Tear

— Не получается… — подумал про себя Намджун и тяжело вздохнул, пытаясь сложить из пазлов водопад. — Не сходится. И не сошлось бы. Тэхен смотрел на несчастного человека и думал о том, что хотел бы ему подсказать, как собрать картинку так, чтобы она не казалась такой черной и страшной, как убрать с печаль со всего, до чего касались пальцы, но тяжелая канатная веревка, безжалостно впивающаяся в уголки рта, не позволяла и слова вымолвить, и он отчаянно молчал, наблюдая за тщетными попытками собрать все элементы воедино. Казалось, похитителю действительно нравилась такая маленькая игра, хоть и на личике у него ни одной эмоции не играло — подросток сам их выдумал. Всматриваясь в изображения вокруг и замечая целые картины таких вот неверно сложенных мозаик, хотелось плакать. Всегда грустно, когда кто-то не может добиться успеха в том, что любит. Закованные руки болели, батарея прожигала насквозь кожу, ранила и заставляла волдыри вздуваться, точно все в этом мире ненавидели одного маленького ангела. Но даже сейчас, несмотря на всю эту боль, он слегка улыбался, не сопротивляясь и просто безвольно глядя на развернувшийся перед его глазами цирк. Ему все еще не до конца верили, хотя на деле, если бы пленник только мог оказаться не самим собой, он был бы до ужаса рад принять наказание смертью, такое же, какое постигло всех тех несчастных детишек их хора. — Эй, а знаешь, для чего нам твои слезы? — спросил старший, потирая щетину и осторожно разнося наполненную соленой жидкостью пробирку по таким же, но уже более маленьким. — Или тоже не помнишь? Будет печально, если да. Юноше оставалось только неопределенно покачать головой, наблюдая за тем, как детский интерес в чужих глазках сменяется немилостью, и отчего-то в сердцах жалея того, кто мог вот так вот просто перескакивать с одной эмоции на другую только ради собственного блага. Чон больше не стал с ним говорить, даже в сторону его ни разу не повернулся и не покосился черными глазками, как это обычно бывало. Такую привычку часто имеют одинокие детки в школе, когда очень сильно хотят найти себе друга, но также сильно и разочаровываются в нем. Хосок вообще напоминал именно такого вот несуразного, неправильного студента, и это отчего-то заставило заключенного слегка улыбнуться, окончательно раздирая собственные губы и уже не думая о том, насколько же ему будет больно после. Его улыбка казалась такой безумной, в темноте подземного царства улыбаться могли только мертвые, и пока в преступниках еще теплилась жизнь, они продолжали тянуть на себе тяжелый груз такого вот исконно русского безразличия ко всему, что творилось вне их зоны комфорта. Один продолжал впечатывать пазлы в хаотичном порядке, иногда специально отрывая какие-то его детали, чтобы составить собственную картину, другой же, напротив, собирался с силами, чтобы отдать эти образцы чужих слез своему начальнику, оный уже с минуты на минуту должен был оповестить их о своем приходе. От этого мужчины на самом деле было не так уж и много пользы, однако старший все равно цеплялся за возможность быть для него идеальным. Услышав эти три стука тростью о железную балку рядом со своей комнатой, главная крыса тут же поднялась, хвостик свой спрятала под одеждой и пошла искать новое признание у старого человека. Накинув свой немного грязный и плохо пахнущий свитер поверх одежды, Чон практически выбежал, в одной руке сжимая пробирки со слезами, в другой — свой кошелек. Как и всегда, начальник не заставлял себя ждать, и на довольную мордочку еще вдали плюнул своими деньгами, отдавая эти несчастные гроши в оазис чужих ладошек и тут же забирая долгожданные драгоценности из стеклянного плена. Иногда наемник даже немного завидовал: то, как все эти богачи смотрели на результаты детской печали, напоминали ему какую-то слишком уж глупую сатиру, и ему хотелось оказаться соленой жидкостью перед тяжелыми зрачками таких вот людишек. — Хочешь пойти и проверить вместе со мной? — вдруг спросил главный, снова отстукивая что-то своей тростью. — Встретишься с ним, как раз. Давно тебя уже хотел встретить. — Ну что вы, разве я достоин такого? — скромно пожал плечами он. — Да и вряд ли меня там