Путь варга-1: Пастыри чудовищ

ЛАЙЛ ГРОСКИ        Изнутри поднималась мутная волна тошноты.        Очень может быть, дело было в передозировке всякого рода нехороших зелий. Или в той ампулке с секретом альфина, которую я раздавил пять минут назад. Трогири я наврал, что ампулка мне совершенно необходима, чтобы отпугнуть в роще злых и страшных алапардов. На самом деле запах самого крупного хищника Кайетты должен бы как раз поманить на всю голову отшибленную тварь, которая считает себя вершиной местной пищевой цепи.        Тошнота могла объясняться и попытками понять — что там в голове у мортаха. Не так-то просто влезть в шкурку Гриз Арделл и предугадать действия хищной сущности.        Одновременно орать на лесничих и размахивать руками.        — Значит так, этого вот живо на контроль! — разорялся я. — Проверьте, что у него там с верёвками на руках. Дарт подальше уберите! Бестолочи, четыре конвойных, не меньше, что вы там толкотню устроили, сбежит — нам всем разом башку оторвут! Да куда вы в меня целитесь — мне напомнить, что вы должны выполнять мои приказы? Живее! Арена там готова или нет? Ты и ты — доложите хозяевам, срочно!        От воплей и суеты очумевшие лесничие метались вокруг, как некормленные шнырки. С закрытием калиточки я устроил не меньшую суету — и выцепил-таки момент, проследил, чтобы запирающий артефакт не был как следует активирован («Куда ты его поворачиваешь, а ну, дай я, а то к нам сейчас все зверьё местное пожалует!»). Поорал ещё, выцепил второй момент — прикоснулся ладонью к артефакторной задвижке, с силой вытолкнул остатки магии через Печать. Вир знает, хватит или нет, будем надеяться, что мортах таки сможет пройти.        От магических упражнений тошнота навалилась с удвоенной силой, ноги начали заплетаться, и лесничие хором обеспокоились — а не надо ли мне чего.        — Пока не надо, — отстал от Нэйша и конвойных на шаг, поманил Клайса. — Вот тебе приказ напоследок: собери кого можешь — и не рыпайтесь, пока не кончится заварушка. Услышал? Есть желание уточнить приказ у высшего начальства или получить другие распоряжения?        Тощий Клайс понятливо замотал головой. Всё-таки не до конца им мозги вынесли в Граде Рабов…        — Вот и молодчина. Выполнять.        Вир побери, жаль, мне фляжку не вернули. Пока догонял лесничих и Нэйша, брал опять под прицел, пока огибали поместье — тошнота так и подтапливала своими волнами. Будто пережил морскую болтанку. Или собираюсь с разбега сигать в пропасть.        Может, просто слишком много мыслей о Гриз. Пока я продумывал всё это, насчёт мортаха, — вспоминал её уроки. Так что теперь кое-что от Гриз точно обосновалось внутри. И, кажется, печалилось. Или интересовалось — что я буду делать, когда все три проблемы окажутся решенными, а путь в «Ковчежец» для меня — закрытым. Просто потому, что… а, в вир болотный: просто я не смогу ей солгать как следует.       «Не думала же ты, что я останусь, — спорил я и всё никак не мог поймать в прицел светлый затылок впереди. — Вот этот отморозок кое в чём был прав: непонятно, почему я не ушёл раньше. Мне такое же место в питомнике, как ему. Что я, спрашивается, буду делать, а? Ловить кинжалы в пузо, поедаться тхиорами, сжигаться чокнутыми геральдионами? Пытаться кого-то спасать, как это делаешь ты — хотя у меня это вообще внутри не прописано?»        И хватит смотреть этой своей укоризненной зеленью из моих периодических галлюцинаций. У меня два отменных выхода. Сигануть с этого корабля на роскошное судно Шеннета. Или самому выбрать, чем заниматься. И оба выбора — привычнее, проще, вот только это… опять…        Тут мы наконец обогнули поместья с левого крыла, и нас препроводили на арену. Ту самую, построенную для развлечений инвалида на всю голову и не на голову немножко тоже. Скучнейшая площадка с твёрдым покрытием, на каких стравливают диких зверей — может, только в несколько раз пошире. Тех самых лабиринтов и препятствий, о которых говорил Трогири, на арене не было — то ли поубирали, то ли арен всё-таки было несколько, под настроение.        Настроение у обоих Трогири было ничего себе. Они находились на единственной трибуне, закрытой малым артемагическим щитом (вир побери, подстраховались!). В компании четырёх слуг с Печатями (да чтоб вас!). Нарден приветственно дёргался, зеленел и строил гримасы (или это меня опять кроет?). Старший Трогири откинулся в своём кресле и пристально пялился на то, как мы с Нэйшем волочимся пред его ясные очи.        Дюжина шагов и порядочное возвышение. Достаточно чтобы рассмотреть выражение лица и говорить без крика. Недостаточно для качественного рывка в побег или нападения. Не только из-за слуг на трибунах. Просто конвойные лесничие повинуются приказу Нардена и уходят с арены. Занимают посты у калиточки, через которую нас сюда привели. И через ограду наводят на нас пушки с Пустошей.        