Tear

Даже самые ужасные люди сожалеют о чем-то, поэтому Хосок, чувствуя, как отец его обнимает, уже знал: это не милый и трогательный момент, это не проявление любви. Это жалость к самому себе и совсем немного к тому, к чему все же даже самое червивое сердце привыкло. Поэтому он не прощал старшего, да и тот не просил прощения. Всего лишь два злодея на изломе собственной боли, ведь, как бы то ни было, все мы люди, у всех на глазах выступают слезы. Чон тонул в этом чувстве, поддавался всем касаниям и медленно сходил с ума. Его душу извлечь так и не смогли: у нее не было формы. Хотя это было очень даже ожидаемо, ведь всякий раз оружие выплавляется по образу и подобию чей-то фантазии, но если некто всю жизнь только и делал, что притворялся и совершал преступления, умело снимая маски всякий раз, когда это требовалось, разве могло из этого выйти хоть что-то? Чимина загоняли в тупик и оставляли раненым зверем кричать в тишине, Джину внушали мысли о том, что все мечты могли сбыться, Намджуна затачивали как острый ножик завистью и нелюбовью, а Тэхена заставили всю жизнь страдать, дабы после крестом его разложить на кладбище погибшего мира — последняя жертва жестокой религии. В то же время маленькую крысу разве что иногда жестоко ласкали, когда та исполняла приказы, разве это не забавно? Вот только в обратную сторону аппарат не работал, и ту грязь, что ученые вытащили из предателя, нельзя уже было вернуть в эту разбитую грудь, поэтому медленно, но верно вся комната зарастала плесенью, и сам наемник постепенно покрывался этими черными грибками, заставляя черный ствол прорасти прямо из спины, ломая кости. Сил кричать уже не было, поэтому несчастный безмолвно истекал кровь, пока его тело разрывало на кусочки. Даже в горле начали прорастать нарциссы цвета сажи, и мужчина отчаянно пытался вздохнуть, все еще роняя свои алые слезы прямо на чужие руки. — Я… — прошептал отец, испуганно отбрасывая пасынка обратно на кушетку и делая шаг назад. — Только посмей убить меня, только посмей! Ты сам захотел быть таким, не вини других! Это только твоя вина! Не наша! Понял меня?! Это твоя вина! От его истеричного голоса хотелось выблевывать органы один за другим, но вместо этого Хосок только прокашлялся, чувствуя шипы уродливых цветов внутри себя. Сбежать из комнаты уже было невозможно, как и невозможно было смотреть на это самое настоящее, обретшее форму отчаяние в сердце самого ужасного человека. Как жаль, что даже таким иногда дают право вершить чужие судьбы. Сколько бы ученый ни делал шагов назад, черная плесень ползла за ним, всякий раз только увеличиваясь в размерах. Страх заполнял чужой трусливый рот, и он продолжал то отхаркивать какие-то там извинения, то гневно обвинять во всем всех, кроме себя. — Я и для тебя старался! И для всех детей! Я почти Бог, в которого эти полоумные верят и отдают деньги на наши же проекты, даже не подозревая, что все руководители их маленьких сект — наши подставные пешки! И ты был таким же! Ты уничтожил чужие надежды так же, как и я! Честно говоря, Чон, еле-еле сохранявший остатки сознания, не понимал, зачем сейчас было стараться что-то ему доказать: бессознательное в любом случае взяло бы вверх когда-нибудь. Вот и сейчас, несмотря на все эти крики, у такого умного и «святого» больше не было пути к отступлению. Дерево, набравшись сил, снова потянулось к потолку, заставляя несчастное тело дрожать от боли. Корни растения оборачивали его, обнимали, пусть и ранили в той же степени, когда вытягивались то из его предплечий, то из живота. Преступнику уже нечего было бояться, и он покорно принимал эти страдания. Этот кошмар — порождение его души, и разве не забавно, что первым делом она хотела убить своего хозяина? Во всяком случае наемник считал это смешным и даже слегка улыбался, точно был зачарованным собственным горем. И отец все пытался кричать, даже тогда, когда его ноги были прикованы к полу, а вверх по штанине уже ползли растения, шипами впиваясь в кожу и выпуская яд. Все слова терялись в океане желчи, и в какой-то момент ученый попросту стал только плеваться и рыдать, трусливо и глупо, совсем не по-взрослому. Ему не было жаль, и он все еще старался себя оправдать, говорил себе, что поступал так со всеми своими приемными детьми только потому, что так он смог построить «Рай», однако ничего из этого не помогло ему перестать