Tear

И снова. И опять. Чонгука прижимали к себе уже, казалось, сотни человек, и каждый хотел его пожалеть, не видя, какой груз несет в себе этот мальчишка, и вечно успокаивая его своими бессмысленными пожеланиями всего лучшего, точно на того, кто окончательно потерял себя, можно было бы как-то повлиять. И сейчас он тоже обнимался, только с тем, в кого верил и на кого молился, в честь кого даже мог сложить руки в молитве, преклонить голову к ногам и без задней мысли расцеловать ботинки, пусть и самые грязные. В своем сакральном желании стать как минимум куклой, как максимум — солнцем, он и не заметил бегущих по своим щекам слез. Юнги обнимал его нежно, стараясь утешить, гладил по выпирающему позвоночнику, шептал что-то на ушко, и младший даже слегка забылся, улыбнулся и попытался принять даже столь горькую правду. Возможно, если бы он умел видеть не только жестокость, но и те проблески доброты к близким, какие прятались между переливами радужки Мина, все было бы не так плачевно, но, как и заплаканное небо за окном, юный музыкант продолжал склонять голову перед тем, кого уже однажды признал и на кого никогда не смог бы стать похожим. — Сыграешь для меня? — улыбнулся король. — У тебя так красиво получается! Мне очень нравится. Старенькое сидение автомобиля скрипело под их весом, а после и вовсе завыло, чувствуя движение подростка и непреклонно держа пружинки все в том же положении. Их острые кончики иногда впивались в кожу, но мальчишкам не было до них дела, их сердца наполнялись какой-то особой теплотой, когда они могли вот так вот просто дарить друг другу улыбки. Мир вокруг них цвел и пах, и все цветы милого паяца вдруг сомкнули свои бутоны, сжались, точно и вовсе не желая отвлекать детей от их маленькой игры. Чон вытер эти позорные капли, выползая из салона автомобиля и позволяя другу присесть на тот краешек, где сидел рядом, чтобы послушать скромную мелодию в удобном для себя положении. Предвкушая наполненные печалью ноты, облака заранее заполонили небо, прикрывая солнышко от возможности отразиться в этой музыке. Вознеся смычок над струнами, юноша тяжело вздохнул, как бы извиняясь перед инструментом за такое вот вечернее послание, однако уже в следующее мгновение нанося свой первый безжалостный удар. Впервые в нем была эта львиная сила, и он, несмотря на свою любовь к тихому началу, неожиданно сразу же вошел в раж и стал играть так громко, как только мог, погружая безлюдные улочки под собой в омут собственного сознания, Чонгук мысленно схватился за горло старшего и начал тянуть его на самое дно. Вся агрессия, что годами копилась в столь худеньком теле, волнами морскими достигала слушающего, и тому даже на секунду стало немного неловко. Он не знал, как вести себя сейчас, когда все, что ему хотел сказать его единственный друг, тот, кого он считал своим родным братом, могло уместиться в один крик: «Я тебя ненавижу». Было больно, и Юнги, будучи достаточно сообразительным и разборчивым в людях, не стал перебивать Чона, просто позволяя тому упиваться властью, но в сердцах все же беспокоясь за душевное состояние мальчишки. В последнее время они мало разговаривали, еще реже — были вместе, только если по вечерам, да и то не желали друг другу спокойной ночи, а просто погружались в сон. Примирение настигло друзей только пару часов назад, когда младший сам заявился на пороге весь в слезах, умоляя простить его за ту вспышку, но теперь, когда все должно было быть хорошо, а молчание между ними купило билет только в одну сторону, Мин слушал вылитое на нотный стан отчаяние. И правда, Чогука называли гением не просто так, ведь гений — тот, кого невозможно повторить. Король был уверен, что никто другой не смог бы так громко высказываться, не говоря ни слова. Музыкант впервые за долгое время вновь поверил в собственные руки, и насиловал струны из раза в раз, уже не желая ни плакать, ни смеяться. Он верил, что поступает правильно, свято верил в то, что его мысли достигнут чужого сердца, но на деле уже в конце, когда пальцы устали, он осознал, что наиграл какой-то бессмысленный бред, ничем не связанные горькие мелодии, несущие в себе то ли страх одиночества, то ли надежду остаться наедине с собой навеки. — Ты молодец, — похлопал Мин, натянуто