом того, что сам Шеннет вряд ли послал бы этих олухов — и вряд ли они сказали это для отвода глаз, они же не знали, что их слышат… Я бы поискал возле бывших земель рода Шеннетских. Или даже прямо в их владениях. У них же был замок в Вейгорде — возле…       — Триграничья, — нежнейшим образом помог устранитель. Я прихлопнул воспоминание, как прыгучего, злого грызуна.       — Да, как это? Белолисье. В Вейгорде немало старых угодий Шеннетских. Хотя, может, и наводить справки-то особо не потребуется. Раз уж наш хозяин рекомендует знатным господам удобрения — должен же он разбираться, что и где растёт.       Ещё пару часов прошло в неопределённых ожиданиях. Навозный магнат таки уделил нам от своего ужина. У него нашлась даже трюфельная карта Кайетты. Трепетно извлечённая из библиотечной пыли. И преподнесённая на вытянутых руках господину Даллейну. Тот со знанием дела в карте порылся, ткнул пальцем куда-то в Шеннетен, хмыкнул и буркнул, что ему «надо бы доложить». Интересно только — кому, если Касильда Виверрент в «чёрном сне», а с Гриз Арделл на связь вышел я?       Известие о том, что веретенщик на территории, как бы это сказать, не совсем один, Гриз приняла со стоицизмом человека, который взял в команду Рихарда Нэйша.       Кайви вился поблизости, подглядывал-подслушивал и то и дело объявлялся в стратегически важных местах с наведённой ладонью и светящейся Печатью. И с подмигиванием — мол, на что это похоже, а, соратник?       Даже и не знаю. Пока что дело выглядело так, будто первый министр Айлора решил отравить жену, учинить для чего-то новый Сонный Мор… Для этого связался с какими-то сумасшедшими, и они возродили веретенщиков — возможно, на его же землях. Вот только Хромец явно не настолько туп, чтобы посадить лабораторию в землях славных предков. И прислать наёмников к Дэришу от своего имени. Стало быть, кто-то хочет либо подставить Хромца, либо провернуть что-то, пользуясь его именем, ну, а мы…       Внезапно стали осложняющим фактором. Группа из Вейгорда в Цветочном Дворце. Начнётся разбирательство — кто-то да вспомнит про Хартию Непримиримости, а там…       Да ещё я, вроде как, должен следы тут заметать. Если бы отыскать Чашу, связаться с Гильдией, сказать — пусть убирают из Шеннетена своих, если есть…       Крыса визгливенько подсмеивалась внутри, потирала лапки. Ей тоже казалось, что это неплохой план. Нам даже благоприятствовал наш Расторопный Помощник: Даллейн заявил, что ночевать придётся в поместье навозного магната. В Цветочном Дворце всё еще был шанс нарваться на укус веретенщика. Если бы выскользнуть потихоньку, ночью… ещё лучше — шепнуть пару словечек Кайви, мол, мне нужно связаться с высоким покровителем. Паренёк же явно знает местность, найти проточную воду не проблема.       Направляясь в комнату, которую от щедрот выделил мне хозяин поместья, я чуть было даже не стал намурлыкивать песенку.       — Привет, Лайл.       Вир побери, я-то уж надеялся, что он бросил играть мою тень и куда-то да сгинул — его же и на ужине не было…       — Боженьки, да отвянь, ты, воплощённое одиночество! — устранитель оскорблённо приподнял брови. — К твоему сведению, я иду спать. И если ты только не желаешь погреть меня ночью или расположиться где-нибудь на коврике…       На миг он как будто задумался над перспективой — прежде чем положить мне руку на плечо и одним жестом пропихнуть в отведённый мне покой.       — Как тебе нравится твоя комната?       Спаленка пестрела патриотично-золотистыми цветами Айлора, а на картинах и покрывале было многовато роз. Словом, средней помпезности гостевая комнатушка.       — Она мне до черта не нравится по одной причине. В ней есть ты.       Напарничек добродушно хмыкнул, запирая дверь. Кивнул мне на стул, проследовал к кровати и одним движением вытряхнул подушку из наволочки.       — Просто создана для вечерних бесед, — длинный треск ткани, разрезаемой острым ножичком. — Немного разговоров с лучшим другом перед сном.       — … у тебя какая-то личная неприязнь к розочкам или к цветам Айлора? У этого Дэриша, знаешь ли, будет куча вопросов к тому, что он увидит тут утром.       Я частил, выдавал смешочки и отчаянно потел, наблюдая за неспешными, отточенными движениями. За тем, как ткань обращается в полосы.       — Вопросы будут в любом случае — особенно если наша беседа пройдёт слишком громко. Ты как будто хотел что-то спросить?       Правильным вопросом было бы: «А с чего это ты решил меня пытать?», но натура своё взяла.       — В другом случае я бы спросил человека — какая муха его укусила, но в случае с тобой… что, у какой-то стаи бешеных шнырков таки хватило смелости?       Нэйш одобрительно кивнул наволочке, дорезая последнюю полосу. Наверное, оценивал мою смелость, не знаю.       — Я говорил с Арделл. Она и Мел нашли вещество, которое приманивает веретенщиков. Какая-то бирюзовая пыль с травянистым запахом. На туфлях Касильды Виверрент. Представляешь?       Воздух из комнаты исчез, выпитый неведомой сволочью. Я прикипел взглядом к длинным пальцам, которые ласково поглаживали нож.       — Что? П-приманивает? — значит, Виверрент не случайно так быстро атаковали, когда она вышла из помещения, где были… о-о-о, черти водные…       — Ну-у… само-то собой, в замке есть агенты Хромца… или кто там это устроил. В той комнате, кстати говоря, были стряпчий, Мастер…       Нэйш поощрил полосы ткани на своих коленях микроскопическим кивком.       — Действительно. Агенты того, кто всё это устроил. Одного из них мы с тобой как будто знаем, ты как полагаешь?       Крыса внутри полагала, что визжать будет лишним. Она тонула в волнах страха, пытаясь выгребать и пуская пузырики.       — Ты что же, думаешь, это был я?       — На этот раз, — с праздничной улыбкой сообщил устранитель, поднимаясь, — так думаю не я один, Лайл.       «Мел?» — робко предположила моя оптимистичная часть. На секундочку, не больше — потому что истину я уже прочитал по улыбочке Нэйша. И эффект был таким, будто устранитель мне всё-таки врезал сразу по нескольким болевым точкам: колени ослабли, в ушах появился шум, и я словно погрузился куда-то в тёмную глубину вслед за крысой. Вздор, Лайл, надо думать, как выжить, ты же понимал, что однажды это случится, ты же не считал, что она будет доверять тебе вечно?       Под седалище подпихнули стул. Я поднял глаза, встретился взглядом с Нэйшем, который надо мной наклонился, спросил тихо:       — Она… приказала тебе?       «Клык» глядел с разочарованием. То ли из-за идиотского вопроса, то ли потому что я раскис, когда он ещё не начал работу.       — Где твоя проницательность, Лайл? Она просила за тобой присмотреть. Но я подумал — раз уж у нас сложились доверительные отношения…       Перед глазами с намёком закачалась бывшая наволочка. Нужно было хотя бы попробовать побарахтаться.       — Я не делал этого.       Нэйш над головой хмыкнул понимающе («Ты же расскажешь мне всё, что я хочу знать»), я открыл рот, чтобы пропихнуть в грудь хоть толику воздуха. По позвоночнику рассыпались искры фантомной боли — воспоминания.       — Знаю, как выглядит. Но я о задании узнал только сегодня утром, а дальше был всё время на виду. Ч-чёрт… и об этом снадобье я ни сном, ни духом. У тебя случайно нет «Истины на ладони»? Ну, тогда можешь попытать меня малость, чтобы оправдать расправу над наволочкой. Если, конечно, тебе станет легче.       Где-то сверху и слева установилось задумчивое молчание. Там, кажись, боролись с искушением. Или взвешивали шансы на то, что никто не услышит моих криков.       — И, кстати говоря, у них тут пацан со знаком Следопыта, так что если ты не уверен, что сможешь заткнуть меня эффективно…       — Есть приёмы, при которых кляп не нужен. Сбивается дыхание или теряется голос… правда, восстановление потом длится не меньше суток.       Я осмелился перевести дух и покосился наверх. Нэйш стоял в шаге от меня, задумчиво поигрывая готовым кляпом.       — Кто это мог быть? Ещё один посланник Гильдии?       Мастер и стряпчий же наверняка под кровными обетами, ковчежники, понятно, исключаются. Так что это за…       — Не знаю… не могу сказать. Я бы ставил на прямого агента заказчика, но… мало данных. Может, что прояснится, если сумеем взять лабораторию.       Будем надеяться — гильдейские нам что-то оставят, но не слишком много. Нужно их всё же предупредить, а то как бы бляхи с жизнью не лишиться.       — Ах да, лаборатория, — на плечо не спеша опустилась рука. — Так как тебе нравится твоя комната, Лайл?       — Ну, в ней слегка не хватает наволочек, но…       — Уютная, не так ли? Достаточно, чтобы оставаться в ней всю ночь. В ней, конечно, нет особых удобств, наподобие Водной Чаши… но я не думаю, что тебе захочется их искать. Учитывая, что моя комната рядом.       — А если мне понадобятся ещё какие-нибудь чаши… — рука на плече потяжелела раз в десять. — Понял, все потребности — в угол да в камин. Надеюсь, ты не будешь заглядывать ко мне каждый час поправить одеяльце, чёртов ты параноик?       Устранитель показал зубы в непроницаемо-сердечной улыбке. От которой у меня наверняка отмер какой-нибудь орган.       — Тебе лучше как следует выспаться. Похоже, завтра от тебя столько будет зависеть. Гильдия, Арделл, господин Даллейн. Все возлагают на тебя надежды. Какие из них ты собираешься оправдать?       — А ты позволишь мне оправдать какие-то, кроме твоих?       — Просто решил тебе об этом напомнить.       Заботливый напарничек, надо же. И тон такой, что снов можно лишиться на добрую половину ночи. Я покосился на бренные останки наволочки и постарался придать голосу убедительность.       — Сделаю, что смогу. Если, конечно, подручные Даллейна не облажаются.       Позже я сам себе говорил, что из меня бы вышел неплохой горевестник.