по-крысиному дрожать в тот момент, когда жестокие горки сжали его тело в объятиях Сердце забилось чуть чаще, и пульс окончательно сбился, начиная азбукой морзе молиться о пощаде. Оглянувшись по сторонам, старший понял: тьма окутала это место окончательно. Среди тусклого света еще не до конца поглощенной лампочки он смог заметить, как ломаются аппараты, как трещит вся техника, на разработку которой он положил всю свою жизнь. В этом была его настоящая любовь и теперь, потеряв даже ее, он резко перестал сопротивляться и пытаться отбиться. Свои изобретения он любил в сотни раз больше детей, в тысячи раз сильнее Чона, так чего ему теперь страшится? — Не поможет, ведь чертежи все у них, — злобно улыбнулся он. — Снова ты проиграл. Он никогда и не стремился к победе. Спрятанный в деревянный кокон и ставший сердцем целого дерева, Хосок закрыл лицо руками, погружаясь в вечный сон, пока все в нем продолжало уничтожать эти стены, выходя их рамки и пробираясь даже в коридор, разбивая стекла и ломая всякие двери, даже те, что были построены из душ — лучшего и сильнейшего материала этого мира. В какой-то момент и время остановилось, отец начал дожидаться своей смерти, но перед ней закричал что было мочи, встретившись со своим главным кошмаром — чужими взглядами. Сотни детских глазок устремились прямо на него, и среди этого удушающего смога он смог разглядеть каждую жертву своего пасынка, сглатывая тяжелый ком и чувствуя, как его обнимают еще крепче. Секунда — и свет окончательно исчез, но появилось кровавого цвета желание задохнуться. Отчего же мужчина чувствовал не тиски смерти, а чужое отчаянное желание просто быть любимым? Он не понимал, что происходит, однако в таких ситуациях повлиять уже ни на что было нельзя, и он снова стал оправдываться, говорить, что не сделал ничего плохого собственными руками, и тогда к нему пришли воспоминания, тихо так пришли, легкой поступью, начиная дышать в спину. Память разлагалась от чужого эгоизма, и оттого появилась возможность посмотреть в ее червоточины, замечая там самый болезненный осколок. Когда-то и этот преступник много сомневался, так много, что плакал всякий раз, когда получал приказы. И в тот день, о котором зачем-то они оба сейчас вспомнили, мальчишка стоял среди увядшего сада, в его глазках отражались падающие золотистые листья, и осень тогда еще хранила в себе маленькое тепло уходящего лета, не желая с ним расставаться и целуя его прямо в августовские жаркие губы. Раскаленное солнце, израненное настоящей луной за оболочкой фальшивого неба, заставляло всех жучков выползти наружу и забыть о подготовке к холодам. Даже сейчас старший чувствовал запах того сладкого чая в своем доме, помнил и ту горечь детских слез, когда, застыв перед ребенком, по молодости не смог себя перебороть и все же впустил его в свой одинокий дом. Может, они помнили этот момент, так как только в тот день они действительно узнали, что такое тепло? Они накрывались пледом с оленями и молчали, прямо как настоящие сын и отец, совсем не как человек, принявший сироту к себе ради жутких целей. Чон хранил это мгновение всю свою жизнь, и сейчас он тоже обнимал приемного родителя и своего самого главного врага так, как только мог. И сейчас ученый точно должен был умереть, но вместо этого только почувствовал, как его сжимают все сильнее не из желания уничтожить, а чтобы хоть на секунду вернуть то воспоминание. Печаль пришла вместе с этим моментом, и даже оправдывать себя стало стыдно. Но было уже слишком поздно. И дерево вновь начало расти, пуская корни свои за пределы здания и впиваясь в эту одинокую землю, начиная вворачивать всех работников в дикий ужас. Преступник просто хотел разрушить это место, но из жалости к себе же сделать этого не мог, поэтому, точно ребенок маленький, он забрал его к себе, спрятал как игрушку, чтобы больше никто не тронул его собственную открытую рану. Вот только отец не хотел быть чужой куклой, он желал и быть оружием этой маленькой ненависти, поэтому кое-как выхватил из своего кармана ножик и перерезал собственное горло, делая пасынку еще больнее. И душа последнего закричала, заревела, сильнее вырываясь из семечка тела и врезаясь своими черными тонкими ветками прямо в небо, заставляя его начать разбиваться даже над Верхним кольцом, где каждому обещали извечную жизнь. Такая вот ирония: даже сюда начали проникать холода.

