Чимин был ранен, и раны его казались настолько серьезными, что об этом и говорить не стоило, однако так много силы в себе он еще никогда не чувствовал. Эта ненависть к человеку, к которому еще совсем недавно он испытывал только жалость, с каждой секундой становилась в больше. Юноша буквально ощущал, как все эти чувства прорастают через его грудную клетку, как они уничтожают его собственное тело и пытаются затуманить глаза. И тогда он возвысил свой голос, стоя на одной ноге и упираясь рукой в гнилую стенку:
— Думаешь, твоя боль оправдывает хоть один твой поступок? — злобно улыбнулся он. — Правда считаешь, что если будешь говорить другим, что ненавидишь себя в равной степени, что тебе одиноко и плохо, это поможет тебе исправить ситуацию? Заткнет их?
— Не думаю, что есть хоть какой-то смысл спорить с ребенком, — выдохнул мужчина, выискивая в кармане новую пулю.
— Жаль только, что я не просто ребенок, а результат твоей же слабости, — он оскалился. — Ты виноват в том, каким я стал, как и в том, что сейчас происходит с миром.
— Может быть, вот только ни я, ни ты не являемся героями, чтобы спасать кого-то.
Сначала Чон и вовсе не знал, что ему сказать, стоял там невольной снежинкой, сжимая кулаки и надеясь то ли исцелить израненное сердце, чтобы после оно расцвело и подарило Президенту надежду, то ли прямо сейчас отобрать половину чужой ярости и начать кричать то же самое. Потому что и он был расстроен, он был просто уничтожен мыслями о том, что некто на полном серьезе мог запереться подальше от всего мира и сейчас смело смотреть другим в глаза, жалуясь на свое одиночество. Иногда боль — это просто боль, и ее можно пережить. Иногда страдание — это страдание, а не высшая кара или знак. Люди не всегда получают то, что заслуживают, но в силах каждого вырвать свой кусок, даже если для этого придется разрушить все до основания — выбор каждого, как поступать. И пока этот незнакомец выбирал отсиживаться в закрытом от чужих глаз мире, сам Чон не собрался сидеть сложа руки, он тут же оперся о стол и сказал:
— А мы и не ждем, чтобы нас вознесли в статус героев. Зачем вообще ждать чего-то хорошего? Мы надеемся только на то, что вы как-нибудь-
— Я не стану никому помогать, — перебил мальчишку старший, опуская свои печальные глаза вниз, на пистолет, — этот статус мне подарили из выгоды, и я никогда не хотел ему соответствовать. Ничтожество не способно управлять целой страной.
— Почему ты постоянно спихиваешь ответственность, ублюдок? — не выдержал Пак, буквально дрожа от ненависти. — Нам наплевать, кто и как сделал тебя президентом, но мы — твой народ, поэтому ты обязан нас слушать, ясно? Думаешь, ты хочешь смерти? Правда веришь, что после нее останется хоть что-то? Когда эта пуля прилетит тебе в голову, останется только твое грязное тело, а за ним — пустота. Ты сам себя лишил возможности прожить счастливо, чтобы ничего не получить в конце.
Он больше не возражал и не отнекивался, только смотрел на свои шрамы на руках и тяжело дышал. Конечно, мужчине не было оправдания, не было ничего, что он мог бы сейчас сказать, ведь даже одного понятия «прости» не было бы достаточно, чтобы пострадавшие от его бессилия дети смогли преодолеть все трудности. Молодые люди перед ним отчаянно пытались достучаться до того, что принято называть душой, пытались и буквально царапались в тяжелые железные ворота чужого сознания, но там, на искаженных участках реальности, не оставалось ничего, кроме обглоданных косточек. Что он мог сделать теперь? Эти дети точно не понимали, что в нем не осталось ничего. К этому дню старший готовился очень долго, пробуя все возможные способы смерти и познавая ее во всех красках.
На самом деле он уже давно потерял веру в тот Рай, о котором так долго мечтал, в нем больше не было этой хрупкой мечты, и оттого желание лишь закончить все это только усиливалось. Декор величественного некогда человека был похоронен в сердце, там же на сотнях страниц был расписан его самоубийственный план по падению в бездну, где в каждой строчке он терял нечто драгоценное, без чего уже и не было смысла надеяться на что-то. Может, он был чертовски болен, отравлен собственными мыслями, но все свои травмирующие воспоминания он хранил в этих временных петлях, готовя ловушки для самого себя. Он создал эти действительности, чтобы в каждой из них покончить с собой в одиночестве, наказать себя так, как никто еще не наказывал.