А Нэйш поворачивается ко мне и всем своим видом выражает, как он рад оказаться на этой арене в компании со мной. И я как-то невольно увеличиваю дистанцию.        Когда шулер в «Каменноликом» узнаёт, что вместо обычных ребят с ним тоже играют сплошь шулеры — это обозначается ёмким «Судьба показала корму». В моём случае она ещё и оголила все свои шлюзы.        Надежда разве что на то, что Трогири начнёт излагать Нэйшу историю «Как меня задрал медведь, а я выжил».       — Не будем тянуть, — проскрипел калека, и я чуть не заорал: «Ты чо, подслушивал?». — Я видел, на что вы способны, господин Нэйш. Вы будете венцом моей коллекции.        Ответная любезность в духе: «Оу, Мэйс Трогири, я о вас столько слышал, и вы тоже, в некотором роде, венец» — прямо-таки напрашивалась. Но Нэйш ухитрялся быть ещё гаже, чем о нём думают.        — Не то чтобы я мог сказать то же самое, — тихий голос, пренебрежительный взгляд. Где-нибудь выдают медальку «Взбеси маньяка одной фразой»? Папочка-Трогири вернул себе речь секунд через десять.        — Нарден, покажи ему его дарт. Он будет храниться на почётном месте в Зале Трофеев. А вы будете знать, что вас убил калека.       — Спуститесь ко мне или прибегнете к более изобретательным способам? — отлично, теперь он смотрит на кресло и на колёса. Никакого уважения к покалеченным старикам.        К покалеченным старикам, от смеха которых у меня сейчас кишки завернутся.        — К более изобретательным, да. Лучшему из охотников нет нужды убивать самому. Достаточно правильно расставить ловушки. Поэтому вас убьёт ваш напарник. Здесь и сейчас.        Ладно, догадаться было несложно. Хотя мы вообще-то о таком и не договаривались. Но старик вон скрипуче хихикает с трибун, и в смехе невесёлый выбор: грохнуть Нэйша — или грохнут тебя.       Под взглядами двух коллекционеров моя тошнота устремилась к новому уровню.       Трогири явно упивался. Нэйш явно ждал.        — По твоим меркам это тянет на крайний случай, Лайл?        Ещё и как тянет. Выбор между им и тобой, рукоятка оружия нагревается в ноющей ладони, крыса верещит внутри, да какого вира, почему бы и нет, собственно?        — И ты же не будешь отрицать, что хочешь этого?        «Горевестник» лежал в пальцах прилично, совсем чуть-чуть подрагивал, не от нерешительности, а от усталости. Я чертовски хотел этого, да. Ещё на Рифах. Во время каждой пытки. И за последний год. Угрозы, издёвочки, вечное препарирование — и крыса бесилась внутри, оскаливала клыки в кровожадном визге: ничего, рано или поздно… И я правда хотел этого, только вот — какого вира тогда я не включил это в план?!        Предусмотреть было так просто. И всё равно ведь кончится одним. Какая разница, от чего он… а так будет даже…        — Чище. Проще. Милосерднее.        Он стоял в десятке шагов, со связанными руками, под прицелом серебристого «горевестника». Чёрный костюм и светлые волосы со следами крови. Пристальный взгляд — и в немигающих глазах отражается серое с кровавыми полосами утро. Ещё там отражаюсь весь я, со всеми крысиными мыслишками, которые он тут же и озвучивал.       — Конечно, ты думал об этом. Любой из охотников или убийц находит подобные аргументы. «Всё равно ведь исход один, чуть раньше, чуть позже. А так можно даже получить некое удовлетворение». Или ты рассчитывал на что-то другое?        Рассчитывал, что времени будет достаточно, что мне не придётся, я просто отойду в сторону. Да какая, в вир, разница — почему я вообще не предусмотрел?!        Словно этого не могло случиться. Связанный человек под моим прицелом. Оба Трогири вытянули шею в жадном предвкушении. Старший что-то шепчет младшему — наверное, удивляется, что я так качественно впал в ступор.        А может, говорит, что это слишком просто.        — Слишком просто. Сделаем зрелище интереснее.        Нарден Трогири повозился с артефактом, вышел из защитной зоны. Немного прошёл по трибуне и как как следует размахнулся.        Слабо прошелестело что-то, блеснуло длинной серебристой цепочкой — и звякнуло о землю за два десятка шагов. Палладарт.        — Ты — или тебя, — каркнул калека, и его корявую ухмылку я ощутил каждой шерстинкой. Всеми крысиными волосками, которые поднялись дыбом.        Смотрел я при этом не на Трогири, а на лицо Нэйша, где медленно, по миллиметру, выступала совсем другая улыбка. Холодная и яркая. Из тех, которые заставляют твои пальцы леденеть, а сердце колотиться с безумной скоростью.       Из тех, которые слишком ясно говорят, что ты не жилец.        