захотят встретить радушно! — Захотят-захотят! С послушными мальчиками всегда обращаются очень хорошо. И пусть это была издевка, он выдавил из себя улыбку и поплелся следом, покорно склоняя голову перед чужой силой и влиянием. Выйдя сначала к кабинету работодателя и немного неуверенно сжимая руки в кулаке в уголочке, он позволил провести себя до машины и сел на одно из самых неудобных сидений, начиная воображать, как радушно его встретят там, среди таких знакомых, но все еще не подозревающих о его настоящем, врачей. Пару лет назад они никогда не упускали возможности поговорить с ним по телефону, теперь же и не вспоминали, только если им самим нужна была помощь в даче показаний против кого-то, ведь предатель никогда не откажет в таком, верно? Хосок был лучшим из предателей. Дорога была недалекой, но до ужасного болезненной: воспоминания взрывались под кожей всякий раз, когда он открывал глаза, встречаясь с до слепоты ярким солнцем и тут же закрывая лицо рукой, отворачиваясь и не желая любоваться кровавыми мотивами Верхнего кольца. Когда автомобиль остановился, затормозив с неприятным звуков, он тут же вылетел и зачем-то, уже скорее по привычке, открыл старшему дверь, преклоняясь перед ним и получая за это очередной одобрительный кивок. В какой-то степени ему действительно нравилось прислуживать большим мира сего, ведь только так он мог получать любовь, верно? Только так он мог ее заслужить. Шагая вдоль красочной аллеи, иногда Чон слишком сильно зацикливался и пропадал в своих мыслях, вспоминая, как постоянно рисовал здесь много лет назад. Листья падали на его блокнотик со звездочкой, и он елозил черной ручкой по шершавым листикам, пытаясь нарисовать силуэты своих четырех друзей, глядя на них каждый раз по-новому и постоянно замечая в этих мальчишках что-то воистину непонятное для себя. И тогда он утопал в зависти, тогда в нем рождалось то самое «алое», и монстр брал над ним верх. Все здесь пахло его детством, вся эта клиника, огражденная высоким забором с длинной колючей проволокой сверху — такой вот убийственный торт. Сейчас он уже был достаточно взрослым, чтобы суметь откинуть то прошлое, сломавшее его навсегда, но сделать это сознательно не мог, поэтому поддавался рассказам о том, как на самом деле проходили его первые годы жизни в развалившемся на кусочки государстве. Такие речи того, кто его нанял, казались ему в сотню раз приятнее, чем то, что всплывало в его сознании самостоятельно. Их встретили те самые люди в длинных серых накидках, в рукавах которых можно было бы уместить целое небо и еще захватить все море, такое же фальшивое, как и улыбка на губах адептов. Они обняли своего несуразного подданного, взлохмачивая его грязные волосы и зачем-то проводя мягкими, не познавшими за жизнь работы руками по щетине, нахваливая за то, что он смог заключить ангела в свою клетку. — Вероятно, отец его расстроится, — они покачали головой, — но без боли и печали нет и «Рая», правда? Поэтому пусть страдают они оба во благо нашего мира. — Верно-верно! — добавил главный, потирая усы пальцами. — Пусть помнят, что нет мира без жертвы. — Звучит как тост! — отшутился Чон, заставляя старых знакомых улыбнуться, а себя слегка съежиться от ненависти. Дальше, правда, были уже не слова. Был тот самый разрушающийся, падающий Лондонский мост из детских колыбельных. Преступника завели в один из кабинетов, заставляя смотреть, как один из ученых своими умелыми ручками помещает слезы мальчишки в специальную формочку и замораживает в камере, дабы после зарядить ими специально созданное оружие. Такого еще явно не видел белый свет, не видел, и оттого даже Хосоку все же было немного страшно: раньше он слышал об этом только из рассказов. Теперь же в его руках ютился револьвер невиданной красоты, обшитый дорогими камнями и гравюрой, даже с гербом семьи Ким. Такое легкое орудие смерти, что невольно хотелось его подкинуть вверх, но сделать ему это не позволили, снова отбирая и проверяя, как в магазине все пули сошлись в один маленький циферблат. — Хочешь протестировать? Ты же знаешь, мы очень любим таких гостей, как ты, — улыбнулся исследователь, раскачивая свое изобретение на небольшом