Tear

Эта земля еще никогда не знала таких зим, и за секунду, к сожалению, переобуться никто бы не смог, поэтому несчастные люди, не привыкшие к такому укладу, пытались прожить собственные часы так же, как делали это до разрушения неба. В их сердце заметался пожар, и руки коченели от холода, однако они продолжали как стати стоять в своих достаточно легких, весенних серых курточках, точно и не понимая, что сами себя подводили к плахе подобными действиями. Юнги было совсем немного страшно, ведь рожденные из горя и ненависти попросту не могли сочувствовать, однако при виде замерзающего мира в начале столь теплого месяца лишь что-то в нем со стремительной силой падало вниз, разбивалось и заставляло снова и снова смотреть вверх, туда, где измученная ожиданием кровавая луна поджидала всякого не согласного с собой. Даже ненароком казалось, что у этого красного чудища сверху были руки, и оно держалось ими за границы фальшивого неба, выглядывая из-за трещин, выслеживая своих жертв. Видеть окрашенный, занесенный снегом город было немного тоскливо, но пока его руку крепко держали в своей, он думал, что ему было в общем-то и нечего бояться, и оттого шагал более упрямо, не поддаваясь стихии. Старшему тоже было несладко, он скрывал свое лицо в капюшоне, но даже так его могли заметить, а его собственная смерть ознаменовала бы и гибель этого подростка, так что на нем лежала двойная ответственность. Войдя обратно на улочки, он заметил, как некоторые слабые здоровьем припали к земле, и природа бессовестно укрывала их своими белоснежными перинами, закутывала в коконы, оставляя на серой одежде следы своего преступления. Здесь на всю площадь было только два вздоха, и оба принадлежали тем, кого по праву стоило бы нарекать врагами. Мальчишка кутался в воротник, но даже так ресницы его замерзали, и волосы тотчас же покрывались слоем льда, превращаясь в маленький заснеженный папоротник. Мужчина в свою очередь еле-еле пытался дышать через оледеневшую от его дыхания ткань плаща. Печально двигались человеческие глыбы, чувствуя, как собственные одежды начинают тянуть их на самое дно, и они безвольно припадали к земле, еще недавно такие живые и бодрые. Единственное, что спасало двух отступников, — изумрудная птица, неожиданно ставшая не просто огромной, а гигантской, и никто не смел им перечить, пока они находились в тусклой тени этих размашистых крыльев. Перья от холода тоже постепенно замерзали, однако бояться было уже нечего, и они продолжали идти все вместе через этот живой, разбитый на все закоулки района страх. Среднее кольцо — удивительное место, созданное наподобие часов с кругленьким циферблатом в центре — кольцом высшего класса, так сказать. Здесь, в некогда обилии серого, жили не просто люди, а механизмы, решавшие все свои дела коллективно и не стремившиеся к большему, ведь большее всегда индивидуально. Если бы здесь был командир, он бы, как думал об этом сам Сокджин, сказал бы, что это место — липучка для мух, попросту не способных отвечать за свои проступки самостоятельно. И оттого здесь было столько одинаковых домиков, только одна одежда и единая для всех голов мысль, потеря которой оборачивалась как минимум возможность смотреть собственными глазами на реальность. Остановившись около нужного магазина, путники тяжело вздохнули, переглядываясь друг с другом: кусок иллюзорного неба свалился прямо перед выходом, из-за чего войти в здание попросту было невозможно. Поднимался дикий ветер, и на секунду несчастные оцепенели, видя вдалеке, как вихрь собирается в нечто ужасное, напоминающее настоящего зверя и готовое разорвать всякого на кусочки. Схватившись с двух сторон за осколок, они попытались его отодвинуть, однако после полицейский, что-то увидев, вдруг сорвался с места и тут же напрыгнул на мальчишку, закрывая его от пронесшегося вдоль улицы ветра, принявшего свою змеиную форму и сияющего среди тусклого алого своими черными глазками. — Не нужно меня за… — попытался проговорить Мин, тут