Tear

В какой-то момент тишина стала такой удушающей. Тэхен не знал, когда все обернулось так, не помнил самого себя, лежащего под тяжелыми лапами зверя. Время безвольной рабыней тянулось сквозь его сердце, забирая частичку жизни каждую секунду и не позволяя вздохнуть полной грудью. Здесь, в белой комнате, усеянной пятнами крови, не было ничего, даже воздуха, одно только отчаяние, выползшее из чужих слез. Волк касался мокрым носиком лебединой шеи своего юного друга и ластился, точно пытаясь напомнить о чем-то, что мальчишка просто не мог помнить. Его руки тихонько обвивали грязную мордочку, пока глаза зверя из алого окрашивались в тот до боли знакомый карий. И хотелось бы сейчас снова заплакать, но вместо этого Ким чувствовал только одиночество, выедающее сердце. Ему не было страшно, напротив, даже отчего-то казалось, что все так и должно быть, но порой мысль о том, что это он так себя успокаивал, становилась невыносимой. Его ноги были изранены, руки все еще слегка дрожали после встречи с хищником, и долгожданный спасительный сон все никак не приходил. Как бы крепко ни сжимал подросток вежды, чтобы поскорее забыться, как бы ни пытался погрузиться хотя бы в дрему тревожную, он все еще был в сознании, все еще чувствовал тяжелое дыхание и вдруг, сам себя не помня, прошептал: — Тебе тоже тут одиноко, правда? Взгляд ребенка невольно свалился на чужие оковы. Железные и ржавые, наполненные изнутри шипами, чтобы точно сдержать природную силу чужого оружия. Тэхен осторожно провел пальцами по изрезанным лапам, видя, как давние шрамы набухали и гнили — никому и дела не было до страданий какой-то псины. Мальчик тоже чувствовал себя таким: и на него всем было наплевать. Хотя, может, все же не всем. Король обожал его и то, как он умеет терпеть боль, обожал причинять ему ее, запугивая остальных. На секунду юноша задумался, а после поднял грязные рукава своей сорочки и показал несчастному зверю собственные изрезанные запястья. — Меня тоже связывали, так что я тебя понимаю, — прошептал он. — Забавно, как много в людях злости. Во мне ее совсем нет… Конечно, понять человека не под силу животному, но отчего-то Киму все же казалось, что его слушают и принимают все эти грустные слова. Ведь им обоим больно и одиноко, значит, не так уж и важно, какие между ними границы, верно? Сейчас мальчишка не чувствовал пределов в их общении и, слегка улыбаясь, прижался щекой к страшному ожогу на чужом туловище. Хотелось хотя бы слезами своими заполнить эту пустоту среди мягкой шерсти. Точно лес выжженный, они оба сидели, упиваясь собственным отчаянием. Казалось, это никогда не закончится, и когда подросток уже почти уснул, роняя хрустальное сожаление на пол грязный, волк вдруг заскулил, поднялся и собрал всю свою силу в сердце, начиная ползти куда-то. Цепь натягивалась все сильнее, и юноша в какой-то момент упал на колени, начиная испуганно тянуть зверя обратно, но тот не слушал, доходя до двери и тут же шипя, чувствуя, как оковы вновь режут его кожу и разрывают старые волдыри. Но боль — ничто по сравнению с печалью в душе того, кого так отчаянно хотелось защитить. Поэтому монстр не стал останавливаться, толкаясь лбом в железные ворота и ничуть себя не жалея. Когда ребенок пытался подойти к нему и сделать хоть что-то, он тут же скалился и не позволял себя останавливать: у него была одна цель. Оставляя кровавый след прямо в центре измятой поверхности, зверь слегка покачался, но, не сдаваясь, продолжил издеваться над самим собой до тех пор, пока замок не сломался окончательно, падая сокрушенным на пол с противным звоном. После этого чудище рухнуло, несчастные лапки так сильно болели, что вой невольно зарождался в голосе. Тэхен боялся двинуться, боялся пошевелиться и только безвольно прижимал к себе тонкие ручки, вслушиваясь в тишину коридора. — Ты помогаешь мне сбежать?.. Зверь отвернулся, словно не желая признаваться, но после молча поднялся и начал пихать разбитой мордочкой своего юного друга в сторону этой тьмы, не в силах уйти отсюда самостоятельно. Волку хотелось, чтобы он поскорее убежал, пусть даже и по стеклу, пусть и поранившись, но