улыбаясь. — Очень хорошо сыграл! — Правда? — он усмехнулся. — Хен правда так думает? — Конечно, я всегда буду тобой гордиться. — Даже если я самый слабый человек на планете? Юноша не знал, что ответить на это, ведь и сам был просто ребенком, взращенным скорбью и туманными улицами. Его не привлекала в других людях сила физическая, и Чона он любил за то, что тот мог так спокойно дарить людям радость и счастье, печаль и тревогу — все, что только несла в себе его музыка. Все же одарить кого-то чувствами намного сложнее, чем раздавать направо и налево кулаки, воображая себя сильным. Безусловно, Мин таким и был, он сам выбил себе корону, сам убил всех, кто мешал ему в этом, но ведь между силой и слабостью только одно движение мысли, верно? Слишком малое расстояние, чтобы судить. Когда старший попытался объяснить все это юному другу, тот только скривился, нахмурился и отвернулся, откладывая инструмент в чехол и вновь укладываясь на старенькую кушетку. Дотянувшись длинными пальцами до радио, он тихонько включил его, вслушиваясь в сладкий голос дикторши и глядя на то, как дождь стекает с их навеса разноцветными капельками, падая на зеленые домики из листьев. Небо чернело, приближалась ночь, и, как назло, дикие вороны начали летать над этим гнездышком. Подросток с опаской смотрел на дикий взгляд эти мерзких птиц, смотрел и любовался, мечтая отразиться в них таким же хищником. Пару раз Юнги еще порывался начать разговор, сводя на нет их бессмысленные обиды друг на друга, однако вскоре провалился в свой звериный сон, окончательно теряя контроль над телом. Забавно, Чонгук ведь даже не знал, как прошло детство его друга, помнил только, что крайне несчастно, но все же, может, было в нем что-то такое, что наделило его силой случайно? Отчего-то младший мечтал именно о таком исходе. Еще раз мельком взглянув на сопящего, он начал ворочаться из стороны в сторону, крутиться в тщетной попытке отогнать из головы все мысли прочь. Некоторая боль как пластик, спрятанный под землей: не видно, но все еще живет там, ни на секунду не меняя форму. Вот и все раны внутри закомплексованного мальчишки не изменились, но всплыли наружу. — Хен, ты все еще смотришь на меня как на ребенка, — прошептал он, зная, что его не слышат. — Почему ты так поступаешь? Я и сам не знаю, чего хочу… И ты тоже не знаешь. Но все равно смотришь так на меня… Ты так сильно во мне сомневаешься, правда? Разве так поступают сильные? Они никогда не боятся чего-то, а ты боишься… Может, ты просто не король? — Называй меня, как хочешь. Меньшего младший и не ждал. Отвернувшись спиной к названому брату, Мин обнял себя и вновь попытался уснуть, забывая о своей тревоге и пытаясь унять ее собственной болью — бешеный наркотик из чувств. Чон еще пару секунд смотрел на это безвольное создание перед собой, все еще беспричинно поклоняясь ему, и, когда те самые часы на площади пробили десять вечера, вдруг поднялся, выпрямил ноги и надел чужую толстовку, убегая вдоль по хребту лестницы и выходя в объятия морозной ночи. Небо все еще рыдало, и все печали тянулись вслед за мальчишкой, ровно шагающего в неизвестном направлении. Еще утром ему рассказали маленький секрет, и он нес в себе эту рану, кутаясь в теплую ткань и все еще слегка подрагивая от пробирающего до костей ветра. Город, казалось, только просыпался, загорались в домах тусклые огоньки, и всякое безрассудство рождалось среди некогда спокойного мира. В честь весенней луны каждый день раной глубокой зияла ярмарка, протянувшаяся вдоль всей границы со Средним кольцом, ее пляски были слышны и здесь, но в этот раз юноша решил не трусить и идти до конца уверенной походкой. Неоновые вывески ослепляли, но на губах так или иначе уже цвела улыбка. Он медленно, но верно превращался в монстра с каждым своим шагом и не боялся такой метаморфозы — он ее ждал. Волоча за собой одиночество, он, казалось, впервые начал вписываться в толпу таких же ординарных и обычных, и как же спокойно стало в этот момент на душе, как вольготно. Та самая тайна все еще хранилась в его голове, и Чонгук, иногда слишком долго засматривался на окружающие его разноцветные фонтаны и горящие баки, неясно как контрастирующие на фоне друг друга среди мусора и диких плясок облаченное в черное