Бестселлер в подарок

Листая календарные листы, сезоны года, города и судьбы людей, мы остаёмся собой. И от себя никуда не убежать: ни в осень, ни в Париж, ни в любовь. Аль Квотион, «Запчасть импровизации» «Я спал тяжёлым сном и не хотел просыпаться, ведь наяву чёрной птицей ожидало одиночество – худшая кара, которую только можно придумать. Когда же я с трудом открыл глаза, Оливии не было нигде - ни в лесу, ни в городе, ни в окрестностях. Напрасными были все мои поиски… Положение сильно усугублялось тем, что вампир может передвигаться лишь в тёмное время суток. Я расспрашивал о беглянке каждого встречного, но никто не встречал Оливии. Ни одной зацепки. Ничего… Она будто исчезла вместе с ночным туманом… Я совершенно отчаялся, потеряв всякую надежду отыскать Оливию. Меня стала всё чаще посещать жуткая мысль, что она не пережила рассвета и сгорела с первым лучом солнца, упавшим на бледную, словно яичная скорлупа, кожу. И мысль эта разъедала душу, словно кислота металл. Я не знал, что буду делать. Куда пойду, с кем буду делить бесконечные часы своего существования. В душе образовался вакуум, занять который было нечем. Я прятался в часовне совершенно один, отрезанный от всего мира страшным проклятием. Порой мне казалось, что лучше бы я погиб под клыками того дьявола, что сделал меня воплощением зла, или вышел на солнце в первый же рассвет после потери Оливии. Но жизнь продолжалась, а с нею продолжались и мои страдания. Я смотрел сквозь разноцветные стёкла часовни в холодное пустое небо, всегда тёмное и лишённое света. И мне чудилось, будто витражи издеваются надо мной, над моей утратой… Ведь они стали молчаливыми свидетелями нашего короткого счастья. Наконец, я превратился в подобие призрака, что обитают в старых замках, одичал, покрылся пылью. Мне ничего не хотелось. Я впал в страшную депрессию, из которой не видел выхода. Вскоре моя одежда стала жалкими лохмотьями, а волны каштановых волос утратили былой блеск, превратившись в грязную нечёсаную массу. Я выходил из часовни по ночам лишь затем, чтобы только утолить жажду, сторонился людей, став отшельником. Люди пугались меня, грязного, с налитыми кровью глазами, когда я со звериным рыком кидался на них. Я не смотрелся в зеркало целыми месяцами, не менял одежду, а под ногтями отвратительно чернела грязь. Не знаю, сколько бы продолжалось это безумие, но однажды, когда я, ни о чём не подозревая, спал под полом часовни, сон мой нарушили какие-то крики и разъярённый гомон. Слух мой различил примерно десять разных голосов. - Где это сатанинское отродие? - Следы ведут именно сюда! - О дьявол! Вот где он схоронил тела убитых! - Посмотрите: да тут, у подножия часовни, этот антихрист устроил целое кладбище! По разговорам было не сложно догадаться, что незваные гости обнаружили ров с трупами. - Он заслуживает только смерти! Казнить его!!! Голоса становились всё громче и отчётливее. Я попытался выбраться из своего укрытия, но достаточно ослаб от жажды, чтобы сделать это молниеносно. - Вот он! – расслышал я, и в эту самую секунду почувствовал, что меня грубо и бесцеремонно хватают чьи-то руки. Благо, к тому часу солнце уже село, что и спасло дитя ночи от воспламенения и гибели. Я упирался ногами и руками, кусался, ревел, словно зверь, но людей было человек пятнадцать, и мне одному оказалось не по силам справиться с этой ватагой. К тому же меня застали врасплох, поэтому сопротивляться было бесполезно. К своему ужасу я узнал людей из нашего поселения. Все они, казалось, были заражены какой-то болезнью, а именно, ненавистью ко мне: глаза их пылали, рты кривились, а лица казались нечеловеческими от лютой злобы. Все они бешено кричали, проклинали