По щекам Тэхена лились слезы, и он отчаянно пытался стереть их, чтобы не позволить родителю увидеть это позорное море в себе, дабы не разрешить себе же стать кем-то, кто обременяет других. И чем сильнее он тер собственную кожу в глупой попытке избавиться от всякой возможности рыдать, тем хуже ему становилось. Эта горечь, казалось, и вовсе не могла сосуществовать в пространстве, где перед глазами то и дело мелькал призрак того, кого окончательно хотелось забыть. Да и сам мужчина, очевидно, вовсе не был в восторге от такой встречи, тут же опуская оружие на землю и отворачивая голову подальше от своего же ребенка.
Порой говорят, что нити судьбы обладают алым оттенком, вероятно, сейчас они оба представляли это, вот только из сердец несчастных тянулись вовсе не шерстяные тонкие веревочки, а самые настоящие кровоточащие вены, перегоняя одиночество от одного тела к другому. Больно было даже думать, но не думать было невозможно, оттого они постоянно возвращались к своей изрубленной памяти, оставляя на ней свои ядовитые поцелуи. Воспользовавшись растерянностью своего противника, даже раненый Чимин кое-как смог оттолкнуть мужчину от себя, выхватывая меч из его рук и приставляя лезвие к горлу.
И что должен был в этот момент почувствовать сам мальчишка? Как он должен был реагировать на это? Он и слова не мог выговорить, только сжимал до посинения кулаки, а после вдруг сорвался с места, не выдержал и сразу же с размаху ударил собственного отца, заваливая его на землю и тут же припадая к чужой груди, чтобы наконец расплакаться. Этот горький запах собственного родственника он никогда бы не смог забыть, хотя, вероятно, на самом деле он действительно о нем забыл. Хотелось так многое рассказать, но все, что сейчас могло родиться внутри горла подростка, — крик. Он хотел не просто кричать, а уничтожать, рвать и метать, но вместо этого только ронял свои тяжелые каменные слезы на разбитую грудь Президента, пока тот не решался даже оторвать свой взгляд от грязного пола.
Отдышавшись и кое-как перевернувшись в более удобную для себя позицию, полицейский откашлялся. Честно говоря, он уже перестал понимать, что происходит, поэтому просто пытался достичь цели их своеобразного отряда, в какую бы реальность его не забрасывало. Хотя все же видеть живым того, чью смерть тебе пришлось лицезреть всего лишь несколько минут назад, было достаточно мучительно. Голова сильно кружилась, и юноша судорожно пытался придумать дальнейший план действий, но как назло ни одна разумная мысль так и не посетила его. В том пространстве, разделенным на пустоту, старший мечтал о смерти, но был достаточно дружелюбен, хоть в конце и выстрелил в бедного волка, разрушив их островок и свалив своих врагов в бездну. Здесь же на него сразу же напали, без ласковых слов в адрес детектива и желания помочь раненому. Все не складывалось, не смешивалось, и бедному Паку оставалось только бегать глазками туда-сюда: у него не осталось сил сражаться.
Услышав где-то вдалеке такие знакомые голоса, он тут же приказал своей такой же валящейся с лап душе, прибежать туда и привести их в эту одинокую комнату до тех пор, пока семейная встреча не закончилась поножовщиной. И пока внутри следователя были только масштабные планы и это легкое удушье, внутри самого Тэхена уже не оставалось ничего, кроме гнили. Он всегда был добрым, даже когда его били, даже когда над ним издевались, он никогда не позволял себе быть по-настоящему слабым, но теперь он не мог совладать со своим гневом, просто не мог, особенно тогда, когда лежащий под ним отец выглядел настолько безучастно и в то же время печально.
