Tear

Можно ли полюбить в себе монстра? И если уж полюбишь, стоит ли позволять ему управлять тобой, слившись в страстном, почти преступном поцелуе? Клетка внутри сознания рушилась, умирали последние птицы, и Сокджин стоял напротив зеркала, не зная, действительно ли он видит собственное отражение, или это очередная игра его больного разума? Все вокруг вечно твердили ему, что он неправильный, и даже здесь, стоя прямо напротив огромной фрески старого полицейского участка, он чувствовал себя чужим. На бледной коже лица были шрамы, внутри вен лепестки отцветшей магнолии лопались, вскрывали абсцессы, и что-то странное чувствовалось под лопатками, словно он бился крыльями о тяжелые прутья и никак не мог улететь. Мужчину пугало это, настолько пугало, что он открыл кран и начал плескать на себя холодную воду, отчаянно пытаясь пробудиться, но снова и снова отчего-то видя перед собой себя — так печально. Вот бы можно было хотя бы иногда менять внешность, чтобы переключать свою ненависть хоть на недельку. Месяц подходил к концу, и чем он был ближе, тем страшнее становилось. В дневнике, который их заставил вести командир отряда, в такие дни повторялось много раз одно и то же слово, но после, на следующей странице всегда выводилось: «Меня зовут Ким Сокджин, мне двадцать шесть лет, я служу своему государству и исполняю приказы». Вечные порывы отчаяния, сменяющие друг друга только в пределах времени. Ни он, ни Чимин не могли это контролировать. Со страхом глядя на дату, Ким как-то неуверенно пошатнулся, думая, что теперь, очевидно, ему снова придется прятаться от своего сумасшествия. Кое-как смахивая холодный пот с лица, он все же набрался сил, чтобы развернуться и встретиться с остальными членами отряда. Руки еще немного трясло, и ноги ватные вечно подкашивались, немного хотелось почувствовать всю мощь собственных крыльев, и как же мучительно больно стало, когда он отразился в глазах остальных полицейских всего лишь каким-то там человеком в черной, как смоль, форме. Шагая вдоль выстроенных колон, он встал в самую первую, выпрямляя спину и готовясь понести на своих плечах все выговоры. Старшему всегда казалось, что все эти собрания выглядят как минимум странно, точно кто-то заигрался во все эти киношные сюжеты. Огромные разноцветные полосы, состоящие из живых людей, вечно чистое небо, несмотря на бушующие вдали грозы. Здесь всегда все было идеально, и одеты все с иголочки, и как же такому не поверить? Как этим не гордиться? Всякий стоящий здесь испытывал особенный трепет, когда начинал играть гимн Среднего кольца, для каждого все эти слова были чем-то сакральным, выточенным на сердце. Вот только у Сокджина последнее отсутствовало, механический его стук не менял свою частоту, как бы ни заставляла того «Родина». Последнее слово всегда вызвало какие-то спазмы внутри живота, и понять их природу не могли даже врачи. Как и не мог никто объяснить его страх перед оружием. Детектив стоял ровно, одновременно вписываясь в общую картину и в то же время выделяясь на ней своим безразличным бледным личиком. В ушах у него застревали совсем не извечные, повторенные уже сотни раз слова начальника юстиции, а скорее гнусные редкие перешептывания, и хотелось схватить других за глотки и избавить их от тяжести голоса. Вероятно, он перенял привычку мечтать об этом у своего никудышного напарника, и, ненавидя думать об этом человеке, тут же отвлек сам себя. Огромный зал вокруг них наполнялся влагой, на стареньких стенах трескалась даже новая краска, и расписанный купол над головой напоминал о далеком прошлом, где не было этого одинокого чувства собственной неполноценности. Забавно, как меняется мир вокруг. Ким хотел бы посмотреть на него чужими глазками, даже тех, кто стоял рядом, — кого угодно, лишь бы понять, как остальные видят звезды. Кажутся ли они им такими же фальшивыми? Борются ли присутствующие здесь с чудищем внутри себя, и страдают ли они по ночам от невозможности уснуть? Он не был глупым и уже знал ответ. Поэтому тут же снова выпрямил спину и попытался