Человек живёт и привязывается невидимыми нитями к людям, которые его окружают. Наступает разлука, нити натягиваются и рвутся, как струны скрипки, издавая унылые звуки. И каждый раз, когда нити обрываются у сердца, человек испытывает самую острую боль. Решад Нури Гюнтекин
На часах над камином начался отсчет нового дня. Девятый — для Сяо Чжаня, первый — для Ван Ибо. Каждый день, в котором есть Чжань, для Ибо всегда будет днем, в котором он будет жить, не перебирая воспоминания, а собирая их, чтобы потом, когда наступит время без него — доставать их и снова вдыхать жизнь. И сегодня наступил последний. Не то чтобы Ибо удивлен или расстроен. Он лишь заложник, который все это время смиренно ждал приговор. С того самого дня, когда Сяо Чжань вновь объявился, когда в доселе тусклом взгляде мужчины вновь зажглись два огонька надежды. Если быть честным, он ненавидит ее с момента знакомства. Она слишком много стала для него значить — слишком для человека, у которого ничего не было, кроме нее. В прошлом Ибо, будучи глупым и наивным ребенком, вцепился, да так, что не хватило мо́чи отпустить. А теперь, когда так отчаянно пытался от нее избавиться, все, что ему осталось, — существовать. Только больше не с ней и не в камере, судя по рисунку, проявившемуся днем на мольберте. Он давал себе слишком много поблажек, чтобы противиться такому исходу: обещал себе только читать, но, не сдержавшись, отвечал снова и снова; Ибо обещал себе больше не ждать и не впускать Сяо Чжаня в поместье, однако любезно вручил доступ ко всем его комнатам; он обещал себе не прикасаться к чужому теплу, но мысль о родном и до боли знакомом назойливой мухой не давала покоя; Ван Ибо обещал себе больше не возвращать в свой мир Чжаня, на самом деле никогда даже не пытаясь его отпустить. «Снова» — ахиллесова пята Ван Ибо. Однажды попробовав человеческое сердце, становится практически невозможно контролировать монстра внутри себя. Однажды попробовав, ты захочешь ощутить его любовь снова. А стрела, к несчастью, на сей раз попала точно в цель, обездвиживая, связывая по рукам и ногам суровым вердиктом: Ван Ибо виновен. Проиграл всевозможные игры с собой и с судьбой, которая за не веру в себя карает согласно своим собственным законам. Огонь в камине выжигает отчаяние в черных глазах, занимая собой место надежды. Тиканье часов успокаивает монотонностью, но только до тех пор, пока взгляд не останавливается на стрелках двенадцать и двадцать — время подниматься к своему человеку.***
Вдох-выдох… С каждым глубоким вдохом и продолжительным выдохом Сяо Чжань сильнее сжимал белую простынь в руках. Простое, казалось бы, действие слишком много требовало в данную минуту: сосредоточенность неподвластна человеку, которым овладела паника. Неконтролируемый страх вязкой черной смолой обволакивал мужчину, приклеивая к кровати тяжелое тело. Вдох-выдох… Пробравшиеся в окна тени растягивались по стенам змеями, извиваясь, заползали в темные углы в надежде выждать хотя бы одно неверное движение. Чжань, боясь поддаться им и закричать, боролся с собой, оставаясь неподвижен. Но шипящие твари продолжали гипнотизировать взглядом и выманивать песнями, не обделяя вниманием его ни на миг. Вдох-выдох… Сердце в страхе бьется о ребра, пока мужчина безуспешно пытался выровнять сбившееся дыхание. Голову разрывают бессмысленные крики о помощи, сводя и без того изможденного с ума. Вдох-выдох… Чжань почти задыхался в своих мольбах, теряясь во внезапно одолевавшей его темноте. Он ведь совершенно один против комнаты. Комнаты, наполненной ядом. Вдох-выдох… Найдя на ощупь подушку, на которой только вчера спал Ибо, брюнет цепляется в нее мертвой хваткой, притягивает ближе к себе, зарываясь лицом. Вдох-выдох… Он тщетно собирал порцию противоядия, способного расщепить липкую субстанцию, неприятно растекшуюся по грузному телу. Мужчина уверен, теперь оно сплошь покрыто красными пятнами — боевыми ранениями. Можно ли будет излечить раздражение? Сможет ли это не волновать Ван Ибо? Он ведь тоже человек и должен знать, каково это — быть неидеальным и больным. Ему страшно оттого, что тревожные мысли не перестают обживать черепную коробку. Чжаню хочется коснуться головы, зарыться в волосы как можно глубже, чтобы смочь достать изнутри и страх, и панику, и чертово расстройство. — Черт возьми, за что… — сдается в лапы страху, преданно поджидавшему на каждом шагу. Человечеству стоило бы поучиться такой непоколебимой приверженности.***