Вот только эти мальчишки, разумеется, были правы: он подставил всех остальных. Делая другим больно против собственной боли, Президент не просто передал власть в руки других людей, способных творить все, что те захотят, но и вовсе отогнал от себя даже близких, не говоря уже о союзниках. Он отпустил солдат и разогнал некогда существовавший здесь Парламент, доверил все свои полномочия чужакам-ученым, но, будучи человеком плохим, он уже знал: ему не стыдно. Все это время и даже сейчас он не думал о том, как много бед принес на эти земли, не думал о своем сыне, от которого отказался ради собственного эгоизма, и поэтому, вдруг оторвав глаза от оружия, он посмотрел на пришедших к нему и тяжело выдохнул.
Полицейскому даже сначала показалось, что теперь их выслушают, поэтому когда мужчина поднялся, он не сразу же среагировал, но вот Чонгук, очевидно, был немного умнее и тут же побежал следом, закрывая дверь своим телом и не позволяя этому человеку вновь сбежать. Волк тут же зарычал, оскалился и начал медленно подходить к своей жертве со спины, окружая старшего и не позволяя ему двигаться. Из-за такого поведения своей души и сам Пак напрягся, нахмурился и попытался подпрыгнуть поближе к своему напарнику, но свалился, морщась от пронзившей все тело дрожи и тут же хватаясь за ногу. На секунду из-за этого музыкант отвлекся и не сумел понять, как оказался на земле, уже после он осознал, что его эти изящные, напоминающие весенние ручьи руки Президента попросту его оттолкнули, а сам незнакомец сделал шаг вперед, выходя на этот канат и улыбаясь.
— Беги за ним скорее, — выдавил из себя детектив, все еще не зная, как совладать со своей травмой.
Честно сказать, сначала Чон не понял, обращается ли следователь к нему или к зверю, поэтому на всякий случай подорвался со своего места и тут же вновь свалился с ног, будучи сбитым грузным телом монстра. А последний, уже ни о чем не думая, на бешеной скорости вылетел через ворота и пробежал вдоль хребта коридора, хватаясь за белые одежды мужчины и оттягивая его обратно. Но этому человеку действительно было больше нечего терять, и он, только улыбаясь через свою же боль, ловко развязал узел на своем ханбоке, вылетая из него и падая в самую бездну. Так он думал, пока клыки не вонзились в его руку еще раз, раня его, но все еще удерживая на весу и не позволяя вот так вот просто покинуть этот мир. Следом прибежал и подросток, вытягивая столь хрупкую печаль из пучины желания смерти и озлобленно восседая на чужом туловище. Он вознес свой кулак над этим лицом, но, увидев катящиеся по щекам слезы, так и не смог ударить, только с какой-то своей подавленной яростью хватаясь за чужие плечи и сжимая их что было мочи.
Хотелось выплюнуть так много оскорблений, так много всего, чтобы рассказать о том, что такое настоящее страдание, но слишком доброе сердце и без всего этого гнева понимало: каждому свое. Но этой простой мысли не понимало бездушное тело Чимина, и он выполз, оставляя после себя кровавый след, выполз и харкнул этому человеку в лицо, говоря:
— Знаешь, из-за твоей прихоти те, кому досталась власть, решили построить свой собственный «Рай», убивая детей и используя их души в качестве материала. Нравится? Это то, что ты допустил. То же самое решили сделать с твоим сыном. Знаешь, один человек постоянно говорил, как ты будешь расстроен, узнав об этом, но по глазам вижу, что тебе наплевать. В тебе ничего даже не дернулось, когда я об этом сказал.
Это была правда. Мужчина даже не смотрел в их сторону, просто любовался ночной пустотой, любовался и ни о чем не хотел думать. Зачем ему все это говорили? Зачем продолжали повторять, настолько сильно он провинился, если он никогда и не отрицал своей вины? Его умоляли не оправдываться, но на деле он и не делал этого, просто надеялся, что для него все это закончится достаточно быстро. Весь этот коридор был усеян картинами с его воспоминаниями, сотни попыток умереть. Неужели этого мало? Этого не достаточно, чтобы искупить свою вину перед предавшим его миром? И зачем его вообще было спасать?
