Если бы ты пришел ко мне с лицом, которого я никогда не видел, и голосом, которого я никогда не слышал, я все равно узнал бы тебя. Даже если бы нас разделяли столетия, я все равно почувствовал бы тебя.
«В небольшой, погруженной в полумрак комнате, тронутой ласковой рукой хаоса, невыносимо душно и жарко, как в степи в полдень. Воздух раскаляется, трещит, от трения двух тел искры идут, и пусть даже сейчас вся кровать загорится, двое на ней не остановятся. Будто бы спрятаны от целой вселенной в хорошо изученном месте обоими: туда не доходят солнца лучи, но свет и тепло питают каждую клеточку кожи, где рекой льется истома и приятно обволакивает чувство защищенности. Страстно желающие ласки тела слились в крепких объятиях, губы жадно впились друг в друга, а томные вздохи, вырывающиеся из груди, сотрясают полуночное спокойствие. Чжань зарывается в шелковистые волосы, плотно за разгоряченным Ибо ноги сцепляет и, вдыхая запах сандала, ближе к себе прижимает. Не проронив ни слова, просит о большем, глядя помутневшими глазами в его. В них видит то же, от чего тело пробирает приятная дрожь: в омутах играет любовь с жаждой обладания. Словно завороженный, Ибо за шею притягивает, не хочет упустить ни единой эмоции, как огонь играющий красками в камине, сменяющимися на привычно бесстрастном лице. Ибо в нем, горячий язык в его рту, а длинные пальцы будто до самого дна достают. Мужчина целует его веки, шепчет нежности, стараясь отвлечь от неприятных ощущений, и, нависнув сверху, придерживая руками за бедра, медленно толкается. Чжань жмурится до белых пятен перед глазами, что есть силы вонзаясь ногтями в крепкие плечи. Ибо крепче сжимает молочные ягодицы, методично вбиваясь в податливое тело, размазывает его по простыням, в нем же, как в растопленном воске, купается. Громкие непрерывные шлепки, пошлое хлюпанье смазки и тягучие стоны у шеи оглушают, заставляют теряться в давно сбившемся ритме сердец. Ван Ибо его мало, и Чжань это чувствует: нежная кожа горит и плавится под его отпечатками, а раскаленное дыхание, как плацебо, для меток от зубов. Чжань распахивает глаза на миг, ловит губами не вырвавшийся вздох, тонет в бескрайнем ночном небе напротив. Ибо насаживает на себя, заставляет задыхаться от напора и, теряясь в пространстве, не знает от чего кончает: от этого взгляда, пробирающего до костей, или от потока чувств, распирающих изнутри.» Сяо Чжань просыпается громко дыша, словно после длительного забега. Стук сердца, звонко отдаваясь в ушах, не позволяет остаться в ночной тишине. В огромные панорамные окна заглядывает луна, заботливо проверяя все ли с ним в порядке: белый свет, беспрепятственно проникая в комнату, освещает до боли знакомое помещение, источающее покой. Оглядевшись вокруг, Чжань постепенно начинает успокаиваться. Хотя дело вовсе не в месте, а в том, чья рука обнимает его поперек талии. Он слышит мерное дыхание, достающее затылка, ощущает спиной тепло крепкого тела, что всего минуту назад во сне распаляло в нем дикое желание. Чжань одновременно краснеет и радуется, что единственным свидетелем этого стала умеющая хранить тайны луна. «Мы связаны» — набатом звучит в голове осознание. В горле пересохло, когда песчаная буря улеглась, позволив внемлить самому главному. «Мы связаны» — уже спокойнее раздается внутри. Воды больше не хочется, напротив, ему кажется, он заполнен ею до краев. «Мы связаны» — тихое бьется под ребрами. Название мелодии, навязчиво поселившейся на задворках сознания. — Черт, — с тихим страдальческим стоном утыкается в подушку лицом, не замечая шевеления за спиной. В последнее время все, на что способен был Чжань — разделить