* * *

      — С-с-сволочи, — приложил невозмутимый господин Даллейн. Рискнул высунуться из укрытия и влупить магией со всей своей немалой дури.       Порыв ветра всколыхнул волосы да развеял туманную дымку, которая плотно облепила бывший Шеннетен.       Бирюзовая сфера над входом в бывшее трюфельное хранилище весело подмигнула. В ответ кто-то из защитников трюфельной крепости высадил по нам заряд огненного амулета, но его Даллейн отбил воздушным щитом. Сполз назад в ложбинку за дубом-исполином и выпалил в сторону своих людей что-то на древнем жреческом наречии.       Ситуация была, в общем, обычной для моей ушибленной судьбы. Отряд магов, собранный расторопным господином, облажался не просто как-то, а с размахом, эпически. Сперва разведчики потревожили какие-то сигналки, которые сами они даже не заметили. Затем часа два проводили разведку, хотя совершенно пустая местность без единого часового уже должна была их малость насторожить. Затем ребятушки решили, что штурм малыми силами — отличное решение.       Мы втроем подоспели где-то через часик после того, как Даллейну по сквознику сообщили: при попытке подойти ко входу в здание, вход закрылся мощной защитной сферой. А когда по сфере начали гвоздить всеми возможными видами магии — изнутри бодро полезли ребятушки с запитанными до отказа боевыми артефактами. И начали гвоздить в ответ.       В общем, мы прибыли в довольно-таки перепаханную местность. Пара-тройка средних дубков художественно валялись там и сям — два выкорчеванных с корнем, один переломанный. Печальной корявой свечкой чадил один из местных дубовых старожилов. Посреди всего этого безобразия невозмутимо торчало небольшое крытое каменное строение — наподобие сарая или конюшни. Строение выглядело серым, ветхим, но построенным на века. Над почётной древностью раскинулась бирюзовая сфера магической защиты.       Из шести окон мелкой крепости время от времени высовывались защитнички — выставляли то артефакты, то ладони с Печатями Огня и Воздуха.       Удары магии отдавались в тумане между столетних дубов весёлым уханьем.       Ребятушки Даллейна рассредоточились по местности, залегли и отвечали со всей должной страстью — не оставляли попытки пробить магическую сферу.       — Улей, — прошептал я. Даллейн скосился вопросительно. — Приходилось сталкиваться с этим типом защиты. Похоже, основные фигуранты успели сбежать. Только вот валили поспешно — стало быть, всё важное с собой не забрали. Эти типчики там, внутри, — наёмники, мелкие сошки…       Кто-то из мелких сошек с отменным глазомером дослал в нашу сторону ещё один огненный удар. Сгусток пламени зашипел почти над головой, остановленный щитом Даллейна.       — Их задача — потянуть время, пока остальные внутри уберут улики. Потом снимут сферу и сдадутся. И мы им ни черта предъявить не сможем, скажут — не при делах, наняли помещение охранять, перепугались, думали — разбойники лезут.       Не говоря уж о том, что Даллейн вообще на территории враждебного государства и власти здесь не имеет.       — Переговоры? — углом рта шепнул Даллейн.       — Им только на руку.       У «пчёлок», которые тычут в нас сейчас «жальцами» магии же и так задача — задержать. Пока остальные не подчистят «соты».       Севернее нас бахнуло с такой силой, что нас малость присыпало землёй и перепревшими желудями. Черти водные, что ж у них там за зверские артефакты.       — А остальные входы? Этот — явно основной, в шахты, а может, в подземное хранилище. Других разве нет?       — Пока нашли два, оба завалены, — маг Воздуха сделал пару сложных пассов и подвесил перед нами проекцию здания. Теперь мы не рисковали головами, высовываясь из ложбинки. — Защита держится уже почти два часа, чем же они её запитывают?!       — Она проницаема для магии изнутри.       Нэйш соизволил подать голос в первый раз с того момента, как мы влезли в эту богами проклятую дубовую рощу.       — Разумеется, — отмахнулся Даллейн. — Это не артефакт типа «Клетки Таррона». Боевая защитная сфера пропускает магию изнутри, не пропускает снаружи…       — Магию, — уточнил Нэйш, любуясь бирюзовыми отсветами над зданием.       — Магию или удары с артефактов, да. Ценные сведения, господин Нэйш, но у нас отсутствуют не-магические средства для возможной атаки… уп.       Простая истина — что у нас есть как минимум одно средство для немагической атаки — дошла до Даллейна в тот миг, когда Нэйш поднялся во весь рост, отряхнул костюм и шагнул из ложбинки. Пройдя при этом через очередной удар — для разнообразия, холодом.       Воздух вокруг «клыка» заискрился и оледенел, туманная дымка обратилась в похрустывающую мглу. По земле пролегла замороженная полоса. По которой устранитель и продолжил своё невозмутимое шествие — белый на белом. Под дружный хор «Мужик совсем…?!» — и со стороны защитничков, и со стороны ребят Даллейна.       — У Дара Щита вашего друга замечательный потенциал, — пробормотал подручный Виверрент, наблюдая за неспешной прогулочкой Нэйша по перепаханной поляне. Удивлённо скосился в ответ на моё мычание. — Вы не согласны?       — Разве что со словом «друг». А вам, стало быть… доводилось наблюдать этот Дар в действии?       — Несколько раз, да, но такой исключительной силы…       Даллейн выглядел почти зачарованным — и в общем, я его понимал.       По Нэйшу теперь били из трёх окон разом. Огнём и воздухом, с нескольких амулетов и печатей, удары магического ветра и пламени переплетались, свивались в смерч — и в нем поблёскивали голубоватые молнии. И в центре клубящихся огненных вихрей плыла себе неспешно белая фигура. Устранитель даже и не думал перейти на бег, шёл через магический ад — будто за бабочками прогуляться собрался.       Группа Даллейна тоже малость обалдела от зрелища, но потом там спохватились, попытались боковыми ударами сбить магию противников, хоть немного оттянуть на себя.       Поздно — Нэйш перешёл на быстрый шаг, перешагнул через последний обгоревший ствол, пролетел через бирюзовый пузырь защиты, почти позволил садануть себя магией в упор — почти, потому что схватился за руку наёмника, резко дёрнул на себя, выдал пару тычков сжатыми пальцами и попросту вытащил парня из окна. Заслонился им ещё от одного магического удара, отшвырнул в сторону, легко подтянулся — и исчез внутри здания.       Магические удары из окон перестали наноситься почти тут же. А в самом здании явно наметилось побоище.       Невозмутимый господин Даллейн только языком цокнул, покидая канаву.       Ну да, ну да, уникальный Дар, размышлял я, пока трусцой нёсся вслед за ним к трюфельному хранилищу. Такой, что выдерживает «Эффект Овхарти» у феникса — притом, что Нэйш тогда ещё и Гриз закрывал. Или агонию четырёхсотлетнего геральдиона (а в том случае он закрывал Аманду и меня). С другой стороны, его с таким-то Даром как-то повязали двое придурков с арбалетом — вот что мне покоя не даёт.       Бравые парни Даллейна повскакивали с места и рванули на штурм, тоже через окна. Когда мы подошли к зданию, внутри уже всё утихло. Бирюзовая дымка защиты не рассосалась, зато двери теперь были гостеприимно распахнуты.       Наземная часть трюфельного хранилища была небольшой — видно, использовалась для хранения инструментов. На единственном столе выставлены бутыльки укрепляющих и заживляющих зелий и аккуратно разложены боевые амулеты — в основном ударного типа. Огонь, воздух, заморозка, даже что-то с молниями. Недешёвые, запитанные до отказа штучки. Жаль, эту красоту нельзя пронести в Цветочный Дворец — а то я бы себе парочку прихватил. Хотя, если отдать Фрезе…       Ребятки из набранного Даллейном отряда вязали тех, кто лупил по нам магией. Шестеро магов, да ещё один валяется под окном и стонет. В основном все скрючены от боли, но у двух ножевые раны — дарта у устранителя не было, а ножики никто не отменял.       — Где господин Нэйш? — осведомился Даллейн вполголоса.       Его группа, не сговариваясь, кивнула на старинную кованую дверь прямо в стене. Так, словно за дверью скрывался Властелин Пустошей с приятной улыбочкой.       За дверью обнаружились тьма и холод небольшого переходника. Вниз вели широкие, но искрошившиеся от старости ступени. Кое-где их пытались подлатать деревянными досками, но ступать всё равно приходилось осторожно, подсвечивая фонариками.       Где-то внизу и вдалеке гуляло эхо отдалённых криков, и на последних ступенях до нас донеслось пару громких хлопков — и всё затихло совсем.       У подножия лестницы мы чуть не запнулись ещё о двоих наёмников. Один был в отключке, второй — в болевом шоке, потому что едва слышно постанывал. Даллейн перешагнул через них, посветил по сторонам, наткнулся лучом фонаря ещё на одну дверь и шагнул к ней.       