же чувствуя, как чужая рука ложится на его губы. — Тихо, — прошептал он, оглядываясь по сторонам. Ким уже прекрасно видел все это. Видел, как построенный злым умом мир рушился прямо перед ним. Вальсируя в пространстве, холод и сам собирался в невиданных ранее чудищ, грозно расхаживая по улицам и выслеживая тех, кто посмел осушаться приказа смерти. Страшно не было, но все же незнание того, что произойдет в следующую секунду, пугало, и пока стихия, никого не жалея, разрывала чужие тела, подбрасывая их в воздух и просто-напросто откидывая на куда-нибудь до тех пор, пока позвоночники не были сломаны. Чувствуя себя загнанными в ловушку, они снова посмотрели друг на друга и уже начали готовиться к худшему, когда птица с грохотом приземлилась рядом с ними, укрывая от ветра и свободным крылом отталкивая тот самый кусок неба. Оказавшись внутри, путники смогли заметить до смерти напуганных хозяев и спрятавшихся в здании детишек, обходя их и забирая теплые куртки и шарфы. Им нужно было взять достаточно много их, поэтому они накинули каждую на себя, хоть так и было сложнее идти. Только рука Юнги коснулась немного забавной шапки с рисунком лапки на ней, как чуть дальше он почувствовал чужое движение, тут же не сдерживаясь и рефлекторно швыряя нож в сторону опасности, уже после закрывая ушки от крика. Девочка лет пяти свалилась на пол и начала истерично плакать, отчаянно прижимая руки возле глаза с вонзенным в него лезвием. Самому юноше ни на секунду не стало ее жаль, и он отвернулся, хмурясь и начиная и дальше накладывать вещи в свои карманы, однако его запястье вскоре было перехвачено и сдавлено между длинными кривыми пальцами. После — тяжелый вздох, грузом свалившийся на его сердце. Подросток не стал ничего говорить, однако истолковал этот жест по-своему, вытаскивая второе оружие из штанов и делая шаг к раненой, чтобы окончательно ее добить. И тогда же спасительная пощечина прилетела ему прямо в лицо, отрезвляя и убирая эту алую пелену перед глазами. Замахнувшись второй раз на неожиданно пристыженного мальчишку, мужчина все же бить снова не стал, присаживаясь рядом с несчастным дитя и оказывая ей первую помощь. В его движениях читалась странная, непонятная для Мина теплота, и он чувствовал в этот момент себя таким отчаянно неправильным, словно даже у того, у кого так жестоко отняли душу, было нечто, чего не было у самого короля. Слова застряли в горле вместе с какой-то глупой, детской завистью, и, все еще не поднимая глаз, он прошептал: — Зачем спасать ее? Зачем делать это сейчас, когда все вокруг умирает? — А почему мне нужна причина, чтобы не делать плохих поступков? — спокойно ответил он, поднимая ребенка на руки. — Я не до конца понимаю эту фразу, но однажды мне сказали, что лучше дарить людям любовь и оказаться дураком, чем получать любовь безвозмездно и после мучиться от одиночества. Больше ничего он не стал добавлять, оставляя бедного подростка наедине с тем, что полностью противоречило всему, что он знал, всему, во что он свято верил долгие мучительные годы собственной жизни. Пока детектив удалился, отдавая какие-то деньги и на всякий случай дрожащими руками оружие, дабы те могли себя защитить даже в такой ситуации, Мин стоял и смотрел на свое отражение, понимая, что все это время он действительно держал в руках вверенное ему сердце Чонгука, но только сжимал его в кулаках, когда это было нужно, или же выпускал шипы, когда его обнимали. Осознавать собственное поведение было больно, однако, глядя на Кима, он видел каждую свою ошибку и терялся в них в полной готовности сдаться. — А если мне нечего дарить? — спросил он по приходе мужчины. — Если я не умею это делать?.. — Все умеют, — он потрепал его по голове, как делал это командир их отряда, — так что ты сможешь это сделать. — А разве вы дарили кому-нибудь любовь? — Я не помню. Последнее болезненно кольнуло в самое сердце, заставляя то распасться на множество осколков. В этот же момент в разум Сокджина пришли новые