полученную информацию на черное и белое. Он не раз замечал, чем больше в нем копилось внутренних тревог, тем сильнее росла потребность все контролировать. Начиная с превращения необъяснимого в реальное, приумножая возможности за счет потери дорого сердцу старого и заканчивая связью, что для одного гарант свободы, когда как для другого является пожизненным сроком. Ему необходимо разделение, чтобы чувство вины, однажды сорвавшись, не поглотило без остатка. Возможно ли простить себе то, что от тебя не зависит, но делает зависимым, вынуждая некогда важное оставить на заднем плане? Неужели так теперь будет называться его прежняя жизнь? Задний план. Наверное. Однако Чжань не хочет терять его значимость, как и не хочет терять себя в водовороте настигших чувств. Он ведь уже давно не ребенок, даже не юноша, чтобы по велению сердца в омут с головой. Вот только глупые мысли — предатели, оставившее в минуту нужды, позволившие прыгнуть в загребущую воронку. А что же вода? Вода следует за ветром, когда как его сердце за улыбчивым шатеном из снов. — Ты не рад, — внезапное нарушило тишину. Он медленно повернулся на другой бок, теперь видя лицо, купающееся в полуночной ласке. Красивые черты лица, словно выточенные из камня, прекрасная фарфоровая кожа без единого изъяна и глаза, наполненные болью, — запрещенный прием для сердца, измученного любовью. Почему-то даже сейчас она плещется в них, будто ей подвластны все безграничные морские просторы. Чжань наконец рядом, пусть и с целым ящиком неразобранных чувств, готовый к любому исходу, кроме того, в котором нет Ван Ибо. — Если только ты мне не рад, — шепчет. — Я думал, больше тебя не увижу, — взгляд черных не отводит, вглядывается, кажется, в его самую суть. — Мы связаны, — голос дрогнул, внутри же Чжаня все затрепетало. — Мы бы обязательно встретились, — он только привыкает к простой истине, навечно приковавшей к Вселенной, находящейся от него в паре жалких сантиметров. Теплая ладонь легла на щеку и, нежно огладив скулу, убрала за ухо непослушную прядку. Чжань льнет к руке, с трепетом касающейся его оголенной души. Запах Ибо заполняет легкие спокойствием, напрочь стирая дорогу к бесконечным лабиринтам сомнений. Между черным и белым появляется серое — оазис в пустыне, со всех сторон обвевавшийся виной. — Вновь заставляешь обманываться тем, что ты такой же, — уголки губ Ибо слегка приподнялись в подобие улыбки, стараясь отвести внимание от своих глаз. — Разве быть тобой плохо? — не разрешает, ему необходим контакт. — На мне слишком много грязи пройденных лет, — прозвучало так, будто все они — испытание. Но Чжань видит лишь чистое небо, усыпанное мириадами звезд, что безуспешно стараются скрыть за словами, состоящими из бесчувственных букв. — Как давно ты… — не заканчивает, знает, по глазам видит, что нет в том нужды. — Очень давно, — Ибо прикрывает веки на миг, после продолжает: — Но живу только в этой. Сяо Чжань накрывает широкую ладонь своей, затем к привычно искусанным губам прижимает, целует, не отводя своих карих от того, кого считает своей конечной в любом из миров. — Ты правда помнишь их все до единой? — осторожно, боясь разрушить столь хрупкий момент. — Каждую свою смерть и возрождение, — Ибо первым стирает сантиметры к нему, приблизившись ровно настолько, что еле уловимое дыхание теперь касалось впалых скул. — Они никогда не оставляют меня, возвращаются снова и снова, словно бесконечный круг, в котором не… Не в силах выдержать близость, Чжань касается его губ, чувствуя разом и то, к чему стремился, и то, от чего бежать со всех сил хочется — его настоящего. Сердце не выпрыгивает из груди, когда чувствует вкус