Бестселлер в подарок

Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать... (В. Цой) «…Её звали Оливия. Я уже сказал, что время беспощадно стёрло из моей памяти большинство знакомых лиц. Взамен мне остались лишь бледные очертания, порой то всплывающие, то гаснущие в памяти, словно яркие вспышки. Этого я не могу сказать о ней, так как и сейчас помню каждую чёрточку этого ангельски прекрасного лица, каждый изгиб соблазнительного тела – всё до мельчайших подробностей. Чтобы вы лучше смогли представить образ Оливии, взгляните на работы Виктории Франсез, вдохновляемой мрачной красотой готики. С её холстов на нас смотрит одно и то же лицо – прекрасная рыжеволосая дева с молочно-белой кожей и огромными, слегка испуганными глазами. Пожалуй, это лучшее сравнение, которое приходит мне на ум. Только героини картин талантливой испанской художницы выглядят несколько эфемерными, словно бесплотные русалки или духи леса, вышедшие погулять под луной, наслаждаясь её серебряным светом. Тело Оливии всегда было развитым и гибким при всей внешней мягкости её образа. Она всегда было сильной. В ней был какой-то внутренний стержень. Оливия – моё утраченное солнце. Его лучи, которых мне не суждено увидеть, вплетены в её густые, отливающие медью, удивительно длинные волосы. Солнечные золотые искорки играют в её зеленых кошачьих глазах; они в её неудержимом, веселом и таком заразительном смехе. Солнце было разлито даже по её коже. Жидкий свет будто расходился по её горячим венам, которые просвечивали сквозь тонкую кожу едва заметными светло-голубыми ниточками. Она жила недалеко от Оллфордского замка со своим дряхлым отцом – практически слепым старцем. Небольшой дом, поросший высокой травой, вырастал у самой опушки, словно огромное дерево, питаемое корнями древнего леса. Если так можно выразиться, Оливия была дитя природы, так как светского образования не получила, с детства лишённая женского внимания. Отец воспитал её по-своему. Мать девочки умерла, давая ей жизнь, и сражённый горем одинокий мужчина всю нерастраченную любовь вложил в дочь, в которой души не чаял. Поговаривали, что старик был колдуном, а самые смелые даже утверждали, что он заключил сделку с дьяволом. Он вызывал духов, варил зловонные зелья, раскапывал могилы на старом кладбище, дабы извлечь из трупов органы для своих жутких экспериментов. На самом же деле отец Оливии был учёным, просвещённым человеком, владеющим искусством медицины и использования целебных сил природы во благо науки. Его дом, поросший валежником, обходили стороной. Однако же, когда появлялась острая необходимость, жители близлежащих домов, скрывая лица под капюшонами и оглядываясь по сторонам, всё же приходили к старику, надеясь на его знания. И многие потом благодарили его за то, что только с помощью тех самых настоек и сборов переживали всплески различных болезней, которые вспыхивали чуть не каждую весну, как только сходил снег. Некоторые навыки мудрого отца передались и Оливии. Она как раз собирала лекарственные травы для приготовления целебного настоя, когда я впервые увидел её. Этот день мне не забыть никогда. Даже по истечении стольких веков, закрывая глаза, я вновь вижу ту залитую солнцем поляну, сплошь покрытую голубыми колокольчиками и сизыми дельфиниумами, взмывающими вверх, словно пламя свечей. Я, тогда ещё беззаботный смертный юноша, шестнадцатилетний сын лорда Оллфорда, сбежав из сырого и тёмного замка, радовался столь редкому теплу. Климат во времена моей юности был куда более холодным, чем в нынешней Англии, и в некоторые наиболее суровые зимы застывала Темза! Я поставил силок на зайца, отвязал с пояса тяжёлый кинжал, рукоятку которого украшали драгоценные камни, и присел отдохнуть на шершавый ствол древнего дуба, который давным-давно упал, подкошенный годами. Надо сказать, я немало рисковал, отправляясь на прогулку без своего верного Себастьяна. Всё же лесные кущи были местом весьма опасным для молодого дворянина, так как я мог стать лёгкой добычей лихих людей, скрывавшихся от властей, или же хищников, которыми были наводнены здешние леса. Утреннее солнце светило сквозь кроны деревьев, набросив на землю кружевную вуаль светотени. Пение птиц наполняло воздух. И тут я завидел рыжеволосую юную деву, которая предстала предо мной словно прекрасная владычица леса. Она была похожа на