Почему он так смотрел? Почему молчал? Неужели через все эти километры страданий он не мог своему родному сыну хотя бы одинокое «прости»? Разумеется, этого было бы мало, и это только сильнее его разозлило, но это пустое безмолвие, молчание, за плотными стенками которого не скрывалось ничего, убивало мальчишку, разрезало его на две части, в каждой — по одной дольке разума, сложить их вместе уже было невозможно. И когда пришло осознание всего этого, юный ангел не выдержал и закричал что было мочи, впервые возвышая свой голос таким образом и уже не волнуясь о том, что может быть дальше. Все его органы смешались в одну кашу, и ничего уже не спасло бы этот мир от разрушения. Этот вопль — олицетворение всей земли, его слезы — призванный для устрашения кислотный дождь.
Чимин понимал, что это ничем хорошим не закончится, тут же оглянулся на приоткрытые ворота, видя, что товарищи еще достаточно далеко отсюда — значит, рассчитывать он мог только на себя. Казалось, здесь больше не было воздуха, не было ничего, что могло бы подарить надежду; секунда — и в глаза полицейского тут же врезался облик того самого крика. Еще тогда, в пещере, он заметил, что у того, кого так отчаянно хотели сделать жертвой, душа была настолько измученной и истощенной, что стала не просто красивым аксессуаром, а самым настоящим оружием. Здесь, среди искусственно созданного пространства, каждый мог применять свои силы и без воздействия того аппарата, однако этот маленький Ким сейчас был буквально в ярости, поэтому вместо чего-то прекрасного он создавал из внутренней гнили иглы. Те образовывались прямо над лицом мужчины, однако позволить ему умереть и здесь детектив попросту не мог, поэтому, выдыхая, он набрался достаточно смелости, чтобы подставить под их удар собственную руку, насквозь пронзенную всеми этими детскими обидами.
Только тогда, вероятно, ангел все же смог опомниться. На Паке не было живого места, на него было больно даже просто смотреть. Торчащий кусок кости вместо ноги, синяки по всему телу, изрезанное мечом туловище и теперь такое предплечье. Нормальный бы человек уже потерял сознание, но следователь продолжал сражаться даже в таком состоянии, не призывая душу в такое тело, чтобы не чувствовать боль в полном масштабе. На мгновение юноша припал к земле, сжимая глаза и набирая в разбитые легкие как можно больше воздуха, тут же оборачиваясь обратно к своему некогда потерянному другу и стирая здоровыми пальцами слезы с его щеки, говоря:
— Что бы с тобой ни делали, пожалуйста, оставайся собой.
После этого чужой взгляд исказился, а сам Чимин, не выдержав больше, обмяк и повалился на спину, засыпая тревожным сном в этой разрушающейся реальности. Его слова стали настоящей пощечиной, и Тэжхен, все еще сгорая изнутри, попытался взять себя в руки. Он всегда был сильным, так отчего сейчас он должен был показывать собственную слабость? Как бы ни было плохо, он должен был сейчас подняться и поговорить с отцом, однако не успел он и двинуться, как в комнату влетели все остальные. Сокджин первым же делом схватил Президента и отвел его руки назад, сковывая их шнурком и не позволяя двигаться. Чонгук же подскочил к провалившемуся в кошмар детективу, вытаскивая смольные спицы из его и без того измученного организма и тяжело вздыхая.
Из-за того, что все три открытые ими линии времени соединись в одну единственную, в которой создатель этого места был еще жив, все оставленное в тех пространствах, разумеется, перенеслось и сюда. Луна столкнулась сама с собой, разбиваясь на осколки и падая в бездну, одинокие псы заскулили где-то вдалеке, напуганные этими карнавалами и сумасшедшими плясками. Точно бесы какие, эти спрятанные внутри памяти мужчины люди слились друг с другом в одну восковую массу, зачем-то продолжая двигаться и смеяться — их гогот заставил даже ночь по бокам начать трескаться. Это приключение уже казалось каким-то невероятным, сводящем с ума, и все причастные, кроме, разумеется, отца мальчишки, были истощены до невозможного. Они тяжело дышали уже не в силах перевести дыхание, из носа многих текла кровь, а Юнги и Намджун и вовсе еле-еле могли стоять на ногах, уставшие и изможденные.
