Бестселлер в подарок

Приливы вынесли жизнь из моря на сушу, отливы оставили ее на земле. И началась на земле жизнь. Расцвет и увядание. Богатство и нищета. Рождение и смерть. Приливы и отливы. Феликс Кривин. "Несерьезные Архимеды" «Доброго времени суток. Вы включили этот диск и сейчас услышите мою историю. Возможно, вы сочтёте её полной бессмыслицей. Что ж, ваше право. Мне это уже не важно, ведь совсем скоро меня не станет. Хотя, что лукавить, возможно, исповедь в какой-то мере облегчит мой уход, привнесёт хоть какую-то завершённость в мой путь. Это моя последняя ночь. Вы можете считать меня ненормальным, но, думаю, ничего не потеряете, если потратите на прослушивание несколько часов своей короткой жизни. Времяпровождение, поверьте, ничуть не хуже того, что можете себе предложить вы сами. Итак, пусть в таком случае моё повествование станет для вас бредом обречённого больного или же просто сказкой на ночь. Да-да, вы не обманулись в своих предположениях на мой счёт. Конечно же, моя экстраординарная внешность (бледная и холодная как у рептилии кожа, горящие адским пламенем глаза, манящий голос, некоторая старомодность манер вкупе с вызывающей красотой) мешающая оставаться незамеченным в безликой толпе, не оставила вас равнодушным. Всё верно: я демон – то существо, что уже не является живым, но и к мертвецам в полной мере не относится. Таких, как я принято называть вампирами. И мне уже шестьсот лет. Знаю, звучит нелепо, как-то пошло и избито. Но вы уже поняли, что это правда. Я не просто ряженый под нежить чудак. Ваш циничный ум человека двадцать первого столетия лихорадочно ищет опровержений этой дикой аксиомы, но сердцем вы уже поняли, что я вас не разыгрываю. В самых потаённых местах своей души вы всегда знали, что я существую. Не буду затягивать свой без того длинный рассказ, описывая в полной мере ту жизнь, которую я веду, став вампиром, так как обо всём об этом уже знает каждый школьник. Сейчас все магазины запрудили фильмы о вампирах, а полки книжных лавок буквально ломятся от романов на данную тематику. Бледные рассказы, под частую не имеющие отношения к реальности, однако же верно описывают главную суть существования кровососущего демона. Разве что хотелось бы отметить вполне удачную киноленту с участием молодого Брэда Питта». - Вампир! Что за...? – Алекс выругался. - Да по этому психу дурка плачет! Он, пожалуй, будет похлеще всех наших придурков, вместе взятых. Алекс сплюнул и хотел уже вытащить диск, но простое любопытство заставило его не сдвинуться с места и слушать дальше. Он вдруг почувствовал, что просто не в силах оторваться; что-то удерживало его, приковывало. Итак, несколько монотонный голос продолжал. «Если бы вы только могли увидеть тот портрет, вы бы поняли, что вечность может даровать лишь пустоту, безумие и боль, которую ничем не заглушить. Финал стал ужасной концовкой моей драмы, но я его заслужил в полной мере своим эгоизмом. Мне никогда не забыть выражение этих зеленых глаз на холсте и пятна крови на полу, осколки зеркала, тонущие в чёрной луже. С тех пор я вижу красноватый налёт смерти на всём, на что только падает мой взгляд. Мир сквозь кровавую дымку отчаяния, сквозь призму одиночества и страха, заложником которого я стал… Но я тороплю события.» Рассказчик выдержал долгую паузу, пытаясь привести мысли в порядок, как будто бы ему не хватало воздуха. Повествование продолжилось. «Начну по порядку. Думаю, прелюдии достаточно, и вы уже верите мне. Тогда постарайтесь сейчас перенестись в средневековую Англию. В это сложно поверить, но я родился очень давно. Вообразите себе типичную картину того времени – девственно прекрасные изумрудные поля, по которым расхаживают стада овец, дикие леса с деревьями-великанами, заслоняющими собой самое небо. Завоёванные неимоверными усилиями у природы, эти края всё ещё оставались практически нетронутыми человеческой цивилизацией. Лесная река, в которой отражались вековые дубы, была центром нашего поселения, ибо несла чистые и студёные, словно лёд, воды. И всё это великолепие