Тяжело ступая по ступеням вверх, Ибо впервые оттягивает момент, чтобы войти в комнату, где предыдущие ночи покорно дожидались его прихода. Вчера едва мог дышать от растущей близости, сегодня — вдохнуть будет невозможно. Сяо Чжаню пора возвращаться, пока не стало слишком поздно. Пока Ибо все еще в силах позволить себе его отпустить. Открыв дверь и сделав шаг в комнату, Ибо тотчас застывает на месте. Он внимательно вслушивается в шумное сбивчивое дыхание, одновременно пытаясь сквозь тьму распознать человека, забившегося в углу. За долю секунды подлетает к Чжаню, испуганно вжимающему голову в колени и тяжело дышащему, словно только после забега. — Уйди, кха… — заметив Ибо, стал просить мужчина. — Уходи, не видишь что ли? Тут повсюду кха… — Кто? Чжань, никого нет, — сев на колени перед дрожащим, он положил руки на его плечи, пытаясь остановить нервно покачивающиеся взад-вперед тело. — Здесь только мы. Только мы, слышишь? — Кха, за тобой, — сбивался Чжань, судорожно объясняя, что творится в помещении, — сзади, вверху, кха… и под ногами, — он не чувствовал на себе рук Ибо, пытающегося сконцентрировать его внимание на растирающих движениях. — Ты разве не видишь? Змеи везде, Ибо! Везде змеи! Кха… кха… Вокруг лишь тени ветвей на стенах. — Тише-тише, — крепко прижал ослабевшее тело к своей груди. — Я с тобой, слышишь? — видя, что на его действия совершенно не реагируют, предупредил: — Нам нужно в ванну. В ванну, слышишь? Я тебя понесу, постарайся не дергаться, — не без труда подняв вдруг затихшего Чжаня на руки, Ибо покинул комнату. — Вдох-выдох, — не переставал повторять, потому что резкая смена поведения — не хороший признак. — Давай вместе, вдох-выдох… Монотонный шум воды смог привлечь внимание Сяо Чжаня, только когда кран приоткрыли сильней, сменив режим и направив струи воды прямо поверх одежды. Накопившееся тепло резко контрастировало с холодной водой, отчего мужчина содрогнулся несколько раз. Ибо сменял температуру воды каждые двадцать-тридцать секунд, не переставая держать его за руку, разминая тонкие пальцы и кисть. Его прикосновения помогали удерживать внимание, что было необходимо для Чжаня, а вода приводила в чувства, когда как дыхание постепенно выравнивалось, больше не оглушая собой. Тихий голос Ван Ибо действовал на него успокаивающе, отвлекая и постепенно вытаскивая из лап тревожности и страха. — Ты не помнишь, но когда мы были детьми, — нежно перебирал пальцы левой руки Чжаня, — часто сбегали в горы. Там всегда находилось столько красивых мест, а ты всегда так восхищался густыми лесами и скалами, с вершин которых можно было разглядеть долину, — тонкая кисть казалось неимоверно хрупкой и массирующие движения стали едва ощутимы. — Иногда ты даже таскал за собой свой альбом и краски, — по-доброму хмыкнул Ибо. — На самом деле, я не любил, когда ты уходил в творчество с головой, ведь тогда я оставался с собой один на один. К сожалению, для меня это не лучшее времяпровождение, — с ноткой грусти выдохнул, вновь сменив режим воды. — Но каким-то образом, будучи увлеченным, ты все равно замечал смену моего настроения, после чего подсаживался ближе ко мне и тянул за щеки, пытаясь взбодрить. А затем всегда так ярко улыбался, будто я чудо света какое-то, — ненадолго затих, и теплая улыбка проскользнула на его лице: не улыбнуться в ответ было невозможно. — Я ведь даже не успевал высказать тебе свое недовольство, а ты наверняка