— Зачем все это? — неожиданно подал голос неудавшийся самоубийца. — Что вы хотите от меня? Мне вам дать нечего.
— О, уверен, это не так, — выдохнул Сокджин, надавливая на чужие руки посильнее. — Так как ты убил себя при нас уже два раза, мы больше тянуть не будем. Не хочешь рассказать нам о том, как уберечь землю от разрушений?
— Умереть, — тихо добавил он.
И наступила тишина. Мужчина медленно посмотрел сначала на того, кто находился за его спиной, после на находящего в руках музыканта волка и уже хотел вновь перевести свой взгляд на другого человека, как следователь сзади не позволил ему это сделать и сразу же повалил на землю. На самом деле, тогда он не смог заметить красоты этого мужчины, но теперь, когда он лежал в своих белоснежных одеяниях на грязное земле, когда его длинные черные волосы складывались в цветочные узоры, им невозможно было налюбоваться. Как жаль, что само олицетворение зимы сейчас безвольно хлопало длинными ресницами и не могло ничего сказать путного. Печально, но мириться с этим Ким не собирался, поэтому, выдохнув, выхватил пистолет из чужого одеяния и направил его на сына этого глупца, плотно сжимая губы и говоря:
— Тогда начнем с него, идет? Убьем его первым.
— Ему еще не пришло время, — выдохнул Президент.
Остальные видели, с каким усилием полицейский сжимал оружие в своих руках и как отчаянно он пытался не выдать эту предательскую дрожь. И это видел виновник всего этого кошмара, посему ни на грамм такой игре не поверил, только отвернулся и прикрыл глаза. Вот бы этот страшный сон пришел к нему снова. Ему нравилось умирать. Никто не знал, что им делать дальше, однако и стоять на месте было невозможно: с каждой секундой эта ночь сама себя повторяла и разрушалась, дикий гул стоял всюду, заползая в уши и там же умирая. Юнги понимал, что медлить больше они не могли, поэтому решил оглядеться по сторонам, неожиданно для себя замечая подрагивающие сзади тяжелые ткани, хотя в самой комнате не было никакого ветра. Подскочив к ним, он обнаружил перевернутую обратной стороной картину, тут же поворачивая лицом к себе и замечая, как там, в обрамлении рамок, ширился рассвет.
Конечно, это бы безумием, однако терять юному королю было нечего, да и он был далеко не из робкого десятка, поэтому вновь ударил кулаком по стеклу, чувствуя, как его рука проваливается прямо в изображение. Поместив их, очевидно, единственный возможный выход к отступлению обратно на гвоздь, он переглянулся с остальными, а после схватил Чонгука за ткань пуховика, буквально сваливаясь на песок по ту сторону реальности. Братья-незнакомцы же на мгновение замели, но после, друг другу кивнув, забрались туда же. Первым делом там оказался старший вместе с пленником, после — Намджун, еле-еле успевая сделать это до того, как все в том злосчастном пространстве разрушилось.
Они оказались в болезненных воспоминаниях, и как бы это ни было прискорбно, они были действительно наполнены красотой и тем, что предки называли «искусством». Вдали разливалось прекрасное голубое море, такое невероятно теплое и соленое, что все присутствующие замерли в ожидании первой волны, окутавшей ноги. Несчастные дети, запертые в свои же тела, попросту не могли налюбоваться этими природными красотами, ведь они не помнили и не знали о существовании чего-то подобного. Бескрайние воды разливались дальше горизонта, выталкивая из себя этот яркий розовый диск и играясь с его светом. И в небе переливалась целая палитра. Хотелось навеки остаться здесь, замереть камнем и созидать, но за внешними красотами странники сначала не смогли заметить, насколько тяжелые слезы ронял мужчина. Они катились по его впалым щекам, и он неожиданно улыбнулся, говоря:
— Это последнее мое воспоминание о мире, в котором еще не было вечной зимы, — выдохнул он, опуская глаза на песок. — Но не думайте, что все настолько прекрасно. Вы этого знать не можете, но на самом деле все мы… Все мы прячем что-то, верно?