воспоминания, сдувая с пустых полок пыль и с силой падая на трухлявые досочки. Из носа полилась кровь, заставляя следователя на секунду оцепенеть, после — почувствовать тяжелый липкий взгляд луны, выглядывающей из-за пустот. Здание обносило снегом, и медлить было нельзя, но отчего-то казалось, если он сейчас дернется, то упустит последнюю возможность почувствовать хоть что-то. И тогда же его рука оказалась в чужой, и, казалось, только этот небольшой жест со стороны подростка помог ему восстановить утраченные моменты, где он смотрит на пьяного командира, а тот, стоя на коленях, обнимает ноги сына и умоляет простить его за то, что он позволил своим ужасным идеям разрушить их жизнь. «Умоляю, прости меня и найди своего брата», — шептал он, кровью оплакивая собственные проступки. Слишком поздно раскаявшийся преступник. Верно, все это время этот человек молчал и не позволял себе рассказывать правду о том, как был создан специальный отряд, потому что не хотел ранить своих детей еще больше, не хотел и не мог, надеясь лишь на то, что они смогут прожить счастливую жизнь хотя бы так, не помня о своей истории. И чувствовать чужую боль все же было странно, непривычно, но Ким чувствовал, и это заставляло его помногу разлагаться. Из мыслей его вырвал только крик за окном и разбитые от ветра стекла, когда здание с лопнувшими лампочками вдруг окрасилось в тот самый алый, а снег прорвался через изумрудные крылья и начал уничтожать даже этот островок человечности. Видя чужую растерянность, Юнги мог бы сбежать, но вместо этого крепче сжал чужую руку в своей и убежал в другую комнату, запирая за собой дверь и тут же вылетая через задний ход. Сердце бешено билось, и звезды таяли в его мечущихся глазках, с треском проваливаясь в глазницы и заставляя несчастную голову мучительно пульсировать от переизбытка адреналина в крови. Тело птичье тут же приземлилось перед ними, а сама она раскрыла свой наполненный острыми зубами клюв и в бешенстве посмотрела на новый собирающийся вихрь вдали. Забравшись на ее тело, полицейский подсадил мальчишку рядом и прижал его покрепче, сваливаясь на землю из-за невозможности удержаться на перьях. Почувствовав это, озлобленная душа тут же схватила хозяина и его друга в свои когти, крепко сжимая их тельца и взмывая в небо. Казалось, Сокджин впервые получил ту самую возможность летать над облаками, исполнил свою мечту, вот только вместо небо, за которым он безропотно следил в телескоп все это время, вдруг стало чужим, оно трескалось все больше с каждым новым взмахом, и глаза путников пересеклись с этой жуткой луной. Подумав еще немного, мужчина принял для себя немного странное решение, однако, понимая, что это чудище, несущее их сейчас над бушующей стихией, — его собственность, его оружие, дрожащим голосом приказал ему: — Поднимайся выше и забирайся в трещины! — Это безумие! — закричал Мин, но сделать уже ничего не смог, закрывая глаза и не желая видеть настоящий мир. Ведь все, что было ему знакомо, сейчас должно было умереть прямо перед ним, и разве он был рожден для этого? Что он будет делать после? Но птица была верна своему господину, и оттого, набравшись силы, взмыла стрелой вверх, возвышаясь над фальшивым куполом и позволяя разглядеть эти уничтоженные земли. Залитые кровью пустые равнины и черное пугающее море где-то вдалеке. Чем выше над иллюзией поднимались путники, тем страшнее казалась настоящая земля, обнесенная снегом, созданная по подобию страшных детских рисунков. Подросток осмелился подарить этой действительности свой взор только через несколько минут, замирая и страха. По щекам побежали слезы. Неужели это и был его дом? Неужели это и есть то место, где он сам себя воспитал чудищем, чтобы стать самым сильным? Сейчас он чувствовал себя неоправданно слабым. Из трещин вырвались вихри, змеями захватывая изумрудную птицу и затаскивая ее обратно, под распадающуюся иллюзию, отбрасывая неугодных на землю с силой и заставляя их потеряться в снежной пучине. Вот