принадлежало моему отцу – довольно богатому по тем временам феодалу. А теперь представьте молодого дворянина – будущего хозяина всех этих живописных мест. Расскажу о себе. Меня зовут Джонатан Оллфорд. Фамилия моя происходит от названия этих благодатных земель. Я рос третьим ребёнком в семье. Обоих моих старших братьев ещё до моего рождения унесла чума – чёрная смерть, как раньше называли эту проклятую заразу. Семимесячная сестра была тогда совсем младенцем. Она родилась очень слабой и постоянно находилась на грани жизни и смерти. Таким образом, в будущем я мог рассчитывать на право стать наследником всего отцовского состояния. Моя семья жила в огромном замке, заросшем тёмно-зелёной замшей мха. Он поражал своей величественностью: средневековое каменное сооружение с массивными башнями, стены которых, казалось, подпирали небо. По законам архитектуры тех лет замок окружал довольно глубокий ров, защищающий от нежелательных гостей. Мы занимали всего несколько комнат, но и в них не без труда можно было поддерживать тепло. Во всём же замке это не представлялось невозможным. Мебель, посуда, предметы интерьера – всё было грубым и скудным. Я вспоминаю залы с высокими сводчатыми потолками. Просторные, но холодные и неуютные. По всему замку вечно гуляли сквозняки, от которых не спасали даже шкуры убитых зверей – ими приходилось укрываться каждую ночь, даже летом, лёжа в массивной кровати тёмного дерева под тяжёлым пыльным балдахином. Мой почитаемый родитель Максимилиан Оллфорд был типичным представителем своего времени – весьма надменным и вероломным человеком. Он ни разу в жизни не держал книг в руках, и, как и все люди тех далёких времён, все свои усилия направлял на борьбу за существование с внешними факторами. Мы постоянно находились под страхом начала войны или набега грабителей, смерти от голода, вызванного неурожаем, страшной болезни или клыков дикого зверя. Отец представлялся мне суровым и властным мужчиной. Он никогда не приближал меня к себе; не помню, чтобы мы вели с ним беседы, что-то обсуждали или он просил моего совета. Лишь однажды он брал меня на руки – в час моего рождения, и на том всё. Не знаю, с чем это связано, но держался отец так, как будто ни меня, ни сестры вовсе не существовало. Высокий, могучий и широкоплечий, как скала, он вызывал во мне разве что робость. Что касается лица, то я не могу воспроизвести его в своей памяти - лишь отдельные черты: щёки, изрытые оспой, массивный нос, широкий подбородок, густые тёмные брови, всегда напряжённый взгляд. Мать мою я запомнил существом весьма бледным и зависимым. В молодости она была редкой красавицей, но тяжёлая жизнь забрала красоту. Я унаследовал от матери каштановые волосы, хрупкое телосложение, тонкие черты лица. Именно от неё достались мне белая кожа, тонкие длинные пальцы, густые ресницы. Я также практически ничего не могу о ней поведать. Представительница женского рода, ни больше, ни меньше. Она боготворила отца до безумия, слушалась его во всём, боясь поднять взгляд или лишний раз проронить слово. Наверное, поэтому голос её не звучит в моих ушах. Постоянно беременная очередным отпрыском, Каролина Оллфорд была замученной, болезненной и до печали ограниченной. Надо сказать, эти беременности не приносили ничего путного, а лишь множили смерть. Маленькие детские гробы казались мне чем-то само собой разумеющимся, естественным ходом событий. К моему стыду, это всё, что я могу сказать о тех, кто произвёл меня на свет. Как не пытаюсь, не напрягаю память, мне не приходит на ум ничего более внятного. По-настоящему я их не знал никогда. Другое дело – мой горячо любимый дядя Альберт. В нём заключалась целая вселенная для тогда ещё подростка-Джонатана, он был моим кумиром и другом, отцом, о котором я так мечтал. Дядя был старше меня на одиннадцать лет, но благодаря его весёлому нраву, мы легко находили общий язык. Я запомнил его молодым, весёлым; от него исходило тепло, доброта. Как сейчас вижу эти огромные, несколько лукавые глаза, копну светлых густых волос. Именно с дядей