— Зачем вы пришли ко мне, если уже знаете, что я ничего не могу? У меня больше нет армии, так зачем я вам? Мое слово больше не имеет силы.
— Верно, но только вы знаете Верхнее кольцо, как и только вы помните карту подземных бункеров, нам об этом рассказывали в книжках.
— Это вранье, — горько выдохнул он, — я потерял эти воспоминания, когда пожертвовал своей душой для создания этого лабиринта.
И в этот момент старший заметил, как в глазах напротив лопается последняя надежда. Хотя это было достаточно предсказуемо в такой ситуации. Он растерял все, что делало его человеком, но даже сейчас ему хватило наглости взять чужое личико в свои дрожащие руки и осторожно погладить пальцами эти красные от волнения щеки. Все заканчивалось и для этих детей, как же печально. Как печально быть человеком, не способным бороться, и как же грустно быть тем, кто всем сердцем желает превратить жизнь в извечную борьбу. В голове взрывались последние мысли, и пока все трое находились в этом губительном времени, все было похоже на какую-то сказку. Если эта полночь, разделенная на сотни версий себя, — отделенный от тела Президента дух, то тот, вероятно, был таким же пустым, как и сам Чимин все это время, все эти долгие годы. Одиноко выдохнув свою боль, он ударил кулаком в землю, не желая мириться с таким исходом и говоря:
— Тогда мы найдем это воспоминание во что бы то ни стало.
— Для чего? Зачем вам бороться? Зачем сражаться? Если мир угаснет, так будет даже лучше.
— Хватит обманывать себя, — выплюнул музыкант, не выдержав больше. — Вы не мудрый человек, вы просто были сторонником странных религиозных идей, и вам явно казалось, что, пожертвовав всем, вы дойдете до своей цели, но, действительно все потеряв, идти уже и не захотели, верно? Это грустно, но я не хочу вас жалеть. Это все только на вашей совести.
Напарники переглянулись, и, несмотря на боль, полицейский тут же направил волка на место мальчишки, пока тот, поднявшись, побежал вдоль уже изведанных мест в поисках карты памяти этого человека. Остров под его ногами постоянно рушился, и между ним и той самой лестницей зияла открытая рана бездны, отдаленно напоминающая те самые разрезанные вены на картинке. Чонгук понимал, что один его шаг туда — и он навеки исчезнет, раздавленный пространством и временем как та самая неизвестная в уравнении. Все под ногами крошилось, и несчастному даже пришлось слегка отступить, позволяя пустоте стать еще больше. В любом случае, у него было свое оружие.
Вдохнув как можно больше легкие в воздуха, он прикрыл глаза и начал тянуть свою мелодию дальше. Никогда еще его голос не казался таким целительным и звучным. Юноша из собственного сердца вытягивал все то хорошее и прекрасное, чтобы продолжить себе путь. Он боялся смотреть вперед, поэтому, так и не разлепив вежды, сделал свой первый шаг навстречу, сначала проваливаясь и уже представляя, как исчезнет, будучи проглоченным неизвестностью, однако вместо этого, под ним начал строиться изумрудный пол, и он уже ничего не страшился и не сокрушался. Сейчас он был самым собой и казался самому себе сильнее всего, что его может здесь ранить. Заступив на мрамор, он наконец смог распрощаться с темнотой, повернулся обратно и заметил выстроенную из тростника дорожку и выдыхая собственный восторг.
Он никогда бы не смог подумать, что одна только музыка способна творить такие чудеса, и сейчас мальчишка отчетливо понимал, что талант ему нужен был вовсе не для того, чтобы развлекать люд своими песнями, не выступать перед богатенькими шишками разных колец, а после, прославившись, дрожать над каждым потерянным слушателем, а для того, чтобы творить нечто прекрасное. Сейчас та изрубленная чужим безразличием надежда вновь наполнилась силой и, разгораясь июльским жаром, буквально тянула своего хозяина дальше.
Ровно до тех пор, пока сзади не послышался выстрел. Обернувшись, юный скрипач тут же сделал шаг назад и повалился с лестницы вниз, болезненно выворачивая собственную шею снова и снова. Его руки бились о ступеньки, и острые углы вечно были готовы уничтожить все, что делало ребенка человеком. Он кубарем скатился прямо вниз, тут же содрогаясь и чувствуя, как ему становится тяжело дышать. Он отчаянно пытался подняться, но это было достаточно тяжело, когда все в тебе было превращено в одну большую гематому. Тогда же на плечо его легла эта белоснежная рука, а столь священный лик одарил его только одним лишь одиноким «прости». А после — свист.
