Tear

Сначала было слово, верно? Тогда отчего же Намджун слышал только то, как крики топятся в его ушах, таят в них и вытекают гноем смердящим? Хост отчаянно пытался ухватиться хоть за какое-то воспоминание, но не мог ничего с собой сделать, не мог даже вспомнить своего имени, вечно теряясь в бездетной материнской боли. Монстр жался к нему, тихонько подвывал, толкался носиком мокрым в окровавленную руку и все скулил о давно забытой луне. Мужчине хотелось понять о себе хоть что-то, но из глаз бежали кровавые слезы, громко падали на пол и растекались по белой поверхности. В начале всего было слово, но он чувствовал, как рассыпается на осколки, как молчание наполняет его легкие и умирает вместе с ним, собирая из пустоты вновь и снова его разрушая. И не билось сердце, невозможно было дышать, все путалось и смешивалось. Ким хрипло дышал, пытаясь дотронуться холодными пальцами до мордочки волка, а тот невольно щурился, падая лапками к открытой ране, им же нанесенной. Звонко безумие билось об уголки, раскрашивая каждый из них в красный. Молитва с губ не слетела, но кровоточила на них, и те трескались от извечной священной засухи. Как описать это чувство и вместить его в это одно единственное слово, чтобы начать маленькое повествование о себе? Намджун не представлял это возможным, видя перед собой только черную пелену собственного кошмара. Чудище пыталось зализать разгрызенную грудь и касалось сломанных ребер, извиняясь за свою атаку. Сколько уже раз это происходило? Сначала сладость клубничного коктейля, после — отрезвляющая боль. Бесконечный цикл его собственного беспамятства. Как он сейчас выглядел со стороны? Смог бы кто-то еще рассказать об этой разломанной грудной клетке, торчащей наружу? Смог бы кто-то уместить кровавое месиво его рук в одно предложение? Пальцы дрожали, от холода заходилось сердце, достукивая свой последний миг. Скулеж несчастного монстра превращался в колыбельную и долетал до ушей уже как-то совсем отдаленно, точно эхо где-то на горных склонах застывшей печали. И в этот же момент открылась дверь. И первым было не слово, первым стал ее скрип, отраженный в увядающем сознании последним спасительным сигналом. Секунда — и бомба внутри взорвалась, окончательно теряя последние капли жизни. Младший осторожно прикрыл глаза, проваливаясь в черную приятную негу смерти, но выспаться ему так и не дали. Уставший, потирающий сонное лицо Хосок приземлился на колени, палкой отгоняя от себя эту огромную псину и без каких-либо эмоций на лице наполняя шприц странной яркой жидкостью из неподписанного флакончика. Откинув его в сторону, он тут же всадил длинную иглу в сердце и отошел на пару метров, чтобы отвернуться и нацепить очки. Волк испуганно свернулся клубочком, отскакивая в сторону и тут же вжимаясь в ворота. Израненная мордочка зверя сияла от сочащейся крови. Когда руки старшего обыденно прикрыли уши, не позволяя посторонним звукам поранить барабанные перепонки, по всему пространству расползалось доселе невиданное чувство оглушающей тоски. Хоста трясло, он отчаянно пытался хотя бы дышать, пока его кости срастались вновь с крайне неприятным звуком, таким же, с каким они и ломались под тяжестью чужих клыков. Чон не собирался снова любоваться этим, как-то привычно уже для себя поглядывая на часы и на снисходящую до его ног тень, тут же поворачиваясь на пятках в тот момент, когда внутри его напарника уже вновь была жизнь и не было никаких эмоций. Грязное личико ни о чем не говорило, и мужчина только пытался отдышаться. — Эй, говорить можешь? — спросил Хосок, подавая знакомому руку и делая шаг ему навстречу. Ответом стала тщетная попытка вымолвить хоть что-то. Как бы он ни старался, ни звука из горла не вырвалось, одно только хриплое и неясное нечто, расшифоровать которое не удалось даже опытному наемнику. Ким снова ничего о себе не помнил, снова не мог говорить и снова забыл тот сладкий вкус на устах. Разве могло быть что-то лучше? Мужчина помог ему подняться и тут же приказал своей обновленной безжизненной куколке привязать этого чертового монстра покрепче, чтобы больше не посмел нарушать заложенные Верхним кольцом правила для таких, как он. Нахмурившись, младший покорно начал исполнять все сказанное, нанося новые шрамы на и так