Доминион

С детства Настя привыкла видеть синяки на своих коленках — с ранних лет освоив уличные игры, она часто падала, расшибая их. Они были неотъемлемой частью её беззаботной деревенской жизни. С юных лет ее ноги были покрыты коричневыми пятнами. Она никогда не возражала, хоть мама и часто повторяла, что для девочки подобные отметины некрасивы. Впервые ей хотелось, чтобы их не было, потому что теперь они были получены вовсе не весёлым путём. Однако здесь она не была особенной. У каждой девочки на корабле, вплоть до самых маленьких, были свои шрамы. Никто не спрашивал друг друга о них, на самом деле. Но чем-то внутри, что она сама не до конца понимала в себе, она жаждала, чтобы кто-то спросил её о них. Она знала, что этого никогда не произойдет. Она была истощена. Не только её тело, но и её разум. Она чувствовала себя опустошенной, пустой, как облупленная кожура, в которой уже не хватало самого фрукта. Она хотела домой и поспать на своей кровати — но каждый раз, когда она думала об этом, она будто каждый раз вспоминала, что никогда больше не увидит дом. Впервые в жизни она действительно был одна. Всю жизнь оба родителя были рядом со всех сторон; и теперь они исчезли в одно мгновение. Отец был убит, а корабль отплывал всё дальше от мамы, не оставляя никакой возможности вернуться. Теперь Настя сама должна была позаботиться — действительно позаботиться — о своей сестре, потому что они были одни, и никто другой не собирался помогать им. Она должна была успокоить её, запрятав свои чувства глубоко внутри. Она не собиралась пугать её, показывая свою собственную панику. Она все ещё держала её на своих коленях, бездумно поглаживая её мягкие волосы. Она знала, что Мелине всегда нравилось, когда мама тщательно расчесывала её светлые волосы, которые начали по-настоящему отрастать только в последний год. Ей хотелось плакать при мысли о том, что когда волосы сестры станут такими длинными, что достигнут поясницы, мамы не будет рядом, чтобы заплести ей косу. Во внезапном прилива нежности Настя слегка наклонилась, чтобы поцеловать спящую сестру в пушистый висок. Как она могла спать так легко, после всего, что произошло? Она немного улыбнулась маленькому шарику на своих коленях, свернувшемуся в клубок, будто в попытке согреться. На ней всё ещё была ночная рубашка. Она вспомнила, что её подняли с полуденного сна. Это имеет смысл теперь — она всё ещё спит. Она потянулась, чтобы потереть плечо, но её глаза снова остановились на засохшей крови на её руках. Она забыла, как прикасалась к ране… Наверное, её платье тоже было испорчено. Маленькие вспышки прошлого дня вспыхнули в голове. Она должна была воспользоваться той водой, что приносили в прошлый раз, чтобы очиститься, но тогда она слишком хотела пить и не подумала об этом. Соленый морской воздух всё ещё был непривычен её легким. Внезапно она почувствовала, как спящая фигура сестры зашевелилась. Та перевернулась и коснулась её бёдра. — Эй, сонная голова. — Она постаралась улыбнуться. Светловолосая медленно села и потёрла глаза. — Насья? Где мы? — Не беспокойся об этом, — она передала ей кусок хлеба, который сохранила с обеда. До этого она старалась держать его в руках, чтобы не испачкать еду в напольной пыли и грязи и сохранить её в относительно свежем виде. — Я придержала тебе завтрак. Она на самом деле не знала, какая часть суток была сейчас. Счёт времени потерялся в темноте. Казалось, что они плыли уже так долго… Но Мелина не приняла это. — Где мама и папа? Как только сестра произнесла эти слова, её сердце упало в живот. Она вспомнила, что видела, как мать прикрыла её глаза, когда убивали отца. Она ничего не видела. Она еще не поймет. Она всё ещё такая маленькая. Но она должна знать. Просто не сейчас. Я хочу немного пощадить её невинность. — Не