И все эти разбуженные запахом крови псины засверкали своими глазками, заиграли своим воем между тишиной и пустошью, тут же налетая на тело Президента и начиная его пожирать. Одна собака впилась черной смертью в горло, другая выцарапала глаза, и так из раза в раз все новое отчаяние превращалось в слезы на глазах младшего. Он пытался руками отогнать зверей, но не обращали на него внимания, снова и снова пожирая чужое тело под вымученную песню. В какой-то момент последняя переросла в крик, и музыкант припал лбом к цветастому пыльному мрамору, теряя свой голос и тут же раздирая руками грудь — ничего оттуда больше не выходило.
А лежащий там, под бешенством животным, незнакомец, улыбался, он жаждал этого момента слишком долго, и пришедшие к нему люди слишком сильно затянули этот момент, отчего сейчас только было сладостнее познавать искусство умирания. И он окончательно уходил из мира, оставляя свой разрушенный труп догорать в этой реальности. Тогда же Чон, уже почти не дыша, почувствовал, как все вокруг начинает рушиться, и луна, доселе стоящая за правым плечом, вдруг окрасилась в алый, проваливаясь вниз с диким ревом и унося за собой это самое пространство до тех пор, пока подросток не почувствовал, как сверху на него смотрят. Задирая голову вверх, он заметил над собой Юнги и Джина, уставших и пытавшихся перевести дыхание. Они, казалось, и сами были напуганы и удивлены.
Ким попытался что-то выкрикнуть, но из-за раздавленной между ними кромки времени сделать это было попросту невозможно, поэтому полицейский, стряхнув запястьем пот с лица, тут же передал мальчишке рядом с собой нож и попросил броситься на эту плоскость лезвием. На удивление, вечно непокорный и хаотичный король не стал даже пререкаться, просто прыгая и тут же проваливаясь прямо в руки друга, даже не пришлось бить по столь хрупкому материалу: сам сломался.
Увидев это, мужчина не успел и шага сделать, как сам со всей дури свалился на землю, разглядывая около своих ног чужой труп, безучастно пожираемый собаками. В этой версии времени было жутко и холодно, совсем не так, как в той, где были они. Выдох — и сотня алых глаз была устремлена прямо на него, и все эти звери смотрели, не отрывались, но после только преклонили головы и начали скулить, оставляя после себя только черные страшные следы и это несчастное тело.
— П… Я… — не смог и слова сказать старший, закрывая свое лицо и тяжело выдыхая. — И вы не успели?
— Он не хотел нас слушать в любом случае, — выдохнул Чон, уже даже не удивляясь никаким причудам этого странного места. — Он говорил только… Чимин!
В его голове словно что-то щелкнуло, и, несмотря на свои травмы, он тут же развернулся и полетел обратно, пытаясь запеть, но понимая, что всякий раз его голос просто исчезал, наполняя эту разбитую луну новой кровью. Больше не позволяя ей напиться собственным отчаянием, он буквально летел туда, где раньше лежал Президент. В этой суматохе он успел и позабыть о том, что услышал выстрел перед тем, как с ним случилась эта беда. Сначала непонимающе глядя ему вслед, другие напарники тоже переглянулись и последовали за своим общим знакомым, периодически сваливаясь на колени и замечая, как все начинает ломаться и крушиться, все, что было в этом мире. Остановившись на секунду, Мин обернулся и заметил, как странно лежат эти дикие псы. Остальные уже были далеко, а сам он не смог бы запомнить все это, поэтому выхватил отданный ему нож и вырезал их странное расположение на собственной ладони, тут же поворачивая голову и уносясь за детективом.
Вот только в месте, где они оказались, не было никого и ничего. Кабинет и коридор просто исчезли, и остров обрубком висел в неизвестности. Музыкант не хотел мириться с этой мыслью, поэтому тут же стал оглядываться по сторонам, не веря, что все могло закончиться так быстро. Выбора не было, и глупый мальчишка уже разогнался, чтобы прыгнуть в бездну, когда Юнги, заметив это, буквально схватил его за ушибленные места и прижал покрепче к себе, не позволяя решиться на такой роковой шаг. Вероятно, он впервые узнал, что же такое обнимать кактусы, ведь теперь Чонгук совершенно не слушался и не собирался этого делать, вырывался и постоянно шипел что-то охрипшим голосом.
