***
Джин замер, глядя на эту огромную картину перед собой и любуясь с блеском в пустых глазах. Он любовался этими утонченными красками, видел в них чуть больше, чем способен был изначально, до того, как в объектив его глаз попало нечто столь красивое. Смотрящий прямо на него нарисованный юноша стоял на берегу забытого моря, робко держал свою широкую шляпу и улыбался. Пальцы невольно коснулись этих плоских губ, позволяя себе провести вдоль этой розовой глади и насладиться такой маленькой иллюзией. Хотелось забраться прямо туда, встать ногами босыми на песок и показать всю свою мощь безропотным волнам, однако полицейский отлично знал свое место, так что уже через секунду все в нем вновь затрепетало от разгорающейся внутри пустоты. Безмолвно предав эту маленькую картину, мужчина сделал шаг назад и выдохнул свою печаль, отворачиваясь и уже ловя чужое недовольство всеми клеточками тела. — Ночь была ужасной, можешь даже не спрашивать, — выплюнул подошедший напарник, выхватывая свой плащ с чужих плеч. — Хорошо выспался? Я вот отвратительно. — Я и не спрашивал, — он пожал плечами и слегка улыбнулся. — Зато тебе не пришлось снова ехать сюда. — Не сравнивай свое бездельничество в автобусе и мою беготню здесь, — младший тут же достал сигарету и начал рыскать зажигалку по карманам. — И куда нам нужно идти? — В приют. Казалось, еще секунда — и личико Чимина просто лопнет от раздражения. Он злобно покосился на партнера, молчаливо спрашивая, отчего же тот не сказал ему об этом до того, как он посветился в нем перед детьми, да еще и зарезал одного из воспитателей. Однако ответ пришел пострадавшему на ум сразу же: Ким просто-напросто не хотел бродить по этим улицам в одиночку. Удивительно, как такой высокий и рослый взрослый, получивший назначение в специальном отряде, вообще умудряется дрожать перед оружием, но, даже несмотря на закатившиеся куда-то за веко глаза, говорить Пак ничего не стал, смирившись со всеми слабостями этого человека. Нижнее кольцо было разделено на четыре масштабных района, так что при входе на территорию каждого люди — здесь их ласково называли «творцами» — соорудили отличительные признаки, выкрашивая в определенный цвет дома, называя улочки на своем местном жаргоне и даже продавая разные карты ради выгоды. Сейчас же перед следователями открылся вид на гигантскую стену с вырезанной неоновой надписью: «Сатурн». Жаль, конечно, что приветствовало всех далеко не божество, а какое-то детское изображение планеты, на своих кольцах катавшее детишек на этом светлом песчаном берегу. Ночью заметить нечто подобное из окна автобуса было практически невозможно, так что сейчас у юноши появилась прекрасная возможность полюбоваться тем, чем так кичатся граждане этого мира и чего так отчаянно боятся жители их собственного дома по ту сторону сетки. Хотя, в оправдание младшего, он не разбирался во всем этом «искусстве», так что, недолго думая, спокойно начал шагать в сторону приюта, расталкивая ногами прибитый к земле туман и иногда с какой-то особой неприязнью отталкивая сердобольных зевак, застоявшихся у фонариков слишком долго. Луна еще стояла на фальшивом небе, облака все безмолвно текли куда-то на Запад, и даже дикий собачий вой невольно пробирался под косточки и сжимал их с такой дикой силой, с какой никогда бы не смог даже сам ветер. Сокджину нравилась эта романтичная тишина трущоб, и он с удовольствием осматривался вокруг, замечая эти вереницы закрытых магазинчиков, разбросанные урны и свалки на месте оставленных в одиночестве покосившихся домиков. Нравились и эти дальние горы — периодически их было трудно отличить от скалистых зданий заводов где-то на горизонте. Жизнь в этом месте текла в другое время в ускоренном режиме, сейчас — рыдала вне всякого пространства и отсчета. — Чего лыбишься? — вновь подал голос Чимин, подозрительно косясь на напарника. — Задумал что-то? — С чего бы? Просто рад, что мы здесь. Лучше бы умирало как можно больше людей таким образом, тогда старший нас бы тут оставил. — Знаешь, иногда лучше помолчать. Возьми на заметку. Между ними, очевидно, не могло быть согласия. Двигаясь по улицам монстрами в своих черных плащах, они оглядывали всех спящих на улице, иногда даже хотели