только чтобы не здесь и не в одиночестве. Возможно, природу желаний монстра разгадать и было до безумия сложно, но, впервые чувствуя такое тепло внутри себя, Ким не смог сдержаться и тут же попытался вырвать цепи в одиноком желании отправиться куда-то с тем, кто может дарить ему чувство защищённости. Потому что он хранил одну страшную тайну, и поделиться ей он мог только с безмолвным. Но медлить он больше не мог. Ему пришлось оставить свою глупую затею и тотчас же сорваться с места, уносясь как можно дальше отсюда и даже не пытаясь прятаться. В темноте его шаги казались в сотни раз громче, и на одну секунду он действительно потерялся, все еще оглядываясь назад и видя, как чудище тащит собственные кости через кровавые цветы своих жертв, мечтая умереть намного больше тех, кому прокусил глотку. — Мне так жаль, — прошептал младший, пробегая мимо тех самых безучастных рабочих и проскальзывая в какую-то странную дверцу. Здесь не было ни света, ни звуков, только биение его собственного сердца, и это пугало не меньше. Попытавшись руками нащупать что-то, он все же смог ухватиться за нечто, напоминающее выключатель. Свет иглами острыми впился прямо в глазки, и мальчишка невольно сощурился, тут же пятясь обратно и тяжело выдыхая. Перед ним на страшной скрипучей кушетке дремал один из похитителей, немытый и какой-то слишком уж неприятный, спал без задних ног и даже немного похрапывал, обнимая подушку. Здесь все было под стать такому человеку: захламленные бессмысленными статуэтками полки, глупые книжки, лежащие на полу, пыльный стол с пустыми бутылками. Поджав губы и надеясь не разбудить это чудище, Тэхен осторожно двинулся обратно, выключая свет и вдруг чувствуя, как кровать скрипнула. Секунда — и горло сжали так сильно, что и кричать было бы глупо. Отвыкшие от тьмы глазки не могли сфокусироваться на силуэте перед собой, но этот жестокий взгляд напротив не позволял расслабиться. Голос убегал подальше в сознание, теряя свою звуковую оболочку и забирая за собой способность умолять. Хосок же, крайне разъяренный подобной ситуацией, не стал жалеть несчастного, приподнимая хрупкое тельце над полом и практически швыряя его туда же после, когда услышал хриплую молитву. Воспользовавшись минутным замешательством, мальчишка сорвался с места и попытался убежать куда-нибудь еще, попытался спрятаться хоть где-то и в итоге все же смог выбраться наружу, оказываясь на пустой станции. По ту сторону от него находилась еще одна платформа, полностью заполненная людьми, и каждый видел его, каждый видел перепачканную кровью одежду и его посиневшее после удушья личико, но все тут же отвернулись, видя приближающийся поезд. — П… П-помогите… — беззвучно прошептал он одними губами. Конечно, вот ведь глупый! Он хотел проклясть сам себя. Он не умел кричать, так на что же надеялся? На то, что его поймут? Каждый раз, добровольно падая под ноги короля свалки, он провозглашал себя жертвой, каждый раз, когда его втаптывали в грязь, он убеждал себя, что так ему и надо, что это заслуженное наказание для того, кто хранил в себе это червивое яблоко мудрости, так как же ему теперь заорать? Он почувствовал, как чужие руки сжимают его волосы и тащат обратно, как чужое ворчание заполняет ушки. И что ему теперь делать? В такие моменты он обычно улыбался, но эта улыбка рождалась от одиночества, а теперь за него заступился даже не человек, а зверь, и он все равно не смог убежать. Швыряя ребенка на пол, мужчина присел на корточки и попытался заглянуть в эти наглые глазки, однако не смог смотреть слишком долго и вскоре отвернулся, выдыхая свое раздражение. Безусловно, Хосок — ужасный человек, отвратительный, самый настоящий мусор, но пока у него была душа, он все же мог о чем-то сожалеть и жалеть кого-то другого, так что нельзя было сказать, что этот побег не стал для него той самой звонкой пощечиной, иногда возвращающей людям рассудок. — Если ты тот самый Ким Тэхен, то ты уже знаешь свою судьбу, так зачем попытался ее разрушить? Разве это не честь? — Стать подопытным кроликом — честь? Когда об этом сказали в таком ключе, у старшего, конечно, не могло