Максимальная степень свободы бывает лишь у безумцев. Мне хочется быть зависимым от кого-то. И чтобы этот кто-то зависел от меня. Иван Ургант
В окна неистово стучались капли холодного дождя, пока Сяо Чжань, затаив дыхание, вслушивался в бесшумные шаги человека, чье присутствие усмиряло его демонов ночи напролет. Оказывается, что именно в такую неспокойную погоду быть наедине с мыслями безопаснее всего: грозовой ливень перекрывает беспокойные каналы передач, не позволяя окончательно погрузиться в омут своего сознания. Будто бы это особенное время, предназначенное для легкой грусти и некоторого терпения, ведь всему непременно приходит конец. В попытках уснуть Чжань не переставал метаться с одной стороны кровати на другую. Внезапный щелчок дверной ручки застигнул врасплох, и мужчина едва успел развернуться к окну. Он привычно считал в голове, усмиряя волнение, надеясь на скорый эффект. Однако сбился на шестой цифре по счету: пустующее место подле него прогнулось под тяжестью чужого веса, а в следующую секунду — мерное теплое дыхание коснулось его шелковистых волос. «Черт, я же сейчас задохнусь» — сдерживал себя Чжань, боясь стать зависимым от исходящего запаха. Казалось, для художника нет ничего притягательнее аромата сандалового дерева. Тяга к нему ассоциировалась с тем, с чем средневековый парфюмер Жан-Батист Гренуй заставлял людей, независимо от пола, влюбляться в него. Интересно, существует ли в действительности запах абсолютной любви? Чжань не желает всерьез об этом задумываться, поскольку утонченный, достаточно терпкий и изысканный — не давал возможности думать о чем-либо кроме и чувствовать что-либо, помимо сладковато-древесного запаха Ибо. Рука, мягко скользнувшая к его талии, словно связывала два тела: одно, боящееся пошевелиться лишний раз, с другим, боящимся вызвать дискомфорт своим действием. В каждом движении Ибо относительно Чжаня передавался тот самый трепет из сновидений, отчего внутри все сжималось и от чего порой хотелось сжаться в клубок, чтобы боль упущенных моментов не заполняла зияющие дыры в памяти. Сяо Чжань не видел, но чувствовал, что сейчас от него не отрывают взгляда, всматриваясь, пронизывая шелковыми нитями каждый кусочек расслабленной плоти. Словно Ван Ибо не изучал, а восстанавливал поврежденное полотно картины: умелая тонкая игла фантомно проникала в кожу, пришивая к ней чужую душу и тело. Каждую ночь, вновь и вновь, с ночи до утра — Ибо возвращал Чжаня себе под кожу, пока сандал исполнял роли морфина и снотворного. И Чжань укутался в него с головой, наконец-то ощутив прилив спокойствия в дремотной неге. Сейчас хотелось наслаждаться и греться в объятиях, не засыпать как можно дольше, чтобы не упустить ни одной минуты, ни одного вдоха или выдоха, которые постепенно стихали во тьме. Пусть еле ощутимо, но он чувствовал его, биение сердца Ибо. Оно такое же мерное и наверняка теплое, как его дыхание. Чжань будто бы дышал сейчас вместе с ним или в нем самом.***
Сев на пол в удобной позе, брюнет выпрямил спину и прикрыл глаза. Сделав несколько вдохов и выдохов, считая про себя до четырех, Ван Чжочэн смог постепенно выровнять дыхание. Он пытался сфокусировать свое внимание на ощущениях, которые возникают в процессе попадания воздуха в легкие: холодный сырой воздух щекочет ноздри и верхнюю губу, когда как мысли вновь уходят восвояси. Если быть точнее — к Сяо Чжаню, бесследно исчезнувшему придурку. С таким другом даже самая отличная концентрация рассеивается на раз-два и, конечно, Чжочэн ни капли не преувеличивает, потому что и двух минут не смог продержаться. Тяжело выдохнув, он поднялся на ноги и достал из рюкзака термос, заполненный зеленым чаем с корицей и медом. Если быть точнее — комплект успокаивающего чая с утешающим сладким. Не успел сделать целебный глоток, как из сумки раздалась знакомая мелодия звонка, привлекшая к себе все внимание. — Доброе утро, — пробурчал, глядя на термос в руках. — Доброе-е, — протянул сонный голос в трубке. — Любимый, а ты где? — Дома, — нахмурился Чжочэн, осторожно отпивая горячий напиток. — Правда? — промычал Юй Бинь, проснувшийся от того, что никто привычно не подпирал его спину. — На часах шесть утра, а твоя половина кровати уже остыла. — Я у Чжаня, — нехотя признался, пусть и не впервые тайком наведывался