мягких, на вид никем нетронутых уст, напротив, умиротворение сладкой патокой растекается по венам. — И все бы променял на еще один день с тобой, — заканчивает Ибо, слегка отстранившись. — Не говори так, — просит его и е груди своей прижимает, длинными пальцами зарываясь в шелковистые волосы. — Слышишь его? — сердце источает родную мелодию. — У нас впереди целая вечность. — Иногда мне кажется, что этого мало. Сяо Чжань в этом не сомневается, потому что в нем с каждым днем разрастается то же — неутолимый голод в тепле своего человека. Вовсе не приступы и само существование параллельных миров все это время ставило под сомнение происходящие с ним. Неосознанно жить другим человеком, пребывая в вечных поисках этого знания — вот, что сводило с ума.***
Ранним утром встречает только пустая половина кровати, не сохранившая даже кусочка тепла. Не сказать, что внутри не скребет разочарование. Просыпаться в одиночестве не любит никто, пускай многие не хотят этого признавать. Чжань и сам такой человек, бегущий от проблем. Наверное, поэтому большинство старается не думать, чтобы не угодить в собственную ловушку, спастись из которой сможет помочь только разбор завалов из запретных тем, существенно влияющих на жизнь. Разворошить такую кладовую равносильно переменам, что так старательно все избегают. Только вот художнику бояться уже нечего, в своей жизни он давно перевернул все вверх дном: холст, служивший напоминанием о незаконченной картине, теперь залит белой краской. Сяо Чжань достаточно уперт и мог бы закончить давно начатое. Вопрос в другом: стоит ли сейчас прикасаться к дальнему ящику, хранящему сомнения и страх? Хотел бы он от них избавиться вовсе и прямо сейчас, но предсказуемо в дверь постучали, заставив отложить столь важное на потом. — Доброе утро, господин, — после тихого «можно» Сычжуй зашел внутрь. — Завтрак готов. — Спасибо, — тепло улыбнулся Чжань, будучи рад его видеть. — Где сейчас Ибо? — Уехал в город. Просил Вам передать, что вернется к ужину, — заметив на тумбе пустой графин, парень подошел ближе к кровати. — Честное слово, Вы хотя бы предупредили о своем визите. — Что? — непонимающе уставился на него Чжань, не ожидая упрека с самого утра. — Я имею ввиду, что Вы всегда так неожиданно появляетесь, а затем так же неожиданно исчезаете. Я ведь не успеваю ни подготовить дом, ни попрощаться, — Сычжуй для пущего эффекта нахмурил брови и надул щеки, отчего мужчина чуть ли не прыснул со смеху. — Вы сами никогда об этом не говорите, а господина спрашивать о таком бесполезно. — Ты что же, скучаешь здесь без меня? — лукаво выгнул бровь, наблюдая за тем, как на симпатичном юношеском лице щеки стремительно окрашиваются розовым. — Я спокойно могу поговорить только с Вами и Цзинь Лином, безвылазно сидящим в оранжерее. Поэтому в следующий раз, прошу, предупреждайте заранее, — парень буквально сквозил неловкостью, заражая ее нотками Чжаня. Пока мужчина рассеяно выискивал у кровати тапки, Сычжуй уже с графином в руках собирался было покинуть спальную комнату, но у самого выхода на миг останавливается, чтобы сказать неуверенное и, возможно, не стоящее озвучивания: — Ван Ибо тоже нелегко дается время без Вас. — Я скоро спущусь, — бросает в уже закрытую дверь. Чжань ведь все прекрасно понимает: застывшую боль в глазах больше не прячут, попросту не имея на это сил. И все равно старается не замечать, давая время породнившейся за столько лет своему хозяину тихо уйти. Он дал себе обещание излечить израненные места, опустевшие без нее.***