знал об этой своей магии, — тихий смешок сорвался с его губ. Ван Ибо чувствовал, как по собственному телу волнами распространялось тепло. — Она всегда развеивала мое одиночество, — мужчина слегка склонил голову к Чжаню, чтобы оставить короткий поцелуй на черной макушке. Спустя некоторое время, Чжань стал постепенно приходить в себя. Это можно было понять по расслабленному лицу и более осознанному взгляду, внимательно следившим за манипуляциями с его руками. — Тебе легче? — мягко проговорил Ибо, заглядывая с неприкрытым волнением в карие глаза. — Я вызвал врача. Некогда сильно вздымающаяся грудь поубавила свой пыл, свидетельствуя о том, что дыхание пришло в норму. Казалось, прошло несколько мучительно длинных минут, прежде чем Чжань поднял голову, чтобы встретиться взглядами. — Не стоит, мне уже лучше, — машет головой, добавляя тихое: — Спасибо. — Как думаешь, — Ибо пробежал по нему глазами, оценивая теперешнее состояние. — Сможешь самостоятельно принять душ? — Думаю, да, — несмело отозвался, опустив голову, сникая. — Хорошо, — не хватало еще заболеть. — Я пойду за одеждой, полотенце лежит здесь, — Ибо выдвинул верхний ящик небольшого комода подле ванной, а после еще раз окинул того внимательным взглядом. — Зови, если вдруг понадобится помощь. Не успел Ибо нажать на ручку двери, как из-за спины послышался неуверенный голос: — Могу я сегодня остаться с тобой? — обернувшись, мужчина даже не удивился тому, что Чжань по привычке закусил губу, стараясь сделать максимально непринужденный вид, будто бы только что не он, тонущий, цеплялся за него, как за спасательный круг. Вот только Ван Ибо не спаситель, он — море, в котором Чжань стремительно тонул. — Конечно, — согласился, понимая, что больше нет сил держать их на плаву, борясь с волнами бушующего моря. Ибо не позволит ему в нем утонуть.***
Минута, две, пять, десять, двадцать, сорок, восемьдесят, сто шестьдесят, триста двадцать — неизменно растягиваются в часы, а те неизменно превращаются в дни. Светлые и холодные, темные и одинокие, длинные и жестокие — неизменно превращаются в годы, а те, забирая время, покорно растворяются в вечности. Считать их нет необходимости, однако Ибо не переставал держать цифры в голове, ведь тогда ожидание становится сноснее. Мужчина умел ждать, а иногда ему даже казалось, что некая особенность замедляла собственное время, позволяя изучить жизнь. Он и подумать не мог, что его дар станет его же проклятием. Многие думают, что терпение и умение ждать не хватает тем, кто с детства привык к мгновенному исполнению своих желаний. Тем не менее болезненно нетерпеливы как раз те, у кого нет уверенности в том, что их желания будут реализованы. Мир в целом кажется нестабильным, опасным и неблагосклонным к ним. Они живут с ощущением, что никто не протянет им руку, не пойдет на встречу, не поможет в беде. Именно такое отношение к миру делает Ибо крайне уязвимым и нетерпеливым. С тех пор, как он встретил Сяо Чжаня, в первую встречу крепко схватившего его за ладонь, ожидание — пытка для Ван Ибо. Такие люди, как Чжань, вызывают привыкание. К блеску в глазах. Искренним улыбкам и честным словам. Заразительному смеху. Запаху. Томному дыханию. Учащенному сердцебиению, так красиво сочетающимся с собственным под ребрами. Чжань, как и любой другой человек, — искусство. Только для Ван Ибо не все искусство по вкусу. У него уже давно нашелся фаворит, затмивший парад пестрых красок. И потому, увидев его спустя пару десятков минут на пороге спальни, нетерпение, как и множество раз до этого, вмиг превратилось в нечто легкое и красивое, в нечто приятно щекочущее в низу живота. — Это выматывает, — громко выдохнул брюнет, укутавшись в теплое одеяло. — Иногда мне кажется, что этому нет конца. — Что ты имеешь ввиду? — повернулся к Чжаню, положив голову на сгиб локтя. Карие глаза, в которых Ибо мог в любой момент увидеть Вселенную, отчего-то не отражали звезд, что были видны даже при