Доминион

Ей шесть лет, когда она, плача, несётся домой. Андреас, живущий не так далеко, во время игры сломал её песочный замок и посмеялся над ней. Она любила играть с другими детьми у ручья раньше. Через ручей был проложен мостик. Они вместе строили плотины и песочные замки. И если они ломали их потом, то делали это только вместе, согласно, и это приносило удовольствие. Среди них не было какого-то предводителя. Это было до тех пор, пока не появился Андреас, и игры стали другими. Играть не вместе, друг с другом, а друг против друга — такими были эти новые игры. На деле это означало, что надо найти кого-нибудь и обидеть, и сделать это как можно сильнее. Как угодно! Отнять новую игрушку, деревянную лошадь, и сломать её! Смысл игры состоял в том, чтобы, доведя кого-то до истерики, завладеть властью и уважением перед другими. И таким образом к концу каждой игры кто-нибудь, но оставался расстроенным… Раньше не было удивительным, что старшие иногда уступали младшим. Не было высших и низших — все были равны. А потом младшие были объявлены неугодными Андреасом. Ей не нравилось это совсем. Ей нравились старые игры, а новые казались отвратительными, особенно когда кто-то плакал в конце. Но Андреаса все полюбили, как только он появился, и теперь искренне считали, что раньше просто не умели играть. Она нашла мать в саду за вышиванием — тем занятием, которым та любила заниматься, когда могла отдохнуть от своих ежедневных обязанностей по дому. Настя подкралась незаметно, положив ладони на спинку плетёного кресла-качалки и несколько минут наблюдая за мерными стежками, которые на глазах превращались на полотне в невероятной красоты красный тюльпан. Она знала, что мама уже обнаружила её присутствие, но ждала, чтобы её дочь объявила сама. Наконец она тихо спросила: — Что делать, если ты не можешь победить того, кто сильнее тебя? Женщина повернулась, чтобы отложить в сторону пяльцы, и сочувственно погладила её по щеке. — Что-то случилось с тобой, моя дочь? Настя долго смотрела в глаза, идентичные её собственным: такие же зелёные, как и листва, а потом разрыдалась, уткнувшись в грудь матери и схватившись за её платье. Мерные поглаживания по голове, которые давала ей мама, предлагали нужное утешение и успокоение. — Кто-то обидел тебя? — Она могла сказать, что тон матери стал жёстким, и могла предположить, что она нахмурилась. Поглаживания по волосам и спине стали реже, а потом прекратились. — Я ведь права? — Она почувствовала, как ладони её мамы приподнимают её зареванное лицо, чтобы внимательно посмотреть в глаза и найти там какие-то ответы для себя. Мать тяжело вздохнула: — Послушай, что бы ни говорил твой отец про смирение… Иногда не нужно терпеть и копить в себе то, что тебя волнует. — Иногда? — Она переспросила, снова поднимая голову. — Иногда нужно уметь давать отпор. — Мать кивнула. — На твоём пути может повстречаться много плохих людей. Никогда не стоит начинать первой, Анастасия. Но если тебя обижают, ты должна научиться давать сдачи. Ты не жертва. Ты боец. Никогда не забывай, кто ты на самом деле. Тогда она не выдерживает и рассказывает матери всё про Андреаса и про жестокие игры, в которых она не хочет принимать участия. Она с надеждой ждёт последующего утешения и обещания кары для её обидчика. Но мать неожиданно смеётся звонким, колокольным смехом. Настя не знает, но её глубоко обижает это пренебрежение мамы к проблемам, которые кажутся ей неразрешимыми. — Это все такие глупости, Анастасия. Когда-нибудь ты поймёшь… — Отсмеявшись, мама говорит. — Не бери в голову. Андреас просто глупый маленький мальчик. ________________________________________________________________________________________________ Утреннее небо было серым. Несколько минут Настя молча грызла щеку, глядя на густые облака над головой. Теперь был рассвет, судя по немного порозовевшему горизонту. Ночь закончилась. Её горло болело от сухости обезвоживания. Её живот исказился от недостатка пищи внутри. Или… может быть, это было просто чувство надвигающейся гибели. Нос сморщился от кислого запаха гниения, идущего со стороны свалки, и она со вздохом поерзала на камнях, стараясь обнаружить остатки тепла. Они сделали шаг вперёд к возвращению домой, когда сбежали, но теперь им предстояло найти еду и воду на двоих. На незнакомой территории. Без друзей и знакомых вообще. Не зная языка, чтобы договориться. Она коротко вздохнула. Сейчас ей просто хотелось лежать на этих камнях и смотреть в небо; бесцельно, бездумно, так долго, до тех пор пока не заслезятся глаза. Сил, чтобы двигаться не было. Она не была уверена, что сейчас могла бы поднять и руку. Но нужно было двигаться дальше и бороться. Свобода была невозможна без борьбы. Они могли бы остаться на корабле с рабынями; и там бы последующая жизнь текла просто и понятно — им бы давали еду и воду, и даже разрешали бы помыться… Но это была бы клетка. Прутья, железные прутья, сквозь которые рабыням никогда не пробиться обратно в реальный мир. За ними бы ухаживали, как за домашним скотом, но не более. Никто не заботился бы. И даже если раньше у неё проскальзывали малодушные мысли, с этим утром Настя обрела непоколебимую уверенность в правильности своего решения. Чувствуя, что будто тяжёлый груз свалился с плеч, когда она приняла это в себе. Она снова почувствовала себя живой. Она перевернулась, опершись на локти, и встала, отряхиваясь от налипшей за ночь пыли. Хотя это было не столь важно, если засохшая грязь всё ещё делала когда-то белоснежное платье ровно противоположным его предыдущему цвету. Подойдя к сестре, она несколько минут смотрела на спящую фигуру, прежде чем наклониться, чтобы растормошить её ото сна. — Уже утро? — Мелина сонно разлепила глаза, растирая их ладонями. — Да. — Настя не смогла сдержать небольшой улыбки. — Пора идти. Пошатнувшись, Мелина встала, и её бледное лицо стало ещё бледнее. — Голова кружится. — Она пожаловалась. Настя ободряюще взяла её за руку, помогая восстановить равновесие и одновременно не зная, что можно было сказать. Она уже дала так много обещаний сестре. Она хотела бы знать в следующий раз, что смогла выполнить хотя бы часть. Наклонившись, чтобы поправить задравшуюся рубашку сестры, она нахмурилась, остановив взгляд на её ногах. Мизинец правой ноги посинел и выглядел странно тёмным. Это не могло быть хорошим признаком. Она с беспокойством поднялась, чтобы посмотреть в лицо своей сестры, которое с прошлого дня и до этого момента оставалось совершенно безучастным к окружающему их