Обычно, если человек спустя несколько попыток проиграл, автоматически начнет думать, что все последующие действия не имеют смысла. Однако внутри всегда будет место надежде, которая спустя некоторое время снова загорится. Сяо Чжань переступил не один барьер, старательно выстроенный на протяжении долгих лет, тогда как прежние принципы и в целом взгляд на мир остались где-то позади. Неизведанное манит и в то же время отталкивает, чем-то напоминая противоречивые чувства к Ван Ибо. Возвращение, которое не предполагалось так скоро, лишь будоражило тонкую структуру души. И Чжань не хотел более неожиданных поворотов, что заставили бы вновь скитаться по коридорам в поисках ключей к запертым воспоминаниям. Встреча с Цзи Ли подействовала так же: знание манит, оно же и отталкивает. Чжань ведь человек сердца, пусть и привык жить головой, вечно борясь за его право на слово. Ошибочно не прислушиваясь к зову души, можно пожалеть о прожитом зря времени. Поэтому художник впервые доверился себе, а не голосу разума, сняв главный запрет, присущий безнадежно влюбленным — желать. Впервые ли? Если бы не внезапно образовавшаяся воронка, приведшая к Ибо, мужчина вновь обратился бы к Сюань Лу, однажды открывшей путь к нему. Чжань горел этой идеей, не взирая на то, что мог растерять собранные пазлы. Просто отчего-то хотелось безгранично верить в то, что ничто не случается дважды — неоспоримый закон, следуя которому обретешь нечто больше свободы. Удобно разместившись на кресле у окна, выходящего на террасу, мужчина наблюдал за бесконечными белыми хлопьями, медленно летящими к земле, и не спеша пил имбирный чай. На улице как-никак зима, а Чжань особым иммунитетом не отличался. Со временем должно войти в привычку: ощущать спокойствие, не будучи укутанным в клетчатый плед, а от тишины в мыслях и мира внутри. Находясь в этом доме, в этом месте, он забывает о тревоге, старательно скрывавшейся по углам. Разве только приятное волнение просыпается в нем в присутствии Ибо, окрашивая его мир яркими цветами. Все-таки Чжань не в черно-белом кино, чтобы довольствоваться однотипными картинками, притупляющими восприятие жизни. Ван Ибо сказал, что до этой жизни лишь существовал. Что ж, если бы Чжань помнил свои прежние, наверняка согласился бы с его утверждением. Так бывает: днем или ночью, в небольшом магазинчике у дома или в галерее, куда бы ты ни за что не пошел по своей воле, вдруг понимаешь отчетливо, что тебе не хватает кого-то, кого никогда не встречал. Существует вероятность, что в такие моменты этот кто-то, тебе неизвестный, думает о том же. Чжань до мельчайших деталей помнит свое первое пробуждение здесь: мягкая постель, пахнущая цветочно-сладким и свежестью, приятные взору пастельные тона помещения, мебель из дерева, придающая уют, и красивый вид из окна, пленяющий загадочностью гор. Единственным, не чужим для него в комнате, был человек, которого видел прежде только во снах и на портретах, написанных своей же рукой. Странно и непонятно чувствовал себя тогда Чжань, потому что стойкое «будто всю жизнь его знаешь» непрестанно крутилось в его голове. — Добрый день, я не помешаю? — интересуется мужчина, внезапно появившийся из ниоткуда. — Добрый… — видимо, ради приличия спросил: соседнее кресло уже было занято им. — Давно тут? — Всего пару дней, — мягко улыбнулся Лю Хайкуань, ставя на небольшой круглый столик между ними чашку с горячим какао. — Сделка состоялась раньше назначенного срока, после чего сразу приехал к Ибо. Находясь рядом с этим человеком, Чжань довольно странно себя чувствует. Судя по воспоминаниям, именно Хайкуань поспособствовал заключить связь, а в прошлый его визит даже намекнул об этом, вероятно, таким образом оценивая обстановку. Поэтому да, Чжаню довольно неловко в компании старшего брата