свете дня. «Возможно, это предчувствие или, быть может, наказание» — тщательно вглядывался в попытках отыскать все до единой. — Я имею ввиду свои приступы, — Чжань сейчас был похож на маленького ребенка, бережно замотанного в кокон из мягких тканей, отчего скопившаяся нежность стала проситься наружу. — Попросту устал находиться в подвешенном состоянии. — Подвешенное состояние? — рассеяно переспросил Ибо, с трудом возвращаясь к ненавистным реалиям и возможной причине. — Ну, если не считать того, что я нахожусь в каком-то параллельном мире, — на пальцах стал объяснять Чжань очевидное. — И если не считать того, что мое забытое прошлое медленно, но уверенно сводит меня с ума, — кажется, только что дали зеленый свет всему накопившемуся. — Я все равно не могу перестать излишне переживать. — В этом мире слишком мало зависит от тебя, — была бы возможность, Ибо забрал бы все его переживания или прожил их вместо него. Как угодно, только бы знать, что ему не уготована та же участь. — В конце концов, всегда будет то, что не позволено постичь человеку. Можно постоянно думать об этом, загоняя себя в клетку извечных метаний, или изменить свое отношение к происходящему. — Тебе не понять, — стал открещиваться мужчина, не расценив беспокойства. — Ты просто не представляешь, какая мясорубка может быть в моей голове. — Пусть так. Пусть я не могу дать ответы на все твои вопросы, тем самым успокоив. Но я могу стать для тебя хорошим слушателем. Не давать выход любым эмоциям еще никого не смогло излечить. Ибо не имел привычки вторгаться в чужие внутренние войны, оставаясь в стороне. Однако неравнодушие к Чжаню в разы сильнее чувства привычной отрешенности, а все это — последняя возможность послушать о тревогах любимого человека. — Я не знаю, Ибо. Мне бы самому упорядочить хотя бы часть своих мыслей, — поморщил нос, будучи не в восторге от темы. — Просто во мне скопилось слишком много различных сомнений и страхов. Вряд ли кто-то сможет отучить меня бояться. Выслушать — да, но избавить от чего-то подобного — никогда. Мы можем выбрать слушателей, но не можем выбрать страх. Как-то несправедливо, не находишь? — накрыв руку Ибо своей, Чжань, прикрыв глаза, смиренно произнес: — Не важно, как много слов прозвучит по этому поводу. Это даст лишь временное облегчение, не более того. Громкое «виновен» почти оглушает ставшего первопричиной состояния человека напротив. Далеко не чужого. Он ведь раньше таким не был. Всегда ему улыбался и подпитывал надежды. Сейчас же напряжение в каждом движении лишь изредка сменялось спокойствием, которым ранее был пропитан от и до. Ибо нежно провел тыльной стороной ладони по его щеке, не решаясь озвучить бессильное «прости». И видимо, заразился у любви сентиментальностью, потому что сегодняшняя ночь не перестает подпитывать его секундами безмерной важности. — Чего ты боишься сейчас? — затаив дыхание, немигающим взглядом следил за переменами на таком родном лице. — Рассвета, — и в этом коротком ответе Ибо смог услышать себя. Нити, которыми старательно соединяли два тела, натянулись до предела, причиняя боль не до конца зажившим ранам. — Рано или поздно всему приходит конец. — Верно, — только теперь Ван Ибо смог разглядеть то, что забрало его Вселенную. — Его я тоже боюсь. В глазах Чжаня отражалась тоска вперемешку со скорбью Ибо, успевшего отпустить ко дну их невозможное. — Поцелуй меня, — внезапно просит, приближаясь ближе. Что это, если не отчаяние? Или же не только Ибо им сквозит? Легкий цветочный аромат геля для душа въелся под кожу, не позволяя прикосновениям отстраниться от своего обладателя. Ибо вдыхал его слишком долго вблизи, чтобы теперь смочь вернуть ненужное расстояние между горячими телами. Его ладонь зарылась в шелковистые волосы, перебирая пальцами длинные пряди, пока губы оставляют свои следы на каждом участке родного лица. Мужчина, вслушиваясь в томные вздохи, тихо нашептывал: Красивый, — когда касался впалых