я провёл лучшие дни детства. Альберт научил меня всему, что умел сам: ездить верхом, владеть мечом и саблей, ставить капканы и петли на диких зверей, распутывать их следы. Он же обучил меня грамоте. При свете свечей я по слогам прочёл с ним свою Библию. Надо сказать, кроме неё книг в доме не было совершенно. Дядя Альберт умел любой день сделать праздником. Всякий раз, когда он приезжал к нам, он придумывал для меня какое-нибудь новое развлечение – то вырезал деревянных лошадок, то мастерил лук и стрелы, то просто рассказывал разные забавные небылицы. Дядя Альберт был замечательным человеком, но лишь одно обстоятельство губило его душу – пристрастие к спиртному. В детстве я этого не осознавал, но с годами пагубная привычка только крепла, и к моменту моего совершеннолетия Альберта невозможно было узнать в той развалюхе, в которую он превратился. Никто теперь не принимал его всерьёз. Среди моего окружения ещё стоит отметить моего слугу Себастьяна. Он попал в наш дом в возрасте двенадцати лет, чудом избежав участи оказаться гребцом на галере, и всегда находился при мне. Себастьян даже спал у меня под кроватью, в ногах, как собака, готовый в любую минуту дня или ночи служить своему господину. Вот, в принципе и всё. Время в замке текло медленно, растягиваясь, как густой кисель. День ото дня замок находился в царстве Морфея, словно в сказке о Спящей Красавице. Эту тягостную дремоту иногда нарушали пиры, которые устраивал отец в честь редких визитов к нам его горячо любимых братьев – суровых могучих мужчин с изуродованными жуткими шрамами лицами, грозные предки которых с мечом в руках дошли до самого Иерусалима в ходе крестовых походов. Особенно я был рад, когда к нам приезжал Альберт. В эти дни моя детская душа оттаивала. И тогда доставались тяжёлые богатые одежды, с них стряхивалась пыль; бархатные и парчовые, они были сплошь расшиты жемчугом и драгоценными камнями. Мы садились за длинные столы, поставленные буквой «П» и покрытые домоткаными скатертями. Слуги закалывали свиней и прямо целиком в жареном виде подавали на стол. Вино текло рекой. Серебряные кубки переходили из рук в руки. Не могу сказать, что я любил эти редкие пиры. Скорее, они были тем разнообразием, которого так требовало сердце. Я, открыв рот, слушал взрослых; их рассказы о дальних странах приводили меня в восторг. Но когда мои дяди уезжали, размеренные дни вновь шли своим чередом. Единственным развлечением нашей семьи были воскресные походы в церковь. Я любил слушать пение мужского хора, растворяясь в величии церковных сводов, любовался игрой солнца в разноцветной мозаике окон старой часовни. В такие минуты моя неокрепшая душа ликовала от веры в Бога. Я радовался всем своим существом, понимая, что являюсь частью чего-то большого и могущественного. Оглядываясь сегодня на те времена, давно канувшие в Лету, я ужасаюсь тому, в каких тяжёлых условиях приходилось существовать. Не было самых простых вещей, без которых современный человек уже не может обходиться. К примеру, таких как зубная щётка, шампунь или шариковая ручка. Стоит ли говорить уже о таких победах XXI века, как мобильный телефон или интернет. Так жили все, просто не зная о том, что всё может быть иначе. Я был молод, наивен и счастлив. Жизнь казалась лёгкой, радостной и лучистой, а будущее светлым и более-менее спокойным. Заранее прошу прощения за то, что рассказ мой может показаться вам не таким уж стройным. Я не биограф и не писатель-фантаст и расскажу так, как умею. Образы, которые я попытался вам передать, за давностью лет в памяти становятся нечёткими и расплывчатыми, всё гуще покрываясь толстым слоем вековой пыли. Они, словно старые фотографии, бледнеют и желтеют. И вот уже не видно за пеленой веков многих лиц, остаются лишь туманные очертания. Зыбкие, словно призраки. Мой старый замок уже давно обратился в прах, а на месте обширных лесов и пастбищ сейчас возвышаются огромные безликие небоскрёбы. Теперь здесь оживлённая часть города, где ни на минуту не смолкают факсы, телефонные звонки и стук