меня, норовя вцепиться в глаза или вырвать волосы. Грязные, с гнилыми зубами, мужчины и женщины разных возрастов были вооружены тем, что оказалось под рукой – у кого-то сверкал острый топор, кто-то не нашёл ничего лучше дубинки или рогатины, а кто-то поддерживал селян возгласами против «проклятого упыря и кровопийцы». После сна я не сразу сообразил, что случилось, но когда понял, было уже поздно – меня захватил людской водоворот и потащил по лесу напролом. Я почувствовал, что вся моя кожа пылает, а из ран течёт кровь, так как я весь поцарапался от сучьев. Не могу вам передать и толики своего страха: ослеплённый от ужаса, я был едва в сознании. Меня посадили в деревянную клетку на колёсах, которую везли два быка, а руки и ноги сковали цепями. В таком позорном положении я проделал путь до самой городской ратуши. Там уже собралась огромная толпа таких же дикарей, решивших устроить самосуд. Казалось, каждый, от мала до велика, посчитал своим долгом запустить в меня камнем, тухлым яйцом или капустой; бранные слова так и сыпались в адрес осуждённого. И я понимал, что да, я заслужил это, заслужил ненависть людей, чьих родных и знакомых подверг смерти. Помню взгляд седой старухи, сына которой я лишил жизни. Будто обезумев от презрения, она тянула ко мне свои сухие морщинистые руки, и её беззубый рот извергал дикие проклятия. Я закрыл глаза, чтобы этого не видеть, но тут же прямо в лицо мне угодило гнилое яблоко. Под крики и улюлюканье толпы, я тщетно уворачивался от ударов и тычков, которыми меня немилосердно награждали остервенелые люди. Но главный удар ждал впереди: я разглядел в толпе своих родителей. Не скажу, что я ждал от них спасения, но всё же сердце моё сжалось. Я рассчитывал лишь на человеческое сочувствие или хотя бы на тень понимания, но мои надежды не оправдались. Холодное безразличие – вот то, что прочёл в глазах отца. - Прихвостень сатаны! – голос Максимилиана Оллфорда звучал жестко и непоколебимо. – Будь ты проклят! - Но ведь это наш сын! Неужели мы должны смотреть на то, как его лишают жизни? – Это был тихий голос моей матери. Впервые в жизни она отважилась сказать слово наперекор супругу. - Замолчи, глупая женщина! Мой наследник погиб в лесу. Он никогда и никому не причинил бы вреда. Да, этот демон смутно похож на него, но совершенно другой! Тело моего сына – лишь оболочка. То, что перед нами – искусный обман дьявола! Сквозь стену криков и осуждающих взглядов я тщетно пытался уловить взгляд матери, но она старалась не смотреть на меня, а лишь прятала распухшие от слёз глаза и молча крестилась. Даже сейчас она не смогла противостоять отцу, а как всегда сдалась и опустила взор. Худшего удара нельзя было и ожидать – даже родители предали меня, не разглядев в моём новом облике того, кем стал теперь их несчастный сын. Я искал глазами дядю Альберта, но на площадь он не пришёл. Это был конец. То, что было дальше, похоже на страшный сон. Появился священнослужитель, и, размахивая распятием, приговорил меня к казни и прочёл последние молитвы во имя спасения заблудшей души проклятого убийцы. Меня тут же вытащили из клетки, затем, свистя и хохоча, поволокли к куче хвороста. Да, вы не обманулись – меня ожидал костёр! Меня привязали к столбу среди груды сухих брёвен. Священник уже занёс надо мной горящий факел. Поленья вспыхнули. Тогда, обезумев, я дал волю своей могущественной силе, выпустив всех своих демонов сразу. Теперь мы поменялись местами: я снова был палачом. В мгновения ока толстый канат порвался от одного лишь резкого рывка; кровь моих инквизиторов полилась рекой. Я буквально разрубил священника пополам ударом кисти. Миг, и несколько тел превратились в обезображенные куски