уже изрезанные лапки. Животное скулило от боли, глазки его наполнялись ненавистью к тому, к кому еще недавно испытывали сострадание. Но никто не обращал больше внимание на то, что можно было отшвырнуть ногой, что и сделал Намджун, откидывая сильными руками тело чудища обратно за железные ворота и глядя на всю эту жестокость без какой-либо эмоции внутри себя. Тишина все ширились и нарушалась разве что чужим кашлем. Чон стоял около сломанной дверцы и курил прямо в помещении, отчего-то надеясь, что их маленькое пушистое оружие задохнется чуть раньше, чем его хозяин отыщет это место. Хватая напарника за запястье, старший тут же пошел дальше по темному коридору, без страха наступая на стекла и проходя мимо тех же бездушных работников метро, на деле — таких же подземных крыс, как и он сам. — Поедем на границу и быстренько убьем кое-кого, — оповестил мужчина, усаживая хоста в свой автомобиль и добавляя уже через пару минут: — Застрелишь его, когда он скажет «папа» вне зависимости от контекста. Понял меня? Он кивнул, утыкаясь пустым взглядом на развернувшиеся вдали высотки, огромные, выше самих облаков. Мир Верхнего кольца рисовался за окном таким изящным и колоритным. Расписные дворы и каменные старые заборы, мостовые с яркими огнями, и огромные парки, и скверы, в каждом из которых сохранился тот самый дух старого Сеула, существовавшего до распада Республики Корея. Думать об этом было немного непривычно, но Чон все равно не мог избавиться от этих мыслей, всякий раз возвращаясь к ним после такого вот путешествия. Как давно все это случилось? Вероятно, чуть меньшее десяти лет назад, когда всюду наконец отгремели последние взрывы. Вероятно, именно тогда больное сознание народа и решило создать в последнем оставшемся независимом городе утерянное государство и решило выбрать своего президента, хотя здесь, среди этих неброско одетых богачей его часто за глаза называли «королем». Так и жил этот мир: разделенный на три части, где каждая шла по своему собственному пути, подавая коллективные жалобы на то, что им не нравилось в выстроенном ими самими районе. Хосок часто думал о той жизни, что была до всех тех событий, до того, как появились кольца, однако старался всякий раз избивать себя за возвращение к тем болезненным воспоминанием. Больно быть тем, кто помнит больше всех остальных. Откидывая окурок на одинокую дорогу, он специально надавил на газ и со всей дури понесся подальше отсюда, чтобы не видеть этот развалившуюся сладким тортом резиденцию. Наполненный темнотой лес тоже неприветливо покачался, как бы желая автомобилю с преступниками разбиться где-то на пути, но, ко всеобщему сожалению, этого не произошло, и оба наемника оказались в Среднем кольце раньше, чем солнце успело подняться, озаряя свой путь слишком теплыми для облаченных в черное крыс. Здесь, среди серости домиков и тянущихся на работу с бодрым личиком людей, было все же достаточно сложно оставаться незаметными, поэтому пришлось немного нарушить правила и снова поехать чуть быстрее, чем это было дозволено. Намджун стеклянными глазками следил за каждым проявлением человечности в этом мире и с каким-то даже удивлением замечал: здесь тоже все мертвые, скоро от них должно было начать пахнуть трупной гнилью. А пока они все шагали со своими улыбками вытянутыми в крайне простой одежде по широким улицам с идеально гладким асфальтом. Узенькие домики закручивались в спирали, сложно было не заблудиться на улицах без названия, но старший идеально знал свой маршрут. — Болит в груди? Если да, то кивни, — вдруг спросил он, оглядываясь на хоста. — Нет? Смотри мне, иначе вколю и вторую часть лекарства. Ты не знаешь, но я этого не делаю только по доброте душевной. Жестоко было бы не оставлять в тебе ничего. Не верю я его уговорам. И ты не верь. Знаешь, о ком я говорю? Ким неопределенно кивнул, хоть и не слова не понимал — узнавать тоже желания не было, поэтому коллега по несчастью, сначала смерив его недобным взглядом, просто выдохнул собственные знания, снова замолкая и больше не открывая свой рот. Может, это и к лучшему, что этот человек забыл и никогда больше не вспомнит о том, что сделало его именно таким, как и о том, кто изобрел вещество, способное излечить любые заболевания, даже самые