адептов какой-то секты. Разделенное на четыре района Нижнее кольцо краснело и пыхтело под напором ночи. Переходя на территорию Аполлона, до боли знакомую из-за проживающей здесь приемной семьи, Чон начал слегка пританцовывать, входя в этот ритм сумасшедших домиков с вечно играющей в них музыкой. Двигаясь точно по дорожке к огромному куполу цирка, он уже успел встретить нескольких подростков, таких же потерянных, как и он сам. Улыбаясь им чуть ярче солнца, музыкант с каким-то особым удовольствием вошел внутрь, раздвигая тонкими ручками двери и будто бы не замечая этой привезенной из Среднего кольца толпы. Его цель была намного глубже, дальше, и он продвигался к ней с каким-то диким звериным взглядом, переняв эту привычку у своего друга. Расталкивая зевак, он кое-как проскользнул в служебный туалет, входя в одну из кабинок и замечая за ней тот самый спрятанный проход, о котором ему рассказал учитель, он тут же замер, вдруг чувствуя всю ту дрожь в своем тельце. Зачем он шел туда? Что он хотел себе доказать? Сжимая кулаки, он начал спускаться по темной лестнице, тут же сталкиваясь с какими-то незнакомцами и сваливаясь вниз головой на грязные бетонные плиты, сразу же представляя себя как немое воплощение позора. Стыд прожигал щеки, слова отравляли горло, и, замечая перепачканную в дегте толстовку, Чон тяжело вздохнул, обнял себя руками и начал криво улыбаться всем вокруг, получая взамен неприветливые взгляды и желание здесь и сейчас выиграть все поставленные на предстоящий бой деньги. Разгорающееся пламя азарта так и читалось во всяком пришедшем сюда. Цирк — другое, там всегда развлекались привезенные на своих сереньких автобусах граждане Среднего кольца, для коих попасть сюда — диковина, столь же драгоценная, как и возможность быть вместе. Чонгук всегда находил этих людей странными. Однажды он уже бывал на их территории, играл что-то на своей несчастной скрипке и чувствовал себя заброшенным сотни лет назад зданием. Одинаковые костюмы на фоне одинаковых домиков с одинаковыми вывесками и выученными правилами поведения. Он никогда не смог бы понять, что творится у всех этих приверженцев единой идеологии в голове, так что такое двуличие его нисколько не пугало, наоборот, раззадоривало. Найти в этой толпе сборщиков подати было не так и трудно: их выделяли специальные татуировки. Вероятно, если бы Юнги был здесь, он бы уже опознал каждого и подчинил их себе. Или подростку просто хотелось так думать — кто знает. В любом случае, он тут же спохватился и полетел к ним на всей скорости, хватаясь за край одежды и практически выкрикивая, но все еще скромно сдерживая себя и краснея в ушах: — Можно ли принять участие? Мне очень-очень нужно! Умоляю вас, дяденька! — Иди отсюда, мелочь, убьют же, — огрызнулся старший. — Иди, пока не выгнал. — Но мне уже есть девятнадцать, позвольте и мне подраться! Я друг Мин Юнги! Вы ведь его знаете? — Короля? — он вдруг удивленно вскинул бровями. — И что мне делать, когда тебя тут размажут по полу? Не пущу, не проси. Сколько бы ни пытался юный музыкант смотреть со своими щенячими глазками, как бы ни выворачивался перед незнакомцем, все было тщетно. А люди все шли бесконечным потоком, кидали деньги и называли имена, называли и говорили что-то о безусловности. В этот же момент и зазвучала музыку сверху, забились дикие танцы. Младший буквально чувствовал, как над ним разворачивается нечто яркое и прекрасное, желая прикоснуться к этой части мира и не в силах даже посмотреть другим в глаза. Мужчины, сжимавшие тяжелые баночки пива в руках, вдруг освирепели, тут же начиная брызгаться слюной и разбивая себя на самые громкие из оваций. Повернув голову в сторону идущего в одних только шортах бойца, Чонгук тут же нахмурился и толкнул его в плечо, залетая на сцену и вмиг срывая с себя толстовку. Конечно, просто откинуть ее в сторону у него бы не получилось, однако сложить аккуратно и чтобы не помялась — да. Стыдясь этого трусливого поступка, он вновь гордо приподнял подбородок и попытался затмить уверенным орлиным взглядом собственный страх. Даже если его сейчас выбросят отсюда и всей гурьбой изобьют, он хотел узнать, на что способен. Поэтому сейчас он уже не мог отступиться. Он пойдет до конца, чего бы ему этого ни стоило.