остаться в кармане аргументов, так что, снова вздохнув, он покачал головой и потащил ребенка к той самой жуткой белой комнате, громко ахая, когда под его ноги покатился выбитый окровавленный замок. Вспоминая, что монстр никогда не стал бы щадить кого-то вроде Чона, он тут же развернулся и завел подростка в собственную каморку, привязывая его к кровати и усаживаясь в другой стороне. Сейчас бы вечно беспристрастный Намджун пригодился как никогда, однако в конце месяца в нем всегда словно просыпался другой человек, и он даже начинал разговаривать, чего в первые две недели от первого числа никогда не делал. И когда младший раскрывал рот, то становился в сотни раз обаятельнее и красивее в глазах остальных, а сам Чон все еще был отшельником, грязным и небритым, плохо пахнущим и в вечно помятой одежде. — Да ладно тебе, — сказал он опечаленному юноше. — Здесь не так уж и плохо. Что тебя так гложет, если ты жив? — Если вам нужен был я, то почему вы выкрали и убили остальных? — Потому что найти тебя было трудно, твой отец постарался, — пожал плечами похититель. — Да и вообще-то этой псине тоже нужно есть. Забавно, да? Ты же помнишь, откуда он взялся? — Я не помню… Старший вдруг дернул бровью, не веря ни единому слову, но после, когда заметил целый океан непонимания в затравленном взгляде, выдохнул это отчаяние, тревожно улыбаясь и зачем-то снова чувствуя, как боль свинцовая наполняет голову. Мужчина всегда хотел быть исключительным, но никогда не мечтал быть единственным. И сейчас, как оказалось, он был именно таким, ведь тяжелый груз прошлого, казалось, остался только на его собственных плечах, груз, уничтоживший его до основания, но не позволивший найти себе место в этом мире. Забавно получалось: он помнил, как мир подошел к этой точке, когда все стали надеяться не на изменение самих себя, а на нахождение чего-то, что поможет им найти счастье, но был все таким же отчужденным от общества. А этот ребенок не помнил ничего, но явно знал свое будущее, из-за чего позволял себе страдать уже сейчас. Простой пример, решение которого — настоящее, где они оба, несмотря на разницу в возрасте, были инструментом в чужих руках. — Может, оно и к лучшему, — через какое-то время добавил Хосок. — Тебе ведь так будет проще стать оружием. — Я не понимаю… Иногда, когда к тебе приходит осознание себя как плохого человека, ты и сам не замечаешь, как в сердце рождается эта обреченность. Всякое доброе дело обязательно воспринимается как попытка понравиться остальным, если ты монстр, так какого черта Чон должен был быть сейчас хорошим и разложить все по полочкам, если и сам особо ничего не понимал? Во всяком случае, хорошо, что в нем было чуть больше алкоголя, чем жестокости, и он попросту провалился в сон, избегая разговоров и мыслей обо всем, что причиняло ему боль. И Тэхен завидовало ему. Так завидовал, что радовался чужой возможности так просто засыпать и не видеть страшное будущее, где его загрызают бродячие псы где-то там, в том, что они так отчаянно называют «Рай». Легкая улыбка расцвела на детских губах, и мальчишка почувствовал себя уже умершим, словно его наконец закопали под землю. Было стыдно, было грустно и было невыносимо одиноко. Тайна внутри его сердца лезвием впивалась в стенки, заставляя тело беззвучно плакать слезами кровавыми. Ах, если бы у него действительно алые ручьи потекли из-за глазниц пустых, как же прекрасно было бы, правда? Ведь тогда его наконец оставили бы в покое и перестали трогать и искать, после погружая в ад. Всем хотелось забрать от него кусочек. Уже расхватали — ничего не осталось, и как долго ему нужно было еще раздавать себя на каждого, кто хотел его получить? Когда король захотел взять его для постоянного битья, он не сопротивлялся, когда отец сослал его в трущобы, он покорно принял свою судьбу, и теперь он снова должен был пожертвовать собой. Но внутри впервые за все это время поселилось сомнение. Вот только он на самом деле не знал, откуда оно в нем взялось: его ли это собственная боль или снова навязанные кем-то чувства? Кто он вообще такой, чтобы хранить в тщедушном тельце все эти секреты?