Ван Ибо. — Мне нравится это время года, — Хайкуань смотрит на веранду, медленно покрывающуюся снегом, и блаженно улыбается. — Даже, казалось бы, безжизненные деревья сейчас сверкают в лучах солнца. К тому же впереди море праздников, а я люблю всю эту семейную суматоху. Иногда недостаточно натянуть на себя целую кучу вещей, чтобы почувствовать тепло. — И то верно, — отпивает имбирный чай Чжань, переводя взгляд на панорамное окно. Включить бы сейчас на фон какую-нибудь спокойную мелодию, погрузиться в обилие различных сценариев, что создают узорчатые хлопья в его воображении, и впервые за долгое время глубоко вдохнуть. — Зима тоже больше по душе? — Не то чтобы… Просто также считаю, что правильные люди рядом и словом могут согреть. — Хотите сказать, что есть неправильные? — Хайкуань поворачивается к нему. — Разве все те, кто встречался на вашем пути, заслуживают разделения? — Я имел ввиду, что не все, повстречавшиеся на моем жизненном пути, остались со мной по сей день. Правильные или неправильные — неважно, так как каждый из них что-то привнес в мою жизнь. И многим я действительно благодарен, — попытался улыбнуться Чжань, не выдавая того, что вместе с оставленным довольно насыщенным багажом прошлого лишился не малой части себя. Радость приобретенного не избавляет совесть от мучений. Он понимает, что вряд ли его станут осуждать за побег к личному счастью. Но кто скажет об этом его сердцу? Иногда очень важно успеть попрощаться, чтобы воспоминания согревали холодными вечерами пуховым одеялом, а не разливались по телу саднящей тоской. В конце концов, каждый имеет право исчезнуть, выбрав свой путь. Кому-то повезет больше, кому-то меньше; кто-то сразу доберется к нужной цели, но и цель окажется не так велика, а кто-то из раза в раз будет возвращается к началу, чтобы в конечном итоге достичь заветных звезд. Но и не поставленная цель указывает на то, кем является человек, а способы ее достижения. Сяо Чжань, например, все еще варится в своих за и против, не в силах совладать с ответственностью перед людьми, души в нем не чаявших. — Жалеете? — спрашивает Хайкуань, подмечая смену настроения. — Не о чем жалеть, — честно отвечает Чжань. — Это далеко не то, чего стоит время. — А чего оно стоит по вашему мнению? — Наверное того, чтобы не заниматься его подсчетами, вечно куда-то спеша и боясь что-то потерять, а чтобы просто жить, ценя, но не оценивая каждую минуту. Все потому, что была бы возможность вернуть все вспять, он бы вновь назвал его имя. Вновь вернулся бы к нему. Огонь в нем разжег тот, в ком его почти не осталось. Сяо Чжань не позволит Ибо замерзнуть ни этой зимой, ни теми, что ждут впереди. — Ваши воспоминания вернутся. Не сразу, но все до единого, можете быть в этом уверены, — как ни в чем не бывало произносит мужчина, протягивая руку к чашке с какао. — Откуда Вам это известно? — звучит недоверчиво, зато сразу обозначая обстановку. Чжань наблюдает за тем, как Лю Хайкуань, не торопясь, делает глоток густого напитка, как, не торопясь, ставит его обратно на столик и как, не торопясь, возвращает взгляд к нему. Сказать, что у него нервы на пределе — ничего не сказать. — Как надолго Вы здесь? — Хайкуань по-прежнему пытается расположить к себе мягкой дружелюбной улыбкой. — Надолго, — кратко отвечает. — А я думал, скажете навсегда, — хмыкнул, быстро пробежавшись глазами по напрягшейся фигуре. — Мне самому не по душе это «навсегда», оно уже давно потеряло свою значимость. — Вы сказали, что воспоминания ко мне обязательно вернутся. Насколько это может затянуться? — не то чтобы для Чжаня они столь необходимы, как раньше, но именно из-за них он вновь очутился