Мы смотрели в глаза друг другу, и миги неслись мимо нас — подгоняемые истошным тарахтением сердца в ушах, я понимал — сейчас нужно будет дёргать крючок спуска, а устранитель рванётся в сторону, и если я не успею, не угадаю — он доберётся до дарта, призовёт его — и потом уже всё.        И было оглушительно громко. Буйство ветра в роще тейенха, и вопли утренних птах, смешки Трогири, жадное сопение его сынишки, и безумное «бах-бах-бах» в ушах, отчаянный, тягучий визг крысы внутри…       Тихий плач маленькой, заблудившейся девочки. Горький, невинный. Девочка заплутала, прибрела к арене, а на ней нету мамы, какие-то дядьки, а у калитки тоже какие-то…        Орут и падают.        Я обернулся в тот момент, когда егерей охраны разметало по сторонам. Кто-то пронзительно взвизгнул, бахнул одинокий выстрел, и маленькая девочка заплакала уже внутри ограды.        Ближе. И ближе. И ближе.        Плач замер, и с ним замерло всё. Время и ветер. Сердце и крыса под ним. Даже тоненький, бабий крик Трогири младшего к слугам — словно растянулся и тоже застыл.       Сначала в воздухе обозначилась пара раскалённых алых точек.       Потом мортах явился из воздуха.        Первыми проступили цепкие когтистые пальцы, растопыренные почти по кругу, в чешуйчатой, белёсой броне. Мощные лапы, гибкие и длинные, словно у кошки. Закрытое той же бронёй гладкое тулово с грязно-серыми щитками впереди и тёмной, шипастой полосой по хребту. Полыхнуло алым — и явился подвижный, извивающийся хвост с несколькими то ли хлыстами, то ли жалами. Потом вокруг алых точек проступила морда — длинная, похожая на собачью, но с закруглённым, змеиным носом и прижатыми ушами.        Приоткрылась пасть, показав иглы страшных клыков.        Тварь озиралась, и взгляд был цепенящим, слишком уж осмысленным. Скользнул по мне, ощупал «горевестник» (Нужно его бросить, — мелькнуло внутри, бросить и отойти — но пальцы будто приклеились к оружию). Потом мортаха привлекла суета на трибунах: там разбегались в разные стороны слуги, а Трогири-младший всё верещал, тоненько, отчаянно, чтобы они сделали что-то…        Рывок Нэйша я не увидел даже — предчувствовал. Потому что знал, что он будет — и сердце лениво, замедленно выдало бесконечный удар, наполненный истошным верещанием крысы: «Брось оружие, брось, дурак, отойди в сторону!»        На втором ударе я осознал, что готов заорать это вслух.        А потом где-то между ударами меня швырнуло устранителю вслед. Мортах и Трогири отступили и смазались, мой взгляд приковался к серебристой цепочке, которая взметнулась навстречу протянутым рукам, оставалось совсем немного: дотянуться, одно движение — разрезать верёвку, взметнуть дарт, поднимаясь…        Мне бы не успеть — но связанные руки замедлили его.        Прыгнул я почти наобум, совсем не грациозно и вир знает, вообще, на что рассчитывая. Вот только Нэйш в этот момент был в движении, в текучем рывке навстречу дарту, и мой вес (хвала пирожкам Аманды), помноженный на разбег, всё-таки оказался у него на спине неожиданно. Сбил равновесие до падения, и уже в падении я, не переводя дыхания, съездил устранителя рукояткой «горевестника» пониже затылка, получилось вскользь и неудачно; ответный удар локтем чуть не вышиб из меня дух, и тело вспомнило прежние навыки: упереться коленями, лёжа на арестованном, зафиксировать шею, приставить к голове Печать, тьфу ты, то есть, дуло.        — Лежать! — голос срывался в визг, и заходился обезумевший грызун внутри, нельзя было думать, что я делаю, потому я просто вжимал дуло в затылок «клыка» и орал изо всех сил: — Замри, не рыпайся! Не смей, ублюдок, только дёрнись, на месте положу, лежать!        Я орал, угрожал и честил Нэйша словечками из лексикона то ли законников, то ли пиратов. Выдавал такое, чему позавидовала бы Фреза — и сам ужасался, и всё равно орал дальше. До боли в горле, до полного оглушения себя же — потому что понимал, что удержать его мне не удастся.        — Замри, мразь, только дёрнись! Убью, тварь!        Всё равно, что пытаться прижать к земле бешеного алапарда. Масса не спасала, а у устранителя оставались свободными ноги, я постарался только вцепиться в него покрепче, когда меня подкинуло и перевернуло, перед глазами мелькнуло змеиное жальце дарта — оно подползало всё ближе, повинуясь хозяйскому зову. Потом меня саданули под дых, и прямо над собой я увидел бледное лицо устранителя, плотно сжатые губы, серебристые острые блики в немигающих глазах.        Левая рука проскользила, я попытался захватить в горсть чёрную ткань и нацелить «горевестник» хоть куда-то, но цепкие пальцы ужалили запястье, и оружие Пустошей вырвалось, отпрыгнуло к дарту.        — Зам…        Он действительно замер — и время с ним, и сердце опять тоже. Потому что теперь устранитель смотрел не на меня. На что-то правее и выше. Я знал, что это — и не хотел этого видеть, но я всё-таки невольно проследовал за его взглядом, поднял голову.        