***

Сегодня Чимин был на удивление тихим, точно кто-то выпил весь его океан злости, оставляя после себя очередную куколку. Джин видел это так четко, как только мог, но в сердце у него вовсе не было радости, хотя, к слову, и сожаления за те жестокие слова он не испытывал. Напротив, ему безумно нравилось, что теперь весь тот запал внутри младшего испарился, а голос его окончательно исчез. Этим утром, видя разбитый диск солнца внутри озера, Пак даже не попытался собрать его своим острым взглядом, только смотрел себе под ноги, решив, что молчанием он как-то сможет уничтожить собственные ошибки. Хотя здесь уже скорее его самого уничтожили. Старший тоже отругал его за безрассудные действия, не присущие, как он любил говорить, «подобным вам». Только о значении этой фразы напарникам оставалось только гадать. Раз уж Ким получил возможность быть первым, он больше не видел в себе преград к мечтаниям, хоть и не умел мечтать на самом деле. Нечто теплое, медовое рождалось в его сердце, когда он кое-как, может, слишком уж механично представлял, как парит в небесах, точно птица, как он разрезает крыльями ничтожные облака и заставляет их склонить голову перед собой. Там, в своей голове, он одновременно был всем и ничем, и как же хотелось хоть на секунду оказаться в такой реальности. Ранее из мира фантазий его вырывали оскорбления коллеги, а теперь эта тишина между ними позволяла разгуляться на славу, и полицейский с особым удовольствием расхаживал по кварталу, собирая информацию своими собственными методами. Он вглядывался в лики улиц и взывал к пестрым вывескам, заглядывал в некоторые окна и даже здоровался с детишками, миловидно улыбаясь каждому. И только второй следователь, казалось, знал, что внутри неожиданного любимца всех проходящих мимо было все то же пустое поле. Другие точно не замечали этого. Девушки принимали сорванные цветы и охотно отвечали на вопросы, а представители мужского пола чуть ли не объявляли какого-то незнакомца своим другом с первого же момента. Вероятно, внутри старший детектив ликовал: он победил жестокость. Победил собственного напарника в его одиноком желании раскрывать все через чужую кровь и боль. — Этот район такой удивительный, — мечтательно вздохнул Сокджин. — Разве ты не замечаешь этого? Мне так нравится это обилие красок, все такое знакомое, словно я вырос здесь. — Ну да, — тихонько огрызнулся Чимин. — Откуда же еще приходить крысам. О, подобные слова казались детским лепетом по сравнению с теми тоннами грязи, выливавшимися на Кима каждый божий день, так что он сделал вид, что не услышал, все еще двигаясь вдоль тротуара и разглядывая бегущие вместо машин весенние ручьи. Сегодня было так на удивление тепло, что полицейские сняли свои плащи, оголяя форму и позволяя другим убедиться в той самой безукоризненной работе государства по поддержанию порядка в кольце, где не существовало законов. Яркое солнышко игралось с их волосами, мнимое счастье разносилось всюду, и такая дикая легкость внутри расцветала розами, что и не передать в тысяче писем. Вот только пока созидающий смотрел на прекрасные цветы, Пак принимал на себя только шипы, кутаясь в них, как в одеяло. Так они и шагали вдоль территории цирка, куда их все-таки смогли вывести следы из борделя. Забавно, как все в этом месте как бы кричало об искусстве, о самовыражении, но в то же время это самое «самовыражение» было построено на торговле и скуке, так что же здесь оставалось от высокого? Конечно, о таких сложных вещах мужчина размышлять не желал, но так безумно хотелось найти частичку самого себя. Остановившись около берега очередной грязной речки, он вдруг выхватил палку и подошел к песку, начиная рисовать