в дом. — Ты что-то хотел? — Да. Хотел узнать, нет ли у моего любимого человека синдрома беспокойных ног, чтобы впредь запирать замки на ночь, — обижено проговорил мужчина. — Нет у меня лунатизма. О чем ты говоришь? — сейчас не время для детских обид. — Я просто пришел помедитировать. Ты же знаешь, мне комфортнее в тихой и спокойной обстановке. — В шесть утра, находясь в доме, который приводят в порядок уже не первую неделю, тайком медитируешь? — непонимающе проговорил Бинь, будучи уязвленным очередными тайнами. — Почему ты мне ничего не сказал? — Во-первых, лучше всего медитировать утром, сразу после пробуждения, — начал спокойно объяснять Чжочэн, — а во-вторых, я не скрывал от тебя ничего. Ты настолько крепко спал, что даже не услышал, как я споткнулся о порог спальни, пока собирался. — Чжочэн, — нотки зародившейся обиды тотчас сменило беспокойство. — Почему меня не разбудил? А если это серьезн- — Пожалуйста, перестань. Со мной все в порядке, — заверил Чжочэн, успокаивая своего паникера. — Я удачно приземлился на тот матрац, который два дня назад ты должен был выкинуть, — напомнил вечно занятому директору строительной фирмы. — Насчет дома Чжаня, честно говоря, не знаю почему, но тут я чувствую себя ближе к нему. — Хорошо, — выдохнул с облегчением Бинь. — В каком смысле ближе? — Чжань всегда умалчивал о том, что творится у него в голове, а здесь это каким-то образом упорядочивается в моих мыслях, — в стенах особняка становилось менее тревожно за друга. — Я как будто собираю пазл, но мне не хватает деталей. — Чжочэн, ты собираешь пазл, не видя картины, — затея казалась сомнительной. — Ты уверен в том, что тебя в нее не затянет? — Не знаю, но других вариантов нет, — пожимает плечами изможденный переживанием и абсолютным неведением. — Его мать за границей, на связь не выходит, другие родственники не спешат бить тревогу, а инспектор, к которому мы обратились, разводит руками. Что нам остается? — Я думаю, что всему свое время, — повторял Бинь всякий раз на протяжении тринадцати дней. Сегодня был четырнадцатый, судя по календарю. — Рано или поздно все прояснится. Нужно просто подождать, ладно? — Ладно, — в согласии кивнул, пусть тот и не мог увидеть этого. — Я немного побуду здесь и наберу, когда закончу с уборкой, — вокруг творился хаос, где едва нашлось место для неудачной медитации. То, что Ван Чжочэн сам являлся причиной созданного хаоса — история, о которой следует умолчать. — Хорошо, я приеду забрать тебя после, — не возражал мужчина, очевидно догадываясь в чем дело. — Спасибо, — проронил тихое, старательно подавляя подступивший ком к горлу. Увидеть Юй Биня вдруг стало необходимо. Чжочэн, оглядываясь по сторонам, шумно выдохнул. Повсюду как не разбросанные листы бумаги, так старые картонные папки, пострадавшие от капель краски, а некоторые вовсе залиты ей. Иногда он почти готов согласиться с тем, что продолжать в том же духе — грозит рассыпаться нейронами и осесть пылью в злосчастном доме. Но эта мысль отрезвляет только тогда, когда руки начинают зудеть от мокрой холодной тряпки, которой скрупулезно очищали деревянный пол и ножки стула, также попавшего под раздачу. Присутствия Биня теперь хотелось больше, чем необходимо. Сложив все на места, Чжочэн потянулся к пальто, ранее небрежно брошенному на спинку кресла. Рукава вязаного теплого свитера слегка намокли во время полоскания половой тряпки. Следовало спрятать их в тепло, чтобы не заполучить ничего более насморка. Кашемировая ткань приятно укутала тело, значительно облегчив недавние муки Чжочэна, а экран телефона обрадовал входящим сообщением, в котором говорилось о скором приезде. Еще немного, и его переживания утихомирят, а глаза перестанут натыкаться на мольберт в углу комнаты. Заблокировав телефон, он по-привычке вкинул его в карман пальто, но тут же вытащил руку обратно, выронив свой гаджет на пол. Глаза округлились, а волосы почти что встали дыбом. — Что за..?***
