*
Нагота не смущала ни Валентино, ни меня. Вывалившись из душа во влажных облаках пара, он просто встряхнулся, кожа мгновенно впитала воду, и даже горжетка вокруг шеи казалась вполне сухой. Я оживленно сновал по комнате, жонглируя полотенцами, алкоголь развязал язык, которым я и так был рад потрепать. Мысли водомерками сновали по поверхности разума, просясь наружу, и сложно было заткнуться. — …Первый раз видишь такую тварь? Нет, они не имеют ничего общего с людьми и их тенями. Встречал кого-то, кто действительно давно здесь? Ты бы почувствовал разницу, я уверен. — Пытаться объяснить свои смутные ощущения словами было трудно, но я старался. — Такие, как она — просто пустые, а люди забывают, что были людьми, наполняются злобой и жестокостью. Это ждёт всех, двадцать лет или сто, и станет слишком поздно, я боюсь, что и сам не пойму, как это произошло. Я никогда не был хорошим, но я хочу чувствовать восторг, радость и боюсь потерять себя, утратить умение восхищаться, испытывать нежность, понимаешь? — Я захлебнулся словами и выждал, надеясь на отклик — похоже, тщетно. Он слушал и не говорил ни слова, и мне стало страшно. Я попытался ещё раз, зачастил, сбился, захлёстнутый эмоциями и упрямо закончил: — Ты умер не так давно. Может, ещё рано, а может, ты не замечаешь, как это точит тебя капля за каплей. Я думал, что совсем очерствел за десять лет в аду, но оказалось, что все ещё могу чувствовать. Чувствовать разом столько всего. Жаль только, что я путался и не мог нормально объяснить. — Энжел. — Сказал Валентино, кажется, впервые назвав меня так. И в голосе кроме насмешки звучало что-то ещё. — Что ты забыл в аду? — От ангела во мне осталась только пыль. — Отозвался я не без горечи. — Ты раскаиваешься? — В чём? — Возмутился я. — Я жил как мог и делал, что делал. Жизнь — будто партия в шахматы с голубем, только ты и есть голубь. Ты уверен, какой именно грех приводит сюда после смерти? Может, достаточно было один раз не почистить зубы или поесть после шести? Переспать с человеком своего пола или потерять девственность? Родиться или умереть? Есть мясо, убить кого-то? До этого он рассеяно кивал под мои прибаутки, но среагировал мгновенно: — Убить — звучит серьёзнее остального. Меня потрясало, как внимательно он слушал, словно надеясь найти истину в моих словах. Я развёл руками: — Мы все твари божьи, до последней букашки, в чём разница? Может, ты здесь из-за того, что в детстве раздавил мотылька, а я — паука? Шутка его развеселила, и мы коротко и зло посмеялись вместе. Он уселся в кресло, чуть сгорбился, уложив локти на подлокотники, и переплёл пальцы всех четырёх рук. Подбородок удобно лёг на получившийся замок. Всё проведенное во Дворце время меня преследовало ощущение, что я сдаю какой-то тест, и недремлющий наблюдатель не сводит с меня въедливого взгляда, оценивая каждый шаг. Валентино смотрел, перед его внимательными глазами я почувствовал себя неловко, но сделал вид, что не обращаю ни на что внимания, принявшись сушить и укладывать мех. Если он хочет посмотреть, как я превращусь в пушистый комочек шерсти — пусть смотрит. Начёсывание бюста увлекло меня так, что я вздрогнул, когда он спросил: — Как ты умер? Как я старался не вспоминать об этом! Порвав с семьёй, я танцевал, обдалбывался, трахался — когда за деньги, когда нет — напивался, блевал и спал. Потом приходили мигрени, выбивая меня из порочного круга. Но — как только глаз переставал взрывать голову изнутри, а иногда и раньше — нужда заставляла возвращаться снова и снова, пока очередной вираж не оборвался. И некому было меня остановить, рядом не осталось никого, я оттолкнул даже сестру и умер в одиночестве, никому не нужный и всеми забытый, как бездомная собака под забором. Не то, чтобы меня это тогда волновало, я просто был рад, что боль прекратилась. — Плохой был день. Меня сильно избили. Сотрясение, наверно. Очень болела голова, в глазу будто шилом ворочали. Принял дозу джанка, чтобы забыться. И забылся. В ад я явился с единственным товаром, какой смог пронести, и, к счастью, не стеснялся им пользоваться, всегда