страшные. Честно говоря, внутри чернильного сердца Чона к этому самому создателю не было ничего, кроме ненависти и страха. Свернув к одной из главных точек прохода в Нижнее кольцо, они оставили автомобиль, а сами стали двигаться через заросли камыша к посту, замечая яркие неоновые огни местной забегаловки и тут же переглядываясь друг с другом. Нужный им человек всегда приходил сюда в одно и то же время, как и любой уважающий себя житель центра, хоть сам он и вырос в таких же трущобах. Выжидая нужный момент, милые крысы вдруг поднялись, вылезли из болота и тут же осадили вышедшего паренька, крепкого, рослого, с заплетенными длинными волосами. Отдаленно его даже можно было бы спутать с героем какой-нибудь книги, его забавные родинки в виде двух слезок на бледных щеках оправдывали его кличку полностью — «Пьеро». Последний, казалось, не был рад встрече, но и убегать не собирался, сжимая в руках отданную симпатичной кассиршей ссобойку и низко опуская голову. — Зачем вы пришли? — тихонько спросил он. — Что ему нужно от меня? — Ему ничего, а вот мне кое-что нужно, — пожал плечами старший, уводя пограничника подальше от людских глаз. — Это нужно обговорить в уединенном месте. По глазам знакомого наемник уже понимал, что совершил свою главную ошибку — помог какому-то мальчишке избежать верной смерти. Честно говоря, сам Хосок даже не мог поверить, что настолько уверенный в себе и преданный по отношению к власть имущим мог решиться на нечто столь безрассудное, однако раз это уже случилось, то жалеть его никто не стал бы, все же на все была одна священная воля, и когда кто-то не следует ей, он обязан получать наказание. Продвигаясь все дальше и дальше в утренний туман, они все же остановились на полянке около разделяющего границы дуба, раскинувшего свои корни на десятки метров подле себя. Дерево казалось настолько величавым и сильным, что за его широкими отцовскими плечами невольно хотелось скрыться. Жаль только, что здесь собрались сироты, выросшие в грязи и муках. Ким смотрел на незнакомца стеклянными глазами и пытался дать эмоциям на чужом лице имя — тщетно. Между печалью и ненавистью всего лишь одна щепотка слез, так что Пьеро был где-то на грани, заранее доставая из кошелька фотографию того самого спасенного ангела и любуясь его светлой улыбкой в последний раз и откладывая изображение в маленький кармашек на сердце. — Не тяните, убейте сразу. Не верю я в эти разговоры. — Но я не хочу тебя убивать, — соврал он. — Напротив, знаешь… А представь, как было бы здорово жить свободными! Ну ты только представь, а? — Не верю, — снова вздохнул юноша. — Ты все время в том месте прислуживал. Тебя так хвалили, был тем еще пай-мальчиком. Разве нет? — А разве мы все не были такими? — дернул бровью старший. — Разве не мы клялись в том, что будем подчиняться всем приказам? На секунду знакомый замялся, но тут же нахмурился, сделал шаг вперед и посмотрел в эти черные глазки Хосока, начиная злорадно усмехаться. Конечно, они все были детьми, согласившимися на ужасные вещи, но дети есть дети, у них не было выбора. Но что же двигало этим человеком, когда он вот так вот бессовестно похищал ради новых прихотей господина таких же, каким был сам? Пограничник знал ответ: просто стоящий перед ним не вырос ни на секунду. Он не умел позаботиться о себе, поэтому и брился редко, не познал в своей жизни ни капли любви, оттого и тянулся хотя бы к деньгам, которыми все это можно было хотя бы купить. Но сам Пьеро узнал, что такое «быть близким с кем-то», и в нем не осталось ни того страха, ни той ненависти даже к таким мерзким крысам, как к тем, кто привел его на место казни. — Жаль, что ты так и не смог отпустить все это, — сказал он, обращаясь к наемнику. — Поэтому всюду и тягаешь эту куклу, верно? Боишься, небось, расстаться с ним, ведь тогда ты снова станешь бесполезным. Знаешь ведь, что твой папа… Намджун тут же механически поднял руку и всадил пулю прямо в чужое сердце, навеки вбивая фотографию в это некогда живое, наполненное душой тело. Рухнув сначала на колени, а после лицом прямо под ноги того самого «пай-мальчика» из своего прошлого, пограничник еще успел улыбнуться до того, как последний стук ознаменовал наступление долгожданного утра. Ночь окончательно отступила, только