Говорят, после дождя всегда выходит солнце. Сяо Чжань, сидя как на иголках, завтракает и щурится из-за дразнящих лучей, пробравшихся в столовую этим утром. Он выспался, погода за окном не могла не радовать своим настроением и чистым голубым небом. К слову, что большая редкость в середине осени. Однако даже ей не под силу рассеять напряжение скорой встречи с Ван Ибо. Чжань проснулся в постели один, но от того щеки полыхать меньше не стали. За окном осень, внутри — весна. Времена года поменяли свои места, и ему, вечно обо всем пережевавшему, час от часу не легче. Сычжуй, позвавший на завтрак и предупредивший о поездке в город, только добавил красной масти его лицу своим неловким присутствием и наличием недостающих игральных карт с памятью в колоде жизни в этом особняке. Но лучше бы это был джокер, пусть красный, зато с ним можно покончить с метаниями и завершить гребаный стрит или флеш. Он далеко не азартная личность, но сейчас бы сыграл в покер с Ван Ибо. И на кону было бы все: жизнь Ибо, своя жизнь, в конце концов, их общая жизнь. И нет, игра была бы не насмерть, а на ту самую жизнь. Жизнь, которую отобрали, которую приходится самому познавать буквально из ничего. Потому что сердечный ритм под его ребрами красноречиво, уже не намекая, а прямо излагая самую суть, отбивал: пора идти ва-банк. С таким настроем Чжань встал из-за стола и направился в свою комнату, чтобы к одиннадцати уже спуститься к ожидавшему его автомобилю. В запасе два часа, означающих, что есть время на душ и на подумать, от чего Сяо Чжань неимоверно устал. Можно бесконечно долго спорить о том, как стоит жить: по велению сердца или по уму-разуму. Чжань не может без сердца и не может без головы, но руководство по использованию никто не вручил, потому чаще всего обделял себя и одним, и другим. Говоря проще, шишек по мере становления набить изрядно успел. Поэтому, как и полагается взрослому, опытному человеку — боится оступиться. Порой даже самые смелые боятся сделать что-то не так, когда дело касается такой деликатной темы как чувства. Чжань же из разряда тех, кто триста раз подумает, прежде чем что-либо сделает. Если вообще осмелится. Но шагать по протоптанной тропе с закрытыми глазами сложнее нулевого уровня. Сложно не обращать внимание на взгляды, которые дарит ему Ибо, на его с виду холодное, но трепетное отношение. И ему страшно причинить еще большую боль. Только прежде всего он человек, которому хочется тепла. Эгоист нуждается в том, чтобы засыпать и просыпаться вместе, подолгу всматриваться в спящее лицо, считая перед собой длинные ресницы; вслушиваться в размеренное дыхание, ища в нем свой покой, и, отыскав, касаться его. Ему нравится чувствовать прикосновения Ибо, нравится ощущать колики на кончиках своих пальцев, представляя, свою ладонь в его. Каждое из немногочисленных все еще горит, не отпуская овладевшие участки тела даже под струями прохладного душа. Сейчас Чжаню не помешало бы остудить голову. Или, может быть, сердце? Кажется, опять, опять он вернулся к истокам, чтобы понять: как же все-таки правильно жить.***
Ветер гулял вдоль набережной реки, подталкивая в спину двух мужчин, что неторопливо шли в уютном молчании. Сяо Чжань действительно наслаждался прогулкой, завороженно рассматривая местность вокруг: бесконечная зеркально-тихая вода отражала в себе разноцветные силуэты людей и невысоких зданий с заостренными крышами, находящихся в тесных объятиях багряной листвы. Будучи на протяжении недели заточенным в окрестностях особняка, он наконец мог дышать полной грудью, чувствуя себя поистине вольным человеком. Но быть нестесненным запретами, неограниченным строго определенными правилами и нормами — не значит быть свободным. Ван Ибо настолько укоренился в мыслях, в нем самом, что такое понятие попросту перестало для него существовать. Вся решительность, которую по крупицам собирал утром, рассыпалась, как только Чжань, сев в машину, ощутил до боли знакомый запах. Один взгляд на Ибо забирал любую возможность противостоять себе: образ, не оставляющий в покое во снах и наяву, теперь преследовал каждую свободную секунду. Соврал бы, если бы сказал, что это его не стесняет. До жути, если быть честным. От вспотевших рук и до покрасневших кончиков ушей. Идя с Ибо плечом к плечу, Чжань втайне поглядывал на красивый профиль и думал о том, как же идут ему черный цвет пальто и кремовый вязаный шарф на шее. В такие моменты даже самые незабываемые пейзажи становятся размытым фоном. Неудивительно, что мужчина совсем не заметил, когда ступил на белый деревянный мост, ведущий к небольшому открытому павильону над рекой. Оказавшись под круглым