стать такой же частью толпы. Мужчина на сцене все говорил и говорил, без умолку вышучивая что-то, обсмеивая ему неугодных и прикладывая руку к груди. Его деревенский акцент мало кто замечал, преданно заглядывая начальнику в рот и кивая на каждое его слово. Размозженный по стенкам фарс так и смердил, вдали розовели серые, растянувшиеся на километры домики, а солнце, казалось, как-то неестественно близко и до противного ярко стояло прямо за спиной главного, озаряя его пухлую фигурку в безвкусном костюме. Иногда его рубашка так задиралась, что оголяла живот, а иногда и вовсе были видны эти огромные потные пятна на шее (остальные скрывал маленький пиджачок, явно жмущий в районе пупка). И все вдохновленно слушали этот бред. И Ким слушал, он не был особенным, просто знал, что за этим человеком стоят те, кто управляет им, и так далее, и тому подобное. Кому из этой цепочки верить? Следователь верил всем: какая ему вообще разница до правды и справедливости? Закончилось собрание бурными овациями, и невольно полицейский выдохнул чуть спокойнее, уже предвкушая свой излюбленный отдых у телескопа без попыток Чимина стать человеком, занявшись сексом с каким-нибудь незнакомцем с улицы. Однако легкая надежда, синицей поселившаяся в теле, тут же сама себе шею вывернула, когда чужая рука коснулась плеча старшего. Последний обернулся, глядя на запыхавшегося начальника их отдела и тут же неуверенно бегая глазками по полу, словно не понимая, куда его отправят дежурить этим вечером вместо бедных и несчастных остальных. — Я бы позвал Пака, но ты же сам знаешь, он годен только для убийств, а здесь нужно просто собрать жалобы на пунктах. Мы ведь живем в таком понимающем государстве! Каждого готовы выслушать и подарить лучшую жизнь, верно? — он тут же вознес большой палец вверх, но, сталкиваясь с чужим безразличием, сменил пламя в своих глазах на холод. — В общем, ты ответственный, приказ оформим завтра. Все также эмоционально кивнув, мужчина начал двигаться дальше, чувствуя тяжесть лестницы под своими ногами и с улыбкой замечая, как фальшивое солнце вновь меняет направление, точно преследуя своего наполненного чувствами и жизнью босса. Не пытаясь слишком долго думать об этом наблюдении, Сокджин вышел на парковку этих сереньких автобусов, видя наблюдающих из таких же сереньких панелек деток и зачем-то приветливо размахивая руками, здороваясь с ними так, как не делали это остальные, пряча руки в карманах своих служебных пиджаков. Монстр внутри него хотел почувствовать хоть что-то прямо сейчас, мечтал выпить даже горе, но ни разговоры с мальчишками на балконе, ни гляделки с коллегами не могли ему подарить это. Глядя из окна автобуса на проносящийся мимо пейзаж, сердце чувствовало только пустоту. Какими бы красивыми ни казались эти изумрудные парки, как бы ярко ни светили фонтаны, отражая в себе всю ширь и мощь огромного Среднего кольца, и как бы красиво ни было небо, он все еще мог быть только безвольной, сходящей с ума куколкой. Трагично, правда? Так прошли следующие два часа его глупых попыток ощутить себя не игрушкой, но первый пластиковый шаг на разбитые дороги Нижнего кольца вернул его сознание обратно в клетку. Выдохнув эту боль, он начал тенью тащиться вдоль застоявшихся пестрых домиков, теперь уже оглядываясь и пытаясь не наткнуться ни на сосланного на одиночное расследование Чимина, ни на ту банду, зажавшую их в прошлый раз у реки. Вышло и то, и другое, так что первую урну с жалобными листами он опустошил быстро, заталкивая их в огромный черный пакет и тут же перекидывая его через плечо. Голова раскалывалась, немного плыло в глазах, но от пряного запаха острого мяса из соседних закусочных эта вечерняя прогулка казалась все более и более приятной, точно он тот самый обычный человек. Они ведь так делают, правда? Снова замерев около разрисованной детьми стены, он коснулся длинными пальцами изображения этих четырех незнакомых ему деток, поглаживая по голове каждого и только сейчас замечая их смешные позы. Один, самый низкий и маленький, прятался