Первым, кто понял, о чем он говорил, был Чонгук, слишком добрый и невероятно проницательный для того, чтобы не заметить лежащий на дне мусор. Черные смольные бочки, периодически что-то выплевывающие в эту акриловую гладь, ржавое железо, покрытое слоем водорослей и улиток, нестареющий пластик, вывернутый наизнанку и со всех сторон уже погнутый — все это ранило песчаное дно, превращая это место в маленькое олицетворение боли. Тэхен присел рядом со своим отцом, сначала сохраняя безмолвие, но после говоря:
— Знаешь, я никогда не прощу тебя за то, что ты натворил. Но, пожалуйста, расскажи нам все, что знаешь. Эти парни очень умные, они смогут разобраться в том, что делать дальше, хорошо?
— Я многое забыл, — через какое-то время сказал он, — и я не знаю, как мне вам помочь. Не знаю, как все исправить. Все в этом мире устроено по принципу «выживает сильнейший», а человек по определению своему слабый. Наш разум — единственное доступное оружие, намного сильнее и прочнее души, способной изменяться под воздействием внешних факторов. Я… Не хотел больше заниматься всем этим. Не хотел играться с тем, что должно всегда оставаться внутри человека. Но сам вытянул из себя свой дух, чтобы создать это место и спрятаться. Жалко, да?
— Очень жалко, — ответил Мин. — Но мы не жалеть тебя пришли.
— Я знаю, — он слегка улыбнулся, — вот только то, что вы ищите… К сожалению, невозможно. Единственный способ — заставить солнце снова засиять. Но… Я не думаю, что это возможно, поэтому так или иначе вам лучше…
Договорить он не успел: его попросту не стали слушать. Насмотревшись на того, кто считает, что его печаль — оправдание всех ужасных поступков и бездействия, все молодые люди переглянулись и решили попросту уйти отсюда. Первым поднялся Чон, больше не желая слушать все эти речи и только крепче прижимая к себе раненого полицейского, за ним — Юнги, после и братья Ким, не желавшие больше даже смотреть этому мужчине в глаза, хотя он и не был против. Не был против, но отчаянно хотел, чтобы его хоть кто-то выслушал, чтобы его пожалели и приласкали, ведь он, такой несчастный и одинокий, тоже заслуживал внимания, верно? О, да он, вероятно, жил ради этого момента, чтобы излить свою душу на сотни страниц, однако вместо этого все, кто должен был выслушать его историю, уходили и не оглядывались. И каждый чувствовал себя разочарованным.
Призвав собственную душу, старший детектив, уже видя этот прорез во времени на небесах, взялся за огромные лапки птицы, остальных она и сама сжала в своих когтях, готовясь улетать. Юнги невольно обернулся назад, видя, что этот глупый мальчишка все еще сидит там, рядом со своим отцом, сидит и не знает, что ему сказать и стоит ли прощаться. В какой-то степени он понимал родителя, но с другой стороны — ненавидел его. Ненавидел за то, что тот бросил его в угоду собственных идей, за то, что разрушил свой брак и семью, но теперь, пережив столько боли и прочувствовав на себе, что значит быть одиноким, он не мог до конца определиться в собственных чувствах. Президент был красив, но внутри у него ничего не оставалось. Он продал собственную память за возможность познавать смерть и теперь размышлял только о том, чтобы поскорее свести счеты с жизнью. Забавно, правда? Ему не было жаль собственного сына, даже если он очень хотел найти в себе силы его пожалеть.