ремешке. — А разве у нас есть, на ком его испробовать? — прошептал он. Чужая улыбка дала ему понять ответ на свой вопрос сразу же, и уже через пару минут он стоял посреди хлева, разглядывая испуганных, забитых по уголкам зверей. Таких же, как и их волк в подземном царстве метро, но только не сильных, даже без клыков. Никого не держали, но животные боялись убежать, поджимая свои хвостики. Ну ничего страшного: главная крыса сейчас разберется! Наемник оглянулся по сторонам, а после резко повернул голову вверх, с опаской косясь на выжидающих момента ученых. Все так хотели испробовать на вкус этот запретный яблочный сок, что не могли оторваться, следили за несчастным, как стены за параноиком. Сжав револьвер покрепче несчастный тут же выстрелил в дикую лань, доселе прячущуюся за железной колонной. Пуля попала ровно между глаз, прибивая бедную и опрокидывая ее навзничь так, как ни одно другое оружие сделать бы этого не смогло. Зараженное тело медленно начало рассыпаться, крошиться, точно стеклянное, и мужчина, не ожидая чего-то такого, сделал шаг назад, входя в раж и еще несколько раз нажимая на курок, снова и снова, пока он не остался один среди осколков, в каждом из которых отразилась его сумасшедшая улыбка. Стоящие позади начали хлопать, приветствуя своего героя, а последний почувствовал зарождающийся в глубине сердца страх.

***

Все смешалось, перепуталось и замерло. Юнги стоял перед автомобилем, настоящим, не тем, что был в их маленьком домике, а тем, что мог развозить людей, рычал как зверь дикий и даже иногда шипел где-то сзади трубами выхлопными. Он все еще не особо понимал, что происходит, однако наличие на шее ошейника с встроенным чипом, готовым взорваться сразу же, когда полицейский даст тому голосовую команду, все же заставлял подчиняться и действовать даже через призму абсолютного непонимания ситуации. Усаживаясь на переднее сидение рядом и позволяя чужим рукам застегнуть на себе ремень, он с каким-то недоверием вжался в ручку двери и прикрыл глазки, когда машина тронулась, словно не представляя даже, что это такое за чувство свободы. Хотя жизнь в Среднем кольце было сложно назвать именно так. Здесь не было тех пестрых домиков, не было расписных улиц и часов с огромным циферблатом и почти живыми статуями на нем, способных и драться, и побеждать даже тех, кто был сильнее. Не было здесь и грязи на улицах, а местные лавочки работали только по определенному режиму, за каждой такой выстраивалась огромная очередь из облаченных в серое. Даже в трущобах можно было встретить тех, кто ходил в лисьих шкурах, названых кем-то шубами, в побрякушках золотых и с длинными телефонами — и все это заправлялось спесью на лице; здесь же ни красок ярких, ни даже самого понимания цвета. Три единственных оттенка серого, разделенных по своему значению, чистота и добродетель. Святая мудрость, казалось, и не появлялась здесь, где не могло рождаться настоящих мыслей и чувств. — Неужели здесь хоть кто-то счастлив? — спросил Мин, глядя на все это через окошко. — Если спросишь у них, они скажут, что счастливы, — механично ответил старший, снижая скорость. — А вы? — он слегка повернулся лицом к собеседнику. — Я ничего не чувствую. Дернув бровью, подросток решил больше не начинать этот разговор, оставаясь при своем собственном мнении: все живущие в столь отвратительном месте — рабы. Хотя, на деле, так думали все живущие в Нижнем кольце, ведь граждан этой части Сеула показывали не просто какими-то ненормально спокойными и до ужаса продуктивными, но и говорили, что именно они являются представителями того образа жизни, какому следователю в разрушенной Республике Корея, якобы именно там и пятилетками пытались добиться прогресса, и корпорациями — господства. Единственное изменение, придуманное на легендарном референдуме (во всяком случае, так рассказывали юноше учебники, когда он еще ходил в школу), — возвышения коллективного труда и разума. За долгие годы грани между «индивидом» и «коллективом» действительно были стерты, оттуда и столь одинаковые домики, рядами выстроенные в спирали, и деревья пластиковые, и даже ненастоящая трава. Здесь тому, кто вырос среди мусора и грязи, было