***

Когда собака начинает лаять на пустое место, невольно в сердце зарождается маленькая частичка веры в сверхъестественное, правда? Во всяком случае, так всегда говорил старший по званию, когда встречался с Чимином наедине, словно пытался предупредить о чем-то, однако что объяснять упрямому? Юноша никого не слушал. И сейчас, когда в его распоряжении была целая сотня поучительных слов и бутылка вина, в качестве наставника он снова выбрал второе, упиваясь без устали и в ус не дуя. Пока мужчина все что-то болтал, ругал его, кичился откуда-то взявшимся у него повышением, Пак просто-напросто смотрел на экран телевизора, насыщая организм ядом. Внутри черных стенок на жидкокристаллической поверхности снова и снова показывали горящее неподалеку здание, все тем же гнусавым голосом сообщая подробности. Ему и на чью-то трагедию было наплевать, если честно, но он продолжал любоваться красотой уничтожения, иногда кривясь от боли: непослушных мальчишек из отряда принято было, как оказалось, бить по затылку не столько в унизительной, сколько в родительской манере. Комната пестрила оттенками белого, и некоторые атрибуты мебели точно смеялись под детективом, не знавшим, для чего нужна роскошь. И ему объясняли, показывали образец дома жителя Среднего кольца так, словно он в свое время не насмотрелся на все эти сглаженные уголки. Улыбаясь и вдруг поднимаясь с места, он выхватил с головы командира старомодную шляпу, вальсируя в ней по пустому пространству и после падая на кровать подле старшего со словами: — Хватит уже эту чушь нести, — он закатил глаза. — Сегодня нотации, вчера нотации. Я не твой сын, в конце концов. — Чужие дети тоже важны для нормального взрослого, если ты не знал. — Откуда мне знать? — он оскалился. — Слушай, давай ты прекратишь это, а я пойду на задание? — И куда ты собрался один? Твой напарник на совещании, хочешь забрать себе все лавры? — Более чем уверен, что нам обоим на них наплевать. Больше говорить следователь был не намерен, тут же нарочно закрывая уши и практически выбегая в коридор их совместной с Кимом служебной квартиры. Быстро выхватив табельное оружие, он убежал на остановку, не прощаясь. Балкон в его комнате все еще был открыт, прозрачные занавески тянулись фатой невесты куда-то в ночное небо, и маленькое сияющее одиночество застревало в горле, не позволяя подумать трезво. Чимин ничего не чувствовал даже после того, как влил в себя целую бутылку спиртного, ничего не чувствовал, когда вывернул в транспорте свои ноги до хруста, не смог ничего ощутить и тогда, когда впился ногтями в свою ладонь. И как же такому монстру, как он, можно было читать нотации? Как можно учить того, кого не понимаешь? Откинувшись на спинку, детектив выдохнул все эти вопросы и начал всматриваться в пейзаж за окном до тех пор, пока чужая рука не легла на его колено, проводя чуть дальше и опошляя случайность до того состояния, при котором обратить на него внимания уже не получилось бы, как бы полицейский ни попытался. Обернувшись на незнакомца, он заметил бегающий по его телу взгляд, закатывая глаза и вдруг улыбаясь. Он хотел поступить жестоко, так жестоко, чтобы разбивать не только чужие лица, но и чужие надежды. Миловидно улыбнувшись, он слегка облизнулся и слегка прижался к руке соседа, чувствуя, как тот дрожит от ожидания чего-то столь яркого среди всех этих облаченных в серое странствующих. Чужие губы были горькими на вкус, и поэтому Пак впился в них со звериной хваткой, кусаясь и не позволяя дышать. Точно самый настоящий змей, он позволял себе отравлять чужое горло и царапать шею, чтобы после вновь безнаказанно выпрыгнуть около цирка и забежать под шатер, смешиваясь с толпой зевак. Как оказалось, делать это без Джина было достаточно трудно: он не умел вписываться в общие рамки. На фоне людей из Среднего кольца он напоминал варвара, а рядом с жителями Нижнего — падшего ангела. В любом из случаев ему было трудно запихнуть собственное тело в какую-либо категорию, так что, грубо пихнув какого-то подростка в женский туалет, он наставил на дрожащее создание пистолет, глядя из-под отросших черных