— Знаешь, я долго думал о том, что сказать тебе, когда мы встретимся снова, и… — он вымученно улыбнулся. — Но теперь я думаю, что ты не достоин ни одного моего слова. Мне казалось, когда я смогу увидеть тебя, ты скажешь, зачем все это было нужно, объяснишь, почему я столько лет был один, но даже сидя рядом с тобой, я чувствую себя настолько одиноким, насколько это возможно. Все эти годы я думал, что я особенный, поэтому должен пережить весь этот ужас, но я обычный. И ты тоже. Но смириться тебе с этим не удалось, правда? Поэтому ты так хочешь умереть?
— Я уже не помню, почему хочу сделать это, солнышко.
Подросток сдержал обиду за своими зубами, сначала дрожа, но после выхватывая из кармана нож и перерезая эту веревку, а после откидывая оружие на песок и без слов уходя к заждавшимся его людям, незнакомым, но готовым броситься в объятия пламени по умолчанию. Выдохнув собственную боль, мальчишка оборачиваться не стал. И тогда птица, взмахнув своими крыльями, соскочила с земли, взмывая в воздух и бесстрашно рассекая облака своими изумрудными. Там, в этом выдуманном чужой памятью солнце, виднелся маленький разрез, и им всем оставалось только надеяться на то, что так они смогут вернуться обратно.
— Прости меня, — прошептал мужчина уже после, когда его никто не мог услышать.
Юные гости его разбитой души не смогли бы просто так выбраться отсюда, поэтому он собственными силами окончательно уничтожил себя. Они были правы: если твоя грусть — единственное, что делает тебя уникальным, грош тебе цена. Президент был пустышкой, не заслужившей ни покаяния, ни прощения, ни слез. Поэтому он не стал просить прощения у своего ребенка, ведь это было бы нечестно с его стороны. Пусть Тэхен запомнит его человеком, не способным даже в самый ответственный момент быть сильным. Может, хоть кто-то в этом одиноком мире и узнает, сколько же на самом деле потребовалось ему силы, чтобы не упасть подростку в ноги. Даже самые ужасные люди могут плакать. Но он свои слезы сдержал.
Поднявшись и стряхнув с себя песок, старший закрыл глаза, сжал оставленный ножик покрепче в руках и пошел прямо в море с изрезанным мусором дном. Он ранил свои ноги, и его длинные волосы закручивались в лотосы на водной глади. Безмолвное, беспесенное пространство, ведущее в никуда и ничем не оканчивающееся. Двигаясь как можно дальше и утопая, мужчина улыбался. Он любил и все потерял, а потерял, потому что любил. Глупый, глупый взрослый. Перерезав себе горло, он рухнул на спину. Железные ржавые прутья сразу же впились в кожу, и белые одежды разошлись во все стороны, шелковыми тканями формируя лепестки. Так в бессмертном рассвете и наступил закат. И все действительно были правы. После смерти Президент так и не встретил тот самый рай. Только пустоту.
И так его маленькая память окончательно разбилась, пожирая сама себя. Все погибло.
***
Идти было некуда. Молодые люди поняли это, когда наконец оказались выброшенными в томном повторении кабинета, но уже много лет заброшенного. Здесь не было так жутко и страшно, как в воспоминаниях того человека, однако все присутствующие прекрасно понимали, что они действительно ошибались, когда думали, что этот человек сможет им помочь. На деле они только вернулись с разбитыми сердцами обратно, боясь заглядывать в окно — они были заколочены. Стряхнув пыль с диванчиков, они молча присели на эти некогда мягкие дорогие ткани и начали безвольно смотреть в пол.