щек; Нежный, — когда это были острые скулы; Пленительный, — не упустив возможность прикоснуться к уголкам глаз; Незаменимый, — наконец добравшись к желанным губам. Он целует мягко и едва ощутимо, пробуя на вкус и боясь спугнуть. Он словно узнает его заново: неторопливо и тщательно изучает каждую деталь, чтобы запечатать в памяти. Ибо слишком давно не чувствовал Чжаня, который, ощутив на своих губах его, лишь крепче прижимает к себе, стараясь присвоить никому не принадлежащее место воздуха. И его ведет от такой близости. Углубив поцелуй, Ибо с каждым движением становится настойчивее, отчего, казалось, они врастают друг в друга. Все самое важное перестало иметь значение сейчас, уступив свою первостепенность им, утопающим в своем желании заболеть одним недугом на двоих. Ему было мало Чжаня всегда, а сегодня — последний раз довольствуется малым. Поэтому Ибо целует так, как будто делает последний глоток воды: мокро и жадно. Сегодня он не станет делиться с ночью Чжанем. Попросту не смог бы. Громкое прерывистое дыхание вместе с учащенным пульсом сотрясают спокойствие в комнате: Ибо, не прекращая впиваться в пухлые губы, кусает их до боли, а затем бережно залечивает полученные раны, шепча в них тихие «прости». Сколько еще таких ран ему будет стоить весь последующий день? Ван Ибо не хочет считать. Он хочет встретить рассвет на губах Сяо Чжаня.***
«Казалось, карие глаза превращаются в золото, встречаясь с солнцем. Они, переливаясь, завораживали и манили Ван Ибо своим блеском и драгоценной глубиной. Мужчина был уверен, во всем свете таких камней не сыскать. Хитро улыбаясь, их обладатель вел за собой вдоль прозрачной реки, с которой играло лучами само солнце. Теплый ветер, создавая рябь на воде, образовал множество бликующих зеркал, пускающих солнечные зайчики в глаза, отчего Ибо часто жмурился и от чего сложнее было развидеть дорогу. Будто бы сама природа подыгрывала Сяо Чжаню в его стремлении удивить. — Теперь-то ты можешь рассказать, куда мы так спешим? — не переставал выспрашивать Ибо на протяжении всего пути. — Не могу, — стал ускоряться брюнет. — Скоро сам все узнаешь. Дойдя до конца набережной, ближе к порту, Чжань спустился на пустой пляж, потянув за собой запыхавшегося Ван Ибо. Все-таки он не бегун и в общем и целом далеко не спортсмен, чтобы не обратить внимание на километраж вдруг срочной прогулки. Ему даже не дали допить свой утренний кофе, ворвавшись на кухню с громкими «Быстро!» и «Пойдем!». Ибо недоумевал откуда бралась энергия у Чжаня в такую рань, и почему от этого должны страдать другие. Но гораздо более важным сейчас являлось только то, что ступни ног не обжигал раскаленный песок, пусть перебирать ногами теперь было в разы тяжелее. Привыкший к размеренной жизни почему-то не сомневался в том, что столь сумбурное летнее утро запомнит надолго. Хотя бы потому, что он рядом с ним. — Взгляни, — Чжань махнул рукой в сторону двух высоких мужчин у самой воды. — Никого не узнаешь? — повернулся к Ибо, ожидая реакции. — Узнаю, — утро все еще не перестает удивлять, так как у самого берега стоял брат, приветливо улыбаясь спешащим. — Значит, ты потащил меня через пол города для этого? — Ибо сверлил взглядом отчего-то слишком довольное лицо. — Не совсем так, — Чжань игриво ущипнул его за щеку. — Признай, что рад его видеть. — Рад, но Хайкуань мог бы сам к нам приехать, — Ибо искренне не понимал всей суеты. — Не смог бы, его лайнер отплывает в девять, — объясняет, не обращая внимание на явное недовольство со стороны. — То есть через двадцать минут. — Отлично, — пробурчал Ибо, наблюдая за тем, как его брат крепко обнимает Сяо Чжаня. «Слишком радостное утро» — и это еще слишком скромно по его мнению. — Ты чего недовольный? Сегодня выходной, — вот именно, Хайкуань совсем не способствовал отдыху. — Не дуйся, я же не просто так вытащил вас в такую рань, — успокаивающее похлопал по плечу. — Почему не предупредил, что будешь в городе? — Я