что-то, но в итоге получая странные, бессмысленные фигуры. У младшего, казалось, от раздражения даже язык отвалился, но говорить он ничего не стал, все еще болезненно вспоминая собственный провал вчера. И как он вообще мог подумать, что выпытывать информацию, прятаться и врать — лучший способ сделать все правильно? Пока Сокджин баловался со своей новой игрушкой, полицейский сел на лавочку подле и стал безмолвно любоваться отраженными в черной глади вод красками прилегающих к склону домов. Купол цирка цветастым бутоном раскрывался за плечами, руки невольно сжимали камни, и вдруг наступила оглушающая тишина. Может, Пак и не был идеальным стратегом, но совершенно точно обладал воистину животными инстинктами. Точно чувствуя опасность, он начал осторожно оглядываться по сторонам, все еще накидывая на себя теплое покрывало солнечных лучей. Из-за них было трудно сосредоточиться, но, не обращая внимание на неприятное жжение, юноша смотрел точно и ясно, не упуская из виду даже пробегающую мимо собаку. На секунду, все же успокоившись, он решил швырнуть плоский булыжник вдоль заполненной смолью реки, как тут же развернулся и откинул свое маленькое оружие прямо в лоб приближающемуся к ним человеку. — Ожидал такой реакции, — ответил громила, даже не стараясь смахнуть кровь и злобно скалясь в улыбке. — И что здесь делают такие отбросы? Вы уже который день шляетесь по району, вынюхиваете что-то. Думали, вас тут не заметят? — Думали, что кое-кто не будет лезть в дела Нижнего кольца? — выплюнул младший, делая шаг вперед и скрещивая на груди руки. — Документы показывайте. — Такой мелкий, а еще пищит что-то, — засмеялся он. Сокджин не был глупым, никогда не лез в бой и всегда только наблюдал, поэтому и сейчас он решил не обращать внимания, продолжая рисовать на песке и с горечью понимая: у него отчаянно не выходит изобразить хоть что-то, кроме ровных линий или кругов. Может, внутри него ничего нет, потому что все заменили механизмы? Хотя это глупо, ведь тогда, получая раны, он бы не видел ни своей крови, ни спрятанного во впадине мяса. Однако и воображать нечто подобное было достаточно весело, так что он вновь погрузился в свои мысли, теряясь в происходящем. Его напарник такой отчужденностью похвастаться не мог. Он стоял напротив трех обезьян, в два раза его выше и три раза полнее. Они, верно, могли бы одной рукой раздавить тщедушное тельце, но вместо этого мерились ненавистью в собственном взгляде. — Так что вы тут вынюхиваете? Скажи своему главному, что происшествие в церкви мы уже уладили. — И каким это образом? Уверен, вы и сами знаете, здесь имеет право разбираться только полиция Среднего кольца, это было не просто преступление, а массовое убийство, — он сделал еще один шаг вперед. — Думаете, можете это решить просто так? Вас тоже отправить под народный суд? — Не больно ли ты смелый, а? У тебя что, души нет, что ты не чувствуешь опасности? В этот же момент он усмехнулся и достал пистолет, наставляя его прямо в сердце Киму, замершему при виде оружия и вновь познавшему эту дикую дрожь в своих руках. Окончательно превратившись в монстра, Чимин даже побледнел, глядя на своего противника диким волком и выбивая из чужих рук пистолет. Однако это была очередная его тактическая ошибка, и он с ужасом почувствовал, как с десяток готовящихся наполнить его тело свинцом мужчин уже устремили к нему свой взор. Другой следователь тоже увидел это: их окружали, медленно, но все же очень точно, зная тактику несчастных. Сдаваться было совершенно точно не в их планах, да и страха в их сердцах давно уже не было, не гнездилось там и безрассудства, так что старший тут же поднял руки вверх, глупо улыбаясь и надевая