Тонуть

Гэвин утопал. Сходил с ума. Называйте, как хотите. Несколько лет назад он выпроводил из своей квартиры человека, который забрал с собой его сердце и способность доверять. По крайней мере, Гэвин так считал. Жизнь научила его прятать слабость и скалить зубы. Заносчивость помогала отстаивать права эффективнее, чем «мирные» методы. Чужое не трогать, своё беречь и в обиду не давать. Просто и без лишней нервотрёпки. Лишь три человека — друзья и брат — знали, что Гэвина самого этот цирк порядком заебал, но по-другому его никто не научил. Люди вокруг ничуть не лучше, а эту троицу он берёг и любил. С ними Гэвин не мог носить маску искренней ненависти ко всему сущему — не мог и не хотел. С ними и с ещё одним человеком, но именно он убедил его, что довериться ещё кому-то было плохой идеей. И знаете? Гэвина всё устраивало. Не семья, не любовь, так хоть карьера. Армия порядком достала очень скоро, а вот полицейский участок он планировал покидать только на пенсии или по счастливому случаю смерти при задержании. Может, получится даже умереть героем. А потом Гэвин наконец принял то, что так долго отрицал и не хотел даже осознавать. Он снова влюбился. В напарника. Блять. И вот что странно: изначально план был прост. Довести этого Ричарда до белого каления и заставить подать заявление на отказ от работы с напарником. Потому что — весь участок знал — детектив Рид работает один. И работает неплохо, по крайней мере старательнее этого алкаша Андерсона, выезжающего исключительно на заслугах прошлых лет. И, что иронично, как раз таки Андерсону досталась первая бестия с именем Коннор — пониже близнеца и с щенячьими карими глазами. А вторая — как оказалась, младшая — бестия ничуть не уступала Гэвину в умении выводить из себя. Их разборки слушал весь офис, если не весь Детройт. В какой-то момент всё стихло. Гэвин просто устал бороться с железным терпением напарника. В конце концов, они изначально сработались. Каким-то, пожалуй, магическим образом, но уж как есть. И в этой тишине родилось что-то, что заставило сердце биться чаще, дыхание — сбиваться, и что там ещё, в этих розовых соплях? И вот тут Гэвин испугался. Да, испугался. Падать в любовь означало положить начало чему-то настолько непредсказуемому, что разве что коленки не дрожали со страха. Тем более, что о взаимности речи быть не может. Ричард, блять, красив до безумия. Очарователен, с этой россыпью родинок и невероятными голубыми глазами. Да оба близнеца красивые, тут уж надо признать, вот только разные. Очень разные, как их вообще путают? Ричард же объективно — или всё же субъективно? — лучше. Высокий, широкоплечий, стройный — принц, чтоб его. И при этом — тонкие запястья, длинные пальцы, манжеты рубашек. Рубашки. Ричард не так часто их носил, чему Гэвин был только рад, наверное. Обычно высокий ворот водолазки скрывал красивую шею, не давая отвлекаться на неё. Сегодня Ричард пришёл в рубашке, судя по всему, новой. Гэвина обожгло. Вещь была красивой и невероятно шла Ричарду, даже хуже: сидела чётко по фигуре — залипать да и только. Но залипать можно было только со спины — не дай никто Ричард заметит. А вот самого Ричарда замечали многие. И это бесило. Все эти кокетливые девушки, лукавые улыбки, «незаметные взгляды» сопровождали Ричарда повсюду. И чёрта с два это была зависть, нет — Гэвин ревновал, ревновал бессильно, задыхаясь, когда видел, что этому принцу внимание только льстит. Сучки велись на внешность, но Гэвин точно знал, что за ней стоит куда более ценное. Ричард храбрый, решительный, смелый, он быстро находит выход из рискованных ситуаций. Вежливый, опрятный, даже педантичный. Сочувствующий, понимающий, умеющий находить контакт с любым человеком. Милый, да, очень милый — однажды они корпели над делом