заговорить с ними, расспрашивая про эту бойню в церкви, однако всякий такой раз от них отворачивались, демонстративно косясь в сторону и даже не пытаясь помочь следствию. Каждый сам себе здесь был законом, так с чего бы кому-то в чем-то помогать? Не все хотят строить из себя героя и вытанцовывать перед собственной совестью на шесте в одной только прозрачной сорочке невинности. Так что узнать по дороге до приюта им не удалось ровным счетом ничего, а, придя на место, они вдруг услышали эти сонные детские завывания, проходя внутрь и замечая утренний хоровод во дворике. Облаченные в милые пижамки, детишки кружились, вальсировали, поддаваясь пробивавшимся из-за крон деревьев первым солнечным лучиком. Та единственная воспитательница, стоящая на крыльце, только завидев приближающихся полицейских, тут же побежала к ним сломя голову, чуть ли не падая на острые камни расположенного у заборчика сада и начиная вытирать свои горькие слезы. Ким обернулся к напарнику и мельком заглянул в его стеклянные лисьи глазки, натягивая на лицо улыбку и ласково сжимая ее руки в своих. Женщина завыла в голос, невнятно пытаясь объяснить, отчего весь ее фартук в крови, зачем воспитанники выведены наружу и для чего в столь холодную погоду все окна в здании открыты. Язык истерики был не очень-то и понятен, так что детективам оставалось только переглядываться, тщетно пытаясь переспросить у нее, но в итоге закончив эту попытку обмороком несчастной. В этот же момент мужчина почувствовал, как его тихонько дергают за одежды. Маленькая ручка девушки на секунду застыла, не решаясь еще раз привлечь внимание на себя, однако после потянула плащ с какой-то особой силой, буквально заставляя старшего обратить на себя внимание. Обернувшись, первым делом следователь столкнулся с наполненным яростью ртом, но, точно не по-детски контролируя себя, подопечная только нахмурилась, говоря: — Кто-то на нас охотится, дядя? Верно? Нам рассказывали про это. — И кто же вам рассказал эту байку? — усмехнулся Пак, закатывая глаза. — У вас еще что-то случилось? — Здесь точно был охотник! Мой друг сказал мне, что за ним придут. Изумившись собственной откровенности, она тут же сжалась, сделала шаг назад и убежала, прячась в кустах и начиная грызть ногти. Оглянувшись по сторонам, можно было сразу же заметить главное: здесь что-то не так. И это «что-то» не требовало отлагательств. Почесав нос, мужчина встал в хоровод вместе с остальными детьми, мило всем улыбаясь и наполняя их испуганные сердца своим спокойствием. Конечно, и говорить не нужно, что оставшийся с воспитательницей напарник не умел общаться с людьми, посему пускать его сюда — синоним к самоубийству. Про себя начавший плясать даже подумал: «Таких неприятных людей, как ты, еще поискать нужно». Но это так и осталось звучать где-то в его голове, а на деле он кивнул головой на здание, как бы приказывая разобраться. Хотелось бы сейчас огрызнуться, хотелось даже что-нибудь разрушить, желание так и переполняло все тело Чимина, еле-еле сумевшего сохранить спокойствие, и он увел бедную женщину обратно в приют, видя последствия собственного преступления и даже слегка радуясь: удалось на славу. Ночью нежеланный свидетель и, как оказалось, растлитель малолетних, еще даже сумел пробежать по коридору перед тем, как свалиться намертво, замерев в вечном смертельном блеске. Так он и лежал в коридоре, трусливо схватившись за свой телефон и точно оставляя на губах своих проклятие. Убийца и глазом не моргнул, понимающе и наигранно-опечаленно кивая. — Сначала дети, теперь он… — шептала старушка, вытирая горячие слезы. — За нами охотятся, это точно! И умер наш падре… — Понимаю, госпожа, — он даже прикрыл глаза, томно выдыхая. — Страшно жить, когда каждый день можешь умереть, правда? — Верно-верно! — она покачала головой. — А вы по чью душу?.. Из-за того, что произошло в церкви я даже не могу говорить об этом без слез. — Ну что же вы так! Соберитесь! — Пак фальшиво улыбнулся. — Мы представим преступника высшему суду, так что вам стоило бы рассказать об убитых! Воспитательница уже почти и рот открыла, позволяя словам вытечь из пасти и наполнить пропахшие трупным запахом комнаты собственным признанием, как резко сама себе