только сам детектив вовремя успел обнять чужое тело в полете, и даже когда они провалились под лед, он не выпустил его, вытягивая ребенка за собой на поверхность и тут же заставляя свою душу улететь как можно дальше отсюда. Их одежда намокла, из-за чего мороз показался им в стократ невыносимее. То, что они увидели за границами неба, казалось по-настоящему ужасным: длинные сиротливые стволы деревьев тянулись ввысь, на бездетной снежной земле выцветали кровавые слезы луны, и оттого казалось весьма разумным создание такой вот маленькой иллюзии, пусть и это и было неправильно, однако, исходя из слов Чимина о том, что помнила его запертая в теле волка душа, все это было вовсе не для спасения людей, а исключительно для того, чтобы спасти маленькую часть населения из Верхнего кольца в том, что они эгоистично называли «Рай». — Что нам теперь делать?.. — отчаянно спросил младший, стирая позорные слезы. — Я что-нибудь придумаю, — ответил Джин, одаривая мальчишку своей улыбкой. В последней впервые прочитались хоть какие-то эмоции, и Юнги действительно удивился, сначала не веря своим глазам, но после понимая, что и сам нарушил собственное требование. Сложно было не привязаться к этому человеку, когда он вот так вот всякий раз своими действиями доказывал собственную силу, не причиняя никому боли, а только спасая его самого. Сам же король всегда все решал кулаками, не понимая, что это высшее проявление слабости. Насилие — слабость, и желание решать все через смерть и удары — глупое решение для тех, кто так и не понял, что же такое любовь. И поэтому, глядя на такую искреннюю исцеляющую улыбку, заглядывая чуть дальше этих карих радужек и видя внутри столь взрослого человека большую мечту, Мин просто не мог не привязываться еще сильнее. Называлось ли это «влюбленность» у нормальных людей? Было сложно судить, когда все твое тело, сжимаемое в когтях изумрудной клыкастой птицы, дрожит от превращенного в абсолютное воплощение боли холода, а земля где-то там, внизу, тонет под толщами снега. Молчаливая смерть несчастного Среднего кольца, где люди не привыкли ни кричать, ни просить о помощи. Что могло быть печальнее, чем осознание собственной любви к кому-то в умирающем мире?..

***

Сидеть здесь, среди осколков своей памяти, было сравнимо разве что с самосожжением, и Тэхен отчаянно не понимал, что же такого происходило сейчас в его судьбе. Воспоминания иногда к нему возвращались и тут же исчезали вновь, словно не желая задерживаться в таком огромном сердце. Тяжелые удары последнего отстукивали последними для него вздохами, и руки постоянно дрожали, алая темнота пробиралась под кожу, расцветала там шиповником и цвела от увядающей доброты. Молчание лопалось в ушках. Чонгуку тоже все это не нравилось, и ему тоже было безумно тревожно, ведь сейчас не только люди обернулись против них, но и сама природа, готовая в любое мгновение проникнуть в пещеру и разорвать их тела своими острыми клыками. Вьюга выла, шарилась по еще не рухнувшим серым домикам где-то вдали, выбивая стекла и вытягивая оттуда несчастных жителей. Страх оседал на костях, утягивая за собой в бездну. Чимин видел дрожь в чужих телах, поэтому, поднявшись на ноги, закрыл собой этот узенький проход в пещеру, не позволяя больше детям видеть разгулявшийся по некогда цветущему полю ужас. Узенькие плечи не могли полностью перекрыть весь этот вид, однако его жертва так или иначе была достаточно трогательной, и Ким пытался посмотреть на этого незнакомца другими глазами, увидеть в нем того самого волка, пытавшегося его спасти даже ценой собственной жизни, пытался, но в наполненном отцветающей яростью сердце не видел той искренней жертвенности. Хотя, возможно, это было и к лучшему, ведь в таком случае к мальчишке не возвращались мысли о всеобщей доброте. Сейчас он намеревался только спасти себя, ведь быть добрым в их реальности означало быть глупым. — Все будет хорошо, — вдруг прошептал Чон, улыбаясь так ярко, чтобы это можно было заметить даже в