— Возможно, еще не все потеряно, — только и сказал Сокджин, осторожно и очень характерно для себя потрепав волосы подростка.
***
Некогда Тэхен узнал, что слезы — лучшее оружие, однако в тот же день его мама сказала, что пользоваться им нельзя, ведь сильные никогда не позволят себе заплакать во вред другим. И всю жизнь он придерживался этого принципа, разрешая себе ронять слезы только в отдельных случаях, тогда, когда у него уже не было сил. Но сейчас, шагая по одинокой заброшенной усадьбе он прекрасно понимал: даже если бы он рыдал каждый раз, когда ему этого хотелось, его слезы не стали бы пулями. Ведь никто и никогда его не жалел. Он шагал вместе с человеком, который бросил его и тех других ангелов из хора на верную смерть, плелся за этой широкой спиной, глядя на порванные бумаги под своими подошвами, и хотел превратиться в ничто.
Бывает такое одинокое чувство, когда вонзаешь в себя лезвие, а легче не становится, ведь к боли ты уже привык. Мальчишке не нужно было увлекаться самогубительными практиками, чтобы разрушиться изнутри. Сейчас даже в глазках его добрых не было ничего, кроме отчаяния. Ему было тяжело находиться здесь, тяжело следовать за преступником, пусть он уже знал их историю. Все же это было слишком странно и страшно, слишком тяжело для человека с таким огромным сердцем. Эти угли реальности распыляли в нем такой пожар, оного еще сам он в себе не видел, но все равно шел дальше, шел и не отнекивался, иногда где-то прятался, если ему приказывали, где-то что-то говорил, но с каждой секундой чернота все больше и больше копилось в нем, наполняя легкие смолью.
Выдохнув, он и сам не заметил, как они оказались на смотровой башне. На самом деле их группа по плану Сокджина должна была встретить здесь группу Чимина, однако единственным, с чем они столкнулись, оказалась тишина. Даже невольно казалось, что в ней можно было потеряться, она была настолько пронзительной, точно пронизывала тела чужаков своей острой нитью, не разрешая и слова выдавить из себя. Напарникам, в общем-то, и не о чем было разговаривать, однако это безмолвие становилось до противного ядовитым, и когда Намджун попытался обернуться к подростку и что-то сказать, он почувствовал, что в его горле не было голоса. Схватившись за шею по рефлексу, старший хотя бы попытался откашляться, но на деле так и не смог ничего из себя выдавить, тут же хмурясь и начиная оглядываться по сторонам.
А мальчишка точно ничего и не замечал, просто следовал со взглядом на тысячи миль и бездумно иногда кивал головой. Сознание его пришло в свои рамки только тогда, когда они смогли выйти на крышу, откуда раньше был прямой секретный туннель в подземное царство. Оказавшись на улице, они оба оцепенели. Здесь купол неба еще кое-как держался, хотя и трещал по швам, однако там, вдалеке, к ним уже приближались те самые ветряные демоны, набравшиеся силы. Сначала только их дикие лики врезались в память, но дальше — страшнее, дальше — огромная гора из снега с горящими алыми глазами — осколками того фальшивого солнца. Он двигался прямо сюда, к башне, и от страха невольно захотелось заорать что было мочи, но сделать это было попросту невозможно: они опасались охраны. Хотя последней не наблюдалось нигде, точно в этом месте и вовсе давно уже не ступала нога человека.
Все было пыльным и грязным, призраки прошлого игрались в волосах ребенка, окрашивая его застоявшуюся злобу в отвратительный алый. Ему было страшно, но в какой-то степени он даже разделял это желание мира разрушиться и тоже уже давно не думал о спасении. Ему не хотелось защищать настолько жестокое общество, не протянувшее ему ни разу руку помощи, не хотелось сражаться за их маленький островок земли, сейчас уже наполовину обнесенный этой белоснежной тяжестью. И чем больше он думал об этом, тем больше трескалось небо над ним. В какой-то момент Ким заметил, как осколок летит прямо на них, тут же захватывая ребенка в свои объятия и отскакивая в сторону. Они оба повалились в яму, ломая под собой трухлявые доски и оказываясь в неизвестности.