У двери разлеглись ещё два тела, а сама дверка оказалась запертой на магический засов. Даллейн примерился, пробормотал что-то — и просто выдрал дверь из стены при помощи силы воздуха.       В нос ударил густой, терпкий и настоянный запах грибов, смешанный с запахом земли, ветхости… и чего-то ещё, знакомого, сладко-солёного. Глаза не сразу справились со светом — слишком много бирюзовых отсветов, ярких переливов от ракушек флектусов — так что я сперва не разобрал, что стоит на середине зала. И почему это между стен эхом отдаётся невозмутимое густое «кап-кап-кап».       — Девятеро, что за… — прохрипел невозмутивый господин Даллейн.       Мы стояли в старом трюфельном хранилище — приземистом и широком, вдоль стен ещё сохранились остатки полок, на которых вызревали рубиновые трюфеля. А посреди хранилища расположился алтарь. Деревянный и грубый, в виде плоской ладьи.       На алтаре лежало тело. Мужчина лет тридцати, с виду — то ли учёный, то ли деятель искусства: нежные, тонкие пальцы, худые руки, аккуратная бородка. Лёгкая полуулыбка — словно смотрит сны.       И кровь, которая пропитала доски, капает на пол, стекает по желобочкам в ноги, к пазу, где неярко сияет бирюзовый кристалл, обточенный в форме щита.       Тоненькие струйки густой, солёной жидкости, которая пропитала своим запахом всё хранилище. Текут неспешно — последние…       Я ощупал шею бедолаги, на всякий случай пошарил по поясу — вдруг да поможет кроветвор. Почти сразу понял — не поможет, такую потерю не восполнить, да и сердце не бьётся уже — так, трепещет, замирая.       Даллейн тем временем вынул из углубления защитный артефакт. Брезгливо коснулся пальцами нижней части — испачканной алым.       — Защита на крови?       — Артефакт-преобразователь.       В темноте у дверного проёма блеснула брошь-бабочка. Серебристо-багряным, почти кровавым отсветом. Вслед за бабочкой из темноты выплыла безмятежная физиономия устранителя.       — Да… их называют ещё артефактами-передатчиками. Трансформами или вампирами. Обычные амулеты — просто резервуары для магии. Их запитывают Мастера или маги при помощи Дары. Артефакты-трансформы способны восполняться сами: преобразовывать энергию иного рода и переплавлять её в магию. Чаще всего эмоции — страсть, гнев, печаль… страдания. Иногда смерть. И временами…       Он неспешно приближался к алтарю, пока проговаривал это. Обвёл пальцами желобок для стекающей крови — словно прикасался к чему-то знакомому. Может, мне показалось — но на лице «клыка» — полускрытом тенями — в этот момент проступило даже что-то вроде нежности.       — Артефакты-трансформы часто используют для защиты — как видите, их возможности очень велики. Даже когда они действуют напрямик, без накопления сил.       Даллейн пялился на кристальный щит в своей руке с омерзением. Платком смахивал с него остатки крови.       — Припоминаю, я читал о таком… в основном времён Войны Артефактов. Но это под строжайшим запретом. Даже использовать артефакт такого типа…       Настала моя очередь проявлять эрудицию. Я порылся в памяти и обрадовал:       — От двадцати пяти до пожизненного на Северных Рифах. Про Мастеров, которые осмелятся такое создать, молчу: с ними разбираются свои, в Мастерграде. Я бы так сказал, эти парни нехило так рисковали.       Приходилось болтать, чтобы заглушать подступающую тошноту. От кроваво-грибного запашка, медленного, вязкого звука падения кровавых капель, да ещё от физиономии устранителя — такой проникновенной, будто он встретил свою давно потерянную тётушку. По счастью, Даллейн вспомнил, что мы тут вроде как по делу, завернул артефакт-трансформ в платок и сунул в карман.       — Господин Нэйш, вам удалось найти лабораторию?       Под лаборатории оказались отведены два других подземных хранилища. В одном, наверное, хранились основные записи, потому что по нему как следует прошлись огнём. Там остались головешки да перебитые колбы. В другом зале нам улыбнулась какая-никакая удача.       Нэйш успел вырубить тройку наёмников посередь процесса зачистки. Записей на нашу долю не осталось, зато удалось увидеть оставшуюся обстановку. Довольно солидную — видно, денег не жалели. Перегонные кубы и колбы, клетки с дохлыми теперь уже крысами, бутыли с разными заманчивыми химикалиями — большей частью битые — лупы и микроскопы, пара амулетов невыясненного значения.       Даллейн заметил, что тут нужна полная опись, и сунулся наверх за своими людьми. Оставив меня в компании из трёх бессознательных и одного отмороженного.       Я честно попытался сделать вид, что по уши занят обыском помещения и хладными тушками отключённых наёмников.       — Знакомые, Лайл? — осведомился Нэйш, который стирал платочком с костюмчика из таллеи гарь и чужую кровь.       — Не то чтобы мы вместе пили пивко… но они из завсегдатаев «Честной вдовушки». «Уборщики», ранга второго… а вот и бляхи.       Двое парней поближе к двери были вполне в пристойном состоянии для допроса. Третий, в глубине помещения, был в состоянии непристойном. Похоже, ему от души надавали по болевым точкам, а на закуску впечатали физиономией в стол с битым стеклом.       — А с этим типчиком у вас возникла личная неприязнь?       — Ну, он порвал мне костюм.       Устранитель с беспредельной скорбью изучал прореху на сюртуке. Таллея была прорвана на левом плече, с самого края.       — Боженьки, как ты его в живых-то вообще оставил. Тут же, чего доброго, рукав придётся перешивать. Стоп, — тут мой взгляд упал на вывернутую кисть бедолаги. — У него же знак Огня. И как он ухитрился нанести твоему сюртуку ранение — вы что… ну я не знаю, сошлись врукопашную, ты вырубил Дар, а он хватанул тебя зубами?       Нэйш слегка пожал плечами.       — Какое-то оружие с Пустошей — я раньше с таким не сталкивался.       Крыса внутри замерла. Медленно оскалила длинные клыки, поблёскивая глазами бусинками. С Пустошей — стало быть, не-магическое? Только не ляпни вслух насчёт своей догадки, Лайл Гроски.       — Версия с зубами мне нравилась больше. А насчёт оружия…       В поисках оружия пришлось заползти под стол — туда оно отлетело после того, как Нэйш вывернул кисть незадачливому наёмнику. Гладенькая серебристая игрушка, похожая на во много раз уменьшенную пушку, из которой фейерверки пускают. Удобная ручка — не скользят ладони. Спусковой крючок. Я перевёл рычажок и вскрыл «гнездовье», где в уютных гнёздышках расположились восемь серебряных пулек. Одно гнёздышко было пустым.       — «Горевестник». Так эту штуку называют на Пустошах. Из-за мелкого размера, да и звук пронзительный. Стреляет за счёт взрывчатого состава — он вот в эту ёмкость подаётся. Вир его знает, из чего они его делают в Гегемонии — пустошники своих секретов не выдают.       На миг позволил закрыть глаза — и провалиться в прошлое четырёхлетней давности. В прогулочки по чистым, усыпанным песком дорожкам, под нескончаемое журчание мягкого голоса: «В Гегемонии знают, на что ставить, сынок, и нельзя недооценивать их изобретения. А теперь вглядись в мишень, опусти дуло вот так…»       «Горевестник» привычно соскользнул в руку, я опустил дуло, прицеливаясь в пустоту. Открыл глаза.       Дуло смотрело аккуратно в лицо моему напарничку. Прямиком в настороженный прищур.       — Не знал, что ты так хорошо разбираешься в оружии Пустошей.       — Да не то чтобы. Так... один человек, который был буквально помешан на этом деле. Тоже, в общем, коллекционер на свой лад. Разве что собирал не бабочек.       В загородном доме — потому что на квартире Старый Лис держал разве что книги о законах да брошюрки с благотворительностью. Вот в загородном поместье, которое он именовал «Лисьим Логовом»… там была даже отдельная комнатка, вдоль и поперёк увешанная «воронами», «скроггами», «горевестниками» и прочими образчиками искусства Пустошей.       — В самом деле, — уронил Нэйш, плавно сокращая дистанцию. В воздухе повис запашок допросной камеры на Рифах. — И этот человек был связан с Гильдией?       — Да. Жаон Флористан, — я отложил «горевестник» подальше и добавил, пока меня не просверлили глазами. — «Сводник» высшей категории. В том смысле, что он был посредником. Если вдруг что-то нужно было обтяпать — обращались к нему, а дальше старина Флористан подбирал исполнителей, союзников… смотря кого нужно, словом. К тому же один из лучших вербовщиков Гильдии.       Не договаривать не было смысла.       — Это с его подачи я попал в Гильдию.       Странновато было стоять в разгромленной подземной лаборатории, где валялось три тела. И вспоминать тёплые вечерки в компании со Старым Лисом, к которому я заявился по рекомендации дружка. Тогда уже работал пару раз с «чисторучками» — но как вольнонаёмный, а тут выпало особое дельце. Жаон Флористан (до оторопи похожий на кузена Эрли, только постарше) ерошил аккуратную седую причёсочку — в ней начинала мелькать рыжина. Вещал мягко: «Понимаешь ли, сынок, я совсем было уж собрался на покой, а тут дельце с этой графинькой и браком, который непременно нужно расстроить. Эти дураки подсылали ей своих жеребцов — только что копытом не бьют — но потом всё-таки уломали меня. Так вот, я-то полагаю, тут нужен человек, который умеет слушать и проявлять участие. Да ещё рассказывать интересные и трагичные истории. Поживёшь у меня пару девятниц — наберешься информации…»       О Старом Лисе шла слава того, кто может уломать кого угодно и на что угодно. Думаю, он мог бы втюхать Мел её титул и женишка в придачу.       — И у него были связи с Гегемонией Равных. Так?       — Да, он же сам, — я взмахнул правой ладонью и тут же стёр с неё воображаемый порез. — Искалеченная Печать, рассказывали — в бою с пиратами… или что-то такое героическое тоже. Словом, пустошники дела вели через него. Впрочем, кто только не вёл через него дела — знать, магнаты, пираты, контрабандисты, ребята из Закрытых Городов…       Иногда законническая жилка работает слишком хорошо, если вдуматься. Вот сейчас память с готовностью мне расписала — сколько артефактов было в поместье у Старого Лиса.       — Лайл?       — Мастерград… ч-чёрт же.       — Звучит так, будто ты только что обнаружил очередную зацепку. Правда?       Ага, умница, Лайл Гроски, лови поощрительный взгляд от своего злого рока — приправленный сладчайшей, до печёночек выедающей поощрительной улыбочек. И хотя я и впрямь только что самолично связал в одном человеке Гильдию, запрещённые артефакты, оружие Пустошей… и меня… почему-то до жути, до пронзительного крысиного ора хочется ошибиться.       — Не знаю. В последний раз я его видел два года назад. Он ушёл на покой и постреливал уток у себя в угодьях из оружия Пустошей, но…       Если бы старине Флористану пообещали вкусный, жирный кусок — а в придачу возможность подставить самого Шеннета — что, разве он не согласился бы?       От необходимости продолжать меня спасло появление господина Даллейна — на сей раз больше расстроенного, чем невозмутимого.       — Приношу извинения за промедление, — он указал троице своих ребят на столы. — Обыск, опись, полную. Удалось что-нибудь узнать?       Нэйш приобнял меня за плечи, сформировав композицию для портрета «Лучшие друзья навеки, один улыбается, а у второго, кажись флюс».       — О, да. Можно сказать, что господин Гроски проявил себя наилучшим образом.       — Замечательно, — оценил Даллейн то ли мои успехи, то ли композицию. — Господин Гроски, по поводу тех пленных, допрос которых мы начали… к сожалению, оправдываются ваши прогнозы: наёмники, наняты только вчера, для охраны, через подставное лицо, оплата вперёд, вниз не спускались — во всяком случае, утверждают так. Боюсь, с ними может затянуться — они накачаны противоядиями, и «Истина на ладони» эффекта не оказывает. Думаю, лучше допросить тех, которых вы обнаружили здесь, но если зелья не окажут на них эффекта…       Я покосился на пальцы на своём левом плече и пробубнил:       — Ну-у, это как раз тот случай, когда можно сказать, что с нами специалист.       Какой-то части меня было даже малость жаль наёмников. Очнуться и увидеть над собой Нэйша, весь вид которого говорит «Вы мне сейчас ответите за мой костюм» — то ещё зрелище. Не говоря уж обо всём дальнейшем.       На дальнейшее я смотреть отказался, сославшись на чувствительную, склонную к кошмарам и нервным запорам натуру. Убрёл шастать по лаборатории. Позвякал пробирками под ругательства очнувшихся наёмников. Постучал ящичками под дружные уверения, что ничего, ничего они нам, сволочам… Благополучно пережил дрожь при знакомом «Вы же расскажете всё, что я хочу знать».       И после первого переливчатого вопля — по-крысиному оглядываясь, скользнул поближе к тому самому столу.       Момент был выбран отменный: Нэйш нависал над своей жертвой, Даллейн проникался методами рифских допросчиков, двое магов заняты обыском, один отвлёкся на сцену допроса. Так что никто не заметил, как моя лапка утащила со стола серебристый «горевестник». А потом пихнула его во вместительный внутренний карман.        Дальше я с головой погрузился в мнимый обыск: заглядывал под столы, обстукивал стены в поисках тайников, суетился над колбами (кстати, нашёл четыре почти целые банки с заспиртованными веретенщиками).       Первый наёмник на диво скоро перешёл от «мрази, глотку перегрызу» до «всё скажу, господин, не надо больше». И залепетал — про Гильдию, про «Честную вдовушку», свой контракт со Стольфси. Про то, что они только охраняли тут всё, а вниз не спускались, что там — не знали, кто был внутри — не видели, те часто ходили через другие выходы.       Да, да, господин, — шептал паренек, и я даже мог вообразить его преданный взгляд («Я всё скажу, всё скажу, вас не обману никогда»). А с нами разговаривали… их было несколько — полный такой, с залысинами, черноволосый ещё, и один был высокий, с обожжённой рукой… Имена — нет, не знаю. Знаю клички — Хорь, Лучина, Крюк…       Те самые красавцы, которых срисовал малыш Кайви. Только в его рассказе был кое-кто четвёртый.       — А человек в плаще, с акцентом? — подгадал мои мысли Даллейн.       Да, выходил ещё один — в капюшоне, худой, так смешно пришепётывал. Он часто ходил туда-сюда. Но он не с остальными был, остальные его боялись, называли тварью.       Ещё шутили — «такая погань, что даже наши трюфельки его не берут»…       Трубку мне бы сюда, что ли. Почему опять нужно расшифровывать то, что несли эти придурки, кем бы они там не были?       Первый бедолага замолк — то ли Нэйш его перепрессовал, то ли еще не отошёл от недавнего удара. Зато второй начал рассказывать, не дожидаясь, пока его начнут допрашивать с ударами по больным точкам.       «Пыльца фей» — они часто говорили о какой-то «пыльце фей», он слышал. «Испытаем пыльцу фей», «на пыльцу фей приманиваем трюфельков». Наверное, какой-то наркотик. Он-то думал, лаборатория для этого и создана. И сюда же приводили покупателей, а может, распространителей. Он пару раз видел. Были мужчины и женщины. Им завязывали глаза, проводили внутрь.       — А потом?       Ответом на вопрос Нэйша стало молчание — выразительное и испуганное. Показывающее, что потом покупателей никто почему-то и не видел.       Ну да, ну да, нужно же было эту самую «пыльцу фей» — наверное, так они называли бирюзовую пыль, приманивающую веретенщиков — испытать на ком-то. Посмотреть, идут ли «трюфельки» на запах. Скверное дело, и всё сквернее с каждой секундой, и интересно бы знать — как они потом отлавливали своих ящерок, у них что — было противоядие, или они их замораживали?       Бирюзовый отблеск возле одного из столов заставил отвлечься. На полу валялась плоская коробочка из толстого стекла — на удивление целая. Наполненная чем-то легчайшим, с блёстками. Пыльца фей… ну-ну. Прихватим-ка её с собой за компанию. А вот и ещё несколько коробочек, попроще. Завалились по углам, будто кто-то торопливо выгребал партию… будто этой пыльцы тут была целая куча.       — Сюда, ребята, — я махнул парням, которые сосредоточенно шерстили всё подряд. Показал им коробочки, одним ухом слушая — что там несёт наёмник: к ночи пришёл сигнал эвакуации, начали выгружать какие-то книги, клетки, ящики, внутри была суета, очень долго. Потом привели новую партию охраны, а их Крюк и Лучина снабдили амулетами и оружием Пустошей, приказали зачистить внутри. Одно хранилище оставили запертым, сказали — не трогать, там амулет защиты. А дозачистить приказали жилые помещения, всё в лабораториях, и ещё ту, дальнюю шахту… Жилые помещения — это налево отсюда, они с них и начали…       Стало быть, найти что-нибудь будет сложновато. Так, в общем, и получилось. Жилые комнаты были снесены подчисто — работали огнём и мощными ветряными ударами, очень жёстко. Навскидку можно было сказать, что жило здесь не меньше десяти человек. Да на одной из глиняных стен запеклась странная монограмма — две переплетённые буквы «А», увитые языками пламени.       — Инициалы? — усомнился я, потыкав в знак пальцем.       — Или название организации, — отозвался Даллейн. — Впрочем, в Академии Таррахоры встречаются подобные знаки. Обозначают полный круг жизни — от «Аканты» до «арлэа».       Ну да, буквы «А» — разные, одна — первая буква общекайетского алфавита, как в имени «Арианта», вторая — последняя, скажем, как «Арделл».       Нэйш, пока мы пытались разобраться в дебрях лингвистики, откопал в углу какую-то фигурку, покрутил в пальцах, хмыкнул и перебросил мне.       — Малыш из Энкера, — три алапарда и ребёнок сверху, разве что ребёнок что-то великоват по росту. — Либо кто-то сюда ребёнка приволок, либо это настоящий поклонник.       Либо господа, которые принялись выращивать веретенщика, как-то связаны с Энкером, а может, с Академией.       — Господин Гроски, можете ли вы сделать какие-то выводы?       От почтительного тона господина Даллейна захотелось приосаниться. Или как ещё ведут себя Настоящие Сыщики, когда их подручные задают им такие вопросы? Впрочем, сомневаюсь, что проклятущие сыщики в этот момент топают при свете фонарей по узковатым и низковатым земляным коридорам. Как можно незаметнее придерживая пустошное оружие в кармашке.       — Ну-у... мы по уши в навозе яприля. Лаборатория здесь не меньше года, разработка серьёзная, с финансами всё более чем в порядке. Дерзости и выдумки хоть отбавляй — посадить лабораторию так, чтобы одновременно бросить тень на Вейгорд и на Шеннета! — Промолчим пока о том, что это фирменный стиль Старого Лиса. — Да плюс ещё они были нехило так настороже — следили за поместьем Дэриша, я так думаю, на тот случай, если мы выйдем на след. Как только мы зашли в поместье — провели временную эвакуацию, на всякий случай, а как только ваша группа задела сигналки тут, в окрестностях… не надо объяснять, да?       