готовый на равноценный обмен. Валентино ведь тоже не свалился сюда с карманами, полными денег. — Хватит обо мне. Как ты умер? Что было, когда ты оказался здесь? Он помолчал, выдерживая тяжелую многозначительную паузу, высвободил верхнюю пару конечностей и неторопливо закурил. Я с вожделением уставился на его руки. Казалось странным не помнить, сколько фаланг в человеческих пальцах и были ли они столь длинными. Когти втянулись, став почти неотличимыми от обычных ногтей, кожа гладкая, словно он носил иссиня-чёрные шёлковые перчатки. Ближе к локтям чернота постепенно бледнела, завиваясь спиралью вокруг плеч и смешиваясь с барвинковым цветом остальной кожи. Молчание затянулось, но он всё же ответил: — Ничего романического. Меня просто подстрелили. Не на разборках, в ресторане. — Он со значением подмигнул и добил моими словами. — Бах и всё. Я сжался и притих, в очередной раз напомнив себе, что слишком много болтаю. Вот же брякнул! Удивительно, что голова ещё при мне. Он с ироничной усмешкой поразглядывал меня, затянулся и выдохнул. Клуб дыма поднялся к потолку, увеличиваясь в размерах и взбугриваясь грибом атомного взрыва. Там, потеряв скорость, облако распалось на отдельные сгустки, которые, помедлив, водопадом устремились вниз. Он неторопливо продолжил: — Когда я только объявился здесь, меня сразу взяла под крыло одна, гм… дама. — Дама плохо кончила? — Она уже ничего никому не расскажет. Я быстро оценил, что на меня как на огонь слетаются бабочки. Почитал кое-что, подумал… — И не остановился, пока ночные бабочки района не стали принадлежать тебе. — Ночные и не только, района и окрестностей. — Зубасто ухмыльнулся он. — А потом мне стало тесно. Я всё отладил, схема работала, колёса вертелись. Набрал толковых парней. Ну и понятно, оказалось, что я перебежал дорогу одному заправиле. Из его салонов сбежала часть персонала, ушли танцовщицы из кабаре. Его ребята начали разбираться, было несколько серьёзных стычек. Сейчас, леденчик, идет война. И он гораздо могущественнее меня. Но я работаю над этим, хоть и вынужден искать поддержку там, где прежде не стал бы. — Он задумчиво качнул головой. — Взрывы, стрельба, стычки… этому не было конца, даже когда люди умирали. Здесь во всём этом и вовсе нет смысла. Пока я по возможности действую исподволь, а потом рубану змее голову. Мафиозные разборки были для меня не впервой, я хлебнул достаточно этого дерьма со своей семейкой. Я слушал и только шире раскрывал глаза — он был такой сексуальный, когда строил злодейские планы и разглагольствовал. — Ты разговаривал с одним из его поверенных. Визитку. Я чуть вздрогнул, очнувшись от накатившего вожделения, и выхватил её, сам не понял откуда. Валентино протянул руку и вынул карточку из моих пальцев. Она тут же вспыхнула багровым бездымным пламенем. Когда огонь погас, оказалось, что бумажка ни капли не пострадала. Тогда он, поморщившись, отбросил её от себя. Карточка дротиком полетела прочь, изменила направление и упала к моим ногам, издевательски подмигнув золочёным значком. Я был уверен, что, даже оставив лежать на месте, потом выну её из кармана, как неразменную монету. Это было персональное предложение для меня, и Валентино ничего не мог с этим поделать. И он был в бешенстве, как бы не пытался это скрывать. Он рассматривал меня, сузив глаза. — Ты оказался иным, чем я рассчитывал, мне приходится кое-что переигрывать, и это занимает время. — Не страшно. — Ответил я безмятежно. И чуть стрельнул глазами в сторону визитки. — Чем дольше ты медлишь, тем дороже я становлюсь. — Я делаю тебя дороже! — Предупреждающе рыкнул Валентино. Он был прав, каждый выход в его компании, каждый танец на его сцене набивал мне цену. Подваливший ко мне чёрный тип был тому подтверждением. — Это не важно. — Злить его было так сладко. Я помедлил секунду, мило улыбаясь и давая ему перебеситься, и примирительно продолжил. — Ты же знаешь — всё, что ты в меня вложишь, вернётся сторицей, иначе не возился бы со мной. — Имей в виду, я скорее прикончу тебя, чем отдам ему. — Процедил он и прикрыл глаза. Я напрягся, задержав