навесом, Чжань прислонился спиной к перилам, устремив взор на поросшие лесом горы. Здесь, стоя лишь вдвоем, слишком тихо, чтобы Ибо не распознал его сердце, разбивавшее вдребезги царивший покой. — Какое название у реки, что протекает под нами? — Чжань не хотел быть раскрытым так скоро. — Юньмэн, — отвечает Ибо, всматриваясь в водную гладь и добавляя: — Кристальное голубое озеро, которое ты можешь видеть каждый день из окна, называется Гусу. Редкие минуты, когда Ван Ибо сам решает рассказать о чем-либо, предательски становятся слишком значимыми. — Расскажешь? — просит, следя за его растрепавшимися каштановыми волосами на ветру. — Это история о кланах, существовавших задолго до образования первых государств. Некоторые, что были более слабыми, распались или погибли за честь в очередном сражении, а те другие, что посильнее и покрупнее, — объединились, — оторвав взгляд от воды, повернулся к Чжаню. — Но, по истечении времени, также распались, не придя к единому целому. Многое повлияло на их распад: правила, ценности, сам менталитет. Все они до единого исчезли, а вода осталась хранить имена каждого. — Когда я спросил откуда ты, — мужчина закусил с внутренней стороны губу, стараясь не встречаться взглядом с Ибо, — ты ответил, что с горы Луань Цзан. — Так и есть. Наш город построен на ней, — заметив слабое волнение, он чуть наклонил голову, пытаясь понять к чему ведут. — То есть у самого города названия нет? — что казалось странным. — Нет, здесь никто не отбирает первоначальных имен у природы, — поняв в чем дело, Ибо продолжил объяснения: — Это дань уважения данной нам жизни. — А как же вода? — скептично выгнул бровь Чжань, не отделавшись от своего «странно». — Вода и люди — одно и тоже, — от Ибо не укрылась мелкая дрожь, пробирающая хрупкое тело напротив: находиться у самой воды холоднее в разы. — Одни люди приходят, другие уходят. — Допустим, я понял о чем ты, — Чжань встретился с цепляющим взглядом, но это не помешало довести до конца свою мысль, кусающую каждой участок своим непринятием. — Но изначально твою гору кто-то же так назвал? — Конечно, — согласно кивнул в ответ Ван Ибо. — Кто-то. Если Чжань скажет, что не заметил промелькнувшую ухмылку на лице — определенно солжет. По телу же фантомно разливалось тепло. — Значит вы не знаете об этом? — уточнил, бегая глазами по доскам под ногами, стараясь приткнуть свой взгляд хотя бы к одной. — Разве в вашем мире есть ответы на все вопросы? — сдался Ибо, не зная, какой ответ сможет устроить человека рядом с собой. — Конечно нет, — тут же отозвался Чжань, найдя ржавый гвоздь в самом углу павильона. — Здесь также. Есть вера, есть время и толстые книги, которые хранят историю возникновения всего и вся, возможно, — теперь черед Ибо скептично выгнуть бровь, — являются непустыми словами. — Ключевое слово — возможно? — улыбается одним уголком губ, понимая, что не он один маловер. — Верно, — кивнул Ибо, подмечая реакцию. — Каждый верит в то, что считает нужным. — И правда, все как у нас... Вера — это признание чего-нибудь истинным без опоры на факты или логику, лишь на основании внутренней (субъективной) уверенности, которая не нуждается в доказательствах, хотя иногда и подыскивает их. Затаив дыхание, Чжань решается спросить: — Во что веришь ты? — смотрит уверенно, не моргая, будто выискивая что-то лишь ему одному известное. — В то, что ты не выдумка фантазии, а моя реальность — действительна и непоколебима. Кажется, то, что Чжань старательно выискивали в нем, все это время лежало на поверхности. Остается лишь теплить мысль о том, что их страх одного и того же происхождения. — Сомневаешься в реальности происходящего? — он приблизился к Ибо, не сумев удержать себя от того, чтобы пригладить непослушные кончики его волос. — Иногда я чувствовал себя слишком счастливым для того, чтобы существовать в ней, — мужчина прильнул щекой к холодной руке, не отводя от Чжаня глубоких глаз. Сяо Чжань тонул в них. — А сейчас? — робко интересуется, блуждая взглядом по его лицу. — Сейчас я вижу, как ты дрожишь словно лист на ветру, — нахмурившись, выдает Ибо, после чего снимает свой шарф, чтобы обмотать им неприкрытую шею Чжаня. — И больше ничего? — пробубнил в широкую вязку, позволив натянуть шарф до самого носа. — Нужно было взять шапку, — Ибо