Тварь стояла над нами, пронизывая алыми углями глаз. ЗВЕРЬ        Жертвы у Запретительной Черты, даже не кричат. Разбегаются, прячутся. Знают, что я главный.        Потом я иду по следу, который пахнет большой охотой. Хочется отвлечься на логово прямо передо мной. Оно большое, деревянное, знакомо у него запах смерти. Может быть, обследовать его ближе, поискать Охотника?        Но запах ведёт вокруг логова. Запах и цель. Стучащая под кожей всё громче, нетерпеливее.       Найди Охотника. Убей Охотника!        Я огибаю логово и вижу странную поляну. Вокруг неё тоже есть магия-защита, только слабая, много прорех. У одной прорехи три жертвы. Но я им не показываюсь. Наблюдаю.        На поляне двое. Он и тот, неуклюжий, с магией холода. Они стоят так, будто хотят схватиться.        Но ни в одном я не чую желания убить.        Поза Его — игра и рывок. Поза другого — страх и сомнение.        Так странно.        Выше ещё есть люди, закрыты глупой, дырявой Чертой. Несколько жертв. И один, которого я чуял уже до того.        В день, когда меня позвали.        Этот кажется старым, очень слабым. Но в нём есть желание смерти. И он смотрит сверху вниз на двух других, как охотник на дичь.       Тогда я решаю разобраться и запеваю охотничью песнь. Делаюсь вихрем и прохожу через трёх глупых жертв у прорехи. Мне не надо их убивать. Они даже не почуяли, что я рядом.       На поляне я снимаю маскировку. Добавляю в позу вызова и угрозы.        Ответит мне кто-нибудь?        Жертвы, которые сидели высоко, смешно кричат и разбегаются. Особенно кричит один. Очень громко, как птица.       Но Он хочет достать своё жало. Это хорошо. Тогда станет понятно. И можно будет убить.        Второй Ему мешает. Прыгает на спину, и они борются. Такие слабые. Но всё-таки в них есть что-то непонятное, и я иду рассмотреть поближе.       Подхожу и становлюсь над ними. Кто-то бросит вызов? Поднимется?        Они лежат неподвижно. Молча. Они безоружны. И это поза покорности.       И теперь я вижу, что с ними не так. Один из них правда убийца, но не охотник. А второй просто под высшим покровительством.        Они мне не угроза и не моя цель. Потому я отворачиваюсь и иду к тому, который сидит высоко, неподвижно.        Остальные испугались и убежали. И одна из жертв всё смешно, громко кричит. То бегает, то ползает. Но тот, к которому иду я, не двигается. И я не тороплюсь, потому что слышу, чую…        Он пахнет деревянным логовом и смертью из него. Сотней охот. Безумием. Вызовом.        Пахнет целью и словами «Лучший из охотников».        Я иду не торопясь и даю ему возможность ударить. Или схитрить. Применить маскировку. Выпустить клыки. Отрастить когти. Но он ничего не делает, только сидит и смотрит неподвижно, и хрипит, как раненый зверь.        Солёный запах страха в воздухе. Он боится меня? Хотя посылал ко мне тех, других, которых я убил? Я посылаю ещё вызов: я самый сильный! Самый смелый! Самый ловкий!        Но он не откликается, не оспаривает.       Заходя за прореху в Черте, я слышу его сердце. Оно трепыхается, как пойманная дичь. И сам он изломанный и старый, поднимает лапу и слабо машет ей перед лицом. Он просит пощады?        Но он тот самый, кому подчиняются в этих местах. Кто слал за мной всех остальных. Значит, он хитрый, ловкий. Смог их подчинить.        Я становлюсь перед ним и смотрю Охотнику прямо в глаза. Пью текущий из них страх: я сильнее! Я — вершина цепи!        А он смотрит на меня и хрипит, и сердце его трепыхается всё слабее. Потом умолкает.        Плохо, что быстро издох. Я попугал бы его ещё.        Боя не вышло. Но цель отступает. Не рвёт больше вены изнутри. Не кричит в ушах. Цель тоже понимает, что я тут самый лучший Охотник.        Цель говорит, что можно уходить.        Я пою короткую, торжествующую песнь, и она несётся над воплями испуганной жертвы. Слышать некому, и я смотрю на тех двоих, которые признали меня главным. Сверху вниз.       Пусть они знают: я самый лучший.        Я выполнил цель.        И я шагаю в покой. Омываясь им, как тёплым дождём. ЛАЙЛ ГРОСКИ        Мортах казался огромным. Монстр, вылезший из чьих-то ночных кошмаров. Пытающийся отыскать себе нового хозяина и влезть в его сны.       Тварь стояла над нами, пристально вглядываясь и издевательски щерясь. Тускло поблёскивали щитки панциря, трепетали какие-то чешуйки у носа — словно она внюхивалась.        Бессознательно я схватился за карман, где лежал амулет Аманды. Мысленно воззвал к милости той, которая хранит путников — защити, если сможешь…        Взгляд, ощутимый, раскалённый, прогулялся по лицу, переполз на Нэйша.        Тварь отвернулась.        