прядей на подобную слабость. — Мне стоит повториться? — он приподнял бровь. — Выдай мне свой плащ, живо. Как закончу, оставлю в третьем вашем автобусе. Да быстрее уже. Но ребенок плакал, страшась оружия почти так же, как его бесполезный напарник. Снова пихая мальчишку и прижимая его к раковинам, он сам накинул на его плечи свою накидку, забирая чужую и озлобленно, по-звериному скалясь на ее владельца. Пак терпеть не мог похоть, ненавидел все, что связано с дружбой и любовью и готов был выблевать собственные легкие всякий раз, когда видел эту ничем не объяснимую трусость. Сейчас он даже ударил бы стоящего перед собой, но остановил свою руку на половине оборота, позволяя младшему сбежать и тут же поднимая глаза на свое отражение. Такой отвратительный, точно вывернутый наизнанку. Он попытался улыбнуться, но вышло это так криво, словно ему кто-то кровью подрисовал подтянутые вверх уголки губ. — И зачем я старался, действительно, — вздохнул он, скидывая на лицо самые длинные пряди и пытаясь спрятаться от окружающих. Его целью являлся тот самый Пьеро, оный, как сообщили коллеги в участке, являлся достаточно известной фигурой, появлявшейся здесь в такие вот дикие воскресные вечера, когда ярмарка Нижнего кольца открывает свое гнилое сердце каждому, кто захочет разрушить свою жизнь. Следуя толпе, следователь отчаянно пытался заметить хоть кого-то похожего по описанию, но в итоге вдруг замирая, видя со спины яркое пятно. Отчего про себя решив, что злодей точно должен был отличаться от всех остальных, он подошел к незнакомцу со спины и со своей звериной силой сжал чужое запястье, уже открывая рот для очередного плевка в чужое лицо, но тут же отскакивая, глупо и бестактно пялясь на увиденное им существо. Крепкая, мускулистая женщина надменно смотрела на низенького детектива и почесывала бороду, вдруг начиная насмехаться над чужой реакцией и манерно отдергивая накидку. Честно говоря, несчастному юноше на секунду действительно стало стыдно, хоть это мертвенно-бледное лицо, очевидно, уже ничего не могло исправить, даже еле-еле различимый румянец. Хотелось выругаться себе под нос: в конце месяца он всегда становится неописуемо глупым. Ненависть к собственной сущности муравьиным роем ворвалось в голову, заставляя ее расколоться внутри себя на несколько частей. И в этот же момент он вдруг замер, забывая обо всем, что тревожило еще не так давно и вслушиваясь в разговор между двумя работниками цирка. Мужчины недовольно ворчали, рассказывая о сломанной кабинке в мужском туалете, в их речи то и дело проскакивал местный диалект, из-за чего следователь понял только половину, но все же вдруг выбежал из очереди и спокойно направился в ту самую злосчастную банную комнатку, мужественно выстаивая очередь и запирая за собой дверь, несмотря на всеобщие крики. Все было в порядке, и это он заметил еще когда проходил мимо, поэтому понять, о каком «ремонте» шла речь он не мог, начиная тщательно исследовать каждый писсуар, каждую раковину и находя только один тайник в стенке. — Еще бы банальнее что-нибудь придумали, — закатил глаза он. — Если такой дурак, как я, догадался, то здесь одни идиоты. Странный стук снизу тут же отвлек его внимание. Чимин нахмурился, прикладывая ухо к полу и кое-как улавливая странные крики. Различить слова было практически невозможно, так что ему оставалось только искать источник шума. Зайдя в одну из кабинок, он все же смог отыскать тайный проход в подвал, спрятанный под дверцу для встроенных в стену счетчиков. Обходя горячие трубы и скучающе оглядывая паутину, он решил попробовать рассмотреть найденное за кирпичом письмо, однако разобрать почерк так и не смог, откладывая бумагу в кармашек и без особо интереса шагая дальше по темному узкому коридору. Про себя детектив даже подумал: «Бессмыслица». Ах, если бы он знал человека, создавшего свою судьбу, убил бы его без раздумья, честное слово! Настолько ему это зловонное место казалось отвратительным. Увидев лысые макушки впереди, Пак решил не дожидаться и спрыгнул с последних ступенек. В этот же момент он пожалел о своей смене одежды, ведь, как