неожиданно накрывает красные уши своими теплыми руками, невольно прижимаясь к чужому телу. — Совсем замерз. Знал бы Ван Ибо, что вовсе не от холода у них такой цвет. — Но ты ведь тоже дрожишь, — Чжань протягивает свои ладони к открытой шее, закрывая от холодного ветра. Всего миг. И эхом раздался щелчок. Тот самый, что не позволил остаться на расстоянии и не притянуть Ибо ближе к себе, мягко столкнув друг друга лбами: стоять с закрытыми глазами, ощущая тепло, разливающееся по телу, и слышать запах Ибо — время, которое Сяо Чжаню не променять на что-либо другое в этом мире. — Знаешь, может это странно, но мне нравится то, как ты пахнешь, — признался мужчина. Он не видит нежной улыбки Ибо, вслушиваясь в хрипловатое признание в ответ: — А мне нравится, как пахнешь ты. — Чем же я пахну? — открыл веки Чжань, вновь встретившись с двумя черными омутами. — Домом, — тихое слетает с его уст. Ибо продолжал всматриваться в человека напротив, не оставляя без внимания каждую деталь, запечатывая и бережно складывая на еще одну полку. У него появился новый стеллаж.***
— Ты далеко? — взволновано проговорил в трубку Чжочэн. — Я на пол пути, — насторожился Бинь, провожая взглядом пожилую женщину, переходившую дорогу. — Что-то случилось? — Да, случилось, — многозначительная интонация Чжочэна заставила немедля нажать на газ, как только дама закончила пешую прогулку по зебре. — Я скоро, — пообещал, отбросив телефон на соседнее сидение. Юй Бинь из того типа людей, которые в экстренных ситуациях сохраняют холодный ум и не поддаются всплеску эмоций. Конечно, профессия директора не могла не сказаться на необходимости такого качества в его послужном списке положительных характеристик, но когда дело имело прямое отношение к его близким — раз на раз не приходится. Поэтому практически долетев до поместья, он со скоростью света поднялся на второй этаж, чтобы обнаружить косо улыбающегося Чжочэна. — Что такое? Где болит? — вмиг опустился на колени подле сидящего в кресле. — Ты можешь не молчать? — Бинь взволновано изучал родное лицо. — Чжочэн? Мужчина невидящим взглядом посмотрел за спину Юй Биня, заставив повернуться в поисках причины. Оглянувшись, он обнаружил лишь аккуратно сложенные стопки бумаг на столе и пару ведерок с краской, стоящих у ножки стола. Вокруг чистота и нет совершенно никаких причин для тревог. — Так что произошло? — начал было мягко Юй Бинь, но, положив руку на бедро, сразу отпрянул. — Какого черта?! — испугано выискивал ответ в человеке напротив. — Эй-эй, все в порядке. Ну, в относительном... — очнувшийся Чжочэн поднялся на ноги вслед за мужчиной. — Это все та чертова цепочка, — опустив руку в карман пальто и осторожно достав оттуда золотую вещицу, он вложил ее в ладонь настороженного Биня. — Цепочка горячая, поэтому аккуратно. — Это часы Чжаня? — не укладывалось в голове. — Ничего не понимаю. Может, ты мне все-таки объяснишь в чем дело? — Развернись на сто восемьдесят градусов и сам все увидишь, — посоветовал Чжочэн, даже не подозревая о том, что творилось у него внутри. Бинь, недолго думая, послушно разворачивается в указанном направлении, еще раз осматривает вылизанное помещение, еще раз мысленно пересчитывает на столе бумаги, краску под ним, а затем останавливает свой взгляд на мольберте: на некогда чистом холсте красным по белому теперь выделяется рисунок облаков, что в точности повторял узоры на крышке карманных часов. — Это ты нарисовал? — не веря, уточняет Юй Бинь, сложив в голове два и два. — Скажи, что ты, — продолжал сверлить нечитаемым взглядом мольберт. — Нет, Бинь, это был не я, — хорошо, что Чжочэн не мог сейчас видеть его лица. У всегда спокойного и уверенного в себе мужчины стойкие маски смыло подчистую. — А самое интересное – цепочка остывает сразу, как только я ступаю за порог этой комнаты. Рисунок соответственно исчезает тоже, — вновь опустился в кресло, положив ногу на ногу. — Хочешь сам проверить? — Я не... не уверен, — собравшись с мыслями, он повернулся к человеку, что светился прожекторной лампой. — Ты чего такой довольный? Чжочэн, все сказанное тобой — не норма, — паника постепенно перенимает бразды правления в свои руки. — Почему ты улыбаешься? — Потому что теперь ясно вижу картину, — серьезно проговорил Чжочэн, будто бы не улыбался секундой ранее.