Единственным радостным событием было то, что здесь еще не было так холодно, а это означало, что зима не добралась до этого места. Неизвестно было, что случилось с Нижним кольцом, нельзя было узнать и про обстановку в этом, а та пустошь, в которую превратилось Среднее, казалась раной на этом и без того не самом счастливом Сеуле. Фальшивое небо постепенно рушилось и трескалось, и кровавая луна все выглядывала, прокатывала свои алые лучики по земле и заставляла любую надежду умереть. Все понимали, что раненые, уставшие и в крайне подавленном состоянии они никуда не пойдут, тем более один из них уже лежал без сознания, и его травмы были не просто серьезными, а практически не совместимыми с жизнью. Чимин потерял очень много крови, да и открытый перелом не какая-то шутка, он не сможет ходить, а если их главные кулаки не могли сражаться, то вера в завтрашний день угасала сильнее с каждой секундой.
Сокджин видел состояние своих неожиданных соратников и понимал, что пока он единственный способен был думать трезво, а это означало, что именно он должен был решить, куда им двигаться дальше. Но голова его была пуста как никогда, так что первым делом он решил сходить на проверку прилегающих кабинетов и коридоров. Выдохнув, он молча поднялся и поплелся к двери, уже стремясь закрыть ее за собой, как неожиданно столкнулся взглядом с юным королем. Тот объясняться не стал, только вышел следом и поплелся хвостиком за Кимом, оглядываясь по сторонам и на всякий случай не заглядывая в окна раньше времени: он старался стать послушным.
Это безмолвие казалось таким отвратительным, словно сейчас обязательно должно было случиться что-то неотвратимо плохое, просто ужасное — такое ощущение игралось под кожей, но пока они размеренно шагали вдоль темных пыльных комнат, замечая почерневшие от влаги книги и закрывая нос теплыми шарфами. Волосы подростка смешно закручивались, из-за чего он напоминал маленького вороненка. Жаль, сейчас это не могло вызвать улыбку, и мужчина даже не замечал столь милой детали, как и не замечал этой вышитой кошачьей лапки на шапке, стыдливо спрятанной на боку. Остановившись около витража, полицейский попытался разглядеть эту картинку, вновь прикасаясь к ней холодными пальцами и вспоминая теперь, уже все зная, все те изображения, найденные им Нижнем кольце.
— Печально, что мы не можем удержать мгновения при себе, правда? — выдохнул он.
— Если бы мы могли это сделать, разве научились бы мы ценить эти самые мгновения? — немного неуверенно ответил Мин, делая шаг назад.
— Было бы что ценить, — он слегка усмехнулся.
Открыв окно, детектив выглянул на улицу, тут же распахивая глаза и с каким-то ужасом глядя вперед, где в своем величии собирался снежный монстр, о котором им кое-как успел рассказать Намджун. Только сейчас он был уже достаточно близко, и сдерживать его попросту никто бы не смог. Очевидно, из-за раскола в небе все озлобленные детские души, использованные в ходе построения республики, вырвались из своих оков, теперь каждая из них могла вынести свою ненависть напоказ. И оттого разросшаяся всюду злоба буквально готова была прямо сейчас уничтожить всех и вся. Тяжело вздохнув, следователь повернулся обратно, не позволяя мальчишке увидеть тот же кошмар и просто уводя его за собой, пока тот покорно шел следом, слегка краснея. Влюбляться в кого-то перед концом света действительно было просто отвратительно, и он еле-еле сдерживался, чтобы не начать выплевывать слова раньше, чем осмелился бы об этом сказать.
— А почему бы не ценить даже это мгновение? — спросил он через какое-то время, когда они оказались в темноте нового кабинета.
— Ну, — Сокджин усмехнулся, — а разве ты сам будешь помнить об этом дне? Когда-нибудь обязательно забудешь, даже если сейчас скажешь, что это не так.
Но Юнги не забыл бы и через двадцать лет. Потому что чем больше он смотрел на этого человека, тем сильнее им восхищался. Никогда еще не встречал людей, способных быть молчаливо сильными, да и сам таким не был, поэтому его детский восторг был объясним, он даже не боялся человека в форме и не дрожал перед ним. Вот только чужое сердце для самого юноши не горело и не полыхало — там была пустота. По одному только взгляду Мин прекрасно понимал, что даже на смертном одре ему не получить даже равного себе взгляда со стороны этого человека, поэтому оставалось только неловко улыбаться.