за таким же невысоким мальчишкой, гордо держащим руки на бедрах, остальные ребята стояли поодаль; кто-то сжимал в пальцах маленький кинжал, второй любовался прекрасной птицей на своем плече. Среди черных теней и уже смывшейся краски их лица было трудно различить, и все же мужчина кое-как пробудил в себе привязанность к этому изображению. Хотелось любоваться им снова и снова, точно не существовало времени. — Вот я тебя и нашел, — злобно проговорил стоящий за спиной. — Нравится рисунок, да? А знаешь, какая по району ходит о нем молва? Ким обернулся назад, видя перед собой этого низенького, до ужаса худого и грустного короля. В его блестящих от горя глазках читалось что-то такое же нечеловеческое, но по одному только выражению лица сразу можно было понять, что их разделяет целая пропасть. Несмотря на то, что и у этого ребенка отняли что-то важное. Сокджин вздохнул, складывая руки на груди и глядя на злобную улыбку юноши с нотками жалости внутри себя. На спортивной яркой курточке уже красовалась узорами кровь, и все личико его было усеяно шрамами, словно пространство решило поиграть с юным телом и изрезать его своими петлями конопляными. — Говорят, что здесь изображены пропавшие братья, — гордо задрал он голову, запуская руки в карманы. — Мол, убили их, говорят, каждого убили, поиздевались и над живыми, и над уже мертвыми. Чтобы изучить природу страха, говорят. Знаешь об этом? — Понятия не имею, — пожал плечами старший. — Глупая история какая-то выходит. — Не такая уж и глупая. В Юнги проснулся тот самый бог смерти, и он возжелал прямо сейчас закончить историю не на слове, а на действии. Так что, не дожидаясь, пока уста стоящего перед ним разомкнутся в попытке что-то сказать, он выхватил из кармана ножик и попытался наброситься на детектива, не страшась ни его безжизненного стеклянного взгляда, ни расцарапанной своими же руками шеи — все это выдавало в нем кого-то до ужаса пугающего, умалишенного. Но король не мог отступить. Он знал, что за ним всегда следили, выжидали его дальнейших шагов, чтобы разнести об этом вести по всей свалки. Никто не гордился им, никто его не любил, кроме Чонгука, да и тот покинул его сегодня, и отчего-то глупому Мину казалось, что он не вернется. Все всегда уходят. Все всегда уходили. Он ненавидел бегать за людьми, но сейчас бросился в погоню за полицейским, решив самолично загнать его в тупик и расправиться. — Вся полиция поплатится за это! Вы все! — убеждал он сам себя, зная, что из-за разбушевавшегося ночного ветра услышать его будет невозможно. — Теперь все закончится так, как я хочу! Особо разбираться в истории подростка Сокджин не собирался, поэтому решил просто напросто скрыться. Залетая на какую-то смотровую площадку старенького дома, он почувствовал, как под его ногами рушится пол. Не успел он и подумать, как тут же провалился в подвал, оказываясь среди досок, палок и огромного, спрятанного от чужих глаз витража. Здание, в которое он забежал, пытаясь спрятаться, было нежилым, стареньким, его даже не красили, и отцветшая яркая краска пела свою печальную мелодию одиночества. Выдохнув застоявшуюся пыль, мужчина придвинулся чуть ближе, руками касаясь этого изображения, проводя руками по точным мазкам на стекле и тут же отходя в сторону, точно в глаза ему впились сотни иголок. Запертая в клетку птица казалась ему такой живой, пусть и нарисованной, в ней точно пульсировало настоящее, бившееся в унисон с его собственным. Проглотив ком в своем горле, он сделал шаг назад, тут же чувствуя, как кончик ножа впивается в его спину. — Вечно люди считают, что здесь можно от меня спрятаться, — сказал Мин, нажимая на рукоять и углубляя рану. — Как тебе такое, а? Нравится? — Какой же это «король» нападает со спины? — усмехнулся старший. В следующую же секунду мальчишка почувствовал сильный удар локтем прямо по голове. Отшатнувшись, он вырвал лезвие из чужого тела и попытался снова напасть, но не смог, будучи перехваченным сильными руками. Удушье быстро переросло в крик, и подросток попытался хоть как-то