некомфортно и душно, и пленник буквально чувствовал, как какая-то частичка его умирает с каждым новым вздохом чистого воздуха. Смольное пятно вместо легких требовало от своего хозяина чего-то столь же токсичного и едкого, поэтому он решил заполнить пространство машины словами, дабы вытеснить отравляющий кислород. — Если я помогу, вы ведь отпустите меня, правда? И меня, и Чонгук-и. — Отпустим, зачем нам вас держать, — вздохнул Ким. — Лишние рты только, скажите спасибо, что не заперли в обезьянник. — Ага, спасибо, — огрызнулся он. На самом деле Юнги рассчитывал на какую-то реакцию после столь грубого тона, но мужчине, казалось, было абсолютно наплевать, и он попросту ехал дальше, останавливаясь около какой-то заправки и покидая салон. Оглядываясь по сторонам, он не сразу же заметил нужный им домик, но после, приглядевшись и различив надпись на нем, все же сделал первый шаг навстречу дороге. Стояло странное, немного жуткое солнечное утро — в такое лучше всего трупы гниют. Яркий диск выглядывал из-за серых домиков, озаряя белые улочки неприветливыми лучами и погружая весь этот мир в один сплошной цвет — сложно было разлепить глаза. Сокджин даже не морщился, просто тянул за собой юного заключенного, останавливаясь около здания и вдруг надевая на мальчишку собственный пиджак, чтобы закрыть тканями ошейник. Проделав эти процедуры, они все же смогли попасть в место проведения собрания, усаживаясь на последние ряды и слегка затихая, пока некто все в том же одеянии цвета снега рассказывал свои жуткие истории. Он поднимал руки к самому солнцу, стоя в центре небольшой сценки, поднимал и говорил всем вокруг: — Узрите же! Истина совсем рядом! Остальные покорно кивали, и полицейский подражал им, крайне гармонично вливаясь в этот шабаш. А вот король никак не мог преклонить голову перед этими мыслями, поэтому нарочно съехал по дубовой скамье вниз так, чтобы за телом старшего его было невозможно увидеть. Главный идеолог продолжал бродить туда-сюда и везде оставлял немножечко грязи собственных слов. Он вызывал некоторых пришедших и позволял им высказаться, и все сходились в одной мысли: «Кто-то хочет украсть Рай». И каждый соглашался, отчаянно кивал и возносил руки к пыльному потолку, взывая к кому-то сверху и умоляя его уберечь для себя там местечко. — И когда они заберут его, наступит хаос! Не будет ничего! Нас убеждают, что мы, эмигранты из Нижнего кольца, обретем здесь свое счастье, но отчего же мы его не находим? — Потому что ищите его в чем-то нереальном, — прошептал про себя мальчишка, тут же замолкая и вновь пряча голову. — Готовится заговор против нас и наших детей, мои братья и сестры! У нас хотят отобрать последнее, на что мы могли претендовать в этой жизни, проведя ее с достоинством и благочестием! Бессмысленный марш религиозных фанатиков. Новые фразы от этого идиота звучали все звучнее и громче с каждой новой секундой, разбивались слова о стенки этой камеры, и казалось даже, что из этой клетки не было выхода, но всему наступал конец. И вскоре говорящий, вытерев рукавом слюну с губ и подбородка, наконец отошел в сторону, укладывая микрофон на кафедру и позволяя другим начать высказываться по этому вопросу, хоть и новых мыслей никто не принес, пересказывая друг друга и иногда добавляя какие-то свои вкрапления шуток, пусть и не самых удачных. Ким умело смеялся над всем, что говорили, сливаясь с толпой и даже выходя самостоятельно туда, на всеобщее обозрение и заполняя каким-то своим мужским обаянием чужие сердца. Юнги мог только фыркнуть, все еще прячась между скамьями и не выдавая себя даже шорохом. — Я чувствую, что наш Пьеро нас покинул, нет его больше, но во всяком случае он смог бы защитить ворота Рая для нас с вами, братья и сестры! — напоследок сказал один из изображенных на картинке, ловким движением руки снимая с их собственной иконы серую тряпку. — Подойдите и каждый поцелуйте, чтобы на вас не гневались детские души. — Так вот кто их рисовал… — удивился Мин. — У нас говорят, что их повесили и уже мертвыми распяли, чтобы душу достать из тел. — Это ведь невозможно, — добавил детектив, бегая глазками черными по головам адептов. Такая милая ложь. В Среднем