мяса. Никогда ещё я не убивал с таким остервенением, рвал людские тела как дышал; впервые я воспользовался своим могуществом в полную силу. Только тогда я понял, на что способен по-настоящему. Эта минута кажется мне сейчас бесконечной; время на тот миг замерло: кровь, кровь, кровь… Крики, рычание обуглившихся поленьев, предсмертные стоны… Перед глазами до сих пор красная земля, тут и там покрытая обрывками органов и тканей. Помню страшные, жадные языки костра, что лизали своими горящими языками небо, которое сделалось грязно-коричневым, как ржавчина. Это был ужас…» … Алекс нажал на «стоп», потрясённый услышанным. Увлечённый историей вампира, он уже позабыл, где находится – всё так же сидит на лавочке в темном сквере, слушая откровение существа, о котором только вчера с полной уверенностью мог бы сказать, что его не существует в природе. Но вот голос этого фантома звучит в его ушах! Алекс никогда не думал, что всего лишь рассказ, записанный на обычном диске, сможет произвести на него впечатление. Всего за какой-то час к парню пришло осознание того, что вместе с ним эту землю топчет человек (или кем он там на самом деле является), в чьей душе заключён целый мир. И мир этот трагичен в своей печали. Алекса переполняли эмоции. Кендал закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями, которые роились в его голове, как в муравейнике. Нет, ночная улица – не самое лучшее место для того, чтобы слушать эту исповедь. Да, да, именно исповедь. Он в считанные секунды закинул ноут и связку ключей в рюкзак, на котором красовался чёрный крест из глянцевой кожи, и бегом помчался в свою квартиру. Не успел парень открыть дверь, как тут же очутился в привычной атмосфере полного хаоса. Сразу же его оглушила жёсткая рок-музыка. Алекс едва не споткнулся о пустую бутылку и грубо выругался. Затем бросил рюкзак на низкий столик, предварительно убрав с него чьи-то ноги в шнурованных тяжёлых ботинках. Он вытащил ноутбук, в котором находился диск, и, не обращая ни малейшего внимания на вопросительные взгляды товарищей, устремился на кухню – встряхнуть мозги чашкой крепкого кофе. Благо, там никого не было – сморённые гости перебрались в зал. Кофеин был сейчас более чем необходим, так как парень уже понимал, что эта ночь открытий обещала быть длинной. От сигарет Алекс решил отказаться: в голове и так была сплошная путаница. Кендал схватил чайник и чуть не обжёгся – он уже вскипел. Юноша раскрыл пакетик кофе и насыпал коричневый ароматный порошок в чашку, с которой ему улыбался нарисованный рыбак, поймавший в сачок зеленоволосую русалку. Сверху красовалась надпись: «Удачного клёва». Горячий кофе приятно согрел руки. Помедлив, Алекс отпил глоток. Вот чёрт! Опять этот карамельный вкус! Видимо, кофе принёс кто-то из девчонок вместо его любимого чёрного! Ну да ладно. Главное – привести в порядок мысли. Выпив кофе, Алекс схватил ноутбук и уже собирался подняться в свою комнату, как вдруг путь ему преградили близнецы Мэтью и Трэвис. Алекс никогда не мог их различить, настолько братья были похожи: оба рослые, худощавые, с длинными волосами цвета колосьев пшеницы. - Что слушаешь? Сэнди сказала, что у тебя какой-то любопытный диск? – накинулись они на Алекса. - Ничего особенного. Дайте пройти. Но парни не унимались. Один из них выхватил у Кендала ноутбук и завладел диском с историей Джонатана. Алекс зарычал от гнева. - Эй, Мэтью! Или ты Трэвис? Дай сюда диск! Он мой! - Перебьёшься! Видно, там действительно что-нибудь эдакое, раз ты так дрожишь за него! – Блондин рассмеялся, и его гоготание тут же подхватил его братец-копия. - Я сказал – отдай! – Алекс разозлился. - Он тебе нужен, так возьми! А-а-ап! – Быстрым движением