отвлечь полицейского от себя, вот только тот не отпускал, прижимая его к стенке, а после и вовсе откидывая на спину, прямо на стекло, и надавливая рукой на горло. Во взгляде взрослого ничего не читалось, и Мину не было страшно, ему было невыносимо, он не хотел быть здесь сейчас и не хотел быть тем, кто проиграет. Рана пульсировала, заполняя кровью и пиджак, и плащ, но Ким чувствовал боль скорее как эхо отдаленное, не мог в полной мере ей насладиться, и поэтому двигался также точно, как его обучили. Или не обучали — он не помнил точно. Из неведения собственной истории понять мотивы этого ребенка было еще сложнее, и старший начал рыться по чужим карманам в поисках документов или хотя бы имени. Юный король, сокрушенный одним только ударом, брыкался и пытался вырваться, проклиная своего обидчика и вдруг выкрикивая: — Хватит меня снова трогать, я не хочу! — Чего не хочешь? — спросил следователь. — Я тебя не трогал даже. Ты же был таким смелым, где вся твоя прыть сейчас? Если бы Юнги успел плакать, он бы зарыдал в голос, но не мог себе позволить этого. Детектив был прав: он смелый, храбрый, сильный, но не тогда, когда вспоминал собственное прошлое. Даже у тех, кто может перепрыгнуть через свои страхи, есть болевые точки, делающие их слабее. И сейчас юноша чувствовал, как все в нем становится тяжелым и ватным, не способным функционировать. Паническая атака пронзила его полностью, заставляя дрожать. Как же он ненавидел это в себе. Маленький секрет, о существовании которого не знал даже самый близкий — Чонгук. Никто не знал, что тот, кто способен был убивать для достижения своего статуса, до ужаса, до смеха красного боялся людей в форме. И поэтому хотел уничтожить каждого. Другим казалось, что он делал это ради того, чтобы доказать, что он и есть закон в этом районе, вот только глупый мальчишка, еле-еле писать научившийся, даже и не думал о таком. Он не был настолько сложным. — И что с тобой? — без эмоций в голосе выплюнул Сокджин. — Не трогай меня, — прошептал он, но после сорвался на крик: — Не прикасайся ко мне! Как бы сильно ни было парализовано прошлым его сознание, он все еще был тем волчонком, построившим свое настоящее и будущее на чужой боли, так что сдаться просто так он тоже не мог. Подобрав нож окровавленными пальцами, он попытался ударить им снова, но получил в ответ тяжелый кулак прямо по лицу. Доски под потерянным мешочком с жалобными листами тоже прогнулись и уронили эту тяжесть, вываливая всю исписанную бумагу прямо на борющихся. Краешек одного письма вонзился прямо в глаз младшего, заставляя того потерять бдительность. Он не был глупым, но его все равно вот так вот бесстыдно перевернули на живот и зажали руки наручниками. Тяжелый ботинок приземлился на истерзанные ладошки, разрывая еще не зажившие шрамы. — Я-то думал ты действительно сильный, — вновь усмехнулся полицейский. — А ты тот еще слабак, забавно. Такие слова монарх целой свалки простить не мог. И он попытался подняться, несмотря на тяжесть чужого тела на нем. Костлявая спинка прогнулась, затрещала, но он все еще пытался, и все же рухнул обратно, врезаясь носом в бетон и чувствуя, как здание дрожит, словно готово вот-вот разрушиться. Мужчина, очевидно, пытался придумать план, как им отсюда уйти, однако все никак не мог этого сделать. Почувствовав под подошвой шевеление, он вновь надавил на ребенка, но уже посильнее, чтобы тот точно запомнил это урок навсегда. Убрав ногу, старший схватился за чужие отросшие волосы и потащил его вдоль скрипучей, разваливающейся лестницы дальше по коридору, везде замечая эти странные рисунки, надписи на каком-то неясном для себя языке. Он пару раз попытался спросить у плененного, что все это значит, но тот категорически отказывался говорить, пряча свое лицо в высоком воротнике. — Что, стыдно, когда тебя вот так вот ведут? — улыбнулся Ким. — Ну, пусть будет тебе уроком. Он сказал это, но монстр внутри него, заполняя пустоту в сердце, начал нашептывать самое страшное. Он просил раздеть мальчишку и показать люду в Нижнем