оказалось, это место точно было создано для грязи и пыли. Светло-серая накидка выделялась, и он вновь смотрелся неправильно и вычурно, будто кто-то отнял у него нечто важное, делающее нас самими собой. Вероятно, и сам следователь прекрасно это понимал, поэтому не стал обращать внимание на неприветливые взгляды остальных и просто двигался дальше, протискиваясь между высокими стеблями тел здоровых мужиков. Из-за долгой жизни в Среднем кольце к «собраниям» юный монстр относился с какой-то особой неприязнью, хоть и помнил об этом только из-за собственного дневника, заполняемого в конце месяца. Иногда Чимин задавался вопросом, отчего же он не может вспомнить хоть что-то самостоятельно, но тут же откидывал эти мысли в сторону. Впрочем, так он делал всегда, и даже сейчас, когда все самое неприятное лезло под черепную коробку этой серой вороны среди пестрого яда чужих плащей. В этом месте было до ужаса громко, все находились до противного близко, плотно прижимались телесами потными друг с другу, и ширили эту ночь, растягивая несчастную до хруста и треска. Мало что было понятно, пока полицейский не дошел до импровизированного ринга, огражденного развалившимися на полу шипами, очевидно, чтобы покидать его было больнее. Один из бойцов уже стоял на этой сцене, в глазах его так и плескался дикий детский страх, да и сам он выглядел настолько костлявым и утонченным, ему бы позировать для всяких портретов, а не для злобных оскаленных лиц здесь. Люди вокруг буквально кричали, порываясь спихнуть бедного подростка, но в какой-то момент просто остановились, увлеченные наблюдением за чужим позором: такой просто не мог выиграть. Пак тоже прекрасно это понимал, поэтому все также скучающе скрестил на груди руки, вглядываясь в это перепуганное личико и вдруг замирая. — Я живу вместе с королем, поэтому докажу и ему, и вам, что по-настоящему способен на нечто большее! Глупо. Этот мальчишка лишь раззадорил остальных, чуть пошире раздвигая ноги и хмурясь, словно это могло ему помочь победить кого-то. Никто не делал ставки на его имя, но как же прекрасно это было, как же отрадно людям, коли они могут так просто полюбоваться чужим несчастьем! После его можно было бы расписать на тысячи сплетен о самом Юнги — удобно! Добыча сама пришла в руки, и все пауки уже довольно потирали свои лапки в горьком ожидании конца. Детективу было наплевать, но сначала он просто хотел забрать этого ребенка после битвы, но, увидев его противника, осознал: забирать уже будет нечего. Если этот несчастный мог вывести следствие к тому, кто заправляет всем районом, очевидно, они получат неограниченный источник информации. И надежда на это сразу же была задушена тяжелыми шагами той самой женщины, настолько крепкой, насколько это возможно. Одна ее рука казалась шире бедра уже стоящего на ринге — над своим телом она явно постаралась на славу. И ей нравилось получать овации, нравилось, когда остальные преклоняются перед ней. Купаясь в лучах собственной славы, она грузно шла к полю боя, про себя напевая какую-то мелодию. И все кричали, вознося имя незнакомки еще выше, под самый потолок. — Вот черт, — выдохнул следователь, почесывая затылок. — И что мне теперь делать… У него было всего лишь несколько мгновений до того, как начнется бой. И будь он человеком благородным, вероятно, сам бы вскочил в угол ринга, но внутри него не было ничего, кроме пустой зияющей раны, так зачем ему особо стараться? Вместо этого он кровожадно улыбнулся и быстрой поступью оказался около организатора, отдавая в его руки целый кошелек и говоря, что это его ставка за жизнь человека. И если этот глупый мальчишка проиграет, то он заберет его с собой, поэтому убивать его нельзя. Сначала мужчина недовольно покосился, но, увидев монеты Среднего кольца, тут же поменял свое решение, даже упокоил свою руку на плечике полицейского, словно начиная крайне выгодное сотрудничество между ними. Убрать ее пришлось уже через секунду, не выдержав острого взгляда в свою сторону. Пак был готов на любую пошлость, но никогда бы не простил чего-то другого. Он был создан для покупки и