язык прикусила, расплескивая некрупные капельки крови на свои руки и тут же невнятно прося прощения. Полицейский церемониться не стал, скрещивая руки на груди и вмиг меняясь в лице. Терпеть подобные выходки он был не намерен, так что всем своим видом решил показать, что собирается слушать, несмотря на все возможные отговорки. И тогда женщина, снова начиная плакать, начала шептать и все бегать маленькими крысиными глазками по полу: — Мы их в хор отправляли… Хорошо там им было, честное слово! Они всегда все были счастливы! Приходили очень довольные, клянусь вам! — А есть те, кому не нравилось? Или кто в тот день туда не пошел? — Да нет-нет, всем нравилось, все и ушли! Я не вру вам, вот клянусь матерью своей! Юноше не нравилась эта старушка, да так нравилась, что хотелось неприятно скривиться и начать нападать на ее беспомощное и слабое тело, вот только вместо этого он решил помножить ее ложь, начиная довольно поддакивать, кивать, иногда даже что-то там добавляя и даруя ей надежду на такую бессовестную фальшь. Воспитательница даже приободрилась, забыла про боль в прокусанном языке, про свое беспокойство и неуверенность, слезы стерла — все в ней закричало об алчности и корысти, хоть в глазах и была эта странная материнская любовь. — А что насчет Ким Тэхена? — Ох, у нас не было такого мальчика… — она виновато поджала губы. — Здесь ведь все из Нижнего кольца, а имя точно не отсюда, правда? Вот и доказательства. — В каком волшебном мире вы живете? — грубо спросил он. И женщина вновь начала оправдываться, начала что-то там тараторить на своем гнилом. Следователь в какой-то момент просто устал ее слушать, толкая к стенке и в сердцах надеясь, что напарник не заметит его за столь непристойным занятием. Прижав гражданку поближе к себе, он тут же облачился в монстра, надавливая на чужое горло и без какой-либо жалости выпытывая правду. Точно партизанка, она молчала, умоляя остановиться, кичилась их идеальными документами и рейтингом организации до тех пор, пока рука самого Сокджина не легла на плечо Пака, останавливая его и не позволяя переходить ту черту дозволенного. — Простите его, умоляю! — наигранно закричал мужчина. — День неудачный, не выспался, еще и девушка с ним порвала! — Я на вас подам жалобу в комитет, — злобно прошипела она, делая шаг назад и потирая ноющую шею холодными пальцами. — Да, извольте! — закивал старший, кланяясь перед ней и тут силой опуская чужую голову все в том же поклоне. — То-то! А почему бы мне не верить? — возгордилась воспитательница. — По документам посмотрите, все у нас правильно! И в церковь ходили, чтобы вымолить грехи, между прочим! И вам бы не мешало! Совсем в наше время полиция не следит за своим поведением! Глупая иллюзия демократии. Чимин лишь вздохнул, пытаясь понять, в какой момент его жажда насилия переросла в нечто столь ужасающее, но тут же забывая об этом, когда их с Кимом оставили наедине, если, конечно, не считать лежащего на полу трупа. Дождавшись, когда шаги оскорбленной стихнут, детектив продвинулся чуть ближе к своему юному другу, показывая забранный у одного из детей браслет с очень даже знакомой надписью. Повторять младшему два раза было не нужно, и он почти засмеялся, когда его уста зажала чужая широкая ладонь, не позволяя выдавать их маленький секрет. — Я так и знал, что здесь будет что-то пошлое, — снова закатил глаза Чимин. — Вот хоть раз дела, связанные с церковью, могут обойтись без этого? — Мы ведь не просто так находимся в Нижнем кольце, дурак. Не пытаясь спорить, напарник тут же подошел к комнате, откуда и взял пенал, чтобы заранее достать тот самый канцелярский ножик и вот так вот просто раскрыть одно банальное преступление, главным виновником которого, к сожалению, являлся даже не сам следователь, а чужой любопытный нос жертвы. Решив не вдаваться в подробности личной жизни этого человека, Пак тяжело вздохнул и отдал оружие в чужие руки, а сам направился к кабинету методиста, открывая хиленькую дверцу и без разрешения входя внутрь. Залитая рассветными красками комната неприветливо повстречала нежданного гостя, впуская его в свое раздолье пыльных полок. У них не было специального разрешения, однако без какого-либо стеснения полицейский начал