темноте. — Знаю, тебе тяжело находиться здесь. Не представляю, что ты пережил там, но, судя по твоим ранам, ничего хорошего, и я понимаю, что после этого встретить своих врагов очень сложно, а тем более быть запертым с ними без возможности выйти. И я понимаю, что ты не можешь простить ни меня, ни хена, но… — Я не злюсь на тебя, — перебил его младший, — я всегда знал, что ты просто подражаешь своему другу, потому что не знаешь, кто ты. Поэтому я виню только Юнги. — Тогда я прошу прощения у тебя и за него, — он тут же встал на колени, низко склоняя голову к чужим ногам. Будто бы слова могли что-то изменить. Ими нельзя было зашить все те шрамы, нельзя было уберечь того брошенного всеми ребенка от мира боли и страха, однако все же и злиться здесь уже было бессмысленно. Все эти действия скорее заставляли грустить, ведь вместе с ними приходили и мысли о том, что время, может, никогда и не существовало. Существовали только эмоции, заточенные в циферблат, и именно они двигали нас вперед. Глядя на подростка у своих босых ног, несчастный вдруг снова обернулся к полицейскому, спрашивая у него: — Почему ты тогда меня спас? Я очень благодарен, но… Не помню тебя… — А я помню, — спокойно сказал он на выдохе, — помню, потому что душа сдерживает мою злость. Но тебе лучше не знать, кто я. Это было вранье, и музыкант его видел, он знал, что следователь просто не хочет ранить своими словами их общего знакомого, и только из-за этого он сейчас его запугивал, перемешивая внутри себя и обиду, и ярость, и ту самую жестокость, и озлобленность на весь мир, ведь помнить все, что было в его жизни, было достаточно больно. Больно было вспомнить о том чувстве беспомощности, когда ты лежишь крестом под другим человеком, а в тебя то и дело вонзают гвозди чужих прикосновений. Несчастный Чон буквально оказался меж двух огней, мотая туда-сюда головой и вдруг говоря: — Хотите я вам спою? — Не думаю, что… — уже было начал Ким, но закончить не успел. — Спой, — отрезал старший, отворачиваясь. Теперь, когда к нему вернулись и чувства, и воспоминания, он не совсем понимал себя. И раньше он, конечно, был тем еще монстром, и волк — точное отражение того, кем он сам себя видел в зеркале, однако теперь в его венах текли не только негативные эмоции и стыд, а та самая печаль, и он тонул в ней. Забыв о том, что такое может быть, он действительно чувствовал себя так, словно исчезает из пространства, проваливаясь в пелену синего и им же захлебываясь, поэтому после, когда песня начала тихонько заливаться в его сердце, он даже слегка улыбнулся, не веря собственным возможностям. Чужой голос действительно был целебным, и если бы можно было бы отделить дух этого скрипача, вероятно, она бы приняла форму церковного колокола, ведущего даже в самые темные времена. Это удивляло и Тэхена, сначала не желавшего слушать, но после открывшего всего себя для этой скромной мелодии. И даже вьюга за пределами пещеры не могла его перебить, вся природа точно замерла, чтобы тоже наполниться нотами сполна, и эти застывшие чувства расплывались по пространству, окутывая занесенную снегом глубинку в сладкий-сладкий сироп. Маленькая надежда, рожденная на устах — Чонгук не боялся подарить ее каждому желающему, и остановился он только тогда, когда услышал, с каким грохотом падают слезы, безвольно скатившиеся с каменных щек Пака. Тому были чужды все эти эмоции, но он впервые за долгое время плакал, и ему даже в какой-то степени стало легче. А сам Чон, глядя на это, отчего-то невольно подумал: «А в чем же сила?» Говорят, она в правде, но может… Может быть, это не совсем так? Может, сила в том, чтобы учиться слушать и понимать друг друга? Конечно, это было глупо и наивно, но сейчас он находил чужую печаль такой красивой и изящной, самой настоящей, и раз его музыка могла заставлять плакать даже самых сильных людей, самых настоящих монстров, разве не он был сильнее всех остальных? Безумная, эгоистичная мысль, но стоило ему добраться до самых трогательных