луна фальшивая все еще стояла в небе, следила и пряталась за широкими ветками дубравы. Глупый апрельский холод оседал под ногами. Похлопав напарника по плечу, мужчина махнул кулаком на болото, а сам удалился обратно к машине, включая в ней печку и поднося к этому жару свои ледяные руки, но не согревая их, а сжигая до волдырей и ссадин. Хотелось отомстить себе. — Такой жалкий, — он глянул на себя в зеркало заднего вида. — И правда, кто полюбит такого предателя? Разве что идиот. Звук вскрытых ребер раздался по лесу, заставляя птиц сорваться с веток и улететь подальше отсюда, испуганно отражая в своих глазках-бусинках чужое утопление, столь же бессовестное, сколько и то, что сделали с человеком, чтобы тот смог так безжалостно убивать кого-то, послушно выполняя любой приказ и следуя воле того, кого считал «своим человеком». Думал ли о чем-то этот заправленный в оболочку человека механизм? Вовсе нет. Заталкивая чужое тело с оторванными легкими палкой на самое дно, в его голове была одна сплошная пустота, он уже даже и не помнил, как и для чего произошло это убийство. Идеальный преступник, никогда не имеющий собственного умысла. — Завидую я тебе, — прошептал Хосок, когда младший сел в машину. — Хотел бы и я ничего не помнить. В начале было слово, но в после него всегда наступает тишина. Безмолвно утопая в вязкой тине с разорванным на кусочки сердцем, покойник вздувался и синел, под векам у него бегали последние слезы, и чем ближе был конец для уже покинувшего этот мир, тем больнее становилось на том краю использованному во всех смыслах ребенку. Ведь в отличие от жизни любовь нельзя забрать так легко и просто. Сколько же потребуется двум крысам, чтобы осознать убийство сразу же двоих?

***

Встретиться с кем-то, кого до беспамятства любишь, в полицейском участке так далеко от дома было мучительно. Чонгук боялся идти навстречу сидящему около стола детектива Юнги, так боялся, что у него буквально дрожали ноги, и отчего-то сильно хотелось прямо сейчас разбиться на сотни кусочков, но держащий его за наручники следователь не стал бы слушать его молитвы, не смог бы прислушаться к просящему остановиться голосу, так что оставалось только опустить голову и покорно следовать, надеясь, что юный король не будет слишком сильно зол. Последний выглядел таким избитым и израненным, точно воробушек озябший, и в душе музыканта поселилось отчаянное желание обнять его, но он уже знал: шипы Мина вновь вонзятся в его хрупкое тельце. Присев рядом, он приветливо махнул рукой, будто собачка та, но после снова сжался и слегла отодвинулся, видя, как его друг утопает в стыде самостоятельно. Он опустил голову на свои колени и пытался спрятаться за отросшими черными волосами, не желая разговаривать со своим названым братом. Чон не хотел настаивать, но все равно опустил на его костлявую спинку руку и осторожно провел вдоль торчащего хребта, улыбаясь и говоря: — Все в порядке, хен! Мы же вместе! — Ты не понимаешь, идиот? Подросток тут же поджал под себя свой хвостик щенячий и попытался из одного только злобного взгляда сидящего напротив выудить правду, но так и не смог понять, что же заставляло старшего так озлобленно коситься на всех остальных и даже, возможно, слегка подрагивать всякий раз, когда один из полицейских поднимался со своего места, хотя такие слишком уж не характерные действия со стороны близкого музыкант не подпускал в свою пустую головушку. И вместо злости и страха, вместе обиды он снова потянулся за объятиями, кротко выпрашивая такую мелочь у Юнги, но получая на нее только болезненный толчок в грудь и грубые слова: — Ладно я, но как они тебя схватили? Ты пошел и сдался им сам, чтобы мне отомстить? Так я и нужен был тебе, конечно! Что, надоело, когда люди смотрят на тебя искоса из-за меня? Я так и знал, что ты предашь меня, ничтожество, я так и знал! Слова больно вонзались иглами во все раны, но ни одного собственного оскорбления или оправдания Чонгук так и не смог вытянуть из себя, молча отсаживаясь в сторону и не узнавая в том монстре рядом своего самого драгоценного и сильного. На самом деле он давно уже сомневался в том, что ребенок мог бы говорить такими понятиями и надевать на себя корону, но все равно свято верил своему близкому и был ему