рыться в личных делах, пытаясь найти хоть что-то насчет пропавшего мальчишки и неожиданно для себя снова начиная смеяться. На том браслете, обернутым вокруг хрупкого запястья ребенка, красовалась наименование той самой церкви, с одним только исключением — внизу стояла маленькая приписка: «Доставим вам удовольствие!» Люди действительно были слишком глупыми, даже не прятались. Выгляни он в окно — без проблем нашел бы разбросанные по всей улице снимки симпатичных девушек в откровенных нарядах и с номерами где-то на обратной стороне. Иногда он даже вспоминал, как прочел идеологический план государства, на которое работал, и это заставляло его окончательно терять веру, ведь и она, и любовь — понятия низменные, стоящие не выше физиологических потребностей и вовсе не возвышающиеся над безопасностью — вот то, во что продолжали верить сотни и тысячи, продавая свои тела и покупая чужие судьбы. Впрочем, ему ли судить, верно? Юноша зацепился искрящимися глазками за наименование того же самого заведения без уточнения деятельности детей в их послешкольной занятости. — Верно старший говорит: нас погубят наши же потребности. Высшие чины, как их убеждали в участке, не терпели подмены понятий, как и не прощали даже на беззаконной территории использование детского труда, ссылаясь на Конституцию Верхнего кольца и нарочито медленно повторяя снова и снова: «Мы стремимся обеспечить свободу выбора, а она не предполагает принуждения». Сам бы следователь вряд ли дошел до такой мысли, однако фраза эта так и впилась пиявкой толстой в разум. Сложнее всего дались поиски чего-то, связанного с тем самым Ким Тэхеном, явно принимавшим участие во всем этом, но не считавшимся воспитанником. Еще немного порывшись по всем шкафчикам и даже против воли наконец успокоившейся воспитательницы открыв сейф, он так и не смог отыскать ровным счетом ничего, довольствуясь какими-то жалкими обрывками фотографий без подписи имен. Засмотревшись на личные дела умерших, он и сам не заметил, как тяжелый ореховый взгляд прожигал его насквозь. Повернув голову в сторону окна, он вдруг столкнулся со стоящим по ту сторону стекла подростком, на лице которого буквально и места живого не было. Не будь детектив настолько бесчувственным, заплакал бы, видя всю эту боль, однако вместо этого лишь столкнулся с той неоправданной жестокостью, проросшей в этом незнакомом ему сердце. Дернув бровью, Чимин сделал шаг вперед, пытаясь подойти к окну до того, как мальчишка сбежит, однако вместо этого получая безжалостно кинутый ему в плечо ножик, отскакивая в сторону и тут же подлетая к подоконнику. Сокджин уже стоял на улице, выкуривая сигарету и не сразу же замечая этот стремительный бег ребенка в пестрой спортивной куртке. И все же просто так никто не убегает. Недолго думая, мужчина сорвался с места и побежал следом, пытаясь догнать неизвестного и уже почти схватившись за его капюшон, как вдруг замечая свалку под своими ногами. Двигаться по таким улицам было трудно, еще труднее — угнаться за тем, кто знал этот район вдоль и поперек. — Остановись, иначе я буду стрелять! — крикнул старший, хватаясь за кобуру и слегка приподнимая ее крышку. Замерев на месте, этот бездомный кот бесстрашно обернулся, глядя с кровавой улыбкой на уполномоченного и расставляя руки. Его силуэт тут же почернел в разрушающемся сознании полицейского. Красное рассветное солнце поднималось из-за дома, и сам ребенок остановился среди заваленного мусором тротуара прямо на фоне стоящего сзади изображения Сатурна. Теперь-то Ким точно понял, что внутри этого изображения скрывалось недружелюбное очертание всеединства, а скорее враждебное самопожертвование. Он кое-как смог оголить свой пистолет, но руки его так затряслись, что он еле-еле смог удержать оружие в своих руках. — Неудачник, — пожал плечами юноша, с издевкой глядя на столь печальную попытку. — Знаешь, мне наплевать, что Среднее кольцо хочет от нас, но здесь я король. Так что не пытайся даже что-то сделать, понял? Я-то точно не пожалею тебя. — Кажется, те, кто надевает на себя корону, никогда не заканчивают хорошо. Мальчишка нахмурился, видя приближающийся силуэт напарника и тут же вновь уносясь по узким улочкам трущоб. Какое-то время его яркую куртку еще можно было заметить где-то между серыми домами, однако вскоре в этом месте остался только отраженный в луже из сточных вод солнечный диск. Выдохнув красное зарево, он почувствовал убийственный взгляд Чимина в свою спину. Иногда младший действительно напоминал ему монстра, однако внутри Сокджина не было страха. Он не умел бояться. — Неудачник, — дернул бровью Пак, отбирая чужое оружие и уходя обратно. — Спасибо, — улыбнулся он.***