клавиатуры, а по затянутым городским смогом улицам мелькает взад-вперёд невообразимое множество автомобилей, развозя своих хозяев во все концы этого пластикового плена. Ну что ж, пора перейти к событию, с которого, в сущности, и началась моя трагичная история. В тот роковой день я объезжал территории, чтобы проанализировать, насколько велик оказался урон от недавно прошедшего лесного пожара. Я обычно брал с собой Себастьяна, но в этот раз негодник куда-то запропастился, поэтому меня сопровождал слуга моего отца. Солнце уже клонилось к закату. Я специально дождался, пока зной несколько спадет, так как стоял душный июль. Напрасно же я это сделал! Облачённый в вычурные, как я сейчас понимаю, и очень громоздкие одежды, в которых скакать верхом было крайне неудобно, я изнывал от дикой жары. Итак, я ехал по лесной дороге, слуга же с трудом поспевал за мной пешим ходом. Ещё издали я заметил, как сильно пострадал лес, особенно в низинах. Вся трава здесь почернела, и всё ещё воняло гарью. Стояла напряжённая тишина. Наверное, все звери покинули эти гиблые места, спасаясь от дыма и огня. Не было слышно привычного щебетания птиц, как будто бы лес был мёртвым. Вот тут-то и случилось то проклятое мгновение, что разделило мою жизнь на «до» и «после». Воздух вдруг прошил душераздирающий крик слуги, который несколько отстал. От этого ужасного вопля я вмиг покрылся липким потом. Я обернулся посмотреть, что же с ним, но несчастный уже лежал на земле в бордовой луже крови с зияющей рваной раной на впалой груди. В ужасе я бросился к нему, чувствуя чьё-то присутствие. У меня не было даже секунды, чтобы верно оценить ситуацию; всё случилось молниеносно. Меня оглушило нечто, обладающее нечеловеческой силой. И всё погрузилось во тьму… Кто это был или что это было – для меня являлось неразрешимой загадкой. В голове не осталось ни одной внятной детали, на которую можно было бы опереться. Ни единой зацепки. То ли это был человек, который волею злого рока стал таким же демоном, как и в последствии я сам, то ли я сделался жертвой дикого вепря, а то и оборотня. Последнего также не исключаю. А, может быть, сам дьявол поднялся из преисподней, чтобы сделать меня своим рабом и приспешником на века. Незнание всегда страшно: воображение рисует всё более ужасающий образ того, кто это сделал, а годы только усиливают этот эффект. Это страшное существо схватило меня, вонзило клыки в мою шею, отчего я потерял сознание. Я не могу сказать точно, что именно вампир тогда сделал со мной, как превратил в себе подобного, потому что был в отключке от болевого шока. Не знаю, сколько времени я пролежал в лесу, давясь собственной кровью. Может, день, а может, и три. Это я осознаю сейчас. Но когда я очнулся поздней ночью, то понял, что лежу в тёмной яме, куда не проникал солнечный свет, – кажется, это была медвежья берлога. Наверное, это вампир отнёс меня туда, чтобы сберечь от сожжения, либо я сам по велению инстинкта самосохранения забрался в убежище. Этого я тоже не знаю. Но с уверенностью я мог сказать одно - что-то во мне изменилось. Самое первое, что я почувствовал – это нестерпимая резь в желудке. Все внутренности горели - жуткое ощущение, к которому невозможно привыкнуть. Эту боль я чувствую всякий раз, когда нуждаюсь в новой жертве. Но от этой муки меня вдруг отвлекло другое чувство, опять новое и пугающее, столь же нестерпимо сильное. Внезапно я осознал, что меня тянет к чему-то как магнитом, как будто бес шепчет на ухо свою мерзкую волю. Я не знал, что именно так притягивает меня, вдруг перестал контролировать себя, и все мои помыслы стали направлены только на этот объект. Под светом звёзд я вылез из берлоги и, опустившись на землю, вдыхал этот запах, ноздри мои раздувались как у загнанной лошади. Я впился ногтями прямо в кровавое месиво, а зубами отрывал от плоти кусок за куском; с остервенением сумасшедшего глотал кровь, разрывая мягкие органы, которые уже начинали разлагаться и дурно пахли. Каково же было моё потрясение, когда мгновением позже я понял, что стою на коленях