Не спеша направилась к трибунам. Туда, где резал слух и переливался визг Трогири-младшего. Нарден обезумел совершенно: открыл защиту и кинулся наружу, потом вернулся и начал бегать за разбегающимися слугами. Потом бросился на одну из трибун, попытался заползти под неё, вереща. Выскочил, опять побежал, споткнулся, упал, пополз.        Но всё-таки брал откуда-то силы и воздух для визга.        Старший Трогири так и не двигался с места. Всё равно он не смог бы это сделать. Креслом управлял слуга, двигаться же с одной частично здоровой рукой вряд ли получилось бы. А слуги наплевали на приказы и рванули подальше от опасности сразу, как Нарден приоткрыл защиту на трибуне. С них хватило участи тех бедолаг, которые охраняли арену.        Визг Трогири-младшего крепчал и рос, старший сидел в своём кресле, а через трибуны к нему двигалась белёсо-серая, закованная в чешую тварь. Нацеленно и неспешно.        Охотник и охотник встретились, когда мортах зашёл в ложу для наблюдений. Приблизил морду к лицу Трогири. Будто собирался обменяться приветственными поцелуями.        Чертовски хотелось отвернуться, но я приподнялся — и смотрел. На слабые взмахи руки, которой калека пытался заслониться. На конвульсии — а если я не ошибся, это были конвульсии. У старикана, похоже, не выдержало сердце. Понимаю его — увидеть такое чудище, пришедшее за тобой…        Мэйс Трогири явно был не так крепок внутренне, как думал про себя сам.        Мортах оставался на трибуне ещё немного. Вскинул голову и выпустил короткий, переливчатый вой с неожиданным «ихихих» на конце.        Потом алые точки взглянули в душу ещё раз.        И контуры твари словно размылись. В воздухе забушевал короткий магический вихрь, подтверждая: это уже не маскировка.        Потом вихрь осел, и на его месте никого больше не было.       Мэйс Трогири лежал мёртвым в своём кресле. Плед сполз с него, и я даже отсюда мог видеть перекорёженную, вздыбленную плоть.        Нарден уже унёсся куда-то далеко, куда я не мог его видеть, и там продолжал визжать, орать и рыдать. Надо бы, пожалуй, пойти и поймать его, пока в себя не пришёл. Не отдал опрометчивых приказов слугам.        Да и со слугами надо бы срочно уладить, и вызвать законников, и…        Да, и я тут забыл кое о чём.        Мелькнуло серебро, звонко звякнула цепочка — и прямо перед моими глазами на землю упала разрезанная верёвка.        Потом железные пальцы взялись за воротник моей куртки сзади и дёрнули вверх. Поднимая сперва на ноги, потом на цыпочки, с частичным перекрытием дыхания.        Бархатный голос поинтересовался над ухом:        — Какую строку предпочтёшь для «Книги утекшей воды»?       Если подумать, моя смерть выглядела чертовски хорошо.        Вполне тянула на воплощение статуи Стрелка.       Ну ладно, Стрелка в худшие моменты его жизни.        Возможно, крайне разозлённого Стрелка, растрепавшего причёсочку, повалявшегося щекой по земле и забывшего, что значит моргать.        В голубые глаза такой смерти очень не хочется смотреть. Ещё сложнее под немигающим взглядом придумывать строки.        Особенно когда тебя держат за шкирняк, как нагадившего щеночка, стоять приходится на цыпочках, как танцору, твой же воротник врезается в горло, забирая воздух, а грудь как будто обжигает мешочек с амулетом…        Всё-таки удалось хватануть воздуха. И ухмыльнуться.        — Три — один, — прошептал я.        Нэйш моргнул. Хватка на моем воротнике чуть ослабла — настолько, чтобы я коснулся пятками земли, и как следует вдохнуть воздуха для возмущённой, визгливой тирады.        — Какого вира ты творишь, лобиком приложился как следует? Я тебе жизнь только что спас, неблагодарный ты мантикорий сын, — ты решил меня удушить в благодарность? Или что — ты считаешь, что справился бы с этой тварью только с дартом? А? Без маск-плаща, один на один?        А не влезть в эту драку он не мог, потому что инстинкты хищника — страшное дело. Лежать брюхом кверху — это же не для нашего бабочколюба — и он сам осознавал это. Рука на моём хребте ослабела ещё. Я тут же смахнул руку совсем и сделал пару шагов назад.        — Или до тебя, придурок ты отмороженный, ещё не дошла суть игры? Ты… что ты вообще не можешь разрушить, спрашивается, а?! Я корячусь ночь напролёт в компании двух поехавших, обвожу их вокруг пальца, провожу идеальный план — и ты собрался его разнести, просто чтобы показать, какой ты невероятно крутой охотник. Что? Тебе не понравились мои методы? Ути-пути, какие мы нежные, на нас тут оружие наставили и плохие слова говорили, я говорил то, что думал! Тупой ты ублюдок, ты нас чуть не убил!        — Осторожнее, Лайл.        По крайней мере, Нэйш выглядел вменяемым. И не собирался прикончить меня на месте. Он тоже отступил на шаг и теперь сматывал цепочку дарта. Выглядело предупреждающе.        — Мортаха провёл на арену ты?        — Само-то собой! Трогири всё равно собирался тебя убирать из рощи. Любыми средствами. Так что я малость подыграл, организовал всю эту охоту с вроде-как-двойной-игрой, вытащил тебя — кстати, не слышу благодарностей — провёл мортаха. Не говори, что не учуял секрет альфина.        Хотя да, его не особо-то слышно, когда ты на него просто наступил, а не на одежду нанёс. Мортаху, правда, хватило.        — Ты знал, что он охотится за Трогири?        — Боженьки, ты блокируешь вообще всё, что говорит Арделл? И насчёт времени не заметил? Они задали ему цель «Найти Охотника. Убить Охотника». Так почему же после убийства каждого охотника мортах оставался на месте? Цель-то как будто выполнена, а? Но ты же сам говорил — они иерархичны. Тварь сообразила, что перед ней мелкие сошки. Отсиживалась в роще и искала главного. Насчёт того, кто тут главный, у тебя сомнений нет?        — Это могло не сработать.        — Точно. Могло. Если бы он появился бы попозже — мне пришлось бы в тебя стрелять или орать тебе во всю глотку своё: «Таков был план!» Хотя ты бы всё равно не поверил бы и попытался бы меня грохнуть?        — Я и сейчас ещё не исключаю такой возможности, — заметил устранитель, не отрываясь от отряхивания костюма. — И почему я должен тебе верить сейчас, Лайл?       — Хм, дай-ка подумать…        Я выдохнул и нагнулся вперёд, отдаваясь во власть одолевавшей меня тошноты.        Нэйш шарахнулся назад, а бирюзовая, пахнущая травками струя сделала этот мир чуть-чуть поярче. Вир побери, надо будет сказать Аманде — пусть усовершенствует цвет, чтобы можно было поблёвывать раду…        Тут меня скрутило по второму разу. Удержаться на ногах не получилось, я грохнулся на колени, пережил спазм и сообщил куда-то в воздух:        — Если ты не знаешь, что такое передоз зелья правды — можешь записать в свой блокнотик. Я бы так сказал, часов десять я буду самым правдивым из всех правдиве… ве… ве-е-е-е-е!        Никогда не любил превосходные степени. Мать моя женщина, и почему мне не вернули фляжку?        Надеюсь, приложило передозом не слишком сильно, а то тут неподалёку дожидаются дела. Не тысяча, но пара десятков — вполне.        Когда я малость отдышался и попытался встать — Нэйш рассматривал «горевестник». Судя по то, каким взглядом он по нему проходился — игрушку я больше не увижу. Более того — вряд ли мне стоит появляться возле «клыка» с пустошным оружием на расстоянии менее мили.        — Правдивый из правдивейших, а? — нежно повторил Нэйш и перевёл взгляд на меня.        Я удержался от того, чтобы в четвёртый раз предъявить мой внутренний мир окружающей меня паршивой действительности. Всё-таки встал на ноги и забубнил раздражённо:        — Если хочешь забрать свои ножички у лесничих и сумку из рощи — надо бы поторопиться. Место в роще найдёшь сам? Только нужно как-то запугать слуг, и знаешь, у меня для этого есть одна кандидатура. Да, и ещё связаться с законниками — думаю, придётся вызвать Тербенно, он тут будет быстрее всех. И ещё…        У меня были дела, да. Поймать клятого Нардена, где он там бегает? Посмотреть раненых егерей. Отыскать фляжку. Подумать над тем, какую версию событий выложить законникам, а какую — Гриз…       Вопрос перелетел через плечо, уже когда я заковылял к выходу с арены.       — Зачем?       Пришлось остановиться и обернуться. Поглядеть на Нэйша, чёрно-серебристого из-за передоза, который так и не собирался меня оставлять.       — Ты мог отойти в сторону.        Мог. Хотел. Девяносто… девять вариантов против одного, я так думаю. Просто на меня невовремя снизошло кое-какое озарение. Но уж об этом у меня легко получится умолчать.        — Точно-точно, как это я не додумался просто сказать: «Разбирайтесь сами», а потом принести тебя Гриз в наплечной сумочке. Ой, что же меня сподвигло, если не горячая симпатия к тебе? Ну, как бы по-дурацки ни звучало — та же причина, которая заставляет тебя притаскивать напарников живыми с выездов.        — И эта причина…        Всё просто. Чертовски, ошеломительно просто. В клятом круге, где каждый убивает каждого, и есть лишь хищники и жертвы, нет места попыткам спасать. Мы не созданы для этого. Такие, как я или Нэйш, умеют разве что разрушать. Рощи, конторы, гильдии. Планы и жизни. Всё вокруг себя. Потихоньку от случая к случаю катясь всё ниже и ниже с невидимой горочки. Теряя последние остатки себя, растворяясь в грязи и крови.        Становясь отличными охотниками или крысами. И только.        И иногда единственный способ оставаться хоть отчасти человеком — выйти за пределы круга. Подняться над ним.        Сохраняя в себе крупицы человечности. Становясь по-настоящему вершиной цепи.       — Причина, Лайл?..        Причина, которую ты не услышишь. Вернее, никогда не захочешь слышать. Потому что никогда не признаешься, что день за днём остаёшься в питомнике, чтобы…       — Спроси меня через полгодика, — посоветовал я, отворачиваясь опять. — Или через годик. Когда мы с тобой сравняем счёт.       …и я мог бы уйти к Эвальду Шеннетскому, только вот это будет всё той же старой доброй крысиной шкуркой — хоть и позолоченной, отменно облегающей. Я мог бы торговать, или собирать информацию, или заниматься контрабандой, или даже содержать таверну где-нибудь в тильвийской глуши. Только вот грызун, поселившийся во мне, не даст мне перестать падать. И я всё так и буду прыгать с корабля на корабль, катиться всё ниже и ниже, идти через новые и новые грани, пока не утрачу остатки себя совсем.        — Через полгода? Через год? — прилетело через плечо. — Знаешь, Лайл… Это похоже на решение.        Когда мы тонем во тьме, последней искрой, которая нам остаётся — иногда бывает желание спасти хоть кого-то. Людей. Зверей. Может быть, вообще всех, как у одной моей знакомой варгини. И шанс, который мы получили от ушибленной судьбы, заключается в том, чтобы быть в нужном месте — там, где спасать кого-нибудь да придётся. Рядом с теми, кто сохранил внутри себя частичку живого огня.        Пальцы коснулись амулета, тёплого под кожей куртки.        — Да, — сказал я. — Похоже на решение. ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ        Янист следует за ней повсюду. Рядом, когда Аманда бинтует ладонь. Поблизости — во время обратной дороги по болоту. На расстоянии шага — пока они с Мел общаются с местными…       Он накидывает ей на плечи куртку и пытается напоить успокаивающим и кроветвором («Ну, надо же, какая рыжая нойя», — умиляется Аманда), и беспокоится, потому что она слишком бледная, и старается говорить с ней, будто не верит, что она уже совсем здесь. И заглядывает в глаза так, будто опасается, что ещё миг — и в них вернётся зелень, и она опять упадёт туда, в кровавую, затягивающую бездну…        Он смущается от лукавых усмешек Аманды и при виде Мел, которая красноречиво закатывает глаза. Но он здесь, и это хорошо. Это позволяет дышать.        Вытягивает из алого шёпота смутных троп, заглушает предсмертный вой Креллы, который так и стоит в ушах. Осаждает мутную круговерть внутри — словно в рвущемся на части, выкрашенном в алое мире ещё осталось хоть что-то незыблемое, нормальное… Осталось хоть что-то.       Его пальцы греют её ладонь, пока они добираются до «Ковчежца». Не ту, что вспорота ножом и зудит под повязкой, зарастая. Другую. Холодную и будто бы неживую — Гриз сама это чувствует. Там, внутри крепости в ней, настают заморозки. Слишком много отдано огня, много крови пролилось на землю. Так что тепла осталось слишком мало. Крошечный очаг — или, может, одна свеча. Чужие пальцы на ладони и откликающийся им сквозь льды слабый огонек.        Вечер дышит на огонёк холодом: на пристани слишком свежо. Весна накинула на питомник серое покрывало промозглого дождя. Аманда и Мел хором уверяют, что попросту не пустят её к вольерам, им громогласно вторит Фреза.        — Сладенькая моя, тебе сейчас нужен полный покой и никаких единений! Горячее питьё, что-нибудь сладкое… может быть, дружеское плечо…        — Головой бахнулась?! Без тебя разберемся. Грызи, да я тебя вызову, если что, ты куда намылилась после такого?!        — Себя видала?! Эй, парень! А ну хватай эту дурищу в охапку и тащи в «Ковчежец»! И валяй, сторожи, чтобы не усвистела куда. А то знаю я эту варжескую натуру!       Янист огненно рдеет, но к «Ковчежку» Гриз тащит исправно. Кажется, говорит что-то славное и утешающее. Что они все правы. И ей нужен отдых. И всё будет хорошо. И чтобы она даже не думала…        Слова ползут мимо. С шуршанием, шелестением, будто чешуя. Только под старыми слоями кожи нет новых, и она обнажена — наедине с тем, что…        Перед «Ковчежцем» они натыкаются на Нэйша — белизна костюма, зачёсанные назад волосы, безмятежная походочка. «Клык» встречает их соединенные руки коротким, ироническим движением бровей.        — Госпожа Арделл. Янист. Вижу, вызов прошёл успешно?        — Всё в порядке, — вызывающе цедит Янист. — Вижу, твой тоже.       Нэйш улыбается непринуждённо — так, как улыбается обычно, глядя на свою разросшуюся коллекцию. Гриз знает эту улыбку. За ней — неприятности.       — О, у Лайла найдется, что рассказать. Не сомневаюсь, вы получите удовольствие.       