Мэтью кинул диск Трэвису, тот по воздуху вернул его брату. Алекс тщетно пытался взять ситуацию в свои руки, но эти двое были так ловки и к тому же понимали друг друга без слов. У Алекса даже закружилась голова от этих финтов, и появилось ощущение, что над ним подшучивают не два блондина, а целая дюжина одинаковых парней. Это было похоже на отражение в надтреснутом зеркале, многократно повторяющем изображение реальности. Наконец Кендал изловчился, поймав диск. - Да пошли вы! - Он пулей поднялся в свою комнату и запер дверь, чтобы никто не помешал оставаться с магическим голосом тет-а-тет. Вот она – его спальня, кабинет и убежище. Парень вздохнул с облегчением. Наконец-то. Алекс ещё не успел обжиться в полной мере и полностью переделать здесь всё на свой лад, однако уже внес кое-какие штрихи в аскетичную обстановку своей комнаты. Рискуя получить отповедь от квартирной хозяйки, он прицепил канцелярскими кнопками к обоям плакаты с изображением любимых рок- групп. Минимум мебели не смущал студента. Практически всё здесь было «видавшим виды». Алекс приобрел только шкаф-купе и взял в кредит диван из чёрной кожи, на котором и пристроился сейчас с ноутом на коленях. Мельком взглянув на часы, парень отметил, что стрелки показывали без семи минут два. Он закрыл глаза и принялся слушать. * * * «Когда я пришёл в себя, всё было кончено. Костёр прогорел. Белый пепел, словно снегопад, медленно падал на землю, и, кружась, оседал на моих ресницах. Повсюду были тела убитых. Люди, окровавленные, без рук, без ног, лежали кругом в неестественных позах. А ведь это были мои вчерашние соседи… Не люблю вспоминать об этом страшном инциденте, пытаюсь вырвать его из своей памяти с корнем, но не получается. Это навсегда со мной, куда бы я ни отправился, сколько бы лет ни пришло. Совершенно опустошённый после той ужасной ночи, я покинул родные края, ведь не мог больше находиться там, не мог видеть это небо… Я отправился в Лондон, который стал моим домом на следующие несколько лет. Биограф из меня плохой, и с точностью передать вам все свои перемещения сейчас мне сложно, так как уж слишком много времени прошло. Слишком много… Я сделался обычным лондонцем. По крайней мере внешне пытался вписаться в образ простого горожанина. И весьма успешно. Я скинул грязные одежды и переоделся во всё чистое и свежее. Купил небольшой дом, где устроил всё так, как мне было удобно в связи с моим особым состоянием – вампиризмом. Я облюбовал сырой подвал, где спал днями, забил наглухо все окна; слуг не держал. В моем распоряжении была всего лишь одна комната, где имелись лишь самые необходимые вещи. Дом мой выглядел точно так же, как соседние. Такой же флюгер, уходящий в серое британское небо, и крыша, покрытая черепицей. Несмотря на трагические события, случившиеся на моей родной земле, меня, как обычного смертного, словно магнитом, тянуло домой, и в первое время это было куда сильнее, нежели теперь. Несколько лет я сдерживал эти устремления и прятался, но затем любопытство взяло верх. Я тайно, со всепоглощающей страстью, следил за тем, что происходило в стенах Оллфордского замка. Я стал свидетелем того, как моя сестра выросла, повзрослела, как её выдали замуж, как росли её дети. Потом умер отец, а через несколько лет скончалась и мать. Сначала я отслеживал нехитрые кружева судеб моих родственников, практически каждую неделю наведываясь из Лондона в эти места, но никогда не вмешивался в их жизнь, прячась в тени. Я искал свои черты в лицах племянниц и племянников, жил их бедами и радостями. Даже ходил на свою могилу, где стёртыми от времени буквами на холодном камне высечено: «Здесь покоится Джонатан Реджинальд Оллфорд, 1576 – 