***

Что ж, Намджун и не ожидал, что его с подобными новостями примут радушно, хотя и удара в челюсть тоже предвидеть не смог, поэтому сначала на секунду даже растерялся, не понимая, что происходит, но после увернулся и умело вывернул чужую руку, хватаясь за нее и перенаправляя вес чужого тела так, чтобы свалить противника с ног. В общем-то, в таких условиях победить было достаточно легко: все стоящие перед ним оказались уставшими и замерзшими, так что после подобного поражения отчего-то просто отошли в сторону и сбились в кучу, поглядывая на незнакомца крайне недоверчиво и на всякий случай уже готовясь напасть вновь. Оставшись наедине с самим собой, хост тут же опустил свой фонарик и встал на колени, покорно подавая свои руки в знак того, что готов быть плененным ради того, чтобы его выслушали. В общем-то, было бы глупо что-то терять в ситуации, когда мир вокруг постепенно умирал. Среди этого алого было сложно думать, лунный вой и вьюга — все они не позволяли сосредоточиться, лопаясь в ушах и заставляя сердце биться чуть чаще. Вновь переглянувшись, Пак подскочил к названому брату, связывая его руки шнурком от своей кофты и тут же уводя в пещеру вместе с остальными, чтобы больше не злить и без того обезумевшую природу. Откинув новоявленного родственника к стенке, юноша прижал его к плоскости покрепче, ногой надавливая на грудь и скалясь. Из-за того, что его неспокойная душа выползала тогда, когда ему этого хотелось, он не сразу же вспомнил лицо этого человека, а после вдруг отшатнулся и стыдливо покраснел, поняв, что совершенно зря полез в драку. Из-за такой реакции и сам Сокджин выдохнул уже более спокойно, хотя память о том, что еще недавно они избивали друг друга после встречи сектантов, жила в нем и ширилась, заставляя все еще с каким-то недоверием поглядывать на бывшего наемника. Однако тот, ожидая подобной реакции, решил сразу же сказать, чего хочет, не оттягивая разговор: — Думаю, я знаю, что нам делать дальше, — более уверенно сказал он, оглядывая каждого стоящего и вдруг цепляясь взглядом за перепуганного Тэхена, добавляя: — Так он и тебя живым отпустил? На него не похоже… — Кто еще такой этот «он»? — огрызнулся Юнги, рефлекторно уже хватаясь за ножик, но тут же его опуская под тяжестью взгляда мужчины. — Мой бывший напарник, — все же ответил чужак, — Чон Хосок. Но суть не в нем, а в том, что мы еще можем спасти наш мир, понимаете? — И зачем нам его спасать? — прошептал тот самый ангел, обнимая себя руками. — Зачем нам вообще кого-либо спасать и что-либо делать, а?! Казалось, все замерли, не ожидая такой реакции от того, кто всегда улыбался. И на самом деле несчастным управлял вовсе не страх и не обида на весь мир, он попросту не знал, куда и зачем ему двигаться дальше, хоть и понимал, к чему будет клонить сейчас этот закованный незнакомец, понимал и не хотел, чтобы этот план рассматривался, ведь это означало бы, что он обязан будет снова быть «особенным», «исключительным» или как там еще его называл отец, ссылая в Нижнее кольцо под ботинки стоящего рядом короля. Тэхен вел себя по-детски и сам это осознавал, но ничего не мог с собой поделать, ему хотелось хоть раз не быть сильным, и поэтому он стал ронять тяжелые слезы, прося прощения за все эти крики и тут же отворачиваясь к стенке в глупой попытке спрятаться от чужих удушающих слов. Однако его реакция заставила и самих полицейских серьезно задуматься: а зачем им что-то делать? Чтобы сейчас добраться хоть куда-то, они обязаны были преодолеть соти километров через заснеженные поля, однако с увяданием мира не увядали его законы, а это означало, что скорее всего их убьют раньше, чем они смогут хоть что-то сделать, так что вариант «спасти всех» для детективов выглядел не просто безрассудно, но и абсолютно неразумно с точки зрения логики. — Понимаю, вы думаете, что это бред, — точно сорвал с языка Намджун, — я тоже, но… К сожалению, это небо было создано из нас, поэтому мы невольно стали главными соучастниками этой истории. Так что… Нам нужно… — он немного замялся, не решаясь говорить дальше. — Кажется, я понял, — кивнул Чонгук, вдруг обращая на себя все внимание. — Вы хотите поговорить с президентом, верно? — Как ты… — в унисон нахмурились и Мин, и Пак, но тут же замолчали, сталкиваясь взглядами. — Верно, — вздохнул преступник, — очевидно, он и сам не знает, что происходит, как я понял, он заперся