верным до самого конца, даже сейчас, когда на секунду тот потерял над собой контроль. Двое детективов — один высокий, с косой в плечах и немного смешными закрученными пальцами, второй низкий, с жестоким звериным взглядом и удивительно пухлыми губами — стояли напротив и долго о чем-то разговаривали, точно не зная, что им обоим делать с пленниками. В какой-то степени младший понимал их растерянность, поэтому не осуждал за долгое ожидание, только лишь впился взором в низенького следователя, отмечая про себя много забавных деталей. В лике этого человека было так много всего несуразно-милого, совсем не похожего на того, кто мог голыми руками разрывать чужие тела. Единственное, что в нем было от убийцы, — глазки, закованные в лисьи хитрые глазницы, но все, что было за ними — и ручки маленькие, и округлые ушки, и некрупный носик с горбинкой. Если бы всякая его жертва сначала приглядывалась к его внешности, казалось, в их сердцах было бы чуть меньше страха, хотя и Мин выглядел достаточно милым, но совершенно точно был монстром. Музыкант долго вырезал в своей памяти образ захватившего его следователя, но после, столкнувшись с его растерянным выражением на личике, слегка улыбнулся, понимая, что этот человек все же намного сильнее того, кого он считал самым сильным. И пока подросток думал об этом, его друг сидел рядом и чувствовал, как его песчаный замок распадается под волнами, как он и сам тонет на своем троне в зыбучих песках своей памяти. Больнее всего оказалось это новое восхищение внутри названого брата, восхищение в отношении совершенно другого человека. — Да, я так и знал, что ты меня предашь, — снова прошептал он, поджимая губы и хмурясь. В детской драме уполномоченные участвовать не захотели, тут же отходя в сторону и закрывая за собой двери. Они оба говорили без эмоций, как-то кротко сочувствуя друг другу в их маленьком несчастье. За окном разворачивался жаркий апрельский день с каким-то особым, почти июльским солнцем за ним. Закрученные в спирали панельки тонули в его лучах, таяли, точно пломбир какой, и заставляли внутри всякого, кто мог почувствовать что-то, поселиться маленькое, совсем, казалось бы, и незаметное одиночество. Сокджин перевел взгляд со окна и тут же опустил голову, скрещивая руки на груди и тяжело вздыхая. Чимин тоже прислонился спиной к колонне позади и достал сигарету, ощущая смертельную усталость даже в собственных пальцах. — Ты забыл записать, что он выяснил в мотеле, да? — спросил Пак, выдыхая облачко дыма. — Забыл, — виновато кивнул он. — Выяснили только про этого Пьеро, но и все здесь. У парня этого узнал, что он зарабатывал боями, когда его возлюбленному нужны были деньги, а так гражданин честный и достаточно важный для общества. — Ясно, — он покачал головой. — Мне рассказали, что тот, кого ты нашел, издевался над искомым субъектом. Еще выяснил, что… Тебе это должно понравится, кстати. Юный зверь тут же достал из кармана небольшую брошюрку с очередной повесткой для такого же очередного собрания, слишком уж характерного для всего Среднего кольца. На этом клочке бумаги красовалось пестрое пятнышко — изображение облаченных в серое людей, одним из которых, как им указал Чон, и являлся тот самый пограничник, стоящий среди остальных организаторов и освещающий каждого пришедшего своей доброй улыбкой. Религиозный характер даже этой картинки был виден сразу же: сзади этих четырех главных выцветала церковная фреска, такая была и на месте столь кровавого преступления. Здесь не так уж и жаловали подобные движения, хоть и веру, конечно, в ее адаптированном для Нижнего кольца значении никто не мог отменить, как и не мог справится с наплывом адептов из Среднего, хотя это и понижало их статус в глазах остальных. Тяжело вздохнув, Ким потер усталые веки и вновь посмотрел на сидящих рядом друг с другом подростков, думая о том, что они могли бы пригодиться в их плане: все же тот, кто присуждает себе титул короля, должен пользоваться хоть каким-то авторитетом. Так что сотрудничество с этой шайкой должно было сыграть им на руку, оставалась только одна проблема — к таким, как этот Пьеро, нельзя было приезжать следователям без особого на то разрешения, а командира все нигде не было видно в участке, дабы выписать нечто