Уж наверняка не надо. Эвакуация на полную, забрали даже основную свою охрану, взамен запихнули ничего не знающих сменщиков, приказали им зачищать всю территорию, оставили нам сюрприз — артефакт-трансформ с мощным щитом. Да ещё команду зачистки с пушками от Гегемонии Равных. Видать, на случай кой-чьего Дара. Странного такого Дара, который не пробьёшь пламенем взбешённого феникса, а вот арбалет или оружие Пустошей…       Если бы они ещё объяснили им — с кем дело иметь придётся и что стрелять нужно сразу, не пытаясь обороняться с Печатей.       — Стало быть, это всё меньше похоже на заговор против Касильды Виверрент с подачи её муженька. Кто бы ни провернул всё в Цветочном дворце… но у тех, кто обосновался здесь, цели были покрупнее. Скорее всего, тут что-то вроде сговора — несколько союзников, не поручусь, что даже с одинаковыми целями. Посудите сами — Гильдия, какие-то отбитые на всю голову учёные, запрещённые артефакты Мастерграда, возможно, кто-то из Айлора или Вейгорда, да ещё оружие Пустошей… Плюс, у нас тут ниточки связи с Академией и Энкером, так? Ну, и…       Бо-о-о-женьки, и вот в этом ты увяз по самую шею, — выстонал внутренний голос. Ну давай, давай, попытайся сказать, что и похуже бывало.       — В любом случае, должен быть посредник, — высказался Даллейн, я дёрнул головой и въехал макушкой в низкий потолок. — Объединяющий фактор — и если мы найдём его…       В вязкой грибной тьме обозначился предвкушающий взгляд Нэйша. Где-то у меня в затылке — ощущалось, будто туда воткнули два холодноватых лезвия.       Я даже уже начал прикидывать — кто меня скорее доконает: Нэйш за попытку соврать или Гильдия, если я сдам одного из лучших посредников. Но тут фонари высветили дверь — деревянную, грубую, сработанную явно недавно. Засова на ней не было, так что Даллейн просто рванул дверь на себя.       Мы дошли до той самой «дальней шахты». Небольшой, разведывательной — запас трюфелей в других начал иссякать, вот рабочие и прорылись сюда, к корням дуба-исполина. Корни причудливой сетью оплели стены, свисали бахромой и перекручивались могучими узлами. И повсюду шли рубиновые отблески — трюфельные жилы. Разработка остановилась давным-давно, а трюфели продолжали расти — прятались по стенам богатыми гроздьями, нарастали и бугрились, заполняя воздух пьяным изысканным ароматом.       Стены в пурпурных прожилках казались оплетённым венами куском сырой плоти. Остановившимся давным-давно сердцем. Внутри которого…       Пола не было видно. Он был погребён под слоем пепла — чёрного, жирного, и белесого, хлопьями. Тысячи сортов пепла, в которых поблёскивали временами пуговицы и заколки. Может, и зубы.       Не сожжённых тел было всего два — они ещё не начали разлагаться, только окостенели. Молодой мужчина и женщина в годах. Горожанин и крестьянка. Их положили поближе к двери, чтобы наблюдать за объектами, а потом, когда надобность пропадёт — кликнуть помощников-магов… и превратить в почти однородный, жирный, чёрный пепел, на котором, словно на диковинном покрывале, разлеглись они.       Мелкие разноцветные ящерки. Поодиночке и гнёздами. Прорастающие на черноте пепла, словно экзотические пёстрые цветы. Десятки, нет, сотни — ведь под пеплом наверняка таятся другие.       Мёртвые. Сваленные сюда после опытов. Выявления жизнеспособности, исследования ядовитости, отработки размножения, устойчивости к холоду и вир знает, чего ещё.       Отработанный материал — как когда-то люди.        Невозмутимый господин Даллейн пару раз покашлял, прочищая горло. После чего завернул длинную поэтическую тираду на старожреческом языке, певучую и многоэтажную.        Я как раз старался удержать внутри свой желудок, когда заметил движение — словно две капли, стремительно стекающие по пурпурным стенам. Пёстрые, очень-очень стремительные капли.        Нам оставили ещё один сюрприз — на случай, если галерею не успеют зачистить.        Я поднял руку — тяжёлую и будто онемевшую, вытолкнул откуда-то из-под сердца скопившийся холод. Та ящерица, которая нацелилась в прыжке на меня, мягко опала — ледяной статуэткой.        Даллейн дёрнул ладонью, статуэтка разлетелась о противоположную стену.        Слева раздался свист, и второго веретенщика пришпилил к стене безошибочно пущенный нож. Нэйш повернул ко мне лицо с плотно сжатыми губами. Мина не оставляла сомнений в том, кому достанется второй нож в случае молчания.        Вот только вряд ли я мог бояться в тот момент. Да и чувствовать что-то ещё, кроме тошноты.        — Насчёт посредника… — голос раздался будто со стороны и был совершенно, непередаваемо спокойным. — Есть одна догадка… УНА МАРДЖЕН        Я иду по бескрайнему залу, который представляет из себя море. Стены нежно-аквамариновые, по стенам висят морские пейзажи, а в бирюзовых вазах — белая пена цветов. Я не могу налюбоваться на всё это — на узорчатые потолки, картины, мозаичные полы. Всё так изящно, красиво, изысканно. Как в самом лучшем романе.        Жаль, что мне так долго пришлось сидеть рядом с Касильдой Виверрент и заглядывать в её сны. Почти не посмотрела замок. А мне хотелось побывать в оранжереях.        В «Цветах желания» действия тоже происходят среди оранжерей, только автор никогда не был в этом дворце. Не подозревает, какой он прекрасный и грандиозный. Повезло тем, кто живёт среди такой красоты.        Тут только слишком много кошек. Они повсюду: ленивые и раскормленные — на подушках, и быстрые мяукающие охотники — в коридорах. Некоторые ходят с достоинством, а совсем маленькие котята прыгают и пытаются драть обои. Противная кошачья армия — не понимаю, зачем госпожа Виверрент их всех держит? Может, раньше за ними присматривали слуги?        Теперь слуг стало меньше — многие в эвакуации. А если кто-то встречается в залах — учтиво кланяются, а мне от этого неловко. Хочется стать меньше и затеряться между тяжёлых портьер, ширм с серебристыми орнаментами, или за тяжёлыми комодами из красного и розового дерева.        Мне кажется, они пронизывают меня взглядами. Понимают, для чего я тут хожу — там, где совсем нет чужих снов. Догадываются, зачем я рискую попасться веретенщику.        Страшно, конечно — я же смотрела их сны. Тех, которые получили укус. У многих было что-то, что лишало их сил. И у меня наверняка тоже будет — я это точно знаю. Я окажусь во сне, как в зачарованной башне, и буду бежать по долгим лабиринтам, или пугаться зеркал, или там будут какие-нибудь монстры, вроде Арделл.        Но это всё стоит поцелуя Моего Принца. Потому что если мы теперь в сказке — разве так не должно быть? Арделл придётся его вызвать, она не решится медлить, она же вечно строит из себя общую спасительницу. И все знают, как я отношусь к Рихарду. Я этого не прячу.        Мой сон не продлится долго. И когда я открою глаза — я увижу его лицо близко-близко, как всегда мечтала, а на губах будет тепло его губ. Может, я скажу что-нибудь. Например — «Ты пришёл» или нет, можно просто его имя — главное взгляд, чтобы растопить льдинки в его сердце. Может, он наконец поймёт. Осознает, что он для меня.        Веретенщиков нет, только кошки. Наверное, в оранжереях будет надёжнее. Хочу выйти в оранжереи, но прохожу только два розария, а потом натыкаюсь на Мел.       — Тут никто не спит, вали к Конфетке!        Янист мямлит какие-то извинения — как будто ему не всё равно, укусят меня или нет. Они оба красные и мрачные — наверное, двух последних так и не поймали. И ладно. Я возвращаюсь во дворец, в кружево арок и переходов, в безукоризненную лёгкость и чёткость скульптур. Поднимаюсь по лестнице, трогаю гладкие, как вода, перила.        Если бы вдруг веретенщик укусил Его…       Об этом жарко думать, и как-то неудобно: получается, я хочу, чтобы он пострадал. Но я всё равно думаю, потому что это же не по-настоящему: он только уснёт, и тогда я смогу… Потому что поцелуй Арделл ничего не решит. Точно ничего не решит.        А я бы спасла его. Вывела бы из тьмы и холода. Иногда я представляю, что он ранен и я сижу у его изголовья, приношу воды и зелий и меняю повязки — и он наконец-то начинает смотреть на меня теплее и улыбается иначе, и берёт за руку… Но так даже лучше, так он сразу поймёт.        Впереди по коридору спальня Касильды Виверрент. Мне туда не нужно больше: Аманда сказала, всё уже понятно. И я была «просто молодцом, сладенькая моя, да-да-да» (как раздражает эта её притворная ласка!). Может, они нашли способ привести к госпоже Виверрент того юношу, Йелта Нокторна? Они же ездили в его поместье и явились какие-то странные, но Аманда ничего так и не сказала. Или они нашли другого возлюбленного? Мне почему-то хочется, чтобы это был Йелт Нокторн, он такой красивый, романтичный. Хотя отважный Хорот Эвклинг, тоже, наверное…       Дар зовёт меня — я так долго пользовалась им, что он стал слишком чувствительным. И я вижу, что возле комнаты Касильды Виверрент процветает сонная тень. Это как-то странно, потому что такие тени бывают у здоровых людей: когда видишь яркий, чёткий сон. А у укушенных веретенщиком я такого не видела. Или, может, не смотрела.        