в своем особняке и даже не открывает окна, так как ему стыдно смотреть на небо, созданное из детей. После того, как он узнал об этом, его сердце не выдержало, и он начал… — Глупости, — грустно добавил мальчишка, все еще не поворачиваясь к собеседникам. — Ему не стыдно, он плохой человек. Может, ему только в радость будет все это, ведь он всю жизнь только и грезил о смерти. Он влюблен в нее. Пока ребенок говорил, в сердцах остальных отстукивала его боль, и каждый уже понимал, что ему нелегко даются эти вымученные слова, вытянутые из горла под угрозой пытки и рисующие печальную картину. Иногда, когда родители не могут совладать с собственной грустью, они невольно закладывают в душу своего же ребенка злость и обиду, удивляясь после, отчего на своих руках они держат не слезы, а горящие угли. Сожженный дотла ангел, вырвавший из лопаток собственные крылья, очевидно, и сам не ожидал, что одни только разговоры об отце окажутся для чем-то вроде венка тернового. Он надевал его прямо сейчас, позволяя иглами впиваться в кожу все сильнее и сильнее до тех пор, пока на его плечо не опустилась чужая рука в каком-то одновременно знакомом и чуждом жесте, как и все, что с ним происходило в последнее время. Чимин перекрыл Кима собственными узенькими плечами и скрестил руки на груди, словно защищая от камней чужих взглядов и позволяя тому быть слабым. Честно говоря, это так тронуло младшего, что он невольно вспомнил, как всякий раз в детстве, в той самой лаборатории, он также прятался за эту спину и там, в тени сильного друга, разбивался, так что и сейчас, продлевая этот момент, он вжался в чужое тело с крепкими объятиями, чувствуя, как в пещеру проникает новое дыхание на пару минут оцепеневшей зимы в середине весны. Наверное, Чонгуку стоило бы сейчас немного позавидовать, однако вместо этого он улыбался, улыбался и искренне радовался тому, что кто-то может обнимать других и не цепляться за их шипы и иглы, не плакать во время всякого прикосновения к чужому телу, ведь всякий раз его попытки оканчивались желаниями поскорее умереть. Посмотрев на своего друга, подросток на секунду забыл, как дышать, а после про себя улыбнулся. Всего лишь на долю секунды, но он смог уловить этот мимолетный восхищенный взгляд со стороны короля. Последний любовался спокойной и кроткой силой в теле старшего из них, пока тот думал над тем, что ему делать дальше, задумчиво приложил к губам закутанную в варежку руку. Музыкант на самом деле был счастлив, что его вечно наполненный злостью и не знающий пощады хен менялся, вот только в нем рождалось сомнение: а что делать ему самому? Он всегда подражал этому человеку, а теперь, осознав всю его потерянность, застыл на месте, внутри себя. Кем он должен был стать теперь? Снова повернув голову на Чимина, он увидел, как тот неловко принимает чужие объятия, и вновь слегка усмехнулся, признавая слабости и этого человека. Честно говоря, сейчас он действительно запутался в себе, и эта неопределенность с собственным «Я» порождала в нем слишком много плохих эмоций, оные он умело попытался скрыть за своей маской. — Я думаю, моя душа у президента, — выдохнул Намджун, — так что даже если он не станет нас слушать и не будет знать решения, я думаю, мы можем хотя бы вернуть ее и тогда… Тогда решим, что делать дальше, как мне кажется. Если небо изначально было создано из нас, возможно, мы и сами смогли бы его восстановить. — Это пут по кривой дорожке, — добавил Сокджин, качая головой и оборачиваясь ко вновь свернувшейся за расщелиной вьюге. — Если мы это исправим, вероятно, после придется использовать кого-то вроде нас снова, все имеет свойство изнашиваться. В конце концов, уверен, эта материя не вечная и способная к повреждением, так что мне кажется, просто заделать дыры не выход. Все понимали это, поэтому неожиданно тяжело выдохнули, опуская головы. У них действительно было мало возможностей сделать что-либо, ведь любое их действие так или иначе не решало бы ни одной из возникших трудностей, так что было решено просто добиться расположения президента, вот уже много лет прятавшегося от мира внутри стенок своей судьбы и не подпуская в сердцу никого, кто мог бы его ранить, включая жену и собственного сына, коих он вытолкнул из собственной жизни, чтобы от смертельной тоски возжелать смерти еще сильнее. И все понимали, кому решение пойти к этому человеку давалось сложнее всего.