Он только чуть-чуть выделяет голосом последнее слово — и откланивается. Рука Яниста полыхает в ладони Гриз весь оставшийся путь — пока они пересекают коридор, поднимаются на второй этаж…        У двери своей комнаты она мягко высвобождает пальцы. Приоткрывает дверь, оборачивается на пороге к нему — и он понимает её без слов. Вновь зацветает оранжево-алым и шепчет, что, честное слово, он не позволил бы себе ничего лишнего, он о таком и не думал, но не может же она оставаться одна, может быть, просто разговор, но если ей это кажется непристойным, тогда, конечно…       Пересохшие губы вдруг раздвигаются в улыбку. Медленно, как створки ворот, в которых заржавели петли.       — Непристойным? Твоё намерение болтать со мной и стеречь мой сон? Нет, я так точно не считаю. Просто… нужно увидеться кое с кем. Сейчас. И да, тут мне нужно… остаться одной.        Наверное, она ещё выглядит не вполне пришедшей в себя. Рыцарь Морковка вскидывается встревоженно, готов спорить и просить, чтобы она позволила в кои-то веки, хоть немного присмотреть за собой…        «Не надо больше говорить. Я знаю, что ты уже решил следовать за мной повсюду — может быть, на своё горе, но решил. Однажды ты последуешь за мной и в мою комнату тоже. И дальше, если не побоишься. Но есть встречи, на которые нужно приходить в одиночку».        Говорить это всё долго, слишком долго, так что она просто наклоняется вперёд и прижимается к его губам. Потом смотрит на его ошеломлённое лицо, слегка улыбаясь, и шепчет:       — Спасибо. Я здесь. И я не уйду.        И делает шаг в комнату, закрывая за собой дверь.        По скрипучему полу — как по чуть поостывшей, бугристой лаве. Куртка летит в угол, а путь к столу кажется бесконечным, растянутым. Потому что с каждым шагом она проходит всё больший путь. Внутри себя. Среди стен замёрзшей внутренней крепости.        Там, в подземельях, в темницах… хищники, которых нельзя приручить. И Гриз заставляет себя — медленно пройти темными коридорами, спуститься в подземелья памяти. Коснуться ржавых решеток, за которыми бесятся узники.        Впавшие в кровожадное исступление зверинцы. Разгромленные охоты. Мальчишка-Мастер, лицо которого перекошено страстным предвидением. Неизвестный в плаще на улицах Энкера — мановением руки уводящий за собой алапардов под восхищенное «Чудо… чудо…»        И — то недавнее, рвущееся на волю яростнее и нетерпеливее всех. Увиденное в сознании Креллы — когда они сплелись воедино, и мир превратился в скопище льда потрескивающего льда и ярко пахнущей крови… То, что притаилось в алом, безумном водовороте сознания: предвкушение. Скоро, скоро, скоро — и бесконечные подземелья, темные и путаные, и люди на алтарях, кровь на белом и кровь на плитах, обезумевшие звери, врывающиеся в города…       Алапарды на улицах, и кричит мальчик на площади.        Разные мальчики. На разных площадях разных городов. И за ними — другие голоса: женщин, и стариков, и мужчин…        Вода в Сквозной чаше чуть заметно качается — туда-сюда. От упавшего в чашу сквозника бегут волны — маленькие, потом побольше…        Мы у подножия волны, — думает Гриз, вглядываясь в собственное отражение. Война за Воздух. Таранный Мор. Пламенное Нашествие. То, о чём говорил Дерк Мечник. Время от времени Кайетту захлёстывает безумие. Топит то одно, то другое — и всегда это было связано с бестиями. Летающими или огнедышащими. Или теми, что крушат стены. Но теперь всё не так. Теперь вовлечены варги. Прогрессисты. Терраанты. Вовлечены все, и мы сейчас — у подножия волны. Вода уже отхлынула, и волна уже поднимается… выше, чем обычно.        Так, что может поглотить любые крепости, Эвальд.        — Гризельда! А я всё ждал, что вы на связь выйдете. Рад, что встреча с роднёй прошла благополучно. Хоть и с некоторыми проблемами, верно же?        — Да, — говорит Гриз, глядя теперь уже не в своё отражение — в лукавые глаза юнца на неприметном лице. Эвальд Шеннетский кивает, с огорчением разводя руками.        — Тут уж ничего не поделаешь. Вас, конечно, малость страховали с моей стороны… Но взаимоотношения варгов слишком уж тонкая штука. Мои агенты просто боялись убить вас обеих, пока вы были в единении. В сущности, что мы вообще знаем о варгах? Вы, например, представляете, откуда у вашей тётушки такие силы? Нет? Вот и я нет. Зато теперь мы знаем, что она действовала не в одиночку. И это как-то даже, знаете… тревожит.        — Да, — говорит Гриз ещё раз.        Это тревожит. Роаланда Гремф и Пастыри Крови, которые называют себя почему-то заполненными сосудами. Которые веруют в скорую погибель Кайетты и считают, что для её предотвращения нужно убивать людей. Которые что-то знают — что связано с варгами, их историей… или не только их историей. Ведь что мы, в сущности, знаем о Кайетте, Эвальд?        — Так что, я надеюсь, что вы осознали… как это? Степень угрозы. И поскольку в последнюю нашу встречу вы сказали, что подумаете, а теперь вот связались со мной… Вы решились, не так ли?       — Да, — отвечает она в третий раз.