— Может, — все же начал он, — может быть я и забуду этот момент, но не тебя.
Отвечать мужчина не стал, но намек понял сразу же. Повернувшись лицом к юноше, он заглянул в его глаза, уже открывая рот, чтобы сказать что-то, но тут же вновь отворачиваясь и включая фонарик, чтобы осмотреться. Старые книги с картинками, документа без даты, занесенные сюда кем-то игрушки и статуэтки — ничего, что могло бы привлечь внимание. Походив так еще немного, они вышли в какое-то странное помещение за шкафом, слыша, как под ногами скрипят доски. Странное чувство поселилось внутри, и какая-то тревога сразу же придавила горло. На секунду время замерло, и полицейский почувствовал, что сейчас обязательно должно случиться что-то нехорошее. Секунда, выдох — впереди раздался странный писк, заставивший вздрогнуть. От неожиданности старший оступился и почти повалился на мальчишку, но вместо этого как-то вывернулся в воздухе и прижал их обоих к стене.
Правда, Мин такого жеста не расценил и сразу же оттолкнул его от себя, отворачиваясь и тяжело выдыхая. Он мог быть настолько близко только к своему названому брату и ни к кому другому, перебороть себя в этом он совершенно точно не мог. Направив свет на ту злосчастную полку шкафа они обнаружили на ней мышонка, беленького, с алыми глазками. Сначала подросток даже улыбнулся, выхватывая зверька и начиная поглаживать его головку пальцами, однако после сразу же сказал:
— Но такие ведь не водятся…
— Верно, — кивнул Ким, понимая мысль напарника. — Может… Та клиника должна быть где-то здесь.
В это же мгновение нечто воистину страшное наконец наступило. Пол раскололся, и из него потянулись черные ветки дерева, ломая все на своем пути. Бедный король даже не успел отскочить в сторону, из-за чего свалился куда-то в бездну. Времени спасать его тоже сейчас не было, однако всеми фибрами собственного тела детектив понимал, что с ребенком, выжившим на улице без родителей, ничего страшного случиться сейчас не могло, поэтому он крикнул: «Продержись там немного!» После — бегство обратно в комнату, где восседали уставшие товарищи. Они не слышали этого шума и все еще мирно сопели, вернее, делал это только Намджун, остальных же видно пока что не было, только их голоса. Когда уже следователь открыл свой рот, чтобы что-то выкрикнуть, вновь наступила тишина, словно ничего и не произошло.
Вот только время все равно слишком сильно их торопило, стрелками часов вырезая на сердце дату смерти.
***
После ухода двух наиболее разумных людей здесь остальные неловко переглянулись: каждый был чужд друг другу. Конечно, хуже всех сейчас, вероятно, должно было быть Тэхену, однако он держался очень даже спокойно, смиренно глядя в пол и все еще пытаясь перевести дыхание. Его тело было истощено, и он совершенно не понимал, как вообще оказался в подобной ситуации. Теперь его отец, верно, был мертв, мама никогда бы за ним не пришла, и сам он чувствовал себя загнанным в рамки этого мира. Казалось, единственное, что сейчас могло им двигать, — ненависть и нежелание быть таким же, как тот, кого он оставил позади на том острове вечной памяти.
— Послушай, — кротко улыбнулся Чон, кладя свою руку, а его плечо, — не хочешь помочь мне кое в чем?
— Не думаю, что я способен хоть на что-то.
— Уверен, что ты сможешь.