кольце, что такое настоящий позор, просил уничтожить репутацию этого человека до самого основания, и поэтому детектив решил поступить противоположно своим страшным желаниям, снимая с себя накидку и накрывая ей чужую голову так, чтобы никто не смог увидеть короля в кандалах. И от этого чудище внутри рассвирепело, завыло и начало когтями соскребать остатки разума. У него было не так уж и много времени до полуночи, так что, буквально двигаясь по своему разбитому времени, он приказал вести его прямо в дом этого негодника. Сначала Мин отказывался, мотая головой в разные стороны, но после нескольких тяжелых ударов все же покорился, точно дитя малое перед желанием съесть конфетку. Неужели кто-то мог бояться этого бесхребетного создания? Разве что такие же дети. Сокджин никогда бы не поверил, что взрослые люди могли видеть в этих кошачьих глазках что-то, кроме одиночества, ведь ничего другого он сам разглядеть не мог. Дойдя до заброшенной многоэтажки, они долго поднимались вверх, пока не дошли до усыпанной цветами и растениями крыши. Несколько соединенных досочками и навесами машин стояли под самодельным куполом. Запасы украденной еды валялись в багажниках. Сладости, фрукты, какие-то баночки с кукурузой — все, что только могли желать мальчишки. Интересно, какое детство было у самого детектива? Он не помнил ничего, с ним связанного, как и Чимин не помнил своего — они даже ни разу не видели своих фотографий, не знали, кто научил их писать и читать, но отчего-то мужчине все же казалось, что нечто подобное творилось и в его жизни. Такой вот маленький уголочек детства, испещренный желанием поскорее вырасти и найти самого себя. Сняв свою накидку с головы несчастного, он усадил того на капот и, продолжая крепко сжимать его руки, задал первый вопрос: — Ты знаешь, кто такой «Пьеро»? — старший слегка нахмурился, надавливая локтями на чужие колени, чтобы точно выбить ответ. — Говори. — Что мне сказать? Знаю, и что дальше? Это местный варильщик у нас тут. — Наркотики делает? — спросил он, незаметно поглядывая на свои наручные часы. — Если у вас это так называется, то да, — огрызнулся мальчишка. — Просто идиот очередной. Я его с легкостью уделал. — На твоем месте я бы не бахвалился, побежденный и униженный. От стыда чужое личико покрылось румянцем, и он почувствовал себя таким несчастным, как еще никогда. Сила в его кулаках вся пропала, и он смотрел на расположенные за спиной следователя часы, чтобы хоть как-то отвлечься от этой ситуации. Огромная черная стрелка бежала по алому циферблату, пытаясь выбить свое право на слово «быть», бежала и все стремилась забрать у людей частичку жизни. Внутри уже что-то умирало, и они оба строго смотрели друг на друга. В глазах старшего читался какой-то необъяснимый страх перед звоном курантов, в глазницах Мина стекленела печаль. — И где мне найти этого самого Пьеро? — спросил он, отчаянно глядя на своего пленника. — На границе, он работает на КПП, знаешь ли, — ответил избитый котенок. — Пограничник с волосами крашенными. Сразу же узнаешь, он там единственный из Нижнего кольца. — А знаешь, кто такой Ким Тэхен? Все внутри замерло и разрушилось от этого имени, как-то уж до боли странно оно звучало из уст чужого человека. Ведь сам он знал этого ребенка как «ничтожество», как «грушу для битья» или «безотказного». Сколько бы ему ни причиняли боли, он улыбался, и как бы страшно вокруг ни сгущались небеса, когда и взрослые, и дети приходили выпустить пар на юном «ангеле» из церковного хора, он сохранял на губах своих это странное выражение лица. Всем казалось, что он умалишенный, и что ищет страдания из-за своего же безумия. И не успел подросток открыть рот и сказать хоть что-то, как стрелка вывернулась в полночь, позволяя тем самым фигуркам выехать и столкнуть спящих на ней голубей. По всему городу раздался этот протяжный вой часов. Новый месяц был пробит, и теперь внутри Сокжина вновь родилась холодная буря. Все, что он пытался чувствовать, пропало. Огромная пустота внутри, гигантские пласты ледяных гор — в нем