слов своей песни, как даже эта зима застыла, начиная вслушиваться и лопаться, и буря в одночасье прекратилась. Полицейский, очевидно, и сам не ожидал такого, поэтому вдруг обернулся и пролез через щель наружу, выталкивая забивший проход снег и оказываясь среди этого бесконечного алого. Дети подскочили следом, из-за чего на секунду старший отвлекся и не сразу же заметил выжидавшего их зверя. В замершей действительности не было звуков, только где-то слышались стоны увядавшего города и треск стеклянного купола неба. Поэтому спрятавшегося чудища, тело которого было соткано из ледяного ветра, конечно, глупый следователь проглядел. Зато его четко смог увидеть музыкант, толкая детектива в сторону и подставляясь под удар. — Вот идиот, — прорычал Чимин, и из груди его вновь вырвался тот самый волк. Тут же согнувшись и харкая на свои синие от холода руки кровью, он поднял глаза вверх, больше не медля и мысленно приказывая своему оружию перегрызть глотку тому, что посмело тронуть способного заставить его плакать. И зверь не стал юлить, точно исполняя приказ и нападая так, как никогда раньше. Теперь, когда его хозяин был так близко, больше не нужно было сомневаться, и поэтому зверь действовал четко и быстро, обретая свободу в собственной жизни и в то же время покорно подчиняясь другой своей части, буквально вызволяя из чужой пасти подростка и откидывая его в руки юноши, тут же свалившегося на снег под тяжестью. Их взгляды на мгновение пересеклись — и сердца забились в унисон друг другу. Что-то странное, неясное поселилось внутри каждого, оседая маленькими осколками той самой луны под ребрами и обретая формы бабочек. Так удивительно было ощущать себя не пустым, и эта наполненность позволило не потерять над собой контроль. Сотни жертв заговорили в руках Пака, и он, больше ничего не боясь, оскалился в дикой манере. Теперь-то он знал, что в созданном из чужих душ мире, все можно было починить и разбить, и это чудище тоже. Взявшись за плечи скрипача, он сказал ему: — Спой еще раз, хорошо? Просто пой. А Тэхен так и стоял куклой безвольной среди тишины собственного страха, но, возвращаясь к прошлому себе, он тут же сжал кулаки и сам вытянул из своего горла песню, одинокую и совсем не радостную, скорее уж до страшного отчаянную, и та свела с ума их врага, заставляя даже снег вокруг почернеть. Словно испугавшись чего-то, соперник развалился на смольные пятна и пал прямо под ноги того, кто осмелился его победить. Испугавшись собственной силы, мальчишка сделал шаг назад и прислонился спиной к их пещерке, не понимая, отчего же в нем нет чего-то столь же прекрасного, почему в нем есть только способность разрушать?.. В этот же момент черная тень легла на землю, и все дружно задрали голову вверх, видя стремительное падение на мягкие перины снега сначала Юнги в нескольких слоях теплой одежды, затем и Сокджина. Правда, увидеть уже его позорное приземление на копчик никто не смог: яркий свет фонарика залепил глаза. Так и столкнулись все трое, связь между которыми проследить было достаточно трудно, но все же все понимали, как судьба сама крутит ими, из раза в раз подкидывая все новые и новые страдания. Последним смог разглядеть ситуацию сам Мин, привыкая к тусклому алому и уже после замирая. Знакомые ему лица стояли справа, там, где в цветочный узор выстроились смольные капли побежденного чудища, пришедший с ним мужчина крепко держал его руку, и душа его, уменьшившаяся в размерах, сидела на его плече, головы всех были повернуты в сторону опущенного луча света, находившегося в руках незнакомого им человека. На нем уже была теплая одежда, волосы его, под шапкой спрятанные, хаотично торчали в разные стороны, кончики их были покрыты инеем, и красный румянец поражал щеки, разгораясь в этот странный день самым настоящим августовским пожаром. Выдохнув, чужак неловко усмехнулся, сначала опуская лисьи глазки на землю, а после поднимая их вместе со своим голосом, говоря: — Привет, кажется, вы мои братья.