беспокойся об этом, Мел, — она настойчиво сунула хлеб в её руку, и хотела бы, чтобы могла предложить ей и воду, но все кружки тщательно пересчитали и забрали, и ей не удалось спрятать одну. — Тебе нужно беспокоиться о том, чтобы стать большой и сильной. Сестра выглядела так, будто собиралась протестовать, но вместо этого она быстро закрыла рот. Они сидели практически в тишине, хотя на фоне тихо переговаривались другие девушки. Когда она закончила, сытый блеск в её глазах немного успокоил Настю, но она могла сказать, что Мелина чувствовала себя неловко так же, как и при пробуждении. — Почему мы здесь? — Пожалуйста, не спрашивай это снова. — Она сказала немного более твёрдо. — Я хочу пойти домой и поиграть. Насья, ты будешь играть со мной? — Мелина потянула за руку. — Не сейчас. — Она покачала головой. — Пожалуйста! Я хочу играть! — Нет, Мелина. Прости, но мы не можем сейчас играть. — Мама разрешила бы мне… — Сестра вздохнула, выпятив подрагивающую нижнюю губу, как бывало с ней в минуты крайней обиды. — Мамы здесь нет! — Она огрызнулась, не в силах больше сдерживаться. — И папа мёртв. Они оба ушли и никогда не вернутся! Мелина была в шоке, очевидно. Вскоре слезы начали литься, и она выглядела так, словно собиралась закричать с минуты на минуты. На них начали оглядываться, и Насте быстро стало стыдно перед сестрой за свою резкость. Она втянула её дрожащее тело в свои объятья. — Не волнуйся. Я собираюсь быть здесь для тебя, Мел. Я буду защищать тебя, несмотря ни на что. Я обещаю, что вытащу нас из этого. Ты должна только верить мне. Пожалуйста, верь мне, Мел. — Она хотела добавить: «Потому что мы единственные, потому что только мы остались друг у друга», но не хотела огорчать сестру ещё больше. С неё хватит переживаний на сегодня. Возможно, Мелина не до конца осознала смерть родителей, но она сама уже не могла выкинуть картины, всплывающие в её памяти каждый раз, когда она вспоминала о доме. Дома не было. И пути назад не было. Но она серьёзно относилась к сказанному ей. Она собиралась сделать всё, чтобы выжить. Бездействие не было её намерением. ________________________________________________________________________________________________ — Как только я возьму тебя за руку, мы побежим. Беги так быстро, как только сможешь, Мел. — Она слегка наклонилась, чтобы её слова не были услышаны никем другим. С тех пор, как они вместе с остальными рабынями сошли на берег, одна часть её была рада почувствовать под ногами землю после долгого пребывания в море. Другая часть была затаившая дыхание и испуганная. Она не могла точно представить себе их будущее здесь. В порту было многолюдно, и она считала, что это увеличивало их шансы на успех. Однако люди вокруг не могли не пугать её. Они все казались грязными, неопрятными, а их язык был грубым и резким в её ушах. Торговцы тарабанили без остановки. Их голоса сливались в единый гул, прерываемый иногда скрежетом тяжёлых якорей, зацепляющихся о камни около пристани. Всё в этой чужой стране выглядело действительно неприветливым. Даже солнце здесь пекло так сильно, что ей казалось, что её голова может расплавиться. От голода и жары круги под глазами размывали обзор. Свою порцию на корабле она отдала сестре, чтобы у той были силы для их побега. Все рабыни, которых отгрузили с их корабля, стояли строго друг за другом, соблюдая строй. Только сейчас она заметила, что все девушки были действительно такими разными. Тут были такие даже малышки как и Мелина, ростом едва ли превышающие колесо повозки, но в их чумазых лицах читалось что-то обреченное и мрачное, делающее этих детей похожих на карликовых взрослых. «Как странно, — она подумала про себя. — уже почти никто не плачет. А ведь у всех них здесь нет старших сестёр, чтобы успокоить». Она постаралась оставаться