не собирался, но заказ, — перевел странный взгляд на Чжаня, — был готов раньше, поэтому решил, что будет лучше отдать его перед командировкой. — Да, нам очень повезло, Ибо, — вклинился брюнет, протягивая руки к темно-синей бархатной коробочке. — Спасибо, не знаю, что бы я делал без тебя. Ван Ибо, следивший за всем этим, совершенно не понимал сути происходящего. И не был уверен в том, что действительно хочет знать. — Ну что ж, похоже, моя миссия выполнена, — подмигнув Чжаню, он обратился к все еще недоумевавшему брату: — Мне уже пора. Рад был видеть тебя, Ибо. — Хорошего плавания. Ситуация с категории «непонятно» плавно перекочевала к «достаточно странно», когда выражения лица напротив приняло серьезный вид. Неведение — условие, необходимое для человеческого счастья, и надо признать, что чаще всего люди удовлетворяются им. Но сейчас Ибо как никогда нуждался в разъяснениях, потому что завтракать глупыми домыслами нет аппетита. — В общем… — Чжань, приблизившись, вдруг стал слишком неловким, чем заставил потеряться в ощущениях уже самого Ибо. — Я долго думал над этим и… — И? Объясни, — беда с терпением у него была всегда, как и с тем, что Чжань о многом предпочитал умалчивать. — Это тебе, — без лишних слов впихнул подарок в руки. — Загляни внутрь, — тычет пальцем в мягкую крышку, — и все поймешь. Ибо, не моргая, недолго смотрел то на Чжаня, уставившегося в одну точку на коробке, то на предмет в руках, ради которого все это было устроено. Открыв наконец крышку, мужчина увидел парные золотые карманные часы с узорами облаков на корпусе. Такие же завитки Ибо нередко видел в блокноте Сяо Чжаня, от скуки расписывающего все, что попадалось под руку. Непрерывно сменяющие свой облик облака напоминают ему о метаморфозах Вселенной: изменчивые и неуловимые, они одновременно скрывают очевидное и обнажают сокрытое. Ибо где-то прочел, что, научись их рисовать, сумеешь изобразить утонченный исток всех вещей. — Нравится? — интересуется Чжань, не выдержав молчания. — Нравится. Интересно, когда это началось? В тот день, когда он впервые его поцеловал? Или, быть может, в тот, в котором Ибо впервые его встретил? Или все началось задолго до встречи? Может, они были всегда. А может, все гораздо проще и… — Пока стрелки часов будут идти, пока мое сердце будет биться в любви к тебе, — Чжань смотрит уверенно, так, будто никогда и ни в чем не был так уверен, как в этом. — Время остановить нельзя, Ибо. Тебе, как никому другому, известно об этом, — нежно проводит костяшками пальцев по щеке, не отводя глаз, объясняет, как и хотел Ибо, простую истину: — Ей нет конца. Действительно, все гораздо проще. Это утро, определенно, он не сможет забыть.» Стрелки карманных часов указывают полдень. Ван Ибо прячет часы в карман брюк и заливает листья зеленого чая кипятком, затем снимает с огня турку и выливает ароматный кофе в стеклянную чашку. За окном пасмурно, отчего в кухне довольно слабое естественное освещение. Включить свет не выказывает желания ни сидящий за столом Чжань, ни стоящий у окна Ибо: яркий свет ни к чему в такую погоду. Мужчина задумчиво всматривается в небо, следя за тем, как неспешно тяжелые тучи одна за другой сменяют друг друга, и намеренно не замечает пристально наблюдавшего за ним Сяо Чжаня. Дело в том, что Ибо не хочет говорить, не хочет чувствовать жжения ран на губах и совсем немного не хочет помнить о прошлой ночи. Как же быстро желания сменяются под гнетом обстоятельств, что не под силу изменить. Его от этого тошнит. На нервной почве или от себя самого не имеет значения, потому что осознание скорого прощания набатом раздается в голове. Ван Ибо больше двадцати лет продолжал жить одним человеком, чей образ всегда оставался где-то на периферии сознания. Куда бы он не ездил, чем бы не занимался и с кем бы не общался — теплая улыбка и небезразличный взгляд карих глаз возвращали обратно к обладателю. Таким образом, можно ли назвать его