— Хен, ты опоздал! — смущенно проговорил Чон, встречая друга около их излюбленного места и все же скромно улыбаясь, в сердцах радуясь такой возможности побыть рядом. — Ты снова встретил каких-то дураков? Надеюсь, ты их побил! — К сожалению, дело намного серьезнее. Юнги и глазом не моргнул, не попытался обнять и не стал дарить свое тепло, тут же просачиваясь к заржавевшей машине и поднимая верхнее сидение в поисках нужного ему оружия. Теперь, узнав, что в Нижнем кольце появились те, кого он всю жизнь ненавидел, он не мог позволить им сбежать. Юный скрипач не до конца понимал, что происходит, и только бегал глазками по их скромному домику, неловко перебирая большие пальцы и пытаясь иногда подать голос, но точно теряя его где-то в глубине своей неуверенности. Хотел бы он быть таким же сильным и интересным, таким, кто способен был защитить и самого себя, и все, во что он верил. И совсем не хотел быть самим собой. Старший продолжал копаться в их импровизированной кровати, проверяя ножи на остроту и пули на пригодность — у него было достаточно много игрушек для своих двадцати лет. Найдя любимую, он тут же довольно улыбнулся, падая на твердое сиденье старого авто и любовно осматривая яркое дуло, точно сорока несчастная. Подросток попытался подсесть рядом, укладываясь с противоположной стороны и с каким-то детским обожанием глядя на эти жестокие смотрины. Слегка поджав губы, Чонгук все же решился спросить: — А что случилось? — он рвано выдохнул. — Просто мне показалось, что ты злишься… — Я? Совсем нет, — пожал плечами Мин. — Встретил крыс, знаешь ли. Теперь я точно смогу их убить. — Может, это не самая лучшая идея?.. Просто… — он виновато забегал глазками. — Они ведь не отнимут у тебя твой титул… — Почему ты споришь со мной? Мальчишка тут же проглотил собственный язык, начиная краснеть и бледнеть поочередно. Злобный, холодный взгляд друга лег на его плечи самым тяжелым из грузов, не позволяя даже вздохнуть. Он не боялся своего близкого, но до дрожи страшился возможности разочаровать его, заставить того думать о ненадежности и сомнительности их связи, несмотря на все эти годы преданности. Юнги тоже это понимал, поэтому вскоре сменил свою металлическую суровость на достаточно спокойное выражение лица, даже слегка улыбнулся, чтобы подбодрить музыканта. Всучив свой любимый пистолет, некогда отданный ему владельцем ринга для подпольных боев, в руки Чона, он слегка сжал их, заставляя взять инструмент покрепче и посмелее. — Здорово, правда? Ты почти превращаешься в бога. Чувствуешь это? — Да! — соврал он, ощущая только неподдельную печаль. — Когда-нибудь ты и сам убьешь, — улыбнулся он, заставляя младшего нажать на курок и выстрелить. Все внутри разыгралось от какого-то дикого унижения. Магазин оружия был пуст, так что данная шалость должна была лишь научить чему-то подростка, вот только в сердце его вместо этого выросли сотни тысяч кактусов. Всякий раз, когда друг действовал вот так вот, ему хотелось встать перед ним на колени и начать умолять прекратить эту жестокость, он беззвучно кричал о помощи, но в то же время умирал и гнил от собственной двойственности. В глазках у него было столько блеска, в мыслях — сотни мечтаний, где он, как это часто бывает в фильмах, достает револьвер, наставляя на всех своих противников и защищая короля, как он в самом изящном костюме берет не своим талантом, а грубой силой. Ну разве не сказка? Чонгук так замечтался, что невольно забылся, то ли проклиная себя за эту неоправданную надежду стать бандитом, то ли восхваляя за наигранную смелость перед другом. — Хотя ты и так во всем лучше меня, — беззлобно улыбнулся Мин, пряча пистолет обратно под сидение. Эти слова ножом впились в несчастное горло младшего. Он не считал так, никогда бы не