На какое-то время напарники попросту потеряли сознание, погружаясь в сладкий, но тревожный сон. Тэхен смог разлепить веки только тогда, когда почувствовал жар чужого языка и этот знакомый волчий запах. Голова все еще болела, но подросток понимал, что должен подняться, поэтому сначала протянул в сторону руку, а после уже сфокусировлся, разглядывая силуэт перед собой. Раненое в один глаз чудище дружелюбно мотало хвостиком, радуясь прибытию своего друга. Сначала было удивление и легкая улыбка, после — паника. Они оказались в месте, где не было ничего, кроме этих белых линий и странного пустого зала, наполненного цветами, слишком свежими для такого пустого места. На полу лежали осколки, в них отражались сгустки ночи перед собой, а там, за странным окошком, сияла бездетная кровавая луна. Часы вечно отстукивали полночь.
— А где твой хозяин? — спросил юноша, чувствуя, как его руки начинают облизывать. — С ним все в порядке?
Хост все еще лежал без сознания, поэтому когда животное неожиданно начало тянуть своего драгоценного дальше через весь этот зал с закрытыми черными тканями картинами, Ким встревожился. Несчастный ангел просто не мог оставить напарника лежать здесь, поэтому схватился за него и начал пытаться отбиваться от зверя, пока тот жалобно скулил и царапал мрамор лапками. Если бы это израненное животное могло говорить, сейчас все слова его были бы обращены в слезы, но вместо этого несчастная душа продолжала упорно упрашивать пойти за ним, и тогда тот, к кому возносились эти молитвы, услышал голос хриплый голос наемника, тут же поворачивая к нему свою голову.
— Иди за ним, я обязательно догоню.
Секунда — и волк тут же потянул за ткани со всей силы, буквально срывая юношу со своего места и уводя за собой. Все вокруг казалось таким странным и чудным, будто бы и не настоящим, и пока вереницей тянулись вдоль стенок изображения звезд, внутри что-то окончательно рушилось. С каждым новым шагом становилось все сложнее дышать, и воспоминания о детстве превращались в настоящую пытку, становились тяжелым грузом, привязанными к голени камнями. Несчастный ребенок кашлял и задыхался, хватался одной рукой за голову и морщился. Чужие слова весенней капелью заливались в организм. И ненароком ему показалось, что он наконец понял о чем говорил тот странный преступник в комнате. Понял, как сложно все помнить.
В какой-то момент хрупкое тельце не выстояло, и монстру пришлось тащить своего юного друга на своей же израненной спине, чтобы через узенькую цветочную поляну привезти его странным воротам. На них было что-то выцарапано, но такого языка он не знал, а может, и не хотел знать, блокируя любые воспоминания о нем, — это не так важно. Недолго думая и уже не особо боясь того, что он мог увидеть, он отворил ногой эти двери и тут же вновь оцепенел, обессиленно падая на пол и выдыхая собственное отчаяние.
— Отец?.. — прошептал он, чувствуя, как начинает дрожать.
И верно. Теперь он понял, отчего в этом странном мире, в расщеплении времени, всегда была ночь — именно в этот момент, когда часы пробили ровно полночь, доктор поставил бывшему Президенту диагноз — избегающее расстройство личности. Он помнил это мгновение так четко, по щекам родители катились слезы и, казалось, не было ничего, что могло бы излечить их израненные сердца, ведь не было ничего, что могло подарить больному надежду. Вечно повторяющееся клише, суть которого в обязательном несчастье с четкой причинной связью между твоей персональной трагедией и заболеванием. В ту полночь их жизнь как семьи навсегда изменилась, оставляя после себя только эти осколки.
И сейчас несчастный мальчишка с замиранием сердца видел перед собой этого человека, сжимавшего в своих изящных руках меч, невероятно красивый, но заржавевший, с самодельной рукояткой. Лезвие оружия было направлено прямо над раненым Чимином, по лицу которого то и дело стекала кровь из израненных щек. Так они оба и замерли, пытаясь отдышаться после борьбы и не решаясь действовать дальше. Пальцы мужчины дрогнули, когда в глазах его открылся этот священный детский лик. И эта петля времени навеки стала единственной, соединяясь со всеми остальными и начиная трещать по швам.
— Папа?.. — вновь сказал Тэхен, применяя свое главное оружие — слезы.