дыхание. — Про что он там каркал, про танцульки? Мне нужно больше от тебя — я знаю, как, кроме всего прочего, применить кое-какие твои таланты. Если ты, конечно, примешь условия и не захочешь отказаться. В словах звучали сарказм и угроза, и я сомневался, что он спокойно примет отказ. Валентино замолчал и долго тянул паузу, пока я боялся вздохнуть, склонив голову набок и терпеливо ожидая продолжения. — Видишь эту трость? — Он порывисто выдернул её откуда-то сбоку, где прежде точно не было ничего. И передал мне, неожиданно увесистую, такой отходят — мало не покажется. Я с уважением покрутил её в руках, скользнув по выбитому узору. — Мне уже подарили ещё пару штук, пожалуй, стоит их коллекционировать. Но эту я заказал сам. Черное дерево, резьба, серебро. — Красивая. — Смущенно отозвался я, не понимая, к чему он ведет и какой реакции ожидает. Он забрал её, любовно приласкав чуткими пальцами навершие. Словно ветерок пронесся мимо моего лица — из трости с сухим щелчком выдвинулся футовый клинок. — На службе у меня много пистолетов и много красивых штучек. Среди красивых скрывается одна смертельная. Мне нужно что-то, в чём не увидят опасности, пока не будет слишком поздно. И это можешь быть ты. Я замер, лишившись дара речи. Он до последнего не хотел раскрывать свои карты, заговорив только потому, что меня внаглую пытались перекупить прямо на его глазах. И теперь орудовал кнутом и пряником в соседних фразах, угрожая и искушая. Это было неожиданно, но предложение интриговало, и было слишком многообещающим, чтобы оказаться правдой. — Мягко стелешь. — Медленно сказал я. Без надзора отца и брата гангстерская жизнь казалась гораздо привлекательнее, а с Валентино и вовсе заиграла новыми красками. — Очень мягко. — Ухмыльнулся он. — В чем подвох? Он всё ещё раздумывал, и спросил почти про себя: — Если ты понимаешь всё про роли, будешь ли ты хорошо играть свою? — Я очень хорошо играю на публику, разве нет? — Полотенца соскользнули на пол, и я нарочито плавно улегся на бок на свежезастеленной постели. Он, не скрывая удовольствия, разглядывал меня. — Придётся поработать над собой. Мне, кстати, тоже. Ты часто ведешь себя излишне вульгарно, а твои комплименты слишком прямолинейны. Нужно, как минимум, научиться не хватать сразу быка за яйца. Я прыснул и разулыбался. Хотя мы с сестрой получили неплохое воспитание, но я всегда предпочитал амплуа дикого уличного мальчишки, легко скатываясь к замашкам искушённой развратницы, в привычку давно вошло сразу же расставлять точки над «i». — Почему нет? Браться за нужные вилки и поддерживать беседу со снобами — ты это имеешь в виду? — И это тоже. Это называется «этикет» и «манеры». — Почти по слогам произнес он. Мы переглянулись и коротко неприлично заржали. Он перестал ухмыляться и серьёзно закончил: — Это пригодится. Уже сейчас вокруг много всяких… снобов. А со временем я планирую предстать перед Люцифером. Я уставился на него в немом восхищении. В то время как я болтался без руля и без ветрил, у Валентино был план и чёткое видение мира. Он знал куда движется, и меня это заводило. Со штатом Гнезда он решил всё так быстро, а со мной тянул так долго. Я устал бояться сделать что-нибудь не то и разрушить всё, но сказал совсем другое — он ведь стоил того: — Я готов тебя подождать. Небольшой испытательный срок для тебя и меня. Он был в курсе моей маленькой проблемы, но осознавал ли её размеры и глубину? Пока он не понял, насколько я порченый товар, хотелось получить за себя полную цену, потому что принадлежать ему я буду, как никто другой. Моргнув, я подумал, что, может быть, моя зависимость его вполне устраивала? Такими ведь легче управлять — кому как не ему было это знать и использовать. — Вот и хорошо. — Легко согласился он, будто и не сомневаясь в ответе, и поднялся на ноги, руки уже жадно сжимали папку с документами. — А теперь мне нужно работать. Я перекатился по кровати и потянулся к нему, огладив пальцами. Не хотелось оставаться одному. — Может, поработаешь тут? — И неохотно добавил: — Обещаю не мешать, по крайней мере — какое-то время.*