1597». Потом эти вылазки на Родину мне наскучили, как в конце концов надоедает смотреть сквозь толстое стекло аквариума, наблюдая за жизнью рыб, водорослей и других его обитателей. Всё равно понимаешь, что никогда не войдёшь в этот мир, не станешь его частью, и как бы не был он прекрасен, мир этот всё равно остается далёким и чужим. Я понял, что меня более ничего не связывало с этими людьми, где я – их предок – всегда оставался сторонним наблюдателем. Одни умирали, другие рождались, третьи просто ускользали из виду. Я хватался за последнюю соломинку прошлой смертной жизни. Но все те, кого я знал и любил, давно покинули этот мир, по одному уходя во мрак вечности. Но жизнь принадлежит живым. Я перевернул эту страницу и навсегда оставил Оллфордский замок. Итак, в первые десятилетия я в основном только и делал, что заглушал свою жажду и горечь одиночества. Вы спросите, как я сумел прожить все эти долгие годы один? А что мне ещё оставалось? Вечно лгать и обманывать человека, с которым бы решил сблизиться, я не мог, ведь жажда очень скоро выдала бы меня. Но даже если бы я сумел сдерживаться, мой спутник (или спутница) всё равно рано или поздно понял бы, что перед ним не человек. О том же, чтобы сделать кого-то вампиром, не могло быть и речи – слишком уж сильно я обжёгся с Оливией. Моя душа оставалась обуглившейся и сожжённой, и я не мог даже и мечтать о том, что кто-то сможет понять и полюбить меня. Конечно, я совершал несколько попыток сближения с женщинами. Первых из них я ещё немного помню. Та, которая привлекла моё внимание после Оливии, была совсем юной девушкой, почти ребёнком. Она жила по соседству и чем-то напоминала мою жену. Да-да, я никогда не называю Оливию так, но ведь это правда, и мы до сих пор женаты. Итак, девушку звали Ребекка. Нежное личико, наивный взгляд, такие же огненно-рыжие волосы, как у Оливии…Ничего не получилось. Просто однажды настал момент, когда стало не по себе от притворства перед этим ангелом. Я быстро запутался во лжи, и вскоре мы расстались. Были и другие, но каждая последующая моя избранница казалась всё бледнее и хуже предыдущей. Стоит разве что отметить мой роман с одной особой, не из родовитых, кажется, по имени Барбара или Беатриса. Она оказалась более проворной, чем остальные, и, чтобы заполучить меня, стала собирать информацию о своём любовнике. В результате влюблённая женщина подошла слишком близко к разгадке того, кто же я на самом деле. Видимо, где-то я выдал себя, забыв об осторожности и конспирации. В общем, дело дошло до того, что однажды её старшие братья выследили своего несостоявшегося шурина и стреляли в меня из винтовок прямо на улице. Я отделался тогда лёгким испугом, но сделал вывод, что в вопросах любви нужно быть всегда на чеку и никогда полностью ей не отдаваться. К тому же в ту ночь пришло понимание того, что ради своей безопасности я должен чаще менять место жительства и не оставаться на одном месте более восьми-десяти лет, так как за это время невольно обрастаешь связями, знакомствами, начинают узнавать тебя в лицо, что может привести к трагедии. Против меня играет тот факт, что тело вампира не стареет, и рано или поздно это становится заметным. Наконец, наевшись соли от предыдущих романов, я решил, что уж лучше быть одиноким, кочуя из города в город, но зато не бояться за свою жизнь. Сначала я ужасно мучился одиночеством, иногда даже разговаривал сам с собой. Но по истечении времени стал привыкать к этому состоянию. И постепенно у меня отпала необходимость в чьём-то присутствии рядом. Мне даже стало нравиться это созерцание самого себя сквозь время. Я не хочу утверждать, что не нуждался в собеседнике. Вернее будет сказать, что