подснежник, распустившийся среди лесных зарослей – такая же нежная, хрупкая, будто прозрачная. На ней было простое льняное платье до щиколоток, не скрывающее все прелести молодого прекрасного тела – упругую грудь, очертания которой просматривались сквозь материю, тонкий стан, перехваченный на талии длинным поясом, и стройные ножки, совершенно босые. Я влюбился с первого взгляда. И это было неудивительно. Представьте восхищение паренька, никогда прежде не видевшего девичьих обнаженных ножек! Мне, конечно, приходилось ранее наблюдать незамужних дев, но все они, скованные пуританскими правилами церемонного этикета, выглядели иначе. Если вдруг из-под длинной юбки хоть на мгновение показывалась стройная ножка – это считалось чем-то постыдным, если не греховным. С ног до головы одетые в гротескные тяжелые наряды, девы, словно ледяные статуи, восседали за длинными столами во время пиров и застолий. Испанские плоеные воротники на высоких каркасах затягивали их шеи, не давая возможности свободно повернуть головы. Тугой лиф прочно скрывал женские формы, что мешало представить их обладательниц обнаженными даже в воображении. А уж огромные юбки, которые натягивали на каркас, были так широки в боках, что сегодня такая дама не смогла бы войти в лифт современного здания. Итак, я буквально потерял голову с первой же минуты встречи с Оливией. Она не только внешне была не похожа на молодых женщин, что я знал, которые были мне скучны и неинтересны, но и внутренне. Их мысли были заняты лишь молитвами и опасениями за свою душу. Оливия же в отличие от них была естественной и живой. - Что тебе нужно? – с вызовом спросила девушка, без всякого стеснения разглядывая меня с ног до головы. Её звонкий, словно колокольчик, серебряный голосок напоминал журчание веселого ручейка по весне. Я тогда не нашелся, что ответить, сбитый с толку таким фамильярным обращением. - Что молчишь? Ты вообще кто такой будешь? – она окинула меня лукавым взглядом ярко-зеленых глаз. В руках у неё была корзина из ивовых прутьев, полная разнообразных трав, кореньев и цветов. Цветы также украшали её длинные насыщенно-рыжие волосы, такие блестящие и густые. Они были свободно распущены и лёгкими волнами падали на белые плечи, струились по спине жидким золотом, яркие, словно заря. Признаюсь, я до того не видел женщин с распущенными волосами. Моя матушка даже дома не снимала белого крахмального чепца. А сочетание рыжих волос и зелёных глаз, издревле причисляющее их обладательницу к ведьмам, сводило меня с ума. - Я сэр Джонатан Оллфорд – благородный лорд и владелец этих мест! – как только можно гордо объявил я, полагая, что она падёт на колени и станет раболепно целовать мне руки. Но этого не случилось - рыжеволосая бестия лишь звонко рассмеялась в ответ, обнажив ровный ряд зубов. - В своей странной одежде ты похож на жука-бронзовку – такой же зелёный и весь переливаешься. Услыхав такие дерзкие речи, я ни на шутку разозлился, ощущая, что кровь прилила к лицу, и почувствовал, что уши мои горят. А ведь в её словах была доля правды, и это особенно задело. Выглядел я действительно немного комично в коротких зеленых штанах из атласа, подбитых ватой, и в лосинах, обтягивающих стройные икры. На голове моей красовался бархатный берет, щедро украшенный павлиньими перьями. Колорита мне добавляли алые мягкие туфли с причудливо загнутыми кверху длинными носами. Короткая приталенная курточка с рукавами-буфами, украшенными прорезями, из-под которых виднелся ярко-лиловый атлас цвета пасхального яйца, видимо, придавала мне несколько глуповатый вид. Она беззвучно подошла ко мне, и я успел только заметить, как блеснули огненные волосы. И вот Оливия уже мчится по лесной тропке. В руках у неё мой берет! - Догоняй! … Весь день мы играли, бегали, смеялись словно дети. Мне никогда ещё не было так легко и весело. Ультрафиолет играл в волосах Оливии, сквозил в складках тонкого платья, ласкал её нежные плечи. Домой я вернулся лишь поздно вечером, когда солнечный диск уже садился за сизой полосой леса. Целую весну и всё лето мы с Оливией провели вместе. И за это недолгое время она сделалась для меня самым близким человеком на земле. Я уже не искал покоя в комнатах замка - это было бесполезно, а в первую же свободную минуту бежал в лес, к той, что подарит мне радость, веселье, беззаботность. Возможно, такая сильная