кольце запрещены денежные сборы, но молитва у иконы четырех мальчишек была явно платной, только монеты кидали уже при выходе, дабы никто не ушел без определенной платы за свои потуги веры. Это заставило старшего слегка улыбнуться, и он обратился к своему пленнику, хватая его за руку и показывая на глаза организаторам с какой-то глупой, но все же действенной и душераздирающей просьбой: — Простите меня, братья, но мой сбежавший брат нашелся, жил в трущобах наших, верит во все это, знаете ли… — О, мы знаем этого мальчика! — воодушевленно закричали они. — Видишь, а ты тогда в детстве плакал, думая, что совсем одинок! А вот оно как бывает! — Верно-верно, — миловидно улыбнулся Сокджин, — но мы пришли, потому что… Представляете, ему сон приснился страшный, точно детей убивают. Не знаете ли, к чему это? Он сказал, что вы точно сможете помочь. Эти кошмары его уже долгое время мучают! Подросток окончательно потерялся, сначала смущаясь разговоров о собственном одиночестве, а после и вовсе не понимая, к чему мужчина вел этот разговор. Его забавно выгнутые пальцы то и дело касались лица младшего, то указывая на огромные синяки под глазами, то на раны не зажившие. И пусть легенда о приходящих демонах в данном месте звучала очень даже реалистично, он все равно никак не мог осознать, что же такое пытался выудить следователь у неожиданно даже для самих себя побледневших стариков. Последние начали как-то мяться, чесать неудобно шею и переглядываться, не зная, что же сказать, но понимая, что обязаны дать совет: сзади стояли и другие, и все тоже ждали развязки этого диалога. Заглянув внутрь зрачков Кима и отразившись в них чем-то вроде пыли или мусора, они все тут же затрепетали: — Ну, а вы сходите к нашей целебной птице! Знаете ее? Она вам точно-точно поможет! — Да-да, она способна лечить души! Знаете, где ее искать? — Не знаю, — спокойно ответил полицейский. — И все, скажите, а знаете ли вы что-нибудь о детях? А то снилось брату, что их там зарезали всех, не знаете? — Ох, ну, — неуверенно забегал глазками незнакомец. — Говорят, детей забирают тогда, когда нужны обряды! Да! — Какие еще обряды подразумевают похищение и убийство? — снова надавил он, делая шаг вперед. Но ему перестали отвечать, только просовывая в руки свою брошюрку с адресом нового собрания, но с упоминанием совершенно других имен. Через пару минут неловкого молчания, ему все же сказали, что именно эти люди ответят на интересующие его направления их веры, ведь сами они способны только на первом уровне собирать деньги да заставлять молиться на платные иконы, а больше ничего о собственной религии не знают. Конечно, последнее старший уже надумал себе сам, видя их неуверенный в себе и своих знаниях взгляд всякий раз, когда их взгляды пересекались. Теперь на обложке в черно-белых тонах была нарисована птица в клетке, хотя, присмотревшись получше, детектив тут же понял: он явно нашел нечто потрясающее. Вернее, этому ему подсказал Мин, заметив, что надпись на клетке полностью соответствовала названию и приюта, и церкви, и даже того самого борделя, только записано оно было на устаревшем корейском, существовавшем до новых правил, введенных, как было известно, чуть меньше десяти лет назад. — Сегодня не стану тебя убивать, — пояснил Сокджин, усаживаясь в автомобиль и закуривая. — Вау, как щедро, — снова огрызнулся мальчишка, выхватывая сигарету из чужих рук и втаптывая ее порванными кроссовками в асфальт. Странное чувство в груди не давало королю успокоиться, не позволяло даже подумать о том, что теперь он не всесильный правитель, собирающий дань с бедных и обездоленных, а просто крыса. Эта мысль его раздражала, но было все же нечто, что бесило еще больше, — желание быть кем-то похожим на этого мужчину. Его осанка, манера разговора, бездушие внутри глазниц и абсолютное безразличие — все это хотелось иметь самому и прямо сейчас, но пока что в нем было только это несогласие со строгими правилами своего заключения и обращения в предателя собственных принципов. И пока Юнги злился, он все еще чувствовал, что завидует этому взрослому человеку в его безразличии ко всему сущему. Кто же знает, к чему может привести зависть.