спокойной и собранной для своего же блага. Все слёзы, когда они были у неё, были давно выплаканы у тела отца. Уже на корабле она привыкла держаться, чтобы не пугать сестру. А теперь она собиралась спасти их обеих. Она наблюдала, как строится охрана. В самом конце их было меньше всего, и они были достаточно ленивы, чтобы смотреть по сторонам или ковырять в носу. Больше всего было по бокам и впереди. Там же и главные из пиратских варваров, очевидно, тоже. Слишком тщеславны, чтобы плестись сзади. Они всё ещё стояли близко к морю. Слишком близко. Не было ограждения или чего-то ещё. Только грубо обтёсанный кусок серого камня и пропасть с чёрной водой, бьющейся о скалу под ним. Солёный морской воздух щекотал её ноздри. Не было другого идеального момента. Тогда она сделала то, что можно было назвать действительно плохим и что потрясло её саму в какой-то мере. Раньше она не причиняла боль ни одному живому существу. Сейчас она изо всех сил толкнула впереди стоящую рыжеволосую девочку в сторону края пирса. Раздался всплеск воды, а затем пронзительный крик. Пусть на несколько секунд, но это вызвало смешение рядов. Охранники повернулись к морю. Главный работорговец удивлённо уставился на воду, а потом что-то приказал, взмахнув унизанной перстнями рукой. Настя схватила руку сестры, и они побежали. Её разум колотился, отчаянно пытаясь найти объяснение такой жестокости. Она сделала это ради памяти отца. Чтобы его жертва не была напрасна. Чтобы спасти сестру от ужасной участи, которая ждёт всех маленьких девочек в чёрных руках работорговцев. Эту девочку спасут. Если бы она совершенно точно не знала, что этим людям было все равно, если бы она умерла. Был ли это удар барабанов или постоянный стук её собственного сердца? Был ли океан, несущийся за ними, когда они продолжали бег, или это было только её дыхание? Почему ей так холодно, как будто её саму только что окунули в ледяную воду? Её глаза напрягались, пока они не начали слезиться, и она начала видеть двоящуюся реальность перед собой. Она не могла дышать. Она не могла думать. Она хотела вонзить свои ногти в ладони, наказать себя, что-то, чтобы остановить подавляющее чувство, возникающее внутри неё. Они петляли между снующими по площади горожанами. Настя держала в себе мысль пробиться к одной из безлюдных улочек, которые она приметила ещё в начале. Она крепче сжала маленькую ладонь сестры, ободряя её. Вслед им слышались крики и, наверное, ругательства, судя по тону, каким произносились громкие слова. Кто-то говорил позади них? Их слова падали на глухие уши. Разум плавал. Она не понимала, что у неё. Это от голода? Солнца? Страха? Её зрение становилось размытым. Она не могла заставить свои глаза сосредоточиться на руке достаточно долго, чтобы понять, что она сильно дрожит. У неё была сильная тошнота, и она не могла поверить, что всё ещё на ногах. Тупик. Она не могла поверить. Назад пути не было — там их ждала смерть, или того хуже. Всё было бессмысленно! Она подвела отца, сестру и саму себя. Она никогда не могла бы больше взглянуть ему в глаза. Чтобы она сказала? Что его смерть была напрасна? Что она не смогла защитить их? Она спиной чувствовала, как сзади на них надвигается угроза в виде разъярённых работорговцев, за один день потерявших трёх рабынь, которые могли были быть выгодно проданы. Они определенно сейчас рыскали по рынку в поисках. И они жаждали наказать их за побег. У них было так много оружия, чтобы жестоко покалечить или убить их. Она представила, как холодное лезвие турецкого ятагана режет её горло, представила красную кровь, текущую по земле точно так же, как она текла у их отца, и зажмурилась. Единственной эмоцией, бушующей в её мозгу в этот момент, была чистая, необузданная паника. Её взгляд метался по переулку в тщетных поисках