замерзло абсолютно все. — Знаю, но… — неуверенно прошептал король, видя, как меняется выражение чужого лица. — Я… — Просто говори, — неожиданно сурово ответил он, словно не замечая чужую растерянность. — Мне нечего рассказать тебе. Внутри все замерло и поплыло, дикая стужа наполнила легкие. Мужчина больше не видел и не слышал, он дышал собственным одиночеством, уже зная, что вновь проснется без памяти и каких-либо эмоций. Что ж, раз его юный друг не собирался рассказывать все по-хорошему здесь, то он с удовольствием отвезет его в обезьянник. Приковав мальчишку к прогнувшемуся автомобилю, он выдохнул застрявшие в горле слова и начал разбирать голыми руками горы грязной одежды живущих в этом месте детей, разворачивать баночки и искать хоть что-то, что могло ему помочь узнать нечто новое. И он нашел. Еще один рисунок, выведенный углем на бумаге. Все те же четыре ребенка, стоящие подле друг друга и рыдающие — их крики старший слышал даже через слои пыли. — Отнял у этой псины, — сразу же пояснил король, решив, что играться с детективом нет смысла. — У Тэхена, то есть. — Так ты просто местный задира, верно? — усмехнулся он. — Может, это ты убил всех в церкви? Хотя вряд ли такой слабак, как ты, мог это сделать. — Это не я, — оскалился юноша, начиная рычать. — Не знаю я, куда этот придурок делся, так в чем вы меня обвиняете? — Как минимум, в нападении на меня. А дальше — тяжелый удар и голос, слишком низкий, такой чужой и холодный. Словно после полуночи человека перед ним подменили. В глазах расплылась эта фальшивая луна, и последним, что смог увидеть несчастный, стала неоправданная печаль во всем, что делал полицейский. Последний же, дождавшись, пока его заключенный окончательно потеряет сознание, еще раз вздохнул полной грудью в попытке привести мысли в порядок, но без стука собственного сердца это было сделать невозможно. И он расправил свои крылья, чтобы запереться в них, закрыться от израненного мира и продолжить гнить как куколка.

***

Почувствовав, как глаза режет стекло солнечного лучика, Чонгук проснулся и тут же встретился с жестоким ледяным взглядом напротив. Незнакомый ему следователь, уместив на коленях подушку, сидел напротив и смотрел точно на него. Алые шторы за его спиной слегка подрагивали от раннего весеннего ветра, милая береза билась в окно, и вокруг стояла такая дикая, почти животная тишина, что хотелось немедля наполнить ее собственными звуками. Не привыкший к молчанию, юноша тут же попытался подняться, но почувствовал сначала безумную головную боль, после — металлическую тяжесть на руках и ногах. Кое-как повернув воспаленную шею, он понял, что скован наручниками, и тут же впился взором в хрустящего пальцами старшего. Многое хотелось сказать, многое озвучить, но вместо этого музыкант просто закрылся в себе и вжался в угол, испуганно оглядываясь по сторонам. Это место походило на комнатку из мотеля или еще чего похуже, где-то за стенкой слышались томные женские вздохи. Грязная лампа с прилипшими еще много лет назад мухами размеренно покачивалась из стороны в сторону. Одна единственная кровать сильно скрипела, и по пыльному столику рядом бежал маленький, разбуженный солнышком паучок, тут без задней мысли убитый тяжелым кулаком полицейского. — Вы хотите меня арестовать, потому что я несовершеннолетний?.. — неуверенно спросил Чон. — Но… Я уже студент, да и у нас в Нижнем кольце не действует это правило… — Ты знаешь, кто такой Ким Тэхен? Отвечай. — Просто мальчик из приюта… Еще он… Если я не ошибаюсь, конечно, то он вроде как пришел к нам из другого района. Кто-то видел его отца… — Ого, а ты послушный, — слегка усмехнулся он. — Не думал, что мальчишки из трущоб могут так спокойно реагировать на стражей закона. — Вы не кажетесь мне злым, вот и реагирую так. Они оба прятали внутри себя слишком многое, поэтому последняя фраза отзвенела в сердце каждого по-разному. В пустоте Чимина она вызвала целую бурю агрессии, и беспощадное чудище вдруг завыло в нем, затряслось и затрепетало, скидывая собственное лицо. А в