у Гэвина дома, и проказница Лэйзи быстро прибрала к лапам Ричарда, который с удовольствием тискал урчащий комок. Ласковый, нежный, любящий. Ричард умён и эрудирован настолько, что сначала Рида бесило и он путал это с занудством. Но то, как в простом разговоре можно было проследить обширные знания, невероятно подкупало. Хотелось говорить с ним обо всём: расследование, кошки, фильмы, игры, искусство. А этот голос Гэвин мог слушать вечно. И мимика, у Ричарда невероятная мимика. Вот уж о чём не знают многие, так это о том, что лицо Ричарда не всегда выражало холодное равнодушие или спокойствие. Одна его улыбка стоила абсолютно всех звёзд на небе, а эти самые созвездия хотелось найти на его же спине и груди — но вряд ли можно будет. Да что там улыбка — один взгляд. Не такой, как он имел обыкновение раньше бросать на Гэвина — холодный, льдистый, раздражённый. Или довольный, с хитринкой во время шуточной перепалки. Нет, один раз, всего на миг Гэвину показалось, что Ричард смотрит так до щемящей боли тепло и нежно, что в конце концов Рид уверил себя, что это был сон. Ричард был сном, ласковым и безмятежным. Красивой мечтой, которую надо переждать. Даже если внутри, как в первый раз, распускаются цветы и порхают ненавистные бабочки, ревность жжёт горло и сжимает кулаки, восхищение льётся через край, а глаза так и норовят посмотреть на него ещё раз — молчать. Никому он, Гэвин, не нужен, а тем более такому идеалу. О Ричарде хотелось заботиться. Хотелось защищать это сокровище, спрятать от всего мира и чужих бесящих взглядов. Но можно было только разве что закрыть его от пули, что Гэвин и сделал, списав на служебный пустяк. И это беспокойство в небесных глазах было лучшей наградой. В голове пусто, а в пустоте туман. А в тумане — красивый голос, тонкие запястья, линии вен на сгибе руки, созвездия родинок, уложенные волосы и спадающая прядь, красивая шея, венерины кольца, изгиб бровей, наверняка мягкие губы, точёные скулы — матерь божья, его скулы! — мягкий смех, уверенные движения рук при перезарядке пистолета, небесные глаза. Ледяные, цвета холодного моря, в котором Гэвин утопал. Иногда он задумывался — или пытался себя убедить — действительно ли это влюбленность или, скорее, лёгкий интерес. Но ответ был проще: Гэвин не надеялся, либо всячески отрицал это. Дело даже не в жестоко разбитом сердце, просто вряд ли вообще возможно ответить взаимностью человеку, который превращал твою работу в ад на протяжении месяцев, кажется, трёх. Это Гэвин такой придурок, с которым судьба сыграла злую шутку в очередной раз. План провалился, он зачем-то расслабился и всё вылилось прямиком в давно забытые слова, которым не дано прозвучать. Ричард, как минимум, моложе, у него все шансы на кого-то более достойного. Задумываться о том, что будет, когда Ричард найдёт себе пару и будет счастлив, не позволяла ревность. Но факт оставался фактом. И всё же, такая тоска пробирала насквозь. Направляла клинок прямо в грудь, разливалась болью по венам, скручивалась и мерно сопела где-то в животе, затрудняя дыхание. Ныла в горле, сдирала сердце, точила когти о лёгкие. Ночью не уснуть. А если и уснуть — то снова видеть то же самое, вернее, того же. Любовь давно пора принимать за диагноз. И да, сейчас два часа ночи, завтра суббота. А Гэвин пьёт чай. Ричард любил чай, даже притащил коробку «нормального напитка, а не странной смеси из пакетиков», и теперь великодушно делился заваркой с коллегами. А Гэвин как-то незаметно дошёл до абсурда и купил такой же. Травяной аромат успокаивал и одновременно бесил. Ох уж эти ассоциации. Гэвин сделал ещё глоток. Уронил голову на стол. Да кого он, блять, обманывает? Строит из себя человека, взявшего контроль над чувствами, а на деле… На деле изнутри