привязанность к этой дикой девушке низшего происхождения была оправдана тем, что кроме дяди я никому, в сущности, не был нужен; мне не с кем было разделить волнения, просто побыть самим собой. А дядя Альберт приезжал не так уж и часто. Юноше всегда нужны товарищи по проказам, и таким другом стала Оливия. Сначала наши отношения можно было назвать именно приятельскими; на большее я не решался. Точнее, я ещё не вполне осознавал своего мужского начала. Но ситуация быстро менялась. Что-то во мне росло, развивалось, но я никак не мог понять, что же со мной. И когда я видел её глаза, волнующие и как будто вечно смеющиеся, я уже не был мальчиком - Джонатаном. Я был мужчиной, которому подвластны все пороки, и хотел обладать ей – моей первооткрывательницей и искусительницей, изучать её и самому учиться. Однажды я шёл по лесу и услышал, что откуда-то доносится дивное пение. Мне очень захотелось узнать, кому же принадлежит этот голос. Сквозь камыши я пробрался к лесной реке, воды которой манили и блестели под светом ласкового солнца. Лёгкий ветерок шевелил мои локоны, белые пушистые облака лениво плыли по яркой лазури небес. Жужжали бархатные полосатые шмели, над водой кружили синекрылые стрекозы. Интуиция не подвела меня – так чудесно пела моя возлюбленная Оливия. Но чего я ожидал меньше всего, так это увидеть её совершенно обнажённой! Краска смущения залила мне лицо, ведь я был благовоспитанным молодым человеком, и увидеть нагую женщину для меня казалось постыдным, недостойным. Девушка купалась, не замечая моего присутствия. Ах, как же она была прекрасна, но одновременно я понимал, что любовь эта запретна, греховна. Я старался скрыться за зеленью осоки, чтобы наблюдать за Оливией со стороны. Но этот номер не прошёл – в самый неподходящий момент у меня засвербело в носу, и я громко чихнул, выдав себя. Дикарка тут же подняла огромные глаза. Мне казалось, что я сгорю со стыда в ту минуту. Я полагал, что девушка станет в смущении прятаться, но ничего подобного не произошло. Она вела себя непосредственно, будто бы не стояла перед молодым мужчиной в чём мать родила. Оливия вдруг разразилась заливистым смехом, а потом резко схватила меня за руку и потащила к реке. Я не удержался на скользкой прибрежной почве и неловко шлёпнулся в воду, подняв вихрь брызг. Сложно сейчас описать тот широкий спектр эмоций, который я почувствовал в тот момент; тут было и стеснение, и удивление, и восхищение. Одновременно со всем этим я гневался на шкодную девчонку, что вздумала так легкомысленно шутить над благородным сэром. Все эти смешные нелепые игры сейчас кажутся мне такими далёкими, такими невинными. Я всё бы отдал, чтобы вернуться в то время, ещё раз прожить эти моменты первой влюблённости. Вскоре она стала моей первой женщиной, а я – её первым мужчиной. Это получилось так легко и внезапно, что мы оба даже не сразу оценили всю важность произошедшего. Просто я дал волю своим желаниям, а она на них ответила. Когда я понял, что уже ничего не исправить, то испугался. - Что же мы наделали, Оливия! Это я во всём виноват! Я – просто ничтожество, негодяй! - Всё нормально, не тревожься. Я рада, что именно ты был первым, а не кто-то другой. - Но разве тебе всё равно? - я изумился. - Пожалуйста, не порть момент и ни о чём не думай. Нам хорошо здесь и сейчас, и пусть это мгновение никогда не закончится. После этого она, лёжа рядом со мной на импровизированной постели из примятой травы и одуванчиков, как будто ничего особенного не произошло, рассказывала о целительных свойствах различных растений, положив золотоволосую головку мне на плечо и накручивая на палец прядь моих тёмно-каштановых волос. Такая распутная, но чистая, естественная в своей непосредственности, она, видимо, сама не понимала той власти, которую имела надо мной, не осознавала, что что-то мы делаем не так, не по правилам. Немыми свидетелями тому стали лишь кучерявые лилии и густые кусты сирени… - Это вероника колосовидная, - сорвав какую-то травку, лениво щебетала она, совсем по-детски улыбаясь. - Удивительно, что ты так много знаешь о травах. – Я задумался. - Мир так разнообразен, на земле столько видов растений. Мне иногда бывает сложно понять, как Бог успел сотворить всё это великолепие за шесть дней. - Да, мне тоже. Вообще, мир устроен намного сложнее, чем мы полагаем. А отец говорит, что Бога