какого-то потаённого выхода. И зацепка была найдена. Она потянула за руку так же дрожавшую сестру и подтолкнула её вперёд. Следом забравшись внутрь самостоятельно, она сморщила нос. Старая бочка состояла из насквозь прогнивших досок, а внутри пахло помоями и отходами. Очевидно, её хозяева, кем бы они не были, давно выбросили свою собственность, и она постепенно заполнялась мусором и лошадиным дерьмом. Земля под их ногами была мягкой и вонючей, но все эти неудобства всё ещё были ничем по сравнению с тем, что их ждало, если их обнаружили бы. Даже неожиданно притихшая Мелина, казалось, понимала это. Они обе только пригнулись сильнее, не боясь испачкаться. Они собирались выжить сегодня. ________________________________________________________________________________________________ Улочки столицы мира выглядели маленькими и грязными. Они плутали так долго, что достигли площади только в полдень. Они все ещё должны были быть осторожными, хотя Настя держала в себе уверенность в том, что их лица не были запоминающимися среди прочих. Она снова приняла на себя позицию наблюдателя. Она видела этих людей — этих варваров, которые жили своей жизнью; разговаривали, пересмеиваясь между собой, спешили куда-то, делали покупки, в то время как их солдаты несли смерть и разрушение где-то далеко от берегов Стамбула. Они все выглядели… ну, как обычные люди. Как будто они не были зверьми в человеческом обличии. Как будто они не лишали домов маленьких девочек. Она могла возненавидеть себя за эти мысли. Она почти подавляла желанию дотянуться и прикоснуться к любому из них, чтобы просто проверить, не были ли они оборотнями или что-то в этом роде… Она была готова к тому, что каждый из этих мужчин мог в любой миг превратиться в того, кто нападет на них. Они были Османы. Война, жестокость и ненависть была в их крови. Но они просто не обращали внимания. Настя нахмурилась. Солнце палило беспощадно. Кожа на её руках медленно краснела. Завтра появятся волдыри. Её рот был полностью сухим. Она отчаянно хотела воды. Она должна была найти воду, но не знала, где её добыть. На площади, где они бесцельно бродили уже несколько часов, были расставлены палатки с различными сладостями и специями, но их запах, смешивающийся на адской жаре с потом и вонью лошадиных повозок, вызывал только рвоту. Её голова чувствовала себя так, словно собиралась разразиться агонией. Её слипшиеся от грязи и пота волосы были как в печи. Её глаза медленно закрылись, открылись, а затем снова закрылись. Солнце ослепляло. Там не было ничего, кроме камней под ногами или щебня. Сбежать оказалось единственным планом, который был у неё. Они были на свободе теперь, но было ли это лучше? На корабле давали еду и воду… Они даже шли в правильном направлении? Они куда-то шли? Каков был пункт назначения этого пути? Она не знала… ей было все равно… — Насья! — Крик сестры, свирепо дергающей её за руку, заставил её проснуться. — Я хочу пить… Это отрезвило её. Она была не одна. С ней была Мелина, и она не могла подвести её. Они должны были добыть еду. Это должно было стать первоочередной задачей, потому что у них не было ни крошки во рту с прошлого дня. Всю ночь они провели в бочке, и даже если сестра смогла заснуть в столь неудобном положении, то, опасаясь обнаружения, Настя всю ночь не сомкнула глаз. Всё, что она знала об Империи Зла, в которой они оказались, было раньше только страшными сказками. Реальность больно била по старым иллюзиям. Они были только двумя крошечными точками в огромном, кишащем людьми, городе. Никаких шансов на то, что они смогут выбраться отсюда, не заблудиться и снова не попасть в руки работорговцев. Она не знала, как попросить о помощи на языке, которого она не знала. У неё было несколько идей, хотя. «Пожалуйста, помогите — нас ограбили во время