Хочу пройти мимо, но тень сна плавает и плавает и просто умоляет её коснуться. Тень тянет ко мне руки — тонкие, маленькие, беспомощные, как у потерянной девочки.        Тень впускает меня в сон.        В рассветный полумрак.        В одуряющий запах зелий.        Пахнет кроветворным, усыпляющим, обезболивающим — травы сплетаются в единый горьковато-сладковатый дух, в котором тонут нотки крови. Лекарь и двое жриц Целительницы хлопочут у ложа, бесстрастно и быстро отшвыривают в сторону заскорузлые от крови остатки того, что недавно было одеждой. Перебрасываются шепотом непонятными терминами.        Мне не нужно слышать, чтобы понять — у человека на ложе нет надежды.        Мне с самого начала предложили удалиться, но я стою и смотрю — на простыни, которые пропитываются кровью, и полосы ожогов от огненного хлыста, и запавшие глаза, и искусанные, запекшиеся губы на восковом, неживом лице.        Губы шевелятся, пропускают почти неслышный, рваный шепот:        — Девочку уведите… уведите… не должна видеть… уведите…        Люди в последние минуты молятся. Клянутся в любви или обещают отомстить с того света. Говорят о наследстве или последней воле. Некоторые стонут.        Человек на кровати стонал слишком много, и голос он сорвал в первую половину своей Правой Ночи, и клятв у него больше нет, только тихое сипение, когда лекарь пытается хоть что-нибудь сделать с раздробленными костями. Остался лишь суетливый, торопливый, захлебывающийся шепот без голоса:        — Девочку… девочку уведите…        Я смотрю на человека, которого ненавижу. Ненавидела.        Он смотрит на меня — и в глазах у него, за пеленой невыносимой муки — мольба… нет, приказ.        Последняя осознанная воля.        И я отвожу глаза от этого незнакомого лица с впечатанным в него страданием. Иду в предрассветном сумраке туда, где у двери застыла она — ее профиль белеет, будто вырезанный из кости единорога, и она не сводит глаз с кровати, с рук лекаря, с испуганных лиц Дочерей Целительницы…        Видит все сразу — и ничего, кроме его заострившегося лица, вздрагивающих губ, которые пытаются сдержать рвущийся изнутри вой — она не должна услышать, не должна видеть, не должна плакать…        Она не плачет, только смотрит широко раскрытыми глазами, и мне кажется — я слышу, как медленно и тяжело бьется ее сердце, все замедляет удары, будто решило остановиться…        И когда я подхожу к ней — она останавливает меня ровным повелительным жестом. Говорит, не поворачивая головы:       — Уйдите из комнаты. Все.        Лекарь и Дочери Целительницы не смеют перечить ей. Удаляются, потупив глаза, не желая встречаться со взглядом, только посматривают на меня — не возражу ли?        Я не возражу. Но я и не уйду. Они считают, что это кара — то, что она отослала их, что она отнимает у него эту последнюю возможность — умереть с облегчением… Или что она хочет сказать ему что-то перед смертью.        Я же знаю, что это другое. Что она отослала их потому, что не хочет, чтобы они упали на колени, когда увидят это.        Когда она открывает глаза — они наполнены светом. Катится солнечная слезинка по щеке. И сияние медленно ткет узор на стенах — листва, и неведомый сад, и садящаяся на ладонь птица…        И хотя я никогда не видела, как это бывает — но я знаю, я верю, что это должно быть оно.        Пробуждение Спящей.        Это просыпается Великий Дар, поднимается — и до отказа заполняет сосуд, которому он был предназначен с рождения.       Она шагает к кровати — вызолоченная этим сиянием, своим Даром, плещущимся в глазах, переливающимся под кожей. Шагает мягко, будто плывет над полом. И я слышу шепот, хотя губы ее не шевелятся.       — Я спала, но ты пробудил меня.        Сияние брызжет из ее ладони — правой, на которой проступает потускневшая за многие годы страданий Печать.       — Была потеряна, но ты отыскал меня.        Она наклоняется над ним — его глаза уже полузакрыты, и если он может еще видеть что-то — то ему это кажется всего лишь странным видением перед последней агонией.        — Не имела сил — но ты дал мне силы.        Она кладет одну руку ему на лоб, другую, с нестерпимо сверкающей Печатью — на грудь. Отдавая ему свое сияние. На лице у нее — высшая власть той, у которой на коленях молят об исцелении.        Великой Премилосердной Целительницы Тарры.        И только чуть-чуть — упрямства шестнадцатилетней девушки.        — Ты страдаешь — и я дарую тебе исцеление. И говорю тебе: не смей уходить. Слушай меня, Эвальд Шеннетский. Карменниэ… я приказываю тебе — жить. Приказываю остаться.        Тонкие пальцы, чуть вздрагивающие на его груди, на лбу, отдают сияние. С кожи смываются страшные раны, растворяются ожоги, и переломанные пальцы сжимаются так, будто их не ломали.        Он приоткрывает глаза и шепчет:        — Я повинуюсь… моя королева.        И потом он погружается в сон, а сияние медленно гаснет в пригоршнях девочки, которая присела на край его кровати. Девочка обессиленно всхлипывает, и тогда я подхожу к ней — она шепчет:       — Я… не смогла… до конца.       И сон мой тревожен — в нем кто-то выкрикивает сорванным девичьим голосом:       — Вы! Все! Со своим презрением, со своей честью! А он лучший, понимаете?! Лучше вас всех!       Девичьи крики тонут в мешанине других образов: мерные вспышки огненного хлыста и ликующая толпа вокруг эшафота. Холодное, неподвижное лицо королевы, которая смотрит на человека, приговор которому только что вынесли… Одинокая слезинка сползает по щеке. В тонких пальцах извивается ветка сирени: «Вы думали о том, что мерзавцы иногда могут любить цветы?» Огонь и синь сплетаются над сиреневыми лепестками и плачущим голосом, который повторяет: «Лучший! Лучший!»        Я не могу удержать сон, и он рвется, как старая паутинка. Обжигая мою ладонь — как будто влезла и просмотрела что-то запретное, секретное… Я тороплюсь подальше от двери, потираю ладонь. Полная тем, что только что видела.       Я знаю, чьими глазами я только что смотрела. И кто был там, в храме Целительницы — я видела их портреты в газетах, только он не выглядел таким измождённым, а она казалась взрослее, а не испуганной девочкой или богиней. И это всё так непохоже на то, что в газетах писали, и… нужно ли рассказать об этом Аманде? Или Арделл?       От мысли, что придётся говорить что-то этой, — передёргивает. Останавливаюсь и смотрю на тени в коридоре — такие надёжные, успокоительные.       Зачем мне кому-то рассказывать? Это же не имеет никакого смысла, правда? Какая разница, что там было в Храме Целительницы Айлор-тэна, два года назад. Это всё никак не относится к веретенщикам, и любви Касильды Виверрент, и ко всему прочему.       Нужно скорее закрыться в комнате. Спрятаться под одеялом и волосами. Как это я могла забыть, что по этим коридорам и лестницам ходит теперь Шеннет. Если я встречусь с ним взглядом… даже посмотрю на его трость — я, наверное, умру от страха. Говорят, у него такой Дар — читать, что у тебя в мыслях. И если он посмотрит, то увидит, что я…       В комнате я забиваюсь в угол кровати и укутываюсь во все одеяла сразу — но всё равно меня трясёт. Я никому не скажу. Никогда никому не скажу.       Я только тень, ваша тень, и они умеют хранить ваши тайны. ЛАЙЛ ГРОСКИ       Сквозник начал нагреваться, едва только погрузились на борт «поплавка». Грелся упорно, но не совсем чтобы уж отчаянно — вызывали постоянно, но не произносили в Сквозную Чашу слов вроде «срочно, важно, немедленно». Только вот у меня были некоторые сомнения, что это Гриз Арделл — потому что начальство могло связаться и с Нэйшем, а он за своим сквозником не лез. Можно было бы предположить, что со мной возжелал поговорить кто-то из вольерных, или Йолла, или её мать, или кто угодно из пяти сотен персон, с которыми мы соединили сквозники…       Вот только крыса внутри решительно отвергала эти обнадёживающие мыслишки. Она вся прямо исходила на зуд, скреблась и извивалась, и нашёптывала, что как-то уж слишком вовремя меня вызывают. Очень может быть — чтобы сообщить мне, что я покойник. Или намекнуть, что не следует мне ходить в гости к Старому Лису с этакой компашкой. Или даже спросить: «Сорный, ты что, рехнулся? Сам же себе приговор подписал, ведь Флористан первым делом, увидев тебя, расскажет про Гильдию, а может — и про твоё задание, ну и как ты это объяснишь Даллейну?»       Из-за этих мыслей и постоянного подогрева сквозником я изъёрзался и испотелся в синеватой полутьме «поплавка». И под задумчивыми взглядами Нэйша и Даллейна фонтанировал словами:       — Вообще-то, насколько знаю, Жаон Флористан живёт в Ирмелей-тэне, у него там приличная слава книжного червя. Научные работы, историк, благотворитель… Время от времени посещает прихрамовые школы. С лекциями, от которых детишки вырубаются на десятой минуте. Словом, всё как любит ирмелейское общество — холостяк в строгом сюртуке, в свет выходит редко. Если кто-то и знает о его отлучках — списывают это на поездки в Эрдей, ну или ещё в какие места, где куча храмов. Или на научные изыскания. Вся эта чёртова прорва конференций.       