подобное. Секунда тишины вдруг была прервана вскрикиванием, из-за чего следователи тут же сорвались с места и буквально ворвались в комнату, видя перед собой, как Юнги отчаянно бьется головой о стоящий перед ним край стола, точно партизан, не желающий превращаться в предателя для самого себя и того, что было ему дорого. Удивительно даже, что для своих лет и для той беспомощности, оную он уже показал там, в Нижнем кольце, он мог решиться на столь смелый шаг. Чонгук безропотно смотрел на это, пытаясь скованными руками остановить друга, но тот не слушал и снова и снова впечатывал кровоточащий лоб в угол, дрожа от боли всем телом. Сокджин немедля оттянул мальчишку в сторону, сжимая холодными руками его шею и вдруг чувствуя, как чужая кровь катится по его коже вниз. Ощущать слабость в своих железных объятиях было так странно, но одновременно с этим до ужаса приятно. Отчего-то мужчина даже подумал, что это некий крайне интимный момент, ведь король смотрел на него так, словно признавал его силу, и это было пугающе. Чон же только грустно отвернулся, не желая видеть того, кем он восхищался, именно таким: раненым, грязным оборванцем без капли жалости или уважения к самому себе. Музыканта оттянули в сторону, и тот самый низенький детектив крепко сжал его плечи, выглядывая со стороны из-за разницы в росте и выглядя при этом скорее комично, чем сурово. Хотя, вновь окунувшись в омут этих глаз, младший все же осознал кое-что для себя, хоть и спрятал эти мысли в глубину собственного израненного сердца. — У него бывают приступы, но я знаю, как их прекратить, — сказал Чонгук, скромно глядя на Кима. — Он всегда успокаивается, если я так делаю, можно? — Можно? — старший глянул на напарника, получая от того только неопределенный кивок и добавляя: — Дерзай. Он нам нужен живым и в более менее здоровом состоянии. — Не переживайте, мы ведь братья, — улыбнулся мальчишка. Чимин сделал шаг назад, позволяя заключенному подойти к другу и спокойно взять его скованными руками за окровавленное личико и начать тихонько петь. Сладкий, медовый голос лился из уст подростка, оседая золотой металлической стружкой на шторме внутри Мина, и тот дрожал, содрогался и трусливо шмыгал носиком, точно тот котенок, замерзший на улице в холодный январский день. Детективы не спускали с них глаз, но и они нашли в этой мелодии нечто до боли знакомое, ледяное и ужасное, будто бы кто-то схватил их и вытянул из того привычного и милого беспамятства, разрезая на кусочки их тела и заполняя пустоты песенным сборником Шуберта. И невольно Пак думал, что тоже хотел бы ощутить на своих впалых щеках тепло чужих рук, хотел бы, чтобы для него пели, но завидовать он не мог, так что просто смотрел, молча умоляя хоть кого-то в этом мире прекратить свое одиночество. В какой-то момент мужчина действительно почувствовал, каким мягким и послушным стало сдерживаемое им тело. Глазки юноши закатились, накрылись одеялом из век и позволили погрузиться в отчаянный сон. На губах застыл немой вопрос: «Неужели его снова будут использовать?..»

***

Воспоминания об отце пришли неожиданно, но отвезнели внутри последним осенним дождем пред началом извечной и дикой зимы. Тэхен ворочался из стороны в сторону, осознавая с какой-то безумной тревогой, что сегодня ему не дадут покоя. Кошмары резали его хрупкую душу, тщедушное тельце, истощавшее еще сильнее за время этого одинокого пребывания в заточении. Проснувшись с сигналом первого отправившегося в свой долгий путь по кольцам поезда, мальчишка тут же соскочил с чужой постели и рухнул на пол, больно выгибая руки, и слегка поежился от холода. Наручники жали, натирали до кровавых пятен под собой, и эта грязная сорочка уже была измята, точно он повалялся на равнинах собственной боли, а не посидел на жестом матраце этот остаток ночи. Молчание темной комнаты заставляло все внутри сжаться от страха перед монстрами собственного сознания, однако единственным монстром, как оказалось, был тот, кто еще недавно уступил ему свое постельное место. Не включая свет, Хосок сжал волосы ребенка в своих пальцах и тут же развязал его, утаскивая за собой без слов. Подростку хотелось вжать ноги в наполненный стеклом пол и буквально вырвать свои вены, чтобы больше не быть здесь, но вместо этого он