*
Когда он устроился на кровати, уперев обе пары лопаток в изголовье и мгновенно погрузившись в работу, я, опасаясь повторного обвинения в шпионаже, постарался даже не смотреть в сторону его драгоценных бумажек, и просто пристроился под его тёплым боком, моргая осоловелыми глазами. Если я не хотел оставаться один — один я не оставался, только всё равно был одинок. А рядом с ним было так умиротворяюще уютно. Пыль в моей крови убаюкивала, кружась и плавно оседая вниз, как снежинки в сувенирном стеклянном шаре. Зашуршала очередная перелистываемая страница. Когда я приоткрыл отяжелевшие веки, в руках Валентино оставалась последняя раскрытая посередине пухлая подшивка. Он рассеянно чёркал что-то на полях. Видимо, я таки задремал. Не хотелось мешаться, но я нуждался в прикосновении. Завозившись, я тихонько боднул его головой. Нижние локти приподнялись, я подлез под них и переполз через него, свесив тело с одной стороны, а ноги с другой. Чуть поёрзал, пристроив член в ложбинку между бёдрами и замер с вызывающе торчащими кверху пушистыми ягодицами. Валентино опустил на меня свободные ладони и принялся рассеяно поглаживать спину и зад. Уложив голову на вытянутые верхние руки, я замер, млея. Там, в самом низу спины, между ямочками Венеры, было второе, парное загривку чувствительное кошачье местечко, и легчайшие прикосновения заставляли что-то внутри ёкнуть и сладко сжаться. Он неожиданно тихонько запел себе под нос, сначала я даже подумал, что мне это снится. — Моя крошка любит меня, не проведёт без меня и дня… — Голос оказался хорошо поставленным и глубоким, с множеством обертонов. Я не узнал мотив и с удовольствием слушал, прикрыв глаза. Сквозь лёгкий, приятный моему уху итальянский прононс, удивительно похожий на родительский, пробивалось что-то другое. Тягучее, притягательное и экзотическое, как он сам. Так он пах, таким был на вкус. Когда он начал творить совсем уже непотребства, и верхние руки, отложив бумаги, присоединились к нижним, я выгнул спину и вкрадчиво проворковал: — Перед тем, как верну тебя работе, хочешь, станцую коротенькую зажигательную румбу на твоем члене? От такого предложения было сложно отказаться, я почувствовал согласие тесно прижатой к нему кожей бедра и скатился с него, задрожав от волны вожделения. — На сегодня я закончил. — Он соскользнул вниз, потянулся, зажмурив уставшие глаза, и расслаблено раскинулся на кровати. Не сводя с него жадного взгляда, я облизнул пальцы и принялся ласкать его член. Выглядел он уставшим, но в вопросе прозвучал живой интерес: — Тебя не смущают всякие… щупальца? — Скорее наоборот. — Засмеялся я. Он приподнял брови в ожидании продолжения. Хочет слушать, пока я полирую его ствол? У меня найдется куча сказочек одна другой грязнее. — Как-то раз в одном заведении я обратил внимание на бармена. Он был как помесь богомола с осьминогом — куча щупалец, фасетчатые глаза навыкате, эти шипастые хватательные лапы. Он так волшебно делал свою работу, одновременно жонглировал бутылками, мешал коктейли и наливал посетителям… — И ты не мог пройти мимо и не поиметь его? — Он и не сопротивлялся. После него я был весь в дырочку от шипов и в пятнах от присосок, но в постели он управлялся за пятерых! — Для него нашлась бы работа. — Задумчиво отозвался Валентино и ухмыльнулся своим мыслям. — Слыхал я о парне, у которого вечно щупальца лезут из всех щелей, но вряд ли он согласится на занятия такого рода. Ты знаешь, где можно найти твоего осьминога? — Он повёлся с богомолихой. Его предупреждали! — Не переставая работать пальцами, с досадой отозвался я. — Она жрала его раз за разом, пока не низринула в тень, истребление довершило дело. Но не думаю, что по городу сложно найти похожих ребят. Он рассеянно кивнул, продолжая расслабляться после тяжелого дня, и не собирался хватать меня в охапку, как делал до этого, так что