Музыкант все равно стоял бы на своем, а сил спорить сейчас не было, поэтому, нахмурившись, Ким заглянул в чужие глаза, тут же видя разгоревшуюся в них идею. Через секунду подросток уже поднялся на ноги, осторожно сжимая Чимина в своих руках и отходя в другую комнату, соединенную с этой небольшим балкончиком. То, куда они пришли, напоминало зал для совещаний, но еще больше — комнату для прослушивания. Они оба были студентами музыкальной консерватории, поэтому быстро поняли, что в таком помещении любой звук будет обращен в эхо. Чонгук догадался об этом еще тогда, когда услышал, как отзвенел хлопок двери после ухода друга и этого строгого мужчины. План старшего, конечно, несчастный мальчишка был понять не в силах, поэтому скрестил руки на груди и стал ожидать дальнейших действий. Он и сам не заметил, как провалился в собственные мысли, вывести его из которых смогла только теплая рука на его запястье.
— Давай вместе попробуем спеть, хорошо?
— Что?! — он возмущенно выдохнул. — Ты с ума сошел?! Не помнишь, что было в пещере?!
— Помню-помню, но… Пожалуйста, доверься мне, хорошо? Я знаю, что это трудно, но я умоляю тебя сделать это.
Терять все равно было нечего, да и глупый Тэхен все равно был слишком добр, чтобы не осознать одной простой вещи: стоящий перед ним отчаянно желал излечить раненого полицейского. У Чонгука действительно был удивительно пронзительный взгляд, и им одним он смог прояснить все подобные вопросы, заставляя бывшего врага просто набрать в легкие как можно больше воздуха и начать петь. Его песня была слишком одинокой, чтобы сотворить чудо, и оттого мелодия только отскочила от стенок, врезавшись в трещины на полу и заставив все вокруг покрыться черной плесенью. В это же мгновение он накрыл свои уста пальцами и задрожал, надеясь не расплакаться — настолько ему было от себя противно.
— Почему ты решаешь все в одиночку? — коротко спросил скрипач, заставляя знакомого опешить. — Давай просто споем вместе, хорошо?
Сначала лицо его было серьезным, но после на губах расцвела скромная улыбка, и он первым начал тянуть мелодию, яркую и полную красок, напоминавшую самое настоящее медовое лекарство. Им хотелось наслаждаться, упиваться и дышать. Такая молитва не могла зазвучать внутри того, кто всегда только сдерживал всю оставленную другими в себе грязь. Но теперь, глядя на чужую пылающую надежду, Ким уже не мог подвести, он вздохнул и всей силой своих легких начал напевать все те же сладкие мелодии, чуждые для его сердца, но такие солнечные и родные. И в какой-то момент вокруг них разыгралось лето со всеми своими июньскими запахами мокрой расы, июльским жаром и тополиным пухом августа. Маленький островок песенного счастья среди разбитого неба.
Чем громче они пели, тем больше ненависти уходило из их сердец, и в какой-то момент они оба даже прикрыли свои глаза, надеясь открыть их и увидеть уже исцеленного Чимина, вот только этого, к сожалению, так и не случилось. И когда Чон первым осмелился посмотреть в его сторону, он заметил только цветы вокруг них и все такого же бледного и тяжело дышащего напарника, сжимавшего кулаки от боли внутри себя.
— Почему не получается… — прошептал старший, проглатывая ком в горле. — Почему…
— Этот человек тебе дорог? — зачем-то спросил юный ангел.
— Я не могу ответить тебе на этот вопрос…
— Я по взгляду вижу, что это именно так, поэтому… — на этих словах он поднялся со своего места. — Поэтому делай все в одиночестве. Не нужно изображать, что я тебе нужен.
Ответить ему не успели из-за крика Сокджина, подзывавшего всех к себе, однако внутри музыканта поселилось слишком много сомнения, чтобы просто так сразу же отвлекаться от своей цели. Тяжело выдохнув, он проводил глазами мальчишку и припал к чужой груди, вслушиваясь в медленное биение сердца. Он обязан был найти способ излечить этого человека даже ценой собственной души — так он тогда подумал.