***

— Я не уверен, что у меня получится… — прошептал Чонгук, чувствуя, как его плечи сжимают в руках. — Мне… Немного страшно. Конечно, всем было страшно, однако сейчас не было выбора: словами делу не поможешь. Чтобы попасть в спрятанный от всего мира особняк, нужно было не только преодолеть Среднее кольцо, утерянное в снегах, но и кое-как перебраться через границу. Благо, карта Сеула была достаточно проста, хватало одного только взгляда на собственную ладонь, четыре верхние пальца которых отвечали за районы трущоб и грязи. Конечно, вероятно, жители обиделись бы, назвав детектив их именно так, однако иначе выразиться он и не мог. Хотя стоит все же отметить, что и там были свои богатые и свои бедные, свои нищие, последние, разумеется, встречались везде, даже, может, и здесь они еще остались, погребенные под саванами зимними. После пальцев, на плоскости ладони расположились те самые одинаковые домики, разделенные на четыре района полями, раньше Чимину казалось, что это та еще глупость, однако в итоге именно из-за подобного территориального устройства они смогли спастись от вьюги. И в центре всего прятался маленький круглый циферблат, стрелки над ним не вертелись, конечно, но вечно стояли полосами для карет, а в самом его сердце, в той маленькой точке пряталось здание, откуда издавались все возможные указы. Теперь они оба стояли около него, наделенные знаниями о том, что сама усадьба находится глубоко-глубоко под землей, а это означало, что им нужно будет сначала пробраться в само здание, а уже после прыгнуть в бездну неизвестности, спускаясь так глубоко под землю, как только это было возможно. Пак понимал чужой страх, понимал даже то, отчего эти руки дрожали, но сам ни капельки не боялся, поэтому во взгляде его все же читалась некая строгость. Чон видел ее, но все же не мог позволить начать операцию, глядя на то, как постепенно зима из-за горизонта подбирается и сюда. Жители Верхнего кольца были достаточно безрассудны, чтобы, несмотря на страшные вести, продолжать разъезжать на своих каретах всюду и собираться для распития чаев в сохранившихся стареньких домиках. Стоя на названном «стрелкой» возвышающимся над городом шоссе, подросток отчаянно пытался найти в себе силы довериться собственным способностям и проложить дорогу, но, только размыкая уста, тут же замолкал, напуганный своей трусостью. — Да что тебе мешает? — закатил глаза старший, чуть ли не толкая мальчишку в грудь, но тут же успокаиваясь и делая шаг назад, добавляя: — Я могу тебе помочь? — Я правда не знаю… Мне… Мне очень тревожно, поэтому я боюсь, что не смогу спеть… Сначала план Сокджина по разделению на группы казался идеальным, но он уже давал трещины, а сам следователь не был настолько умен, чтобы придумать нечто действенное, но и медлить им было нельзя. Чем дольше они стояли здесь, тем громче становился треск неба над головой, и эти алые лучи, превращающие любой цвет в ярость, забирались под кожу и вселяли все больше и больше тревоги. Тяжело выдохнув, полицейский по привычке попытался достать из кармана сигарету, а после недовольно цокнул, понимая, что перед возможной смертью и закурить не сможет. Сначала мысли его были только об этом, но после юноша вдруг нахмурился, схватился за чужие щеки своими руками и спросил: — Ты боишься, что мы разобьемся, пока будем спускаться? Или причина в другом? Отвечать не хотелось. Чонгук отвел взгляд и попытался проигнорировать вопрос, смущаясь собственных тяжких дум, но после все же из горла его диким ветром вырвалось признание. Он боялся не того, что они упадут не в силах подняться, не смерти, а того, что после, когда он перестанет быть нужным, его оставят в одиночестве без возможности встретиться с Юнги, боялся, что его