кроме Оливии я не представлял никого рядом с собой. Напрасно я искал черты возлюбленной в бесконечной череде лиц тех женщин, в жарких объятиях которых тщетно пытался забыться, утопить печаль, словно в бокале бурбона. Блондинки, шатенки, брюнетки, кареглазые и светлоокие, весёлые или мечтательницы, распущенные или добродетельные, они не значили для меня ровным счётом ничего. Всякий раз, когда у меня возникал новый роман, то длился он недолго – ни одна из моих пассий не доживала и до утра. Как перепутанные и разбросанные паззлы, образы этих женщин уже никогда не соединить в единую картину. Но человек создан для счастья, и вечная тоска противоестественна его природе. Точно так же, видимо, и вампир. Если для меня не существовало смысла бытия, надо было его придумать. Душа не может вечно находиться в оковах – ей необходим простор. И я нашёл себя в познании мира. Путешествия, книги, науки, всевозможные умения, которые мне теперь давались с божественной легкостью, – вот что вдруг стало интересовать меня. Время шло. Оно то ускоряло бег, то замедлялось. Я заметил, что годы проходили гораздо быстрее, если проводить их не в праздности и вечной тоске, а с заинтересованностью глядя в будущее. Менялся мир. Пропадали города, уходя под землю, а на их месте вырастали новые – ещё более красивые и современные. Мелели реки и вырубались леса, даря людям новое жизненное пространство. Горы превращались в равнины, медленно погибая под натиском ветра и дождей. Я тоже изменился. Не было уже того наивного и суеверного сэра Джонатана, поднимающего взор в небеса в надежде узреть в них какой-то наивысший дух и со страстью готового с закрытыми глазами следовать этой неземной силе. Вместо него в мир пришёл кто-то уже совсем другой – самонадеянный, жестокий, циничный и чёрствый. Я давно подавил эмоции в своей душе, заглушил их голосом разума – холодного и бесчувственного. Я утопил их в своих слезах по Оливии, когда поклялся, что несмотря ни на что, найду в этой жизни без неё хоть какой-то смысл - нить, за которую смогу уцепиться на виражах бесконечной реки под названием Лета. И этой самой нитью для меня стало убийство, кровь. И чтобы хоть как-то запомнить мою очередную жертву, её нежность и то короткое мгновение тепла в венах, что тает с неимоверной быстротой, я решил создать своего рода коллекцию, что-то вроде яркой атласной закладки в книге памяти. Всякий раз после совершения убийства я взял за привычку присваивать у жертвы что-то из её личных вещей, какую-нибудь безделицу. К примеру, серебряную булавку с галстука, шёлковый шнурок с женского корсажа, пуховку, пуговицу с камзола – всё то, что могло хоть как-то освежить в голове бледные черты образа загубленной мною души. Зачем мне всё это? - спросите вы. Я сам не могу дать вам определённого ответа. Быть может, таким образом я пытался найти хоть какой-то смысл происходящего, облечь моменты наивысшего удовольствия от убийства в материальную форму… Время крутило своё бесконечное колесо. Мрачное Средневековье уступило место более просвещённому времени. Ветер перемен развеял костры инквизиции, что дымили над Европой ранее. Люди узнали, что Земля круглая и вовсе не стоит на трёх китах. А где-то в Италии Леонардо да Винчи уже написал свою Мону Лизу, чья таинственная улыбка оставила всему миру множество неразрешенных вопросов, ответы на которые мог бы дать только сам великий мастер, сотворивший её. Власть церкви постепенно слабела, а новым богом стала чувственность. Особенно ярко это проявилось в восемнадцатом столетии, на котором я остановлюсь боле подробно, так как именно тогда и произошло то событие, которое стало важным пунктом в моей истории. Наступил куртуазный