***

В глазках — по две иголочки, и если их выдавить, то, возможно, откроется один из секретов этого ребенка. Намджун думал об этом, зачем-то вглядываясь в лицо несчастного и думая о том, что тот, верно, должен был бы сейчас ходить в школу, а не сидеть здесь, среди грязи и крови, с истертым ртом и и такой вот одинокой улыбкой. Это не было сочувствие к ребенку, но было что-то вроде странного ощущения внутри, такое бывает, когда множество червей заполняют пустоты, начиная свой хаотичный ход по поеданию друг друга — нечто подобное и заставило старшего потянуться к узелку за чужим затылком и развязать его, позволяя чужому тяжело вздоху заполнить комнату. — Спасибо вам большое, — прошептал мальчик, улыбаясь. Это было так странно. Почему ему дарили это тепло, несмотря на ту боль, что он причинил? Похититель совсем не мог понять природу этих эмоций, как и не мог до конца осознать, что же это такое и как можно так искривлять губы. Словно робот, вышедший из программы, он решил попробовать сделать то же самое, приподнимая уголки и молча указывая на эту свое лицо пальцем, чтобы подросток мог оценить. Сначала последний удивился, не понимая, отчего же этот человек вечно новый и всегда не похожий сам на себя, словно у него не было настоящего характера, но вместо глубоких размышлений об этом, пленник все равно одобрительно кивнул и спросил: — Забыли, как улыбаться? Это очень просто! Вы главное расслабьтесь! Словно завороженный теплым, достаточно низким голосом, хост придвинулся чуть ближе, снова пытаясь повторить это выражение личика и все никак не справляясь с дрожью на устах. Тишина вокруг немного пугала, пугал скулеж волка и бесконечный грохот поездов за стенкой, а еще больше ребенка должно было напугать подобное поведение, но, как ни странно, Тэхен совсем не боялся, только указывал на недочеты и в конечном счете добиваясь этого почти искреннего выражения лица. Не хватало, разве что, немного эмоций, однако старшему шла улыбка, у него она была особенно милая, по обеим сторонам щечек образовывались глубокие ямочки. Если бы руки юноши были свободны, он бы точно похлопал ему, но вместо этого только вздохнул и вдруг спросил: — А что вы будете со мной делать? Не бьете, кормите… Даже спать даете… — неуверенно прошептал он. — Хотите, чтобы отец меня выкупил? Только как бы преступник ни хотел бы ему ответить, просто не мог: он не знал, а вернее не помнил цели похищения и убийства. Самый удобный свидетель и самый удобный уголовник — у него не могло быть умысла. Пожав плечами, он заметил, как капельки надежды снова отпадают и теряются в омуте отчаяния. Конечно, мальчишка глупо поступил, когда решил, что сможет наладить контакт с тем, кто даже не умел выражать мускулами под кожей свои эмоции, глупо и очень опрометчиво, но все же он не сдался так просто. — А можете развязать мне руки? А я бы тогда помог вам сложить пазл правильно! Я уже такой составлял, честно-честно! Намджун неуверенно на него посмотрел, но через секунду уже отвернулся и закрыл уши, словно не желая больше слышать назойливого пленника, не желая с ним ни разговаривать, ни якшаться. Удивительно, что даже ангелы способны обманывать тех, кто сильнее, словно не думая о последствиях. Ким не стал разбираться и просто перекрыл все возможные пути к непослушанию, оттого в комнате снова повисло молчание, после — пустота. Подросток незаметно прикрыл вежды, надеясь провалиться в сладкий сон. Секунда — и звон несущегося по коридору зверя тут же подорвал его с места, заставляя ручки снова выгнуться в неестественном положении, отчего те хрустнули