путешествия, и у нас нет денег, чтобы вернуться домой». «Пожалуйста, помогите — моя сестра тяжело больна, и мне нужны деньги, чтобы купить ей лекарство». «Пожалуйста, помогите — у нас несколько дней не было еды, и мы заблудились». Всё это было ложью, кроме последнего. Отец учил её никогда не лгать. Ложь была грехом, за которым следовало наказание. Когда однажды она солгала о том, что всё молоко вылакала соседская кошка, он посмотрел на неё как на разочарование. Она усердно молилась и не ела сладкого неделю, чтобы Бог не был рассержен на неё. Заслуживала ли она носить крест после всего, что сделала? Она обхватила пальцами серебряную цепь, обвивающую её шею, и это был первый раз, когда она почувствовала, что та душит её. Она сжала зубы. В любом случае, она не могла солгать, даже если бы хотела. Поэтому она поступала честно. Она подходила к людям, останавливала их и становилась впереди, если приходилось, и протягивала сложённые вместе ладони. Она надеялась, что они поймут, что ей нужны деньги. Но это не работало для неё так. Эти люди, которых она просила, не понимали или они были совершенно бессердечными. В деревне, где она выросла, всегда было принято помогать тем, кто нуждался в помощи. Настя много раз была свидетелем того, как их отец отказывал им в покупке чего-то забавного, но дорогого, чтобы пожертвовать нищим. Он называл это состраданием. Он говорил, что если быть добрым к людям, попавшим в беду, то однажды сделанное добро обязательно вернётся. Что если бы она когда-нибудь попала в беду, ей бы помогли. Может, мир уже не считал её достойной помощи после того, как она столкнула в море ни в чем неповинную девочку. И когда солнце клонилось к закату, у неё не было ни одной монеты в кармане. Она была почти в отчаянии, но когда она посмотрела на сестру, ютившуюся у стен в тени, пока она пыталась найти им какую-то помощь, она вспомнила о другом. В том счастливом прошлом, которое было так давно, как сейчас ей казалось, они были в городе однажды, когда там проводилась ярмарка. Это стало незабываемым приключением. Она получила красивую золотую брошь там. Но даже несмотря на весь блеск и богатство рынка, она не могла не скользнуть взглядом по нищим, которые стояли вдоль стен с протянутыми руками. И был один, который пел. Это был тощий странный мальчишка с очень тонким высоким голосом, который иногда дрожал — для драмы или от усталости — и ей стало его жаль больше всего. Она подошла и положила брошь возле его ног тогда. Она подумала, что ему было нужнее. Теперь она была в том же положении, если не хуже. Она знала много песен. Чаще это были колыбельные матери, когда она наблюдала за тем, как та ухаживает за её младшей сестрой. Что-то она запомнила и из того, что мама пела ей. Она много раз слушала песни девушек, плещущихся в тазах на рассвете. Она решила, что они подойдут лучше, потому что у них был более весёлый мотив. Настя запела, сначала тихо, будто проверяя свой голос, а потом всё громче. Сестра смотрела на неё с недоумением, люди начали оборачиваться, замечать. Это было лучше, чем если бы она была просто бесплотной тенью, которую только отталкивали. Она почувствовала прилив уверенности, придающий сил и повысила голос. Она не питала надежд на то, что кто-нибудь смог бы понять смысл песни, которую она исполняла, но люди замечали их, и она думала, что они хотя бы начинали понимать, что ей нужно. Она уже начинала вторую песню, и никто не подходил ближе. Прохожие, останавливаясь, наблюдали издалека, как будто она была диковинной обезьянкой, а потом продолжали свой путь. Но это было просто слишком мало времени, верно? Один взгляд не давал покоя, хотя. Мужчина не сводил с неё немигающих чёрных глаз, облокотившись на деревянную балку одной из рыночных палаток. Он смотрел и смотрел, и в этом