***

Ничего не получалось. Все рушилось и рушилось до основания, оставалось только кусать ногти. Ученые прекрасно понимали, что их «Рай» все еще не готов, а времени спасаться оставалось все меньше и меньше, оно буквально убегало сквозь пальцы, оставляя после себя одни только песочные бури. Конечно, перспектива остаться один на один с этой кровавой луной, когда зима дойдет и до остальных колец, была не просто нежеланной, а изначально неправильной. Все это время, более двадцати лет они ждали момента, когда смогут пожертвовать испытавшим все страдания ребенком и войти наконец в ворота вечной молодости и совершенного спокойствия, а теперь по прихоти этого вышедшего из строя элемента их мечта разваливалась. Хосок стоял на коленях в луже собственной крови, пока его волосы сжимали в своих руках с такой дикой силой, с какой он, верно, и сам ни разу не делал это по чужой указке. С губ не сходила отчаянная улыбка, и он уже ничего не боялся, захлебываясь алым морем собственного организма из-за разбитого носа. Его лоб был изранен, в пальцы вывернуты в стороны — таково наказание предателей, ведь всегда приятнее бить наиболее преданного пса, верна? Вокруг него продолжали ходить создатели проекта, обсуждая свои планы и нервно сглатывая всякий раз, когда идеи заходили в тупик. В эти же моменты их накрахмаленные туфли наносили все новые удары по сломанным ребрам своего милого предателя, и отец последнего, очевидно, дожидался такого исхода, зная, что породил на свет самое трусливое создание в этом мире. Ведь с самого начала Чоном руководил страх тоже быть отправленным под аппарат, он так сильно боялся, что согласился стать преступником, лишь бы не повторять судьбы своих же друзей. И теперь мужчине было в радость видеть, как этот сопляк быстро переобулся, ему так это нравилось, что, швырнув пасынка обратно на пол, он придавил небольшим каблучком его горло, с издевкой спрашивая: — А ты не глупый, правда? Прислуживал нам, а теперь, подумав, что кто-то может нас победить, решил примкнуть к ним, да? Говори, кто это и где они. — Я не такой умный, как ты думаешь, — прохрипел он с улыбкой. — Хотя по мне плакать ты все равно не будешь. Как печально. Верно: рыдать по предателю никто бы не стал, и наемник прекрасно знал, что никто и слезинки не прольет за такого никчемного и утрированного персонажа, поэтому в своей голове уже прописал себе самую страшную мучительную смерть прямо сейчас, однако ученые не хотели так просто прощать ему полное неисполнение приказа, и поэтому, переглянувшись друг с другом, они коллективно пришли к лучшему исходу событий, на губах их расцвели уродливые шипы улыбок, и тогда все звезды окончательно рухнули на землю, раздевая несчастную до магмы. Сначала Хосок и вовсе не понял, отчего же в комнате воцарилась тишина, но после, когда его, не способного двигаться, потащили за волосы дальше по коридору. Он чувствовал себя беспомощной жертвой, и ему нравилось это, ему нравился этот страх: он хотел наказать себя за все, что натворил. И ему не нужно было переобуваться, ведь он никогда не преследовал ни одну из сторон, только менял маски, а теперь играть ему больше не хотелось. Не хотелось врать самому себе. Он уже потерял все, что было ему дорого. — Раз так, то посмотрим, что можно сделать из тебя, — только и сказал заказчик, с какой-то даже жалостью глядя на свою игрушку и уже после укладывая его тело в аппарат. Младший даже не дернулся. Еще в детстве ему пророчили эту встречу, и вот теперь он стоял лицом к лицу со своим самым большим страхом, улыбаясь ему и захлебываясь собственной кровью. Механизм зарычал, погружая пациента в свои белоснежные внутренности и вонзая в чужую и без того разломанную тяжелыми ударами ног грудь, начиная вытягивать черную грязную жижу. Все помещение наполнилось зловонием и каким-то уже безумным, отчаянным смехом крысы. Воспоминания не уходили вместе с теми остатками души, не исчезала и боль. Оставалось все, и гниль до конца вытянуть было невозможно, но, разбуженная чужими махинациями, она только запульсировала, оживилась, начиная кричать под куполом кожи. Кровавые слезы катились с щек, падали прямо на белый пластик и смешивались вместе со светом. Кажется, из него вытягивали все те чернила, что он истратил на свой одинокий дневник памяти, где на каждой странице были все смертельные грехи, смешанные в одно сплошное болото. Если бы он перечислял все свои проступки, не хватило бы и тысячи страниц, поэтому у него и не могли забрать душу — там уже было нечего отдирать от стенок тела, так что его смех означал очередной проигрыш со стороны власть имущих, они были уничтожены тем, что сами создали, пользуясь трусливой натурой ребенка. И вскоре комната полностью заполнилась одним сплошным смогом, а Чон, окончательно теряя сознание, почувствовал, как кто-то обнимает его, так крепко, как еще никогда раньше. И в сердце взорвалась печаль.