наполненном музыкой и отчаянием органе подростка, напротив, расцвели прекрасные лилии. Избитое тело дрожало от боли, и младший все время как-то странно горбил спинку, не решаясь сказать хоть что-то. Вчерашнюю ночь он помнил немного смутно, поэтому события восстанавливал постепенно, как бы перекладывая все возможные варианты, точно карты таро. Последняя из них подала ему импульс в сердце, и с удивительной хаотичностью в мыслях Чонгук решил для себя: перед ним сидит сильнейший зверь. Жестокий, действующий без сожаления, не способный испытывать трепет хоть к кому-то. И в этот же момент глупое восхищение медом потекло по стенкам его сознания. Слова сами вырвались из горла. — Хотел бы я быть таким сильным… Это всегда поражает меня в людях. — Жестокость тебя поражает? — недружелюбно дернул бровью он. — Тогда ты, вероятно, тот еще псих. — Возможно и так, — слегка улыбнулся мальчишка. — Но разве не в этом вся прелесть? Разве не здорово, когда ты можешь защитить то, что тебе дорого? Паку казалось, что этот ребенок не понимал абсолютно ничего в этом мире, либо смотрел на него через призму своих розовых очков. Ведь сам детектив прекрасно знал: становясь сильным, ты теряешь то, что хотел защищать; такая уж цена у возможности быть лучше других. Приобретая одно, ты всегда теряешь другое, и пока внутри этого заключенного была слабость, он мог видеть красоту всего окружающего, даже, на удивление, красоту того, кто его украл и пленил. Смотреть в эти восхищенные горящие глазки оказалось тем еще мучением, и юноша предпочел больше ни за что туда не заглядывать, повторяя про себя заученную мантру о своем имени, возрасте и последних событиях. Разве потеря памяти в начале каждого месяца — сила? Разве возможность ничего не чувствовать делает кого-то лучше того, кто может так искренне мечтать победить соперника на ринге? Следователь отвернулся, позорно открывая свой блокнот со звездочкой и пытаясь прочесть в нем свои же записи, тут же спрашивая, не поворачивая головы: — А знаешь ли ты, кто такой «Пьеро»? — Ох, хен о нем говорил… Но я не знаю! И-и вообще не знаю людей здесь, я просто играю на скрипке! — протараторил он. — Понятно, — на выдохе прошептал полицейский, пытаясь придумать, что делать с этим подростком после. Был бы здесь Сокджин, уже точно придумал, как им следует поступить с пленником, но старший был здесь в полном одиночестве, рядом с тем, кто пытался им восхищаться независимо от ситуации, и он терялся, ни одна мысль не лезла в голову. Пустота внутри боялась этого взгляда мальчишки, сужалась и сама себя делила на нуль, чтобы после взорваться внутри его единственной эмоцией — стыдом. Чимин не был человеком мягким, не был кем-то, кем можно было управлять, но он ненавидел себя всем сердцем, так как ему еще нужно было отреагировать на почитания? Чон улыбался, слишком мило и приветливо, хоть и глазки его искажались печалью. Разбитый нос был забавно сгорблен, на губах еще теплилась кровь. — А когда вы меня отпустите? — спросил младший. — Я не буду сопротивляться, можете меня и не держать закованным, правда! — Не верю я тебе, — нахмурился он. — И не поверю. Подождем, когда командир приедет, разберемся в участке. Детектив решил, что все же может один раз снова посмотреть на чужое личико, ведь этот ребенок был единственным, кто не выглядел испуганным, не источал всем своим телом отвращения и не показывал всю неизбежность существования куколки. Конечно, в начале месяца этого было делать нельзя, и все же такой шанс представился впервые за долгие годы. Убийца и ничтожество — Пак осторожно отвел голову, крепко сжимая свой блокнот в руках и чуть ли не дрожа перед обычной добротой. — Что-то случилось? — Чонгук улыбнулся, несмотря на разбитые уста. — Ничего, — ответил старший. Если бы последний мог что-то чувствовать, вероятно, сейчас он расплакался бы от горя не в силах устоять перед тем, что его не ненавидят. Ведь сам себя он ненавидел даже сильнее, чем кто-либо другой. Верно, Ким все же был прав, называя его «слабоумным зверем». Он действительно такой.