с молчаливого одобрения я сам забрался на него, устроился поудобнее и шире развёл коленки. Глаза Валентино приоткрылись, и в них разгорался жадный интерес. В груди зародился глухой звук, похожий не то на отдалённую канонаду, не то на приглушённое тарахтение огромного довольного жизнью кота. Раз я мог сделать это для себя и по своему желанию, мне было вполне достаточно его члена и пронизывающего взгляда. Медленно, растягивая удовольствие, я вгонял его в себя дюйм за дюймом, а потом задвигался вверх-вниз, неосознанно следуя ритму услышанной мелодии. — Детка! — простонал я, забывшись, и на секунду отвлекся от своих ощущений, лукаво глянув из-под ресниц. Он не возражал. Огладив его четырьмя руками, я начал двигаться быстрее, резче вскидывая зад, вставший член упруго покачивался при каждом движении. Я обожал грязные словечки, и для него у меня нашёлся идеальный эпитет. Мистер Прекраснохуий. Как-нибудь я буду нашёптывать ему это на ушко всю ночь напролет среди прочих пошлых вещей. Сейчас было приятно просто думать об этом, предвкушая. Валентино будто был не здесь, думая о своём, но пальцы едва ощутимо ласкали мои широко разведённые колени, тело чуть выгибалось подо мной, а в глазах вертелась и плясала дьявольская хитрая искорка. — Детка, детка… — Повторял я как заведённый всё быстрее, повышая голос. Руки сновали по нему, он подталкивал меня всё выше и выше, я и не знал, что можно взлететь так высоко. Если это всё же ад, а он — моя чёртова сковородка, пусть жарит меня, пока не останутся одни угли. Тело натянулось струной, стремясь вверх, мышцы напряглись в последней судороге. Ахнув, я излился на его грудь и живот, мельком пожалев, что не достал до лица. Валентино был на одной волне со мной и, проведя по груди, потянул пальцы в рот. От вида своей спермы на его жадном языке зашумело в ушах, в груди зародился глухой вскрик, зад поджался. Хотелось самому вылизать его кожу и залезть в рот, но спина выгнулась, голова непроизвольно запрокинулась назад. Я почти остановился, продолжая медленно и чувственно изгибаться на его члене, пока мой, опавший было, снова начинал нетерпеливо набухать, наполняясь кровью. Валентино напрягся, наконец-то удалось расшевелить его. Он приподнялся на верхних локтях, подхватил меня за коленки, заломив их почти подмышки, и развернул спиной. Я высоко взвизгнул от ощущения члена, тяжело провернувшегося внутри. Было восхитительно слабой безвольной куклой болтаться в его стальных руках. — Давай, папочка. — Неистово вскрикнул я, заизвивавшись изо всех сил. Мои спина и зад были чудо как хороши, а шея с трогательно выступающими позвонками словно молила о жёстких пальцах, засосах и укусах. — Взгрей меня хорошенько! Он снова верховодил, сдавив руками так, что хрустнули рёбра, и с силой опустил на себя, выдавив новый стон, а потом змеем-искусителем обвился вокруг меня, позвонки так и ходили под кожей. Голова склонялась всё ниже, мазнув языком по животу. Я скорее почувствовал, как шевельнулись, расходясь, челюсти. Вспомнив его клыкастый оскал, я сладко обмер — он мог вышелушить мой член, как початок кукурузы, снять кожицу, как шкурку с банана. Но меня облекло в мягкое и упругое. Он, блядь, волшебный! И если зад у него не хуже, то он один стоит разом всего своего вертепа. Через мгновение отчаянно захотелось вывернуться и тоже сунуть его член поглубже себе в рот, но он уже знал мои фокусы и держал крепко всеми четырьмя руками, вдавливая пальцы в плоть, не оставив мне и шанса. От него не было спасения ни сверху, ни снизу, я судорожно заметался, не понимая, от чего идет больше удовольствия. Я вскрикивал, не переставая, и чуть не заорал в голос, когда щупальца, о которых он заботливо напоминал, а я, конечно же, успел напрочь забыть, одной парой обвились вокруг конечностей, а второй полезли в разинутый рот. Я безнадежно забился и обессилено обвис, спелёнатый в его объятиях, просто подчинившись навязываемому ритму. Он распрямился, тесно прижав спиной к себе, обжигающе горячий, растягивая руки в стороны, будто желая вывернуть из суставов. Дыхание опаляло шею, и я жаждал ощутить его зубы глубоко в своей плоти, как в первый раз.*