обязательно предадут, когда их ноги окажутся на стойкой земле, ведь на самом деле он был балластом, глупым и беспомощным. И пока он рассказывал все это, выплескивая в пустоты чужой души всю свою ненависть к себе, он не сразу же смог почувствовать, как его шеи коснулись чужие пальцы. — Тогда я доверяю свою жизнь тебе, — только и ответил на все это старший. — Что?.. — он забегал глазами, делая шаг назад. Но уже было поздно отступать. Ошейник был расцеплен. Пак без какого-либо страха надел его на себя, меняясь местами с подростком и хватаясь за его запястье. Их глаза столкнулись друг с другом, не узнав самих себя, и музыкант уже понимал, зачем все это делается, понимал, и это его потрясало. Теперь он был ответственен за чужую жизнь, и это совсем не то, чему учил его Мин, однако это то, что позволило ему понять, что такое настоящая сила. И он все еще любовался этим человеком перед собой, сжимая руки в кулаках. — Если я предам тебя, ты сможешь меня убить сразу же. — Как я могу убить такого, как вы? — он слегка усмехнулся. — Такого, как я? — немного растерялся следователь. — Верно. Если сила в том, чтобы быть собой, то, несмотря на все свои сомнения, Чонгук постарается быть самым сильным человеком. Выдыхая свой страх, он взял чужое лицо в руки и подарил свой поцелуй. Конечно, это было лишним, однако так он сам себе доказывал, что может поступать так, как велит его сердце, не ошибаясь и не сожалея об этих ошибках. Их кроткое прикосновение губами сначала вовсе не носило романтический характер, однако после, когда младший почувствовал, как сильно бьется чужое сердце, позволил себе зайти чуть дальше и опустил свою ладонь на чужую грудь, впервые касаясь кого-то так и чувствуя некую странную нежность. Музыка бурлила в его крови, и только сейчас он понимал, насколько же неправильным было его желание отказаться от своего таланта в угоду глупому желанию научиться драться. В нем было огромное количество боли и застоявшихся слез, и, ломая собственные рамки, он все же кивнул, обозначая начало операции. Конечно, детектив должен был учитывать возможность напарника его подвести, но терять в умирающем мире было нечего, поэтому, увидев этот жест, он сразу же взял чужую руку и прыгнул вниз под размеренный цокот копыт. И пока Верхнее кольцо пыталось отодвинуть подальше от будничных дел мысли о разваливавшемся небе, Чон, летя вниз, вдохнул поглубже и возвысил собственный голос, заставляя вырвавшегося из груди юноши волка увеличиться в размерах, в своем теле скрыть несчастных от возможных пуль и спасти их же от падения с высоты. Оказавшись на асфальте, полицейский уже был готов вступить в бой со всеми возможными противниками, однако на территории особняка никого не оказалось, только построенный из детских душ забор острыми кольями тянулся вверх, отливаясь красным среди пасмурного неба. Купол над головой трескался, поэтому, не медля ни секунды, старший схватил мальчишку и потащил за собой в здание, оказываясь среди пустых заброшенных комнат. — Что происходит… — непонимающе прошептал Чон. Ответом ему послужила тишина. Продолжая двигаться вдоль стены, напарники кое-как смогли отойти к двери, пробираясь через целые наросты пыли на вещах и со в половицах оказываясь в коридоре, темном, заросшем паутиной и какими-то странными цветами. Расписанные акрилом окна откидывали на пол странную печальную тень, и прямо перед этими картинками пролетел кусок неба, позволяя первым снежинкам упасть на землю. В здании стояло безмолвие, нарушаемое разве что полетами ветра через щели, было безумно холодно, и время то и дело останавливалось, словно они оказались в какой-то петле без возможности выйти. Остальные две группы должны были спуститься вниз, поэтому, минуя проход туда, сами