маску дурачка. Правда, на деле только последний действительно мог подумать, что тот, кто был назначен работать здесь, мог поступать так опрометчиво и трусливо. Поэтому главарь и не поверил, пихая отвлекшегося на секунду юношу на песок и придавливая тяжелым грязным ботинком его голову, то ли желая раздавить ее до состояния арбуза лопнувшего, то ли пытаясь просто-напросто унизить детектива. Мельком глянув на коллегу, Чимин, увидев молчаливый приказ не двигаться, сжал кулаки, дабы не позволить клетке своей ярости вновь открыться. Он надеялся, что хотя бы сейчас, получив по одному месту ото всех за вчерашние действия, сможет хоть как-то скрыть алую пелену перед глазами, хотя в момент, когда из его ушей полилась кровь, он уже не смог сдержать себя. Ему хотелось вывернуть эту ногу и сломать ее, но вместо этого он прикусил собственную щеку изнутри, мысленно считая до тридцати и потихоньку все же успокаиваясь. Он ощущал себя запертым в расписанную акрилом вазу ребенком, смотрел на огромный, сжавшийся до размера его собственной ненависти мир и беззвучно просил о помощи где-то в глубине себя. Никто не слышал. Из такой позиции следователи никак не могли выбраться: они не супергерои и не сверхлюди, чтобы обмануть целую толпу; так что сейчас оставалось только подчиниться. И на самом деле Сокджин и хотел поступить именно так, когда его собственную голову опустили в реку. Ему не было ни больно, ни страшно, но пустота в груди заныла, завыла, зацарапалась, точно не желая терять даже то подобие рисунка. И облака заполнили пространство неба, точно тесто испорченное разливалось по поверхности сковороды. Даже казалось, что разъяренные облака брызгались этим маслом кипящим, пытаясь окончательно втоптать следователей в грязь. — Это моя добыча, — прозвучал достаточно низкий и грубый, но все еще немного детский голос. Громилы тут обернулись, видя этого глупого самопровозглашенного короля. Главный из бандитов засмеялся, раскрывая руки для объятия и улыбаясь старому знакомому, даже приобнимая его, точно своего ребенка, однако сам мальчишка не собирался отступать, во взгляде его читалось нечто бесчеловечное, нечто до боли похожее на то, что было заковано в глазницах самих детективов. Последние, видя замешкавшихся преступников, вновь переглянулись. И Ким всем своим видом пытался приказать младшему даже не думать о плане побега, но тот, дождавшись нужного момента, кое-как вывернулся из-под чужого ботинка и сумел захватить мусорного монарха до того, как остальные всадили бы ему пулю в лоб. Раздраженно выдохнув, старший решил, что теперь в его плане точно не будет смысла, так что тоже кое-как поднялся, откидывая песок в лица тех, кто был рядом, и срываясь с места. В него пытались стрелять, но никто так и не попал, оставалось только молчаливо смотреть за этим побегом в неизвестность и надеяться, что он придет по их души с остальными полицейскими Среднего кольца не так скоро, как этого, вероятно, стоило ожидать. — Юнги, вот и что ты наделал? — спросил главарь, опечаленно вздыхая. — Я собирался сломать им челюсти и заснять, как они мучаются от боли, а ты нарушил все мои планы. — Потому что я сам хочу их убить, — смело заявил он, чувствуя, как лезвие ножа в руках полицейского впивается в его горло все сильнее. — Ты же знаешь, что для меня это принципиально. — Нашел бы себе еще кого, мало ли, сколько здесь этих крыс шляется. Или что, ты так скучаешь по своей игрушке? Говорят, Тэхен не сдох, можешь поискать по городу, — усмехнулся мужчина. — Даже сейчас не отступишься? Он же и убить тебя… Слова потерялись. Он вывернул их наизнанку, чтобы превратиться в одно огромное воплощение крика. Чимин никогда ни о чем не сожалел, и