здесь, на своем месте. Быть потерянным во Вселенной не страшит так сильно, как осознание того, что даже спустя бесчисленное количество времени можно так и не найти свое место в ней. — К человеку, заключившему связь с собирателем, воспоминания приходят только рядом с ним: первая встреча, первая совместная жизнь и все последующие, проведенные вместе. Уверен, сны в вашем случае играют большую роль, — многозначительный взгляд убеждает в том, что этот человек, кажется, знает гораздо больше, чем говорит. — Все зависит от количества времени, проведенного с Ибо. Просто дайте времени и вашей связи сделать то, что нужно. «И почему он должен узнавать такие важные вещи не от Ван Ибо?» Быть в ожидании подобных знаний, заранее зная о том, что все не зря, увеличивает терпимость в его личной шкале способностей характера в разы. Даже если придется до конца жизни терпеть, он сможет это вынести потому, что в следующей обязательно наверстает упущенное. Не то чтобы Чжань делает себе поблажку, но небольшой бонус за старания должен причитаться. В любом случае, глупо держаться только за прошлое, пусть и полное трепетных воспоминаний. На то есть немаловажное сейчас. Только это все равно не избавит Ибо от разговоров. И красивые глаза — ему не помощники. Чжань ведь готов ночами напролет заслушиваться его низким глубоким голосом, лежа в обнимку, чувствуя на себе теплое дыхание, или сидя у камина, наблюдая за игрой языков пламени. Погрузившись в свои мысли, мужчина не сразу заметил, как место подле него опустело. И едва успел расслышать брошенное напоследок: — Иногда теряя что-то, приобретаешь еще больше. «Он определенно осведомлен о многом» — взглядом провожает удаляющийся силуэт. Вероятно, Лю Хайкуню еще есть о чем рассказать.***
Здесь, за шумными и сырыми городами, властвует самая настоящая зима. Ее безукоризненной холодной красе подвластен даже тот, кто считает белую красавицу слишком докучливой и суровой. Если бы можно было приписывать погоду, то Ибо обязательно досталось это время года. И не потому, что он холоден внутри, напротив, в нем сокрыто так же много, как и под величавыми белыми сугробами. Чжаню, как художнику, привыкшему не замечать, а видеть прекрасное, кажутся волшебными и загадочными оледеневшие кусты и ветви деревьев, словно кружевным узором обрамляющие темные стволы. Ночью все преображается, теряя свое сумрачное и подчас устрашающее лицо и заменяя его изысканной таинственностью, голубым отблеском лунного света и замысловатыми тенями, которые, словно странные мифические существа, меняют свое обличье и являются лишь с приходом тьмы. Сяо Чжаню спокойно, когда вокруг ни души, а под ногами поскрипывает чистый и свежий снег. Спокойно, когда мягкие хлопья тихо падают на ветки деревьев и сладостно тают на ладони. И невозможно тепло, когда в поле зрения попадает знакомый силуэт: он медленно движется со стороны ворот, не без труда ступая по нерасчищенной дорожке к дому, кажется, вовсе не замечая Чжаня, ждущего неподалеку от главных дверей. Волнение. Опять он чувствует его при виде Ибо. Легкое и щекочущее, к которому не прикоснуться и не избавиться. Это не что-то из разряда «приходит тогда, когда ее не ждешь». Она, безгрешная, но безрассудная, нетленная, но жгучая, преданная, но мучительно жадная, хрупкая, но бесконечная, будто спала в нем все это время, выжидая нужный момент. Иначе как объяснить безумную тягу к простому — видеть и слышать его каждый день. Чжань, сколько себя помнит, всегда метался между городами, учебой, работой в поисках способного остановить от бесконечной череды выборов. Но только рядом с Ибо не ощущает неопределенности: все становится кристально