и заныли от боли. Волк, сорвавшийся с цепи, исходился от злости, рычал и заставил работников метро знатно прокричаться. Пленник тут же попытался подорваться со своего места и хотя бы крикнуть монстру, попросить его остановиться, но он уже знал: за дверью не осталось никого живого. Чудище разрывало все своими длинными выточенными клыками и никого не собиралось жалеть. Вдох, тяжелый выдох — и дверь со скрипом открылась, а уже такая знакомая мордочка просунулась виновато туда, оставляя после себя кровавый след и скрежет тянущихся сорванных цепей. Находящиеся в комнате тут же безвольно прижались к стенам, однако стоило волку увидеть их, как он жалобно заскулил, схватился за одежды старого и начал снова и снова умолять его пойти за собой, пока тот в недоумении догорал свечкой восковой. Мальчишка сделал шаг назад, снова решив попытаться сбежать, но тут же остановился, когда заметил в проходе своего личного демона. Среди трупов выцветала фигурка Хосока, вернувшегося слишком рано, чтобы, казалось, окончательно лишить свою жертву надежды. Замерев, подросток отчаянно указал пальцем на Чона, приказывая животному разобраться с ним, и то послушно пустилось в недалекий бег до цели, раскрывая свою пасть и уже готовясь впиться в чужое горло, как созданная из слез пуля пришлась прямо и так израненным лапкам. Сокрушенный зверь рухнул и уже только через пару мгновений почувствовал, как тот, кого он тоже пытался спасти, тянет его своими крепкими мужскими руками в новую темницу, уже не белую и не просторную. В маленький, сделанный из четырех узких стенок, гроб, чтобы ни одна дурная мысль в голову эту звериную не пришла больше. И Тэхен все еще ронял слезы, чувствуя эту печаль дикого сердца, впервые ощущая ненависть под своими руками. Сжав их в кулаки, он начал выбиваться, брыкаться и откидывать мужчину от себя ногами, выкрикивая что-то совсем уж неразборчивое и навязанное истерикой. Но он не останавливался и все равно тянул свои руки паучьи к тому, что никогда ему не принадлежало. — Прости, — прошептал старший, поднимая ребенка так, чтобы руки его больше не были вывернуты в неудобной позе. — Я не в силах спасти кого-то из вас. Нарушил обещание. — О чем вы говорите?.. — тихонько всхлипнул он, успокаиваясь и понимая, что не имеет права плакать. — Какое обещание? Я вас не знаю.! — Знаешь, просто никто из вас меня не помнит. Больше говорить он ничего не стал, оставляя оружие в полке пыльного стола и подбирая оттуда же пачку сигарет. Дальше — его собственный побег от прошлого, что раной гноилось в нем и венами порезанными кровоточило. Больнее было даже думать о том, что все те дети, в экспериментах над которыми он помогал и помогает до сих пор, сказали бы сейчас, вспомнив то же, что помнил он? Насколько сильной была бы ненависть в их глазах? Потому что будь на их месте сам наемник, он перегрыз бы себе горло, не простил, даже если бы перед ним две тысячи лет обязались челом бить — все бессмысленно, ведь жестокость нельзя ничем оправдать, а насилие и крысятничество ничем нельзя покрыть — самые сильные карты. Встретившись с Намджуном лицом к лицу, он отшатнулся, видя странную улыбку на чужом лице и почему-то снова погружаясь все глубже в собственное отчаяние, он отшатнулся и прижался к стене, кое-как сдерживая рвотные порывы и пытаясь убедить самого себя, что он не делает ничего плохого. Ничего хорошего, правда, тоже, но речь ведь не об этом. Вхаркав собственную тоску, он вытер рот рукой и прошептал сам себе: — Тебе уже не отмыться от того, что ты делал, так работай и не думай. Ни о чем не думай.