разливалось, испепеляя, невероятное тепло — вовсе не от давно остывшего чая. Каждый взгляд на Ричарда пробирает до мурашек, хочется кричать во всё горло от тоски, забрать его к себе и окутать заботой, целовать нежно скулы, не отрываться от красивых губ. Взять за руку, переплести свои и его пальцы, поцеловать осторожно бледное запястье. Обнять, хотя бы обнять, прижаться ближе к сильному телу, которое оставалось таким хрупким, несмотря на превосходящую силу. Ричард был выше и казался мощнее, но на деле Гэвина удивляла скрытая грация его движений. Защищать. Как и с любым, что Гэвин считал своим, хотелось защищать. Он знал, что Ричард мягче, чем кажется. Чем хочет казаться. В уставшем от работы взгляде часто угадывалось сожаление о том, что они не спасли ту девушку, потому что это не было возможным — маньяк так играл. Сочувствие пострадавшим и их близким было не профессиональным, а искренним. Ричард часто внутренне терялся и шёл просить поддержки у старшего брата — Гэвин мельком слышал его уставший голос и второй, чуть выше тембром, пытающийся успокоить. О себе Рид знал то, что никогда так не сможет. Он не умел просить о помощи и оказывать её на словах. Пытался, но действия ведь могли показать больше, верно? Но что можно было сделать для Ричарда, если на данный момент они всё равно не были близки? Да и не надо. Не надо близости, лучше от этого Ричарда уберечь. А хочется отдать ему весь мир, всего себя в подчинение, если бы это помогло. Не поможет. Гэвин ему не нужен. Что толку, что он не может спокойно спать? Время от времени мучали кошмары, а теперь ещё чаще было невозможно заснуть от грусти по ледяным глазам. Что с того, что сердце уже наверняка повредило рёбра, ускоряясь от низкого тембра его голоса? Внутри Ричарда — океан, который отражался в его глазах. Гэвин стоял на берегу и не заметил, когда его захлестнуло и потянуло на дно. Когда он стал тонуть. Океан бушевал, беспокоился, делал заметки карандашом на бумаге, слегка хмурил ассиметричные брови, рассуждал уверенно, подмигивал девушке за стойкой регистрации, уверенно шёл в атаку в перестрелке, ходил быстро, широкими шагами, что-то рассказывал своим невероятным голосом, смеялся, любил чай, кошек и научные статьи. Гэвина не любил. Раньше ненавидел, сейчас скорее терпел. Может, даже не терпел уже — привык. Гэвин неуверенно, скорее, предполагая, но считал его всё же другом. Не близким, конечно, до этого вряд ли дойдёт, но достаточно, чтобы вместе обсуждать тысячу тем, далёких от работы. И достаточно, чтобы закрыть его от пули. Гэвин любил отчаянно и не умел выражаться красиво. Пытался сохранить остатки разума и не упасть просто на колени перед Ричардом, моля о внимании. Одновременно хотелось, чтобы он смотрел только на него, Гэвина, и в то же время — закрыться, запереть эти пугающие чувства, скрыться за маской равнодушия. Слова разбегались, дыхание сбивалось. Ричард словно зажигал свет, который грел, опустошал, вдохновлял и слепил. Гэвин по-настоящему расстраивался, когда видел в небесных глазах грусть, чувствовал себя самым бессильным и беспомощным существом, потому что не мог его утешить. Ричард сверкал своей восхитительной улыбкой, смеялся искренне, и фраза «неровно дышать» становилась буквальной, Рид таял, ощущая себя абсолютно влюблённым идиотом, разве что скрывая это за сдержанной ухмылкой. Всё внутри сжималось и дрожало при случайной близости с Ричардом. Передать в руки папку, стаканчик с кофе, столкнуться плечами в узком коридоре. Одного касания хватало так, что начинали войну желания коснуться ещё или отпрянуть подальше, чтобы угомонилось слетевшее с катушек сердце. Конечно, Гэвин выбирал последнее — к чёрту любой контакт с людьми, а с Ричардом — тем более опасно. Этой ночью он снова видел во сне океан.