Прокатиться с убийцей до Нового Орлеана

— Чё делаешь? — Рисую.       Зарксис сидел за письменным столом и чиркал на листке бумаги, выдранной из тетради Майка. Он учился в институте, но по доброй душе пожертвовал мальчишке листочек.       Сначала Ахико удовлетворился этим ответом, но потом ему стало очень интересно — что же так усиленно и сосредоточено рисует попутчик. Тогда парень неслышно подкрался на цыпочках к столу, заглядывая через плечо Штрауса. Мальчишка рисовал его портрет. Ручкой. Неровно, неловко, но очень похоже. А внизу на листочке было пририсовано сердечко.       Как-то пусто сразу стало. Как-то неприятно. Сердечко, портрет… Зарксис заметил Рэя, склонившегося над ним с каменным выражением лица, и вскочил, сминая листок. — Только не говори, что ты влюбился в меня.       Шури вскинул на него взгляд, в котором проскользнули испуг и смущение. — Н-нет, — голос предательски дрогнул. Даже самые лучшие лжецы могут попасться. Зарксис отшатнулся от Рэя. Тот впервые видел страх в его движениях, но это не тот страх, который пытался извлечь Ахико. Это страх быть пойман, быть раскрытым. — Ты влюбился в меня, да? — Шури упёрся руками в письменный стол. С него скатилась ручка и стукнулась об пол. — Ты серьёзно?        Рэй был слишком спокойный. И это пугало, да. Мальчишке некуда было деваться, особенно, когда его схватили за волосы. Воздуха резко стало мало. Да, да, он не должен был. Он понимал, что с ним теперь будет. Самое страшное — это влюбиться в своего палача. В палача, для которого ты — игрушка. Одна из многих. Когда шлюха влюбляется в клиента — её выбрасывают на улицу. Когда у куклы ломается говорящий механизм — её отправляют на свалку. И этот вопрос застал его врасплох. А надежда погубила. Надежда на взаимность. И теперь ему страшно. По-настоящему страшно. Когда в целях эксперимента вам вводят яд — вы спокойны. У учёных есть противоядие. Но если колбочка с противоядием разбивается — вы оказываетесь в ловушке. — Блядь, я не думал, что ты такой же, — Штрауса отпустили, и тот быстро моргает, смахивая слёзы. Неужели пронесло? — Убирайся, — Ахико отвернулся, скрещивая руки на груди. — Что? — Убирайся.       Рэй слышал, как за его спиной мальчишка упал на пол на подкосившихся ногах. Он лишь дёрнул плечом. — Вон.       И Зарксис встал. Ахико не слышал всхлипов, слов. Ничего. Шури прошёл мимо через полминуты. На плече сумка, куртка и игрушка в руках. Парень подошёл к двери и не обернулся. Не застыл на пороге в неуловимой нерешительности. Просто толкнул створку и тихонько прикрыл её за собой, выскользнув в коридор.       Если бы тот улыбнулся, как обычно, или бросил бы что-то. Или забыл бы что-нибудь. Рэй остановил бы его. Передумал бы. Но в этот раз Зарксис ушёл молча. Растворяясь без многоточий. Исчез. Вместе с ним пропал ментоловый запах.       Майк сидел в наушниках и не слышал, как повернулся ключ, как открылась входная дверь и как неслышно закрылась.       Шури идёт подняв голову, будто его ничто не тревожит, будто так и должно было быть. Будто ему не больно. Но как только он проходит несколько кварталов, и теперь найти его невозможно — парень садится на лавочку в сквере. И плачет. Рыдает взахлёб. Сильнее, чем в первый раз, когда они простились у машины. Тогда они попрощались и ему просто было грустно, но сегодня его выгнали. Как собаку. Шури плачет горько и отчаянно. Растирает слёзы по лицу, захлёбывается, кашляет. Ему плохо, впору вызывать неотложку. Но в больнице не вылечат больные чувства, не выгонят из воспоминаний чужое лицо, не прогонят из снов тёплые руки, не соберут разбитое сердце. Ещё не изобрели лекарство от любви. Хотя это не любовь. Это насилие.       Две девушки, шедшие на шоппинг, видят мальчика лет шестнадцати, рыдающего в обнимку с плюшевым пауком. Они переглядываются, но не решаются подойти. И в итоге просто уходят, к вечеру всё забудется. Долго парень плачет. Час или два. Всё когда-нибудь заканчивается. Закончились и слёзы. Зарксис медленно встал, надел джинсовку, поднял воротник, закинул сумку на плечо и остановился в нерешительности. Он вертел в руках игрушку, подаренную (отданную?) Рэем в парке. Мимо пробежали дети, их мамы шли позади, толкая коляски с маленькими.       Шури в два шага нагнал девочку в розовом платье и остановил её. Она испугалась, но не вырывалась. — Девочка, как тебя зовут? — торопясь, чтобы не передумать, спросил Шури. — Джорджиана… — Джорджиана, возьми, пожалуйста, эту игрушку, — он кладёт в руки девочки паука, — позаботься о ней. Пожалуйста, — в глазах снова щиплет, хочется вновь залиться слезами, потому что это так больно. — Хорошо, — неуверенно обещает ребёнок и невольно обнимает подарок. — А почему ты сам не позаботишься о ней?       Зарксис уже не слушает, он улыбается ей, но совсем бесчувственно, и отворачивается, направляясь в город. Мать ловит дочку, допрашивает о странной игрушке, щупает её и удивлённо смотрит вслед мальчику. Джорджиана хоть и маленькая, но чувствует, что на неё возложили важную миссию, поэтому мысленно клянётся беречь подарок и лелеять его. — Блядь, что я наделал?       Майк с непониманием смотрит на брата, обхватившего голову и бессмысленно прожигающего взглядом столешницу. Он пожимает плечами и, перелистывая учебник, спрашивает из вежливости: — А где твой Шури? — Не мой он… — шёпотом отвечает Рэй, и Майк вскидывается. Он понимает, что случилось что-то ужасное. — Так где он? — Ушёл. — Почему? Вы поссорились? — учебник отодвигают на край стола, Майк обращается в слух. — Я его выгнал… — медленное, садистски неспешное погружение в осознание ситуации одно из самых ужасных, пожирающих изнутри чувств. — Я его выгнал…       Рэй-младший ничего не соображает. А потом кидается к брату, опрокинув стул. Ахико, его любимый, вечно сильный и равнодушный брат, непоколебимый и непотопляемый — убит наповал. Майк теряется.