юноши направились вверх, в место, в котором должны были проводиться совещания. Собравшись с мыслями, они сделали шаг вперед и тут же замерли, чувствуя на себе чужой взгляд. Обернувшись по сторонам, Пак тщательно исследовал своим взором волчьим каждый угол и, отправив свою душу в разведку, сам поплелся дальше, вслушиваясь в окружившие их звуки. Чонгук тоже слышал это, и ему отчего-то казалось, что где-то неподалеку кто-то трапезничает, чавкает и пытается отчаянно что-то прожевать — такого рода шумы усиливались по мере их движения. Коснувшись ручки двери пальцами, сначала музыкант вздрогнул, не решаясь открыть ее, но после все же переборол свой страх и оцепенел от увиденного. На огромном столе, напоминавшем целое озеро, расположились куски чего-то уже гнилого и отвратительно пахнувшего, а за стульями, точно покорные чиновники, расселись такие же волки с алыми глазками. Их тела казались настолько большими и мощными, что старший тут же захлопнул ворота обратно, однако было уже поздно. Сорвавшиеся с цепи своего разума звери стаей бросились за своей добычей, отгоняя чужаков в бывший президентский сад и начиная скалиться. Из их пастей текла черная смольная слюна, тянущаяся за такими же грязными следами, и тогда подросток вновь решил возвысить свой голос. Его песня вливалась в сердце зверей, и те млели, падали на свои лапки и покорно склоняли головы, разбуженные от мелодии надежды, жившей в сердце такого на первый взгляд хиленького ребенка. Сам полицейский был не на шутку удивлен, когда, повинуясь зову нот, хищники так спокойно поддались, однако уже в следующее мгновение все окна в здании распахнулись, позволяя вьюге заскочить внутрь, и снег стал пробираться даже сюда. От неожиданности несчастный мальчишка запнулся, теряя контроль над зубастыми врагами, уже после кое-как убегая от них и прячась в соседней комнате. Приставив к двери тяжелый шкаф, они все же кое-как смогли осмотреться и здесь, поднимаясь вверх по лестнице и тут же проваливаясь во тьму, глухую и страшную. В ней подросток не сразу же смог понять, где находится его напарник, поэтому запаниковал и начал топтаться на месте, пытаясь рукой коснуться знакомого тела и почувствовать это тепло. Увидев свет чуть дальше, он тут же пошел на его зов, сталкиваясь с твердой поверхностью и тут же оборачиваясь назад. — Вот ты где, — выдохнул с облегчением старший, заглядывая в чужие глаза и вдруг замирая, — повернись… Сначала музыкант не понял, куда смотрел его товарищ, но после обернулся и отскочив в сторону, видя перед собой отражение Джина и Юнги, оные в этот момент уже несколько часов должны были находиться внизу. Судя по всему, те и сами были удивлены, ведь спускались они совершенно точно по лестнице в находящиеся под землей туннели. Протянув свою руку, Ким пару раз ударил по поверхности, их разделяющей, а после попытался что-то сказать, однако услышать его слова отсюда было попросту невозможно. Тьма вокруг них сгущалась, становилась уже в сотни раз весомее и давила на плечи. Каждый ощущал себя так, словно в это же мгновение кто-то заберется к ним под кожу и все там изрежет, исцарапает и уничтожит. Страх подкрадывался незаметно, но времени трусить точно не было, как и не было времени думать. В мире, где люди придумали фальшивое небо, безусловно, можно было встретить все, что угодно, поэтому, приблизившись, Юнги указал специальными жестами, что им нужно шагнуть прямиком через это стекло. Чонгук сразу же это осознал: у них всегда были секретные приемчики против тех, кто пытался посягнуть на их господство на районе. — Ладно, терять нечего, — пожал плечами Сокджин. И в момент, когда на здание обрушился еще один кусок этой пасмурной иллюзии, все четверо оказались по ту сторону реальности.