На губах запеклась кровь от пронзительных ранящих поцелуев, кожу саднило, каждая мышца ныла и требовала отдыха, в груди будто стучал миллион молоточков. Валентино смог выпустить своих демонов, вынул из меня всё и теперь безмятежно спал рядом. Я был растерзан, удовлетворен и знал, что захочу повторить ещё и ещё. Лёжа неподвижно, я слушал его дыхание. Наверно, было чудом, что он задержался со мной на две ночи — во Дворце он мог каждый раз брать в постель кого-то нового, и его каждый раз с тщанием облизывали бы с головы до ног. Мысли путались, но я продолжал лениво перебирать события прошедшего вечера. Танго, какое было танго! А тот парень, которого мы встретили после, кто это был? Бывший протеже, который не соответствовал планам Валентино? Проштрафившийся и вылетевший вон? Это не было моим делом, но я определенно не хотел оказаться на его месте. Каждый второй здесь мог думать, что он особенный — каждый, с кем Валентино нашёл время поработать и обаять. Если, заполучив меня, он сразу же переключится на окучивание следующего, будет слишком поздно что-то предпринимать. Дворец сожрёт меня и переварит. И всё же Валентино предложил что-то, пусть на словах, но это было начало. Уже так давно я не позволял себе никаких надежд и привязанностей, а теперь хотел быть с ним. — Он выкинет тебя после первого же загула, уголёк. — Мурлыкнул я себе. — Не сходи с ума. У меня не было ничего, чтобы удержать его интерес к своей персоне надолго, но я ведь мог попытаться. Только стоило почаще напоминать себе, что я мало чем отличаюсь от десятков прочих экземпляров его коллекции. Идиоту было понятно, какая пропасть нас разделяет, и что я просто симпатичная тягловая лошадка для его бизнеса. Слишком уж тёмная лошадка — норовистая и плохо объезженная. — Вылетишь вон быстрее собственного визга! — С мрачным удовлетворением подтвердила разрушительная часть меня. Она считала, что я должен быть захоронен на семь футов под землей и предан забвению, и всегда говорила голосом отца. — Никому ты не сдался, даже с доплатой! Отец целую вечность твердил мне, насколько я никчёмен, продолжив преследовать меня и после смерти, смущал, вселяя неуверенность и сбивая с толку. Но сейчас я собирался стоять на своём. Голос, расходясь, продолжал: — Трудно поверить, что ты настолько дурак. Волочиться за кем-то просто потому, что он тебе вставил? Подумать только, нашёлся хороший ёбарь для грязной растраханной дырки! — Отъебись. — Придушенно пискнул я, горло сжало спазмом. Не в этом было дело. Или в этом? Валентино был в чём-то таким же, как я — или таким я хотел его видеть. — Он мне нравится. — И что теперь? — Мерзенько уточнил голос. Действительно, и что теперь? Когда мои чувства кого-то волновали? — Вон из моей головы. — Con chi stai parlando, biscottina dolce? — Сонно спросил Валентино. Голос, продолжая упрямо бубнить и насмехаться, всё же отдалился и затих. Я зажмурился от облегчения — он мог защитить меня от всего, даже от голосов в голове. Кто защитит меня от него? Простонав что-то и прижавшись теснее, я обвил его руками, закинув ногу высоко на бедро. Он чуть стиснул меня в ответ, уткнув мордочкой в манто, через несколько минут я в благословенной тишине блаженно закачался на волнах его спокойного дыхания. И всё-таки мы ухитрились зацепить друг друга с момента первого разговора. Неизвестно было, сколько продлится это неуловимое ощущение общности, было страшно потерять его. В одном я почему-то был уверен — пока я смотрю на Валентино детскими восхищенными глазами, ему будет очень трудно от меня отказаться.