взгляде было что-то, что заставляло её хотеть съежиться и исчезнуть. Но она встряхнулась, заставляя себя не обращать внимания. К тому времени, как солнце закатилось за горизонт, и удушающая жара пошла на спад, у неё было две медных монеты, которые она крепко сжимала в кулаке. На них были выгравированы различные удивительные узоры, немного затертые от времени, но Настя нашла их интересными. Она впервые держала настоящие деньги в руках. Две монеты — это была не одна, а целых две монеты! Не так уж мало. Она могла гордиться собой. Старуха, что дала ей их, остановившись перед девочками, пробормотала что-то на своём языке, вопросительно приподняв густые чёрные брови, но Настя только покачала головой. Тогда пожилая женщина тяжело вздохнула, однако бросила ей деньги и, продолжая бормотать себе под нос, удалилась восвояси. Настя была завороженной этими кругляшками в своей ладони настолько, что почти пропустила момент, когда палатки, установленные торговцами на площади, начали сворачиваться. Она не знала, где могла добыть воды, потому что нигде ещё не видела ни одного колодца. Но добыть еды тоже было бы неплохо. Её живот прилип к спине и урчал от голода и пустоты внутри. Она чуть не упала в обморок днём, и подозревала, что это было не только из-за солнца. У лавки со сладостями она остановилась. Теперь, когда стало прохладнее, они не выглядели так отвратительно для неё. На самом деле, они выглядели очень красиво. Пахлава, разложенная по всему прилавку, пахла мёдом и патокой, и её аппетитный вид заставил её судорожно сглотнуть. Подняв взгляд наверх, она увидела хозяина лавки — грузного усатого мужчину с мясистым носом и пухлыми губами. Наверное, он ел очень много пахлавы в день. Она приподнялась на носках, чтобы её было видно, и протянула ему две медные монеты. Он нахмурился, глядя на неё, и вытер засахаренные пальцы о фартук, прежде чем принять их. Она смотрела, как он вертел их в пухлых пальцах, потом попробовал их на зуб и наконец сунул в карман. Её сердце пропустило удар от предвкушения. Хозяин лавки сказал что-то, но она опять не поняла. Его тон можно было рассматривать, как снисходительный, но с другой стороны, весь османский язык был таким грубым. Они не могли петь песен на этом языке своим детям, чтобы не пугать их ещё в колыбели. Может, хозяин лавки действительно не имел ничего плохого для неё. Она смущенно улыбнулась и указала на пахлаву. А потом послышался смех. Она замешкалась. Мужчина смеялся… над ней? Он наклонился вперёд, и в ней снова затеплилась надежда на то, что она получит еду. Его рука, однако, вцепилась в её плечо, и она ойкнула от неожиданности. И он развернул её. Спиной к лавке и его пахлаве. Он сказал ей уходить? Она обернулась с обидой и непониманием. Мужчина продолжал складывать свои вещи как ни в чём ни бывало, чтобы закрыть лавку на ночь, и не обращал на неё больше никакого внимания. Как будто она была пустым местом. Как будто она была… никем. Кем она была? И вправду, она была никем. Она не знала ничего об этой стране, об этом городе и людях. Она была просто сбежавшей рабыней. Маленькой глупой девочкой. Впервые за последние два дня, прошедшие с их побега, ей по-настоящему захотелось плакать. Свернуться калачиком и рыдать навзрыд, оплакивая свою судьбу. Кем она была? Она вернулась к своей сестре с пустыми руками. Мелина была молчалива, больше не дергала её и не просила есть. На самом деле, это было тревожным знаком. Её сестра только смотрела на стены, мимо которых они проходили, чтобы вернуться обратно к бочке. Город, на который опустилась тьма, выглядел совсем иначе. Теперь, когда улицы опустели, и зловещая тишина висела в воздухе, он казался более пугающим, чем когда-либо. Настя с трудом подавляла в себе желание не шарахаться от каждой тени. Любой из редких