Флористан даже иногда их посещал — достаточно, чтобы поддержать репутацию, но недостаточно, чтобы серьёзно примелькаться в научных кругах. Помнится, мы с ним здорово потешались над всеми этими учёными мужами. Постреливая по мишеням из «воронов» или «скроггов».       — Так что будем надеяться, что он у себя в поместье. Милое место в безбожной глуши, куда ни один приличный ирмелеец не сунется. Зато под носом незарегистрированный вир. Сам дом не то чтобы большой, но артефакты по периметру выставлены очень серьёзные. Не Цветочный Дворец, конечно. Но учитывая ещё обслугу — а их три человека, и все по совместительству — боевики Гильдии…       Клятый сквозник чувствительно грел бок, а от собственного треска у меня раскалывалась голова. Даже не знаю, что я хотел им заглушить. Пронзительный визг верного голохвостого инстинкта? Или, может, чувство подступающего прошлого: что ж такое, совсем недавно Эрли, теперь вот Старый Лис…       — …Флористан в своём гнёздышке не то чтобы часто делами занимался — для посредничества предпочитал нейтральные территории или даже вовсе работал по сквознику. Эта деляночка у него была больше для укромных размышлений — говорил, лучше думается. Ну, и для друзей, а их, нужно сказать, у него была куча…       И от каждого Старый Лис умел получить своё. Он вообще отлично умел обаять и увлечь — словно закутывал пушистым, поседевшим от старости хвостом. Уволакивал в своё логово, беседовал по душам и хвалился своей коллекцией оружия, рассуждал на любые темы, подкидывал деньжат, и вот, откуда бы вы не были, вы вскоре были уже его с потрохами, готовы были оказать новому другу пару небольших услуг, порекомендовать кого надо…       Или нырнуть с головой в Гильдию, будто в удушливый, помойный омут.       — Хотите — сравните с паутиной, разве что здесь мухи потом приходят снова и требуют добавки, потому что… ну, вот как-то верилось, что человек тебе добра хочет. Не могу сказать, чтобы у нас с ним было долгое знакомство — так, дела торговые, правда, он говорил, что я ему приглянулся… гостил вот несколько раз. Он-то как раз часто водил знакомства с не-гильдейцами — сами понимаете, по должности положено…       Старина Флористан не рассказывал мне о своих прошлых делах. Впрочем, мне как-никак тогда уже стукнуло сорок, и я мог догадаться, что он не молочко единорогов из-под полы продаёт. Он, вроде, даже говорил, что из меня может получиться со временем отменный «посредник» или любой другой вид «дельцов» — с моими-то связями и умением убалтывать…       — Лучшая в мире профессия, уж ты мне поверь, — похохатывал Флористан. — Прямо-таки посланник Перекрестницы из сказочки. Раз — и все желания выполнены… все желания, всех сторон, да… а твои руки чисты.       Только вот заказы мне сплошь присылали — не те, где требовалась сказочка и чистые руки. Для моих нужны были острые зубы и умение проскользнуть в любую щёлку — и интересно бы знать, не Старый Лис ли давал на меня рекомендации?       Леса Ирмотиля навевали тоску. Старый вереск на болотных проталинах казался ветошью, по пальцам крался холодок — в Вейгорде было на ступень теплее, чем здесь. Пар изо рта лез клочьями, и горячий сквозник в кармане казался почти что благом — только вот меня всё равно колотило, пока мы добирались от лесной речушки до укрытого за холмами поместья.       Может, я уже знал, что мы увидим. Ещё до того, как между холмов открылся вид на молчащее, словно сонное поместье. Наверное, даже и до того, как мы вообще взяли курс на Ирмелей. Это так часто случается в работе законника, когда вырабатывается особая чуйка — и ты только выходишь на задание, а можешь с точностью предсказать, что увидишь, по одним только вводным.       Слегка припорошённый мокрым снежком сверху аккуратненький дом — возмутительно ирмелейский. Защита на ограде — но только по контуру, не «колпак» (Даллейн осведомился, все ли готовы совершить злонамеренное проникновение, не дождался ответа — и подкинул нас всех по воздуху, через защиту). Приоткрытая дверь. Выстывший за ночь дом. Недочитанные книжки и початая бутылка старого доброго виски. Темные ступени, жёлтая полоска света в коридоре — из плотно занавешенного кабинета.       И удивительно мирное лицо хозяина кабинета, почти что удовлетворённое — ну, насколько можно быть удовлетворённым, когда у тебя дырка во лбу, а твои мозги самую малость забрызгали обшивку любимого кресла.       Под рукой у Жаона Флористана лежал раскрытый томик — я вытянул шею и прочитал начальные строки: «С прискорбьем от одиночества бегу…» Вторая рука свесилась и в ней покоился тяжёлый «ворон» — черный, со зловеще длинным стволом.       Мы стоял в кабинете втроём — пялясь на нашу оборвавшуюся нить. Где-то внутри меня затихал визг крысы. Растворялся в странном чувстве — будто занозу вынули. Из всего меня.       — Знаешь, Лайл, — послышалось над ухом, — похоже, быть твоим другом прямо-таки опасно. Они все удивительно недолго живут, ты как полагаешь?       — Точно, — шепнул я углом рта. — А быть лучшим другом — вообще приговор. Ты уж, как соберёшься нас покинуть без времени, хоть заранее предупреди.       Даллейн явно уверился, что имеет дело с чокнутыми, потому не обращал внимания на нашу милую беседу. Коршуном нависал над мертвецом.       — Мёртв более восьми часов — возможно, с вечера… Господин Гроски, что могло быть причиной? Угрозы, возможно, провал задания…       — Рассмотрите вариант «Пуля, которую тебе кто-то пустил в башку». Подстава, конечно, сделана старательно — я такие… видел, словом. Но до совершенства далеко. Им бы взять пару уроков у законника Лайла Гроски в его лучшие годы.       Это почему-то казалось легко — влезть в шкурку законника, из которой я порядком вырос за годы. Сказать себе — перед тобой только тело. Отодвинуть Даллейна в сторонку и осматривать труп — глядеть на кончики пальцев, обхлопывать карманы домашней бархатной куртки, задирать рукава, посматривать на пол. Вываливая попутно на окружающих:       — Гость был один, а то тут всё было бы почище. Старикан не успел понять. Прямо в лоб, за несколько шагов — у него возле раны ожога нет, а я… ну так, пару раз видел, какой след остаётся при стрельбе из оружия Пустошей в упор. Его откинуло на кресло, и он из него свесился, завалился на бок. Тут на полу след. Гость его выправил — поза не устраивала, нужно было красиво — одна рука на книжку… Хотя при таком оружии — если бы он решил себе стрельнуть в лоб, ему пришлось бы держать «ворона» двумя руками. Старик всё же, как ни крути. Да, и оружие ему вложили потом в правую руку.       — В правую руку, — повторил Даллейн со значением. Я кивнул, пошевелил пальцами правой руки. Маги Дара стараются не использовать правую руку для оружия — помимо магии. Случаются, конечно, и оболтусы, и исключения — но вот Флористан продолжал упорно стрелять с левой, несмотря на искалеченную Печать.       И не знать об этом мог, к примеру, тот, у кого вовсе нет Печати. И кто отлично умеет стрелять из оружия Пустошей. Кто никак не смог бы убить Старого Лиса другим способом — яд не считается, старикан кучу противоядий держал.       — Гегемония Равных, — подытожил Даллейн. — Но как же защита над оградой? И где слуги?       — А вот здесь вариантов предостаточно. Я-то думаю, что слуги обнаружили труп хозяина, посчитали это самоубийством и свалили, чтобы не попасть на глаза законникам Ирмелея — рано или поздно те сюда заявятся. Они и поставили защиту, уходя.       Или же слуги были в курсе, удостоверились в смерти хозяина, отчитались Гильдии и ушли — но тогда убийство было с согласия крупных шишек Гильдии. План неплох, если вдуматься. Ограда под защитой, трагическое самоубийство хозяина. Едва ли станут расследовать — а если и станут, сколько в Ирмелее законников знакомо с оружием Пустошей?       — …но тогда вопрос — почему. Может, догадался о чём-то или отказался доигрывать до конца. В общем, начал представлять опасность. В таком случае — он мог бы оставить знак. Да и вообще, тут могут остаться какие-нибудь бумаги — Флористан как один из лучших «посредников», многое знал. Так что я бы на вашем месте пошерстил дом на предмет тайников, да ещё поковырялся бы в камине внизу — вдруг слуги чего жгли. Нэйш — а ты глянул бы двор и пристройки, вдруг что найдётся.       Наверное, их порядком сбил с толку мой самоуверенный вид. И тон — будто я что-то такое знаю. Потому что Расторопный Помощник и Длинноногая Секретарша тут же отправились рыть.       В общем, они были недалеки от истины — кое-что я знал. Например, что тип, который вышиб мозги Старому Лису, был в этом доме не впервые. Что он ходил по этим комнатам, сидел в креслах у каминов. Что старикан звал его «сынок» — как всех, кого думал утащить в свои сети. Как когда-то меня.       «На тебя вся надежда, сынок».       Пришлось оглянуться через плечо и убедиться, что Старый Лис упокоился с дыркой во лбу. Голос слышался прямо как наяву — только вот принадлежал он не покойнику, а памяти.       «Сам ведь понимаешь, тут он прибрался. Я к себе дураков не приближал, и тот, кто меня положил, дураком не был. Ну как, отыщешь что-нибудь в моём Лисьем Логове?»       