ясным и осязаемым. Ему больше незачем бежать и незачем мучить себя будущим, не для него. И теперь, когда Ибо находится всего-то на расстоянии вытянутой руки и глядит своими невозможными, на лице расплывается широкая улыбка. — Ты чего? — спрашивает мужчина, смотря на довольного Чжаня, на чьей шапке собралось уже достаточно снега. Ван Ибо улыбается. Так мягко и по-особенному. Под тусклым светом фонаря его глаза блестят особенно ярко. Кажется, звездного неба будет мало, чтобы затмить их сверкание. — Ничего, — Чжань ведь это не контролирует, попросту не хочет. — Рад тебя видеть. Ибо подходит ближе, чтобы стряхнуть немного белых хлопьев с вязаной шапки, из-за которой взрослый мужчина казался невинным ребенком. — Долго ждал? — осматривает его щеки, тронутые морозом, и нежно проводит тыльной стороной ладони по замерзшей коже. — Не дольше тебя… — произносит тихо Чжань, выпуская облачко пара. Ван Ибо лишь молча следит за тем, как подрагивают полуопущенные длинные ресницы, роняя тени на скулы. — Почему я ушел? — Ты хотел попрощаться, — просто отвечает Ибо, лаская уши бархатным голосом. — И чуть не распрощался с тобой, — тяжелый взгляд Чжаня не оставляет длинный белый шарф на шее родного. Его пугает невозможность существовать без Ибо. Она совсем недавно робко заявила о себе, а уже успела накрепко поселиться в нем. И вопрос этот был лишь для того, чтобы убедиться в силе ее власти над собой. — Жизнь словно игра на удачу. Не вини себя, слышишь? — Ибо ближе подходит к нему, чувствуя зарождающуюся тревогу. — Ты вернулся, а мне этого более, чем достаточно, — приподнимает за подбородок поникшего Чжаня, обращая внимание так полюбившихся ему карих глаз к себе. — Правда, мне большего не надо. То, что ты здесь со мной, для меня значит все, — вновь затрагивает потаенные струны, на которых только ему позволено играть. — И не потому что я теперь свободен. Свобода без тебя мне не нужна. И Чжань, вслушиваясь в мелодию сердца, ему верит, поддается ласковым касаниям губ к своим губам, затем льнет ближе, когда осторожные легкие поцелуи смещаются к щеке. — Я не оставлю тебя, — прижимается к Ибо, вдыхая родной запах у шеи, что тотчас проникает под кожу. — Я не смогу. Не смогу, — кажется, еще десятки таких «не смогу» остались неозвученными. Ленивый снегопад, будто стараясь скрыть двоих от всего мира, усилился, создав белую занавесу, сквозь которую не развидеть непредназначенное чужому взору. Собиратели — энциклопедия Вселенной, сплетенная из невидимых нитей, связывающих все и вся. Они не принадлежат ни одному миру, но подвластны человечным, коих осталось немного и на чьи поиски может уйти не одна жизнь. Чжань ощущает на спине цепкие пальцы, схватившиеся за ткань пальто, и обнимает крепче, пытаясь убедить, что реальность Ван Ибо не подводит. Он рядом, слышит его сердцебиение, созвучное с собственным, и теплое дыхание, распространяющее по телу приятный трепет. В один миг все самое невероятное, существующее тайно или напоказ, сошлось в одной точке запечатлеть ценный миг единения душ, тогда как вина и страх, остались за пределами момента длиною в вечность.***
«Не заботясь о состоянии чужого белого ханьфу, принятом на местном праздновании, парень улегся на траву, усыпанную мелкими цветами. Уютная тишина и закатное небо над головой убаюкивали царившим спокойствием, а легкие прикосновения руки к его голове — притупляли усталость, пришедшую после фестиваля. — Много ли нужно для счастья? — сонно произнес Чжань, поддаваясь легкой игре с его волосами. Посмотрев на непослушные пряди, в которые так приятно зарылся пальцами, Ибо, недолго помолчав, ответил: — Много. Целый другой человек.»