именно такие люди всегда самые страшные. Отчего-то все эти люди так сильно заигрались в плохих людей, что и вовсе забыли о его существовании. Юноша с удивительной легкостью полоснул по чужому горлу, но не так, чтобы от крови подросток умер, не чтобы его убить, а скорее ради испуга в чужих глазках. Конечно, его написанный за секунду план мог и не сработать, но пока что все было отлично, и он оттолкнул младшего в чужие руки, также уносясь зигзагами по намеченному пути. Скрывшись в одном из открытых подъездов, он тяжело выдохнул, тут же получая презрительный взгляд в свою сторону. Сокджин стоял перед ним, сжимая в руках какую-то палку и безжизненно говоря: — Снова ты действуешь так, как тебе хочется, — он подпер дверь так, чтобы с другой стороны ее уже нельзя было открыть, и тяжело вздохнул. — Вот бы ты уже умер, хоть бы заменили кем. — Так хочешь моей смерти? Серьезно? — улыбнулся Пак, выгибая одну бровь и тут же швыряя пистолет в чужие руки. — Ну так давай! Устрой хоть распятие, я что, должен бояться этого? Это должно было меня задеть? Я бы больше расстроился, если бы у тебя на меня не встал. И руки снова бросились в пляс этой дрожи. Киму до тошноты было сложно даже держать оружие в своих руках, и напарник прекрасно об этом знал, продлевая свою злость и делая шаг назад. Как вчера он сам перешел некую грань, так и сейчас старший, казалось, слишком замечтался, теряясь в своем волшебном мире и забывая о том, что он не единственный человек здесь. Они оба начали переходить те грани, оба были ничтожествами, мучившимися от непонимания самих себя и этой пустоты в груди. И это детектив понял точно, видя, как в чужих лисьих глазках на волнах печали зияет кровавая рана отчаяния. И младший тоже это понимал, поэтому вдруг сам себя сдержал и отступил, решив, что больше ни слова не скажет этому человеку, последний же, в свою очередь, поклялся выбросить из себя все эти детские повадки. В сердцах согласившись вновь быть куклами, они вдруг отдалились друг от друга, опуская вниз головы и ширя тишину. И небо, как назло, вдруг вновь окрасилось в такой приятный лазурный, точно насмехаясь над несчастными. Потому что буря была только между ними, а прекратить ее были не в силах даже молитвы. — Тот мальчишка что-то знает о Ким Тэхене, — мертвым голосом проговорил Пак. — Понятно, — таким же тоном ответил и Ким, добавляя: — Проследи за ним сам. Мне нужно вечером быть на собрании. — Прослежу. И вновь безмолвное прощание. А Юнги, еще не зная, что его долгожданная добыча начала охоту за ним же, тешился собственной болью в чужих объятиях. На губах играла солнечными зайчиками улыбка, и он думал только о том, как сам вскроет глотку этому низкорослому следователю, думал о том, как они столкнутся в бое, и ему так это нравилось, что он уже готов был прямо сейчас броситься следом, если бы давний знакомый не запретил ему двигаться. Кровь подростка никоим образом не пугала, но пугало чужое непостоянство, и внутри все исходилось от сладкой истомы: нет ничего лучше достойного противника. Хотя, говоря уж совсем честно, у юного короля не было никаких шансов устоять в честной игре, ведь доселе он сражался только со слабыми, с кем-то вроде Тэхена, появившегося в этом районе как-то слишком случайно, точно его кто-то бросил на карту Сеула и заставил лететь из самого рая, истязая милые крылья и отрывая их вместе со всякими надеждами. Ах, он и правда скучал по нему, никогда он еще не чувствовал себя таким сильным, когда бил другого. Хотелось найти еще такого. Горло еще слегка болело после поцелуя с лезвием, но это было ничто в сравнении с разгорающимся желанием сделать свою корону из костей ненавистных ему служителей закона.