продажи, правда? Так ему сказал командир отряда еще в начале месяца, хоть и добавил после что-то крайне странное, нечто, что уже давно стерлось из памяти как ненужный файл. Первый удар нанес трусливый ребенок, всем телом дрожа и пытаясь хоть как-то попасть по крепкой мускулистой груди, но кулак его точно сломался, встречаясь с чужим телом в неравной борьбе. Чимин наблюдал за этим скорее с какой-то издевкой, видя, как бедного подростка хватают за волосы и кидают спиной на шипы, как его бьют головой о пол, как кровь начинает стекать по измученному личику. Терновым венцом корона на его голове давила и кровоточила, готовясь взорваться каждый раз, когда его ребра хрустели на весь подвал. — И долго еще? Он ведь уже отключился, — глядя на организатора, спросил детектив. — Заканчивайте уже. — Все, чего хочет юный господин, — ответил он, замечая спрятанный в брюки юноши пистолет. — Вы можете забрать его! — Я не такой тупой, если вы не знали. Сам на ринг не сделаю и шага. Закатывая глаза, он на секунду отвлекся от ситуации, поэтому не сразу же понял, как он умудрился сделать несколько шагов вперед, хоть и почувствовал толчок со спины. Злобно оглядываясь на забравшего его деньги ублюдка, он решил выпустить свою ярость полностью здесь, даже пусть и был в два раза меньше соперницы. Про себя улыбаясь, он оголил свою давно скрытую агрессию, буквально разорвал ее на себе и волком оскалился. Все же его главное оружие — сила, а не мозги. — Я с-сам… Не защищайте меня… — прошептал мальчишка, неожиданно хватаясь за ногу следователя и кашляя кровью на его ботинки. — Поверь, это им стоит защищать тебя от меня. Без какой-либо жалости, старший отпихнул юного бойца от себя, а сам начал новую битву. Сняв с себя верхнюю одежду и отложив ее к трясущемся кролику под собой, он сжал кулаки и улыбнулся. Первый удар женщины пришелся мимо, позволяя полицейскому заполучить ее слабость и ударить по спине, заваливая противницу на колени и тут же разбивая ее нос о свое колено. Целая копна ее волос осталась в руке, но останавливаться чудище не собиралось. Его сами заставили выйти, а теперь хотели избежать с ним встречи? С тем, кто все это время безжалостно убивал их семьи и глазом не моргал? Ненависть расцветала в нем кровавым полем, и он из раза в раз возвращался к той версии себя, которой боялись все вокруг. В его ушах плавились крики. Чимин все еще был до ужаса сильным, и когда красная пелена прошла, он отшатнулся, делая шаг назад и видя изуродованное тело перед собой. И все замерло. Остальные с ужасом смотрели на умалишенного, и все дрожали, снова и снова, дрожали, точно он был единственным, кто лишился собственного сознания. Опущенные вниз головы затягивали петлю на его шее, и уставшие глаза с огромными синяками под ними, казалось, даже покраснели, но не от слез, а от стыда. Незнакомка уже не дышала, а кровь расползалась вокруг нее. И, честно говоря, Пак вовсе не ее жалел, ему было наплевать, но, глядя на свои алые руки, он понимал: его нужно запереть в тюрьме как самого страшного из зверей. Схватив под молчаливый испуг подростка, он просто пошел обратно вверх по лестнице, стараясь выглядеть безразлично, но на деле надеясь, что новый месяц настанет достаточно быстро, чтобы сбежать из собственной памяти как можно скорее. Он не хотел помнить эти события. — Вы такой потрясающий, — прошептал мальчишка за спиной. — Я-я бы так не смог… В-вы потрясающий. — Не сходи с ума, — грубо огрызнулся он. — Я полное ничтожество, как и ты. — Нет… — он закашлялся. — Научите меня… П-прошу… Клетка отчаяния захлопнулась. Тело детектива было разрублено на сотни частей, каждая из которых уродливо выползала из его глотки. Когда в человеке не остается ничего, кроме ненависти, он лопается изнутри, точно квартира, наполненная газом, при попадании туда кислорода — известная всем схема. И юноша следовал такой инструкции, чувствуя перегной внутри собственных органов. Но глупые дети всегда влюбляются в нечто подобное. Так сейчас и этот чертов дурак не понимал, что его не спасают, а волокут на путь предательства собственного короля. Такая вот печальная история.