над зловонным трупом слуги, по мёртвому телу которого ползают отвратительные черви, и делю с ними эту жуткую трапезу! Я увидел себя со стороны: весь в крови и земле, в черной горелой траве, я как стервятник пожирал мертвечину и, что самое ужасное, не чувствовал отвращения! Напротив, мне хотелось ещё! Я выпил всю жидкость из трупа, которая в нём ещё только оставалась, и только тогда несколько успокоился – жажда улеглась. Мне стало гадко и тошно, и потому просто необходимо было умыться, стереть с себя кровь и остатки органов. Грязная лужа в чащобе – вот чем пришлось довольствоваться дворянину голубых кровей. Я пил и пил, но не мог напиться. Мне казалось, что я осушил уже целый океан, но мне было мало. Но тут взошла луна. И боже мой, что же она прояснила! Увидев своё отражение в озере, я задохнулся – тот, кого я узрел, был уже не человек… На меня смотрел незнакомец с совершенно белой кожей, мутными от жажды глазами и ртом, перепачканным кровью. Огромные клыки блестели в лунном свете как кинжалы, длинные ногти делали руки похожими на птичьи лапы. Совсем не то я привык видеть в зеркалах в своём родном замке! Это уже был кто-то другой, но точно не Джонатан Оллфорд! Поразительно, но раны, нанесённые мне неизвестным чудовищем, зажили прямо на глазах. Не осталось ни шрамов, ни боли, только порванная одежда подтверждала то, что эти увечья вообще когда-то имелись на моём гладком холодном теле. Я долго глядел на своё отражение в обманчивом свете луны, пока не начал засыпать. Потрясение пережитым было столь велико, что организм нуждался в отдыхе, и вскоре сон поглотил остатки моего разума. Когда же я проснулся, новое испытание ожидало меня. Какое-то непонятное беспокойство завладело всем моим существом; оно поднималось откуда-то из низин моего сознания, и росло, словно снежный ком. В чём природа этой тревоги, стало ясно, как только я взглянул на небо. Оно постепенно светлело на востоке. Вы спросите, откуда я догадался, что солнечные лучи для меня смертельны? Не могу ответить однозначно на этот вопрос. Я как-то сразу это знал. Наверное, во мне проснулось чувство самосохранения, инстинкт, как у зверя. Я заметался по лесу в поисках укрытия. На свою беду я в тот миг как раз оказался на поляне, да и чаща после пожара не давала тени, чтобы надёжно укрывать от ультрафиолета. Я стал искать то укрытие, в котором провёл первые дни после превращения, но, потеряв ориентацию в пространстве, никак не мог его отыскать. Тогда я стал лихорадочно разрывать землю руками; благо, теперь я был снабжён превосходным инструментом – длинными острыми ногтями. Я разгребал песок, глину и листья, дрожа от страха, и вскоре моё новое убежище было готово. Успел. В последний момент. Я залез в сырую яму и зарылся в почву вперемежку с травой. И в таком ужасном состоянии мне пришлось коротать весь световой день. Я потерял всякий счёт времени. В горячке едва сознавал, что же со мной случилось. Разум в те страшные часы проваливался в такую глубокую пропасть безумия, что я рисковал никогда из неё не выбраться и сойти с ума. Этого я боялся больше всего. В это время, когда голова моя прояснялась, я пытался думать, анализировать, что же делать дальше, как жить в новых условиях. Я прокручивал в мозгу всё, что со мной произошло, до мельчайших деталей, чтобы хоть что-то понять; вспоминал любую информацию о странных случаях, подобных моему. Тут я вспомнил, что в детстве слышал россказни о бледноликих существах, что боятся солнца, бодрствуют ночью и живут за счёт человеческой крови. Эти рассказы я никогда не принимал всерьёз, считая глупыми выдумками старух. Кто же мог подумать, что все эти мифы оказалось чистой правдой! Сомнений не оставалось - я вампир. Но что же мне делать с этим ужасным открытием? Было ясно, что нужно покинуть лес и отправиться туда, где больше людей, найти себе надёжное пристанище на дневные часы и всё хорошенько обдумать. Жажда во мне росла, и я понимал, что не могу больше сидеть в грязной яме. Нужно было выбираться. Но только я вытащил руку из серой вязкой