вовсе нет, и что его просто придумали люди. Я разозлился. - Что за чушь? Ты говоришь ужасные вещи. - Нет. - Даже не хочу спорить об этом. Я сделал вид, что обиделся и отвернулся. Оливия же мечтательно смотрела в ночное небо. - Я сейчас любуюсь звёздами и думаю, а вдруг кто-то смотрит оттуда на нас? - Глупая, звёзды всего лишь нашиты на огромный купол из чёрной ткани. Бог таким образом позаботился о своих творениях, чтобы ночью было светлее. …Не знаю, зачем я всё это вам рассказываю, поверяя свои мысли этому самому диску. Мне просто хочется этими деталями передать, как Оливия важна для меня, чтобы вы – мой слушатель - могли верно понять мою историю. Хотя, возможно, мне просто нужно с кем-то поделиться, выговориться подобно обычному смертному. За все эти долгие столетия вы – первый, кому я рассказываю всю правду о себе. Вы спросите, что особенного я нашёл в Оливии кроме красоты и всепоглощающего веселья? Думаю, вы знаете, что любовницы редко повелевают нашими душами; их имена забываются, как только проходит страсть. Но у нас с Оливией всё было по-другому. Сейчас попытаюсь объяснить, почему. В один из летних дней на поляне мне приглянулся чудесный цветок, поражавший воображение своей дикой красотой. Я не знал его названия, ведь никогда не видел столь чудесного творения природы. На ярких бархатистых лепестках цвета фуксии переливалась прозрачная серебристая роса. Растение тонко благоухало, даря свежий дурманящий аромат. Казалось, цветок этот каким-то образом попал на землю прямо из рая, и был подарен ангелами влюблённым, чтобы они могли насладиться его нежностью и сравнить с красотой первого чувства. Я сразу же вспомнил об Оливии и подумал, что было бы прекрасно подарить его ей. Недолго думая, я потянулся в колючий терновник, чтобы сорвать цветок, и дотронулся до тугого стебля насыщенно-изумрудного оттенка, но тут же отдёрнул руку, почувствовав резкую боль – серая гадюка вылезла из густой травы, шипя и извиваясь. Её раздвоенный ядовитый язык блеснул на солнце. Видимо, гадина пряталась в кустарнике от полуденного зноя, а моё появление не входило в её планы. Я хотел было наступить на змею и раздавить её, но она вмиг уползла, блестя чёрной чешуйчатой спиной. Цветок выпал из моих немеющих рук. Я понял, что до замка уже не дойти – несколько километров для укушенного гадюкой – неприступное расстояние. Глаза мои расширились от тупой боли, лоб покрылся испариной. Я прислонился к стволу высокой ивы, так как силы покидали меня, ноги сделались ватными и тяжёлыми, а голова налилась свинцом. Красные мушки крутились перед взором, уши противно закладывало. Я был на грани потери сознания, и в полузабытьи все краски летнего леса смешались. Перевёрнутое небо будто смеялось, а разросшаяся зелень теперь пугала своей ядовитой яркостью - у меня началась светобоязнь. Я лежал на траве и задыхался от боли, уже не чувствуя руки, изо рта моего вдруг повалила белая пена. Мне конец! Но тут вдруг послышался голос Оливии. Я помню, как она называла меня по имени, держала за руку. Но слова её казались такими далекими, будто мы находились в разных комнатах, и между нами разрасталась каменная стена. Следующее воспоминание тонет в пелене боли и безрассудства. Я был как будто обожжён изнутри, тошнота подступала к горлу, а в глазах двоилось. Словно сквозь толщу ваты слышались голоса Оливии и её отца, напряжённые, но твёрдые. - Отец, он будет жить? Ты сможешь спасти его? Для меня это очень важно. - Я слеп и не могу видеть укуса, но по частоте дыхания больного могу судить, что дела плохи. Можно надеяться лишь на молодость его организма и желание жить. Сначала нужно сбить жар. Подай-ка отвар ромашки. Оливия смочила кусок ткани этим отваром и сделала мне компресс. Потом они опять что-то говорили, но я уже не различал слов. Мне казалось, что они общались на каком-то незнакомом, непонятном языке. Порой вообще мне мнилось, будто проводился какой-то магический обряд. Отец и дочь работали тогда как хирург и ассистент над пациентом – сдержанные, до предела собранные. Беловолосый мужчина-старец отдавал Оливии короткие приказы, а она выполняла их молниеносно, с готовностью сделать для меня чудо, если потребуется. Именно эта самоотдача заставила меня сопротивляться смерти, вырвала меня из её когтистых лап. В те минуты я решил для себя, что, если выживу, дальнейшая моя жизнь будет посвящена Оливии; мои губы будут шептать на закате только её имя, её одной, моей спасительницы и врачевательницы. Помню едкий запах травяных отваров, который готовила Оливия для меня – они были горьки словно полынь, но всё же именно благодаря им я поднялся на ноги. Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве, но рано или поздно открыл глаза. Я понял, что было раннее утро, потому что сквозь щели старого деревянного дома просачивались солнечные лучи. Я наблюдал, как множество пылинок танцевали в золотом потоке этого света. И тут я осознал, что выздоравливаю. - О, быстро же ты пришёл в себя. Похвально. – Старик-знахарь едва заметно улыбнулся. - А где Оливия? – Я с трудом приподнял голову с подушек. - Она ушла за хворостом. - Даже не знаю, как благодарить вас за моё спасение, - слабым голосом проговорил я. - Да что я? Благодари лучше мою дочку. Как же она стойко сражалась за твою жизнь! Если бы не её упорство, не было бы тебя среди живых! Эх ты, да разве можно быть таким рассеянным в лесу? Каждый знает, что в нашей чаще нельзя ходить без хворостины – змей в последние годы тьма сколько развелось! Мне вдруг стало обидно, что мне, лорду по крови, делает замечание простолюдин. - Я, конечно, благодарен тебе, но учить себя не позволю! Да ты знаешь, кто перед тобой? Я – сын Максимилиана Оллфорда, на чьих благодатных землях стоит твой домишко! - Да мне всё равно, кто ты. Хоть я и слепой, но вижу перед собой только самонадеянного юнца, который занял лучшую в доме постель. Мне приходится спать на полу из-за тебя. - Простите. Я сказал что-то не то. Мысли ещё путаются в голове. За то, что вы спасли меня, я велю вас озолотить. – Я обвёл взглядом помещение. - Вы достойны лучшей жизни. - Нам ничего не нужно. – Старик прищурился. - Всё, что нам требуется, у нас уже есть – нам всё дарует природа. Я с трудом поднялся с постели, шатаясь, вышел на свежий воздух и присел на тёплую от солнца траву. Не прошло и пяти минут, как вернулась из леса Оливия со своей корзиной, полной кореньев. Её лицо показалось мне несколько осунувшимся из-за бессонных ночей, проведённых у моей постели. Увидев, что мне стало лучше, она просияла. Я попросил её посидеть со мной рядом. - Знаешь, я никогда не говорил тебе этих слов. Ты – первая, кому я вообще такое говорю. Я тебя люблю. На лице Оливии я не заметил ни удивления, ни радости. Как будто бы она заранее всё знала. В этом вся она – никогда невозможно предугадать её реакцию на какие-либо события. Она нелогична до крайности. - Я вижу, ты всё ещё одурманен ядом после змеиного укуса. – Она улыбнулась. Ох уж эта её привычка переводить любой разговор на шутку! - Я говорю сейчас серьёзно. И мне всё равно, что ты не благородных кровей. Я женюсь на тебе, и мы будем вместе жить в моём замке. - Ха-ха-ха! Не очень-то и хочется сидеть в сыром замке и дышать пылью! – Оливия рассмеялась. – Ты, главное, почаще приходи ко мне. …Конечно же, в отцовском замке подняли тревогу, но когда я вернулся домой целый и невредимый, родные не поверили ни единому моему слову о том, что какая-то безграмотная лесная девушка и старик смогли вернуть меня с того света. Отец решил, что я всё солгал и пропадал эти несколько дней где-нибудь в окрестностях, но более не стал расспрашивать меня об этом случае. Итак, теперь вы знаете, как много для меня значила Оливия. Конечно, моя любовь к ней – не только благодарность за спасение. Это сложный коктейль чувств и эмоций, непередаваемый букет волнения и радости, уважения и нежности. Я никогда не мог понять её до конца, и в этой противоречивости была какая-то тайна, загадка, которая не давала мне покоя. Я сам не могу внятно ответить себе на вопрос, за что же я полюбил её так страстно и фатально, почему пронёс чувства к Оливии сквозь столько лет и эпох, почему среди миллионов женщин именно она одна повелевает моим сердцем? Видимо, не всё в мире поддается анализу. Это все равно, что спросить у снега, почему он падает с небес или задать вопрос опадающим листьям, зачем они покинули родную ветвь. Любовь просто пришла, ей не нужно приглашений. Ах, если бы я только мог знать заранее, что произойдёт с нами… Если бы… Наверное, лучше бы мне вообще не знать Оливию. Может быть, если бы мы не встретились, всё было бы легче, проще. Но история не терпит сослагательного наклонения, так что продолжим».