***

Каждый раз, когда Хосок видел такого цветущего и улыбающегося Намджуна, он уже знал: беды не миновать. Тот, кто не умел испытывать эмоции и говорить, вечно слишком быстро учился, и с каждым разом, с каждым новым годом он все быстрее и быстрее превращался из куклы в человека. Только вот они не были друзьями, чтобы этому радоваться, как и не были друг другу хоть кем-то, кроме напарников. В каком-то смысле Чону даже было немного жаль того, у кого хотели отнять даже то последнее, что делало его человеком. Сейчас младший стоял на пороге, попивая сладкий напиток, всегда один и тот же. У него было много денег, даже больше, чем у среднестатистического жителя Верхнего кольца, но он все еще покупал этот дешевый клубничный коктейль в грязной пластиковой упаковке. В его взгляде читалось что-то слишком уж живое, и на улыбке сияло наслаждение, не свойственное таким игрушкам. И мужчина стоял сзади, сжимая в руках биту и думая, что было бы, если бы он сумел заговорить сейчас с помощником, когда к тому возвращались эмоции? Что было бы, подпусти он кого-нибудь в свое сердце, а не пряча от других собственную боль? Хотя это и было глупо: такого никто никогда бы не принял. Даже самое доброе сердце не было способно залечить все раны, оставленные прошлым, так что, откидывая все сомнения прочь из своего сознания, он дождался, когда Ким допьет и поставит упаковку на стол, тут же нанося тяжелый удар по голове и выдыхая свою печальную судьбу. Иметь в своем распоряжении немое оружие было намного проще, чем настоящего человека, но и опаснее, ведь у первого не было внутри тела ничего, кроме силы. Поэтому Хосок не мог резонировать с его металлическим сердцебиением. Хватаясь за чужой воротник, он потащил напарника к сломанной двери, встречаясь глазами с звериным оскалом и слегка улыбаясь чужой ярости. Все же, вероятно, легко быть человеком без памяти — нет ничего, что могло бы причинить тебе боль. — Прости, снова подпорчу твой дорогой костюм, — сказал он, откидывая ватное тело к волку и добавляя уже до последнего: — Давай, спаси своего братика снова. Ты ведь не хочешь, чтобы он страдал, как это было раньше, правда? Тэхен мирно спал в его ложе, сопел весь этот маленький мир Верхнего кольца, и только ему одному не спалось. Выйдя наружу, он осторожно присел на лавочку около тайного входа в метро и закурил сигарету, видя перед собой это огромное, почти живое создание. Огромный замок возвышался где-то вдали, точно смотрел на остальные высотки с такой вот королевской пренебрежительностью. Здесь по стареньким улочкам еще разъезжали сердобольные мужчины на подобных каретах-автомобилях, девушки, облачившись в длинные пышные платья, шагали вдоль мостовых, отражаясь в воде на фоне неоновых вывесок такими вот прекрасными цветами, только зацеловать их и оставалось. Их щечки горели, и преступник чувствовал себя по-настоящему одиноким. Он был одним из самых худших людей во всем этом мире, во всех трех кольцах, но, даже осознавая это, ему хотелось, чтобы кто-нибудь его пожалел и утешил. Слишком уж больно было нести всю эту память в себе. Невыносимо было терпеть собственную мудрость, заполняя легкие отравляющим никотином. — У меня для тебя есть еще одно дельце, — прошептал мужчина, усаживаясь рядом и отдавая в руки конверт. — Понял, — привычно ответил он, вновь надевая маску.