почвы, как тут же взвыл от боли – солнце обожгло её. Видимо, я ошибся во времени, и стоял день. Кожа на руке тут же покрылась волдырями, которые лопались и кровоточили. До сих пор моя левая ладонь обезображена ожогами, поэтому я обычно предпочитаю носить перчатки. Этот урок запомнился мне навсегда. Надо отметить, что именно солнечные ожоги не заживают на моём сверхъестественном теле. Я уже и позабыл о тех страшных рваных ранах, что нанесло мне лесное существо, а вот про ожог руки мне не забыть более никогда. Когда же наконец пришла ночь, я медленно, с опаской, выполз наверх, боясь быть ошпаренным или сожжённым заживо. Но этого не случилось – ночь вступила в свои права, и я был в безопасности. Итак, нестерпимая жажда побудила новоявленного вампира к действиям. Получеловек-полумертвец пробудился, поднимая звериным рёвом стаи птиц. Всё, что происходило со мной в то время, было как в тумане, но, думаю, стоит поведать вам о том, как я впервые стал убийцей. Это случилось примерно на четвертый день после моего превращения. Скитаясь по лесу, я внезапно почувствовал запах человеческой плоти, тёплый, дурманящий, пьянящий. Где-то сломалась тростинка, послышались голоса. Я напал на след грибников. Их было двое. Оба высокие, крепкие мужчины с огромными корзинами за плечами. В руках у каждого было по хворостине, но это их не спасло. Совершенно не владея собой, в одно мгновение я свернул обоим шеи и, поочередно прокусив им вены на шее, высосал кровь досуха. Что я тогда чувствовал? Ровным счётом ничего, только ощущение сытости, удовлетворения. На моё счастье тогда мозг мой слабо соображал. Я не обращал внимания на изорванные внутренности. Они словно в лавке мясника висели на ветвях деревьев и с них дождём сыпались кровавые капли. Этот страшный обрывок памяти фотоснимком впечатался в мозг. Я руководствовался тогда лишь инстинктами, как будто все остальные эмоции были отключены. Видимо, так подействовал на меня яд вампиризма. Он подавил во мне всё человеческое, я стал его рабом и пленником, не ощущая ни вины, ни страха, ни отвращения. Потом я ринулся в город, где жестоким убийствам не было конца. Это был какой-то кровавый запой, и сколько он продолжался – не могу сказать. Может, неделю, может, месяц. Мои естественные часы сбились, время остановилось… Когда же наконец сознание моё, утонувшее в чёрном океане греха, стало проясняться, я быстро оценил все свои новые возможности. А именно: огромную силу, скорость, способность каким-то образом влиять на людей. Предполагаю, что в последнем важную роль играла сверхъестественная красота, дарованная мне Сатаной в обмен на утраченную душу. Как я уже говорил, в первую же ночь моего перерождения у меня выросли длинные острые клыки, а кожа затвердела и стала белой как снег. Все мои черты преобразились. И так щедро наделённый природой эффектной внешностью, теперь я сделался красавцем, холодным и безупречным, как статуя. Естественно, я быстро понял, что в отчий дом мне дорога заказана. Сама мысль о том, что я подвергну жизнь моих родных опасности, если в новом дьявольском обличии вернусь в наш замок, приводила меня в священный ужас. Поэтому моим пристанищем стала старая полуразрушенная часовня, которая не принимала прихожан, наверное, лет сто. Толстые прохладные стены отлично спасали от смертоносного солнечного света. Даже днём тут было темно, так что я чувствовал себя в безопасности. Не стану скрывать, всё было в лучших голливудских традициях – я, словно лютый зверь, пил кровь, сторонился солнца, под лучами которого рисковал сгореть дотла, прятался днями в тёмных местах. Каждую ночь дьявол во мне отнимал чью-то жизнь; она сгорала в моих объятиях, словно свеча, оставляя лишь пепел и тлен в моей смятенной душе. Поймите, я не прошу сочувствия. Моя история не про скитание проклятого небом и людьми существа, обреченного на вечные страдания во тьме. Нет. Она про то самое сильное чувство на земле, которому подвластны не только люди, но и такие создания ада, как я – про любовь. Именно она давала мне силы для жизни...»