привязанность все еще здоровой? Иногда больные привязанности занимают не отсутствие любви, а смысл жизни. Но разве у него был выбор? Если человек настолько слаб и одинок, он готов довериться любому, кто первым вытащит из него отчаяние и боль. Ибо съедало одиночество слишком долго, чтобы противиться такой возможности. В Сяо Чжаня попросту невозможно было не влюбиться. — Ты жалеешь? — эхом разнеслось по комнате, от чего Ибо резко обернулся. — Не в этом дело, — ему действительно стоило хотя бы словом обмолвиться после пробуждения. — Почему не пьешь? — кивает головой на нетронутую чашку с чаем. — Тогда в чем дело? — пропускает вопрос Чжань. — Просто нет настроения, — спокойно отвечает Ибо, понимая, что не хочет отпускать этого человека. — Пей, остынет ведь. — Это связано с рисунком облаков? — Откуда… — Вчера хотел поговорить перед сном, но ни в доме, ни в твоей спальне тебя не застал, — пожимает плечами. — Мне пора домой, ведь так? — взгляд режет непривычным холодом. — Да, — подтверждает догадку Чжаня, до боли сжав челюсть. Назревавшая ссора на прощание — вишенка на праздничном торте. К счастью, сегодняшний праздник не в его честь. — Почему сразу не сказал? — закипает мужчина. — Стоишь, мнешься, а я как идиот думаю, что дело во мне и дурацкой просьбе. — Нет, послушай, тебе правда пора, — пытается подобрать слова, но запоздало понимает, что не с того начал, отвлекаясь на грохот стула, на котором прежде спокойно сидел Чжань. — Я имел ввиду, что- — Ты думал, я сразу не понял? — перебивает, став напротив сбитого с толку Ибо. — Еще в самом начале сказал, что я не вовремя, — не забыл упомянуть теплый прием. — Ты же понимаешь, что я тебя не прогоняю? — он начинает ненавидеть себя за то, что из-за огромного списка причин не способен нормально даже попрощаться. Никто не говорил, что будет просто, как и то, что это больно. Не каждый день приходится живьем отрывать от себя большую половину. Ибо бы сейчас попытаться не задохнуться с одним легким. — Понимаю, — отзывается, всем своим видом показывая, что это не так. Чжань совсем не упрощает задачу. — Пойдем. Он всегда считал, что избегать в жизни нужно лишь одного — смирения. Для него нет ничего хуже отсутствия гордости и готовности подчиняться чужой воле. Но не в данный момент. Ван Ибо смирился бы с чем угодно, если бы это помогло избавиться от холодной опустошенности, циркулирующей по всему телу, постепенно заменявшей собой горячую кровь. «Последние секунды и последние минуты, верно?» Не переставал считать в голове по пути в спальню. К слову, она не такая уютная, как у Чжаня: нет картин, минимум мебели и темные тона постельного белья. Скорее всего, он еще долго сюда не зайдет, оставшись впитывать остатки тепла в комнате напротив. — Мрачновато, — прокомментировал мужчина. — Хотя не мне говорить тебе об этом. Если бы не все происходящие, то Ван Ибо всерьез задумался бы над своим здоровьем: сердце билось оглушающе громко, а с ладоней чуть ли не ручьем стекал пот. Слышит ли его сердце Сяо Чжань? Оно его не отпускает, рвется наружу к нему. Вот только в жизни не всегда все происходит так, как того хочется. Иногда за желаемое нужно бороться, а иногда — принять все как есть. — Я люблю тебя, — признается, глядя на Чжаня подле себя. Внешне Ибо совершенно спокоен, словно внутри вовсе не бушует ураган чувств. Кажется, он взаправду его на время усмирил. — Ибо… — удивленно смотрит Чжань, не замечая, как тотчас образовалась воронка за его спиной, быстро увеличиваясь в размерах. — Чжань, пожалуйста, — зная о том, что случается с его памятью, все равно просит: — Помни об этом, — а затем толкает рукой его в грудь, позволяя забрать. Как только пространство перед ним обрело прежний вид, мужчина ломает мольберт, разносит его в щепки, а после, отдышавшись, тяжело оседает перед обломками. Он не плачет, не воет, не ругается в голос. Ибо смирился, вручил себя этому чувству. И пусть теперь оно коротает с ним вечера.