людей, которых они видели, казался ей угрозой. Она больше всего желала, чтобы у них были какие-нибудь плащи, чтобы прикрыть их лица. Она просто хотела прикрыться, чтобы никто больше не мог на неё смотреть. С таким презрением, как этот торговец. Она не могла не заметить, что женщин почти не было на улице. Даже несмотря на то, что они весь день стояли на самой оживлённой площади, она не видела женщин, кроме двух. Одной из которых была та, которая дала ей монеты. Неужели все другие были рабынями, как те, которых она видела на корабле? У них не было никаких прав? Они не могли выходить из дома? Она не знала, почему, но она знала, что чувствовала бы себя более в безопасности, если бы вокруг не было так много мужчин. Она могла бы надеяться, что женщины могли бы посочувствовать им. Что они бы помогли. — Мел, ты в порядке? — Она спросила, опустившись перед сестрой, когда они снова были в знакомом переулке. Та не отвечала, продолжая смотреть на стену, будто там было что-то интересное. Настя даже оглянулась, но там и вправду ничего не было. — Прошу тебя, ответь. — Мне холодно. Светловолосая едва разлепила губы, её глаза выглядели полностью пустыми. Это было самым страшным, что Настя могла увидеть. Все прошлые переживания выветрились из головы, как будто их и не было. — Я… Мне очень, очень жаль… Я попытаюсь завтра, и мы найдём еду и воду, хорошо? Я пообещала заботиться о тебе, и я делаю… мне жаль, если этого недостаточно, Мел. — Она чувствовала, как слезятся её глаза, когда она обнимала её, растирая спину, чтобы как-то согреть. Её взгляд скользнул вниз, к босым ногам сестры. Она совсем забыла про то, что только у неё из них двоих была обувь. — Насья, я… холодная. — Младшая скулила. — Я знаю, Мел. — Она провела рукой по запутанным белым волосам. Вся дрожащая фигура была свернута на её стороне. — Тебе нужны мои сандали? Она покачала головой: — Я не хочу этого. Она точно знала, что она хотела. Почему ночи здесь были такими холодными? Если днём ей казалось, что они расплавятся от палящего солнца, то теперь холод пробирал до костей. — Прости, но я не могу. Всё, что я могу дать тебе, это моя обувь. — Нет… — Бормотание в её сторону было едва слышным. — Пожалуйста, Мел. Ты нуждаешься в этом. — Настя умоляла. Поскольку сестра не дала ответа, она приняла меры для неё, приподняв её ногу над землёй и уже начиная надевать только что снятую с себя сандалию. — Нет! — Мелина сердито стряхнула её с себя и бросила в нескольких футах. Вздохнув, Настя на мгновение отошла, чтобы подобрать и обратно застегнуть её на своей ноге. Она хотела бы рассердиться на сестру за её упорство и глупость там, где это не стоило ни гроша, но не могла найти в себе достаточно сил для этого. Она очень устала и знала, что Мелина тоже, и поэтому не злилась. Она ведь и вправду не причиняла ей никаких неудобств и покорно следовала за ней везде. В их неудачах она была не виновата. Срываться на младшую сестру обернулось бы потом только стыдом для неё. Настя обернулась назад, выдохнув. Она спит. Грудь сестры, примостившейся у кирпичной кладки, мерно вздымалась в такт её дыханию. Босые грязные ноги были вытянуты вперёд. Она осторожно переместила её поближе в тень, чтобы лунный свет не освещал их так открыто, делая обнаружение возможным. Её сердце всё ещё начинало учащенно стучать при мысли о том, что их могут найти. От самой площади и до их нынешнего убежища её не покидало ощущение, что за ней следили. Как будто пара чьих-то внимательных всевидящих глаз следовала за ней и наблюдала за всеми её действиями. Но она не позволила беспокойству омрачить и вторую ночь. Глаза слипались от усталости. Настя забылась в пожалуй самом крепком сне за всю её сознательную жизнь, что было удивительно, потому что он был проведён на камнях, а вовсе не на мягкой перине.