вновь улыбнулся, озаряя своим воистину слишком добрым взглядом покои людских сомнений и страхов. Смольные стенки таяли, не устояв перед жаром чужой нежности, и только сам Чон лишь скептически покосился на него, останавливаясь около того самого прохода на противоположную сторону станции, уже такую знакомую после тщетной попытки побега. — Если хочешь уйти, это твой шанс, — сказал похититель, засовывая руки в карманы и делая шаг назад. — Вперед. — А почему вы меня отпускаете?.. — прошептал он, неуверенно прижимая к себе освободившиеся ручки. — Ну, знаешь, твой отец послал за нами своих псов, так что лучше они найдут тебя без нас. Понимаешь? — Конечно! Бедный, несчастный и глупый Тэхен-и. Мужчине действительно хотелось его пожалеть, но свою маску он снять попросту не мог, не мог позволить себе оплошать, не добиться чужих слез теперь, когда самому хотелось застрелиться. Слегка подтолкнув пленника, он сделал вид, что спокойно уходит обратно в свою конуру доживать последние дни: с родителем этого мальчишки лучше было бы никогда не водиться, хотя тот, возможно, даже и хотел какой-то извращенной игры со своим ребенком, сам же ведь послал его на верную смерть в трущобы, верно? Это заставило наемника усмехнуться, пряча лицо в темноте и слыша скрип двери, после — легкие, почти невесомые шаги навстречу люду Верхнего кольца. Стоило Киму только оказаться со своими босыми ножками около всех этих серьезных дядюшек и тетенек, как в сердце родилась маленькая надежда на спасение, и он осторожно потянул одного из незнакомцев за рукав, прося помочь ему отыскать дорогу домой, вот только тот тут же откинул его руку, шарахаясь и чуть ли не падая на стоящую подле себя женщину, со страхом глядя на оборванца и бегая глазками по платформе. Поезд приближался, сигналил, и все вдруг замерли от страха, глядя на сиротливого подростка и тут же небрежно бросая ему в окровавленную голову: — Пришел нас обокрасть? Каждый раз здесь появляются такие! Совести совсем нет! Кто-то потянул его за ушко, больно оттягивая кожу и ругая его за отсутствие работы, словно никто и не видел, что ему еще в пору в школу ходить и быть счастливым, а не таким вот озабоченным деньгами взрослым. Другие стали растягивать его маленькое тельце во все стороны, оскорбляя и оскорбляя снова и снова. Но Тэхен не злился, только улыбался, думая, что это не так уж и больно, ведь иногда было просто невыносимо, а сейчас просто немного грустно. Его не принимали здесь, и поэтому он отошел в сторонку, пряча руки, чтобы никто точно не подумал, что он мог что-то у них своровать. Кровь растекалась из изрезанных ножек, и отсюда, приложившись щечкой к затворам железным, он мог слышать, как скулит его звериный спаситель. И когда сердце окончательно заполнилось тоской, он почувствовал, как рядом с ним становится тот самый похититель, отпустивший его еще недавно и теперь сжимавший в кармане пистолет — мальчишка заметил его еще тогда, когда только выходил. Продолжая вымученно улыбаться, юноша зачем-то прошептал: — Если отец пустил за мной псов, вероятно, вам лучше уйти. — А разве ты не хочешь отомстить нам? — дернул бровью Чон. — Вы уже наказаны своей судьбой, я судить вас не вправе. Хосок вновь усмехнулся, поворачивая чужую голову за подбородок и позволяя разглядеть в пассажирах прибывшего поезда мать заключенного. Эта женщина не изменяла своим привычкам, как и двадцать лет назад, она всегда ездила на одном месте и читала книжку, держа вместо закладки засушенные цветы. И подросток смотрел на ее лик со страхом, оглядываясь по сторонам и мечтая сорваться с места и наконец снова обнять ее, обнять и забыть обо всем в ее объятиях. Но она даже не глянула в его сторону. Он попытался сорваться с места, но был остановлен наставленным прямо на его голову пистолетом. Люди — самые страшные существа, и он знал, что жалеть его не станут, и оттого позволил слезам покатиться градом по щекам. Его затащили обратно, заботливо собирая в пробирку каждый осколок его детского одиночества, словно и не понимая, как же это больно быть самим собой. Обняв себя руками, он уже не мог остановиться и, глядя в сторону, плакал, пока Хосок краем ножика собирал горячие капельки, зачем-то говоря: — Не волнуйся, когда-нибудь и мы с тобой наконец умрем.