согласился на нечто подобное и до дрожи в коленях ненавидел, когда его называли «особенным» или «гениальным». Потому что в его мечтах он был таким же безжалостным, умным и сильным, как сам Юнги, а тот, словно не понимая этого, искал в друге идеал и вечно возвышал его над собой. Музыканту оставалось лишь сжать свои длинные пальцы в кулаки и спрятать собственное раздражение. Все равно он ничего не сможет исправить, даже если очень захочет этого. Все равно король продолжит видеть в нем ангела. Вот только перед последними никто голову не склонит, их скорее убаюкают в люльке времени, накроют сотнями войн и заставят после подняться для созвучной молитвы над погибшими. И эта мысль не давала Чону никакого покоя. Старший тут же поднялся, стряхивая с плеч пыль и осматриваясь в поисках опасности. Будто бы настоящий волчонок, он чувствовал каждый нежеланный шорох и до боли просто раскусывал жителей этого района, так что вмиг достал из кармана ножик, начиная продвигаться поближе ко входу в их обитель. Двое мальчишек жили точно два вороненка: их маленькое гнездышко находилось в заброшенной башне, обычно скрытой от всего остального мира клубящимся туманом. Беседка на верхушке старого здания какой-то марки машин, сотни непригодных моделей внутри и три здесь. Все было отделано так, чтобы составить из них спальные места, так что, можно сказать, юный бандит действительно постарался, вбивая доски и натащив сюда кучу награбленного барахла. Его скромный друг же был в своих взглядах весьма аскетичным, его не интересовали те побрякушки, что отдавали «подданные», но крайне волновали все те цветы, что он рассадил по периметру крыши, на других этажах и на верхушке машин. Ему нравилось касаться своими грубыми подушечками маленьких лепестков, только-только рожденных ночью, пока старший не видел, нравилось сидеть подле взращенного им деревца и слегка дотрагиваться до тоненькой кроны, представляя, какой сильной и жестокой она станет после. Кажется, он даже слегка завидовал: тоже хотел обрасти со временем такой силой, чтобы стать достойным другом короля, а не его паяцем со скрипкой в руках. Сейчас же что-то точно было не то, точно было не так, и Мин никогда не упускал такое ощущение под своей кожей из виду. Неспешно шагая прямо к месту, откуда доносился звук, он осторожно откидывал рукой лозу и пытался не потерять над собой контроль раньше, чем сможет напасть. Из-за заросшей кустами лестницы здесь мог спрятаться и человек, а уж недоброжелателей у них было достаточно много, так что мысль о том, что кто-то из должников, может быть даже самый главный из них — Ким Тэхен — пришел отомстить, была достаточно разумной. Сначала Чонгук и вовсе не смотрел в ту сторону, напряженно глядя на край крыши и пытаясь увидеть верхушки других домов, однако после, заметив движение друга, обернулся, скуксился и начал немного нервно перебирать большие пальцы, но, заметив кошачий облезлый хвостик, не успел и крикнуть до того, как Юнги уже набросился на несчастное животное, предупреждая человеческую опасность. Младший болезненно выдохнул, видя израненную кошку и замирая с дрожащими руками. — Вот глупая, сама под нож бросилась, — лишь сказал юный король, почти скидывая несчастную кошку вниз. — Стой, хен, — прошептал подросток, подбегая к нему и выхватывая гостью. — Может оставим? Она… А вдруг мы можем ее спасти? — Не говори глупостей, — строго отозвался он. — Ты все еще такой добрый, не могу тебя понять. Думаешь, кто-то пожалеет тебя, когда насадит на нож? Думаешь, кто-то поможет тебе? Если только я, мы ведь друзья. Но тебе пора бы уже стать тверже, хотя бы ради меня, хорошо? Мне будет больно, если ты умрешь здесь раньше меня. Старший вжал хрипящую от боли кошку в чужую грудь и слегка толкнул мальчишку, постукивая по плечу и разворачиваясь, чтобы уйти. Каждый раз, когда он вот так вот убегал из их гнездышка, хотелось плакать и выть от боли. Животное еще подавало признаки жизни, и Чон прекрасно понимал, что обязан поступить так, как хочет того король, но, даже оставшись в одиночестве, вновь потеряв собственную силу в руках, он все еще не мог перебороть себя, и глаза его наполнились морской солью, а голос задрожал, повторяя одно и то же: — Прости меня…