Слушать покойников из памяти — такая себе задумка, но этот конкретный был прав: в кабинете ничего интересного не было. Да Флористан и не держал там ничего занятного. Кабинет — для переговоров с теми, кому доверяешь не полностью.       Дом не изменился ничуть. Я ступал по пушистым даматским коврам, заходил в памятные комнаты — где были резные бары, статуэтки обнажённых девиц, шкуры медведей и альфинов. А рядом со мной ступал Старый Лис — бодрый и подтянутый призрак памяти.       «А что, собственно, ты хотел у меня спросить, сынок? — настойчиво интересовался он. — Что меня заставило ввязаться в эту историю посредником? Ах да, я вроде как ушёл на покой… только я же всегда был тщеславен и не скрывал, а? И если уж началась Большая Игра — а она же началась, ты понимаешь, Гроски? Так что не только деньги, но и возможность поучаствовать в кое-чём забавном. Лисы такое любят, а?»       Лисиц в доме было много. Чучела и шкуры, на картинах, в статуэтках, только хвосты… Обычные рыжие и черно-бурые, исчезнувшие белые и огнистые. Лисье логово, ты же был в восторге от него, Гроски. Теперь-то тебе что не нравится?       «Сынок, да ты, никак, насчёт Гильдии… — вовсю сочувствовал призрак. — Ну, раз уж так — неужто ты не знал, с кем тогда связался, а?» Ну, конечно, знал, — кивал я мысленно. С кем-то вроде Эрли. С кем-то вроде меня самого. Или кого угодно из тех, с кем мне приходилось иметь дело — и до Рифов, и после них.       «И какого ж вира ты решил, что отличной идеей будет послушать сводника Гильдии и в Гильдию вступить?» — не унимался голос (только я так и не понял — Флористана, Эрли или мой, внутренний).       Потому что это казалось таким простым, — пояснял я, проходя по коридорам. Мне всегда было просто идти за теми, кто сильнее. Кто прокладывает путь. Крысы бегут за вожаками, а? Да и к тому же я был без денег, устал бегать по разовым шабашкам, а ещё я размяк от тепла — даже крысам иногда нужно согреться…       Голос смущённо прокашлялся, подбирая вопрос, потом задал глобальный: «Какого черта, Гроски?»       Тут полагалось отвечать долго. Возможно, даже зайтись в отчаянном визге: «Да не знаю я, какого чёрта, да просто я трус и ничтожество, просто Эрли был прав, и я всегда был крысой, и не умею я выгребать против течения, а ты помер — ну и не встревай, понимаю я, что не ты в этом виноват, а если уж искать виноватых…»       Я встретил свой красноречивый взгляд в зеркале, в коридоре. Отвернулся, толкнул дубовую дверь.       «Игрушечная», — так называл это место Старый Лис. Мол, у белых лисиц, тех, что когда-то жили в Шеннетене, была занятная особенность: делать в норе особую комнатушку и хранить в ней игрушки.       В этой каминной Флористан хранил игрушки с Пустошей. Нелепые «грифоны» и тяжеленные «филины». «Вороны», «коршуны» и вир знает, что ещё — он эту коллекцию лет двадцать собирал, все стены увешаны образчиками пустошного искусства.       Полированные деревянные рукоятки, затворы и дула, тряпицы с маслом, и к ним — задумчивая усмешка: «Соседи идут вперёд быстро, очень быстро… Меньше сотни лет — а как развернулись, смотри-ка ты. Ну, и кто будет говорить, что будущее за магией?»       На столике — одинокий полупустой стакан и несколько книг — свод ирмелейских законов, атлас, том стихов и что-то по истории Пустошей. Призрак Старого Лиса похмыкивал, когда я скользил пальцами по обложкам. «Помнишь, сынок, а?»       Помню, как не помнить, ты же мне и рассказывал, что лет девяносто назад один ирмелейский магнат (и по совместительству — «пустой элемент») возомнил, что отсутствие магии — благо, а не недостаток. Откупил порядочный кусок земли в Ничейных Землях и основал колонию, в которую принялся приглашать только «пустых элементов». Со временем колония отгородилась от внешнего мира, провозгласила себя государством — Братство Равных, потом Гегемония Равных… а потом пустошники и вовсе перестали к себе пускать тех, у кого есть Печать. Вир теперь знает, что у них там творится.       Только вот я к тебе не за историями про Пустоши, Старый Лис. И не за твоими игрушками. Понимаешь ли, при обыске я не обнаружил на тебе кое-какой маленькой детали. Детали, о которой житель Пустоши мог бы даже и забыть — и я бы тоже забыл, с удовольствием, только вот эта клятая деталь мне сейчас карман прожжёт.       На трупе не было сквозника. То есть, может и был когда-то, но его забрали…       Только вот Флористан заслужил своё прозвище не зря — у него было несколько артефактов связи. Один он вечно таскал в карманах — благопристойный ирмелеец. На случай связи с «безопасными контактами».       Второй, куда более мощный сквозник должен быть где-то в Водной Чаше — и её-то мне и нужно, только вот во всех комнатах, куда я заглядывал, ничего подобного нет. А память внезапно заткнулась и ничего не подкидывает. У прислуги, понятно, своя Чаша или какой-нибудь ручей…       Подумал об этом убийца? Ещё и как. Кресло двигали, статуэтки на каминной полке переставляли, а кое-какое оружие висит кривовато. Пустошник додумался до того же, что и я: больше всего старина Флористан любил эту комнату, часто в ней вечерами один посиживал, комната отлично защищена от чужих ушей, стало быть, Чаша тут…       Додумался и пытался искать тайник — просто ему не хватило времени, а может, сообразительности. Ладно, посмотрим, как с этим делом у меня.       Не в стенах, нет, и сложного тайника не будет: Чаша должна быть под рукой. Значит, ещё и открывается просто. И я не могу себе вообразить, чтобы Флористан таскал тяжёлую, наполненную водой Чашу туда-сюда к креслу — а наверняка он сидел где-нибудь в одном из этих уютных, массивных креслиц, когда беседовал с клиентами. Я уселся сперва на кресло хозяина, потом развалился в гостевом, прикидывая — что вижу с этих позиций. Камин, столик, оружие. Вот только вряд ли Старый Лис стал бы размещать рычаг среди любимой коллекции — он её постоянно перевешивал и перетаскивал, размещал покрасивее… Пушистый ковёр… нет, пол вряд ли.       Остаётся пузатая бочечка под книжной полкой. Изрядная такая бочка на колёсиках, в которой скрывается несомненный бар. Дверка приоткрыта — я распахнул её настежь и удостоверился, что бутылок внутри с годами не поуменьшилось. Только вот зачем бару колёсики, если вдуматься?       А перемещается бочка для такой заполненной штуки слишком легко и следов по ковру внезапно не оставляет. Какой-то воздушный артефакт на днище — чтобы хозяину было легко катить штуковину туда-сюда. Ну да, он так и сидел временами: в руках какой-нибудь пугач с Пустошей, рядом — бар, на столике — налитый на четверть стакан виски… Не вызывает подозрения, так ведь? У меня вот раньше не вызывало.       Рычагов или артефактов контроля маскировки на бочке или внутри неё не обнаружилось. Полки-бутылки-стаканы… ладно, в духе старины Флористана — разместить открывающий артефакт где-то в стороне.       К примеру, в чучеле белой лисы, которое скалится из угла. Или на столике с такой неординарной коллекцией книг. Сборничек стихов — не просто сборничек. «Поэма о Белом Лисе» — писана Тадэо Стимфереллом. Стало быть, предком Хромца. И на обложке — изображение лисицы, обвившей хвостом клинок.       А книга о Пустошах написана Нерейсом Хоррелом — тем самым магнатом, который стал основателем Братства Равных. Старинное издание, явно подарок.       В атласе закладка на совершенно особой карте — трюфельной карте Кайетты.       Но покоя мне не даёт другая книга. Книга, которую я видел годы назад на этом же столике, но раньше как-то не задавался вопросом — зачем в этом доме Флористану свод законов Ирмелея? Да ещё такого вида, будто он их тут читает?       Я распахнул книгу — и он был там: механизм, похожий на детскую игрушечку. Стрелки-ключики и четыре значка: рыжая лиса бежит, белая — плещется в воде, чёрная — выглядывает из норы, огненная накрылась хвостом.       Обе стрелки указывали на огненную.       — Посмотрим, что у нас с водичкой, — пробормотал я, передвигая обе стрелки на белую лису.       Верхнее дно бочки плавно убралось куда-то вбок, открыв спокойную воду. Водная Чаша была плоской — и вмурованной прямо в бар, с самого верха, так что и не заметить разницу, если только по сантиметрам изнутри не промерять.       В воде, невинно поблёскивая, расположился сквозник.       — Боженьки, — выдохнул я, прибирая его в карман. — Это ж надо было так заморочиться.       Призрак Флористана похихикал откуда-то из-за плеч и завернул что-то про обычаи лисиц. Но я не слушал. Оглянулся, прислушался — никого? Потянул из кармана другой сквозник — свой собственный, горячий и наливающийся алым из-за долгого вызова.       Воды Чаши невинно булькнули, принимая новый груз. Всколыхнулись и пропустили будто бы обрывок разговора:       — …продать товар первого сорта…       Потом насмешливо зашипели — что, большего ждал? Улеглись.       Не было ничего — ни лица связного, ни хоть чьего-нибудь голоса.       Ничего и не было нужно.       Я знал этот сигнал — особый сигнал Гильдии. Похожий на случайный обрыв связи или ошибку работы сквозника. «Товар первого сорта» — глава конторы, куда тебя внедряют. Любое слово вместе с этим сочетанием — приказ убрать.       Гильдия повышала ставки для своей «крысы».       Гильдия приказывала убить Гриз Арделл.