***

Наблюдать за спящим подростком было как-то странно и немного тревожно. Чимин закатывал глаза и постоянно вздыхал, скрещивая на груди руки и пытаясь понять, почему его так заботит наличие кого-то чужого в их одиноком доме. Доселе здесь бывали разве что неудачные любовники самого детектива, но уж точно никак не пленные со своими ошейниками верности. Честно говоря, сам юноша даже немного хотел посмотреть на то, как нечто подобное взорвалось бы на его собственной шее — вдруг это было бы так красиво, что и не страшно стало бы умирать. Понимая, что свою заинтересованность он уже никак в себе не подавит, следователь потянулся короткими пальцами к черной ткани, впервые за долгое время касаясь другого человека без наигранной пошлости, ощутить которую сам не мог, и без желания уничтожить или сломать. Слегка перемещаясь чуть дальше и касаясь торчащей ключицы, Пак немного подался вперед, будто бы изучая чужое тело и завороженно глядя на столь теплый комочек нервов, мускул и костей. Чонгук спал очень крепко, сохраняя в устах свой медовый голос и иногда немного все же посапывая заложенным носиком, каждый раз заставляя зверя перед собой шугаться и дергать плечами: он не хотел быть замеченным в таком постыдном занятии. Длинные ресницы подростка казались такими пушистыми и мягкими, отросшие черные волосы складывались в красивые спирали на подушке, и старший пытался запомнить все это, уже зная, что никогда не сможет быть настолько же человечным и спокойным, особенно во сне, в котором он вечно царапал собственные руки и шею. — Что-то случилось? — сонно спросил Чон, приоткрывая уставшие вежды. — Они уже приехали? — Нет, — резко ответил Чимин, убирая руки и отворачиваясь. Приподнявшись на жесткой кровати, юный музыкант сначала тяжело вздохнул, а после решил все же осмотреться. Сначала их целую ночь допрашивали, а теперь и вовсе привезли сюда, в служебные квартиры, чтобы закрыть здесь до окончания расследования из-за того, что командир отряда не разрешил им запирать детей в изоляторе без получения на то разрешения. Отчего-то ему было проще выписать такое для прохода на собрание, чем для содержания под стражей, что было в крайней степени непонятно следователю, а еще более непонятным и абсурдным последнему казалась идея содержать их в собственных комнатах. Конечно, мальчишка тоже понимал это, понимал, что спал на чужой кровати и что сидящему на полу уполномоченному явно было бы интереснее пойти расследовать дело, а не якшаться с ним здесь, среди тусклых серых стен и пыльной мебели. — Хотите я вам в качестве извинения спою? — Нужна мне твоя песня, — он снова закатил глаза. — Говорят, музыка — ключ к разгадке души! — улыбнулся он, подсаживаясь рядом. — Я вам спою, а вы научите меня приемам! От возмущения лицо старшего, даже несмотря на то, что месяц только начался, готово было буквально лопнуть. Ему было и стыдно, и как-то неприятно, и все равно тянуло согласиться. Сказать вслух он, разумеется, не мог, но тогда, когда этот пел для своего друга, что-то внутри все равно билось и ломалось, и поэтому вместо нормального ответа, полицейский кивнул уже только через пару километров молчания, что учить жестокости он не будет. В целом, Чонгука это ни капли не остановило, и он только пуще прежнего заулыбался и ласково пролепетал: — Вы тоже добрый к тем, кто добр к вам, как и Юнги. Это забавно. И должна была политься та самая медовая песня, но где-то вдали раздался взрыв.