***

Когда обнимаешь человека, которого любишь до хрипов кровавых, но который никогда не сможет полюбить тебя в той же степени, кажется, будто бы руки твои опоясывают не это драгоценное тело, а скорее кактус. Шипы впиваются в глазки, там же рождается черная, грязная печаль. Чонгук чувствовал себя именно так, когда смотрел на людей вокруг. В нем было столько злости и столько грусти, что выразить их в скрипке уже было бы невозможно, поэтому он и пришел сюда, на площадь, без инструмента, не решаясь показывать ему то, какого же монстра он хотел из себя вылепить. Стыдно. Он желал найти здесь драку, чтобы самому себе хотя бы доказать, что способен на то же, на что способен и его друг. Вглядываясь в проходящих мимо, мальчишка отчаянно пытался ухватиться хоть за какой-то силуэт, но в итоге каждый раз находил себе сотни оправданий. И тогда над его трусостью возвысилась дикая ненависть к себе, он буквально захлебывался в ней без возможности дышать, вдыхал дым чужих сигарет и наполнялся смольной яростью, чтобы в итоге закрыть глаза. Если он ударит не глядя, он не сможет слишком долго сожалеть, так что, прикрыв вежды, он сжал кулак и ударил в воздух, разочарованно выдыхая и понимая, каким же идиотом, вероятно, показался сейчас остальным. Его идеально сидящий черный костюмчик, его одиноко вытянутая как струнка спина и длинные тонкие пальцы — все это он так сильно хотел вырвать из себя, ведь они выдавали в нем того, кто всю жизнь стремился к идеалу, теперь же он хотел разрушить себя, так кто мог его остановить? Какой же он все-таки жалкий. Он и сам себе напоминал об этом всякий раз, когда хотел уйти. Остальные уже начинали недобро коситься на нарушителя спокойствия, но, решив, что он, верно, где-то напился, старались не лезть и не поучать. Выдохнув, Чон виновато опустил голову и поплелся вдоль проспекта, надеясь найти конфликт хоть где-нибудь среди трущоб. Пестрые дома затуманивали взгляд, и юноша диким зверем тянул свои оковы привязанности к тому, кто заставлял его желать погубить себя, царапая несчастный асфальт. Увидев идущих на него ровесников, он вдруг глупо улыбнулся и тут же встал перед ними, взращивая на руках своих бутоны кулаков. Молодые люди прошли мимо. И даже если он заорал им вслед, у него ничего не вышло, как и не вышло с компанией двух распивающих дешевое пиво взрослых. В какой-то момент он начал разваливаться на части, ненавидя бессовестное солнце за то, что оно светило для него слишком ярко. В этот же момент он решил прийти к своей консерватории, выжидая учителя по скрипке и не давая ему прохода. Мужчина закатывал глаза и пытался убедить студента в том, что нет смысла искать себе пристанище в царстве насилия, но тот уже не слушал, размахивая своими тонкими ручонками туда-сюда. Его остановила одна пощечина, заставившая исцарапанную щеку покрыться бусинками крови. — Прекрати уже, — выдавил из себя старший, пихая ученика в грудь и делая шаг вперед. — Знаешь, что намного лучше этого? — Сотни вещей лучше этого, но в них нет меня самого, как вы не понимаете? — по его щекам побежали горькие трусливые слезы. — Никто не поймет тебя, пока сам в себе не разберешься. Он хотел еще что-то добавить, но не стал распыляться на немые слова, зная, что слишком сильно подверженный чужому влиянию мальчишка не станет его слушать в любом случае. Потрепав его по волосам, преподаватель начал шагать дальше, так и не получив ни одного настоящего удара. И Чонгук впервые так почувствовал себя настолько тяжелым. Вся его неопределенность в самом себе тяжелым грузом тянула его на самое дно, а он и не сопротивлялся. Ведь он был рожден, чтобы плакать и обнимать кактусы.