восемнадцатый век. Я сразу полюбил его, так как сам был таким же непостоянным, ветреным, но вместе с тем утонченным. Я находил особое удовольствие в его очаровательной распущенности и мальчишеской шаловливости, когда, в последнем поцелуе забирая жизнь, уходил в темноту, взмахнув чёрным бархатным плащом, под которым переливался длиннополый камзол, украшенный галунами и драгоценным шитьём. Изменилась жизнь, а с нею изменился и я. Прошу попытаться если не оправдать, то хотя бы понять меня. Когда все свои ночи проводишь в водовороте смертей и разврата – а охотиться мне было удобнее именно в самых грязных притонах, где за красными шторами ждали соблазнительные куртизанки в накрахмаленных панталонах и алых чулках и творились мерзкие преступления, - то сам постепенно впитываешь, словно губка, нравы тех мест, где бываешь, тех людей, с кем приходиться иметь дело. Как ни старался я сохранить в своей душе чистоту и свет, с каждым днём Зло всё сильнее проникало в меня; оно порабощало, делая меня частью своего грандиозного механизма… Тогда я понял, что нет смысла защищать тот слабый блеск добра, что ещё не умер во мне. И сдался. Я брал всё, что можно от той ночной жизни, которую вёл, стал завсегдатаем светских салонов, где мало чем отличался от остальных. Такой же внешне холодный, вечно скучающий и разочарованный во всём на свете. Как обычный светский кавалер вампир блистал остротами, заводил новые, ни к чему не обязывающие знакомства, соблазнял женщин, не чувствуя при этом ничего, кроме горечи. Самые богатые дома раскрывали передо мной свои двери. Разодетый по последнему требованию капризной моды, в дорогом сюртуке, в напудренном парике и с напомаженным лицом, я чувствовал себя королём ночного мира. Этого маленького островка, что, словно лунный цветок, раскрывал свои объятия только по ночам, как гигантский спрут распускает свои опутывающие щупальца. Итак, такой была Европа в 18 столетии. В темноте сверкали огни сотен свечей, блистали фонтаны, по мостовым колесили золочёные экипажи, за которыми скрывались обольстительные дамы с золотыми локонами, тая в объятиях своих удачливых попутчиков. И эта атмосфера разлитого в воздухе эротизма вдохновляла, заставляла забыть хотя бы на время о потерях и поверить в возможность обретения счастья. Хотя бы в его миражи… Впереди меня ждала целая планета - страны, континенты, с их экзотической красотой, новыми эмоциями и открытиями. Оговорюсь сразу, что всей планетой для человека тех времён была Европа. Ещё только предстояло полное освоение Японии, Австралии и Америки… Но и этого мне вполне хватало хотя бы на первые лет двести-триста. И главным городом, который мне захотелось посмотреть, естественно, стал Париж, встретивший меня головокружительным ароматом белой сирени, в нежном цвете которого буквально утопал. Этот город обмана и греха заставил меня отдать ему целое десятилетие. Но иначе и не могло быть. Я удивлялся, как ребёнок, когда посетил Рим, а затем блистательный Версаль, где каждый вечер был праздником. Но главным пунктом моего многолетнего вояжа была Венеция. Я мечтал посетить карнавал! Он снился мне белыми днями, когда я спал, спрятавшись в каком-нибудь тёмном углу ветхого дома или же на городском кладбище. Узнав, что карнавал начинается со дня на день, я отправился в путь. Вот тут-то и случилось то событие, о котором я не могу вам не поведать. Картина той венецианской ночи до сих пор стоит у меня перед глазами. Происшествие это пробудило во мне целый ураган эмоций, которые, как я думал раньше, давно мертвы в моей израненной душе… Зимой 1751 года моя нога, обутая в красный туфель на высоком деревянном каблуке, ступила на землю благословенной Италии..."