***
Все было хорошо. Все было просто замечательно. В мире безвоздушной тревоги не могло быть чего-то по-настоящему ужасного, а раз такой категории здесь не существовало, то ничего абсолютно прекрасного тоже. Хосок не существовал и чувствовал себя по-настоящему мертвым, и ему действительно нравилось быть ничем. Словно маленькое сердце, корни дерева спрятали его внутри себя, но память не исчезла, ведь он не смог расстаться со своей душой до конца. Поэтому он все прекрасно помнил, и здесь ему уже было некуда бежать, поэтому он секунда за секундой вворачивался в свое прошлое, роняя горькие слезы и превращая их в новые семена.
Он не мог знать, что происходило за пределами его маленькой реальности, но мог отчетливо слышать нервные разговоры ученых рядом с собой. Вероятно, его силы не хватило, чтобы разрушить все это здание и прилегающий двор, а прятаться было негде, оттого все эти мужчины в своих извечных костюмчиках, безусловно, снова и снова взволнованно похаживали рядом, носились из одного коридора в другой, выкрикивая что-то там о потрескавшемся небе.
Если бы Чон смог увидеть то настоящее красное месиво, фотографии которого ему показывал отец всякий раз, когда тот спрашивал о фальшивом небе. На самом деле, мужчина все еще не до конца знал, как же так случилось, что весь мир вокруг оказался разрушенным, однако сейчас он мог смотреть на всю свою жизнь как в фильме, поэтому слова приемного родители вечно врезались в сердце. Может, это была страшная байка, благодаря которой старший хотел держать пасынка под своим контролем, может — правда. Во всяком случае, единственное, что было известно самому Хосоку — желание как причина смерти. Люди сотнями лет потребляли и хотели потреблять дальше, забирали у несчастной земли все, что только могли, дабы удовлетворить собственные потребности и даже строили из них пирамиду, угнетенные невозможностью просто так получить от своей судьбы признание и любовь. Глупо, правда? Оно кажется таким только в разрезе, а внутри собственного времени представляется как обыденность.
Несчастная планета снова и снова умоляла о помощи, и тогда, когда сил у нее кричать уже не осталось, позволила всей своей злости выбраться наружу. Без устали пламя заполняло этот мир, выжигая страшные шрамы. Германия сороковых, вероятно, должна была бы завидовать тому, с какой ненавистью земля уничтожала сама себя. На тысячи верст — одни только крики, на сотни километров вверх — дождь кислотный. Дикая засуха позволила умереть миллионам, но и с ней можно было бы научиться жить. Вот только настоящее солнце, окончательно истлев, потухло.
Сначала и вовсе никто не заметил, горюя по той жизни альтернатив, но после — ледяное покрывало перекрыло все эти жуткие ожоги, охлаждая и даруя хоть какую-то надежду, после — заставляя кричать от боли. Чем дольше не было света, тем страшнее становилась ночь, и у ученых был всего лишь год, чтобы спастись до того, как температура на земле стала бы окончательно непригодной для жизни. Вот только какими бы благими целями ни обладали эти люди, их действия нельзя было оправдать ничем, и теперь преступник и сам это понимал: он такой же. Сейчас, сидя в коконе из собственной души, он не мог повлиять на ход событий, но такие знакомые голоса вокруг него вечно повторяли:
— Нам нужно поскорее найти способ отправить первую жертву в «Рай» и уходить туда самим, понимаешь? Среднее кольцо полностью завалено снегом, к Нижнему кольцу путь отрезан, поэтому мы вообще не знаем, что там происходит, но сам понимаешь, детей оттуда не заберешь. Да и эти сучки, кажется, взбесились. Как и говорил Президент, луна на них плохо влияет.
И после этих слов всегда наступало молчание, одинокое и бездушное, но Чон был в него влюблен, ведь только в безмолвии он чувствовал себя по-настоящему расслабленным. И пока он хранил это хрупкое мгновение, его корни теряли силу. Вероятно, именно поэтому далеко неглупые ученые, озлобленные на предателя после убийства главного разработчика, все это время усыпляли его внимание, ведь сейчас после их молчания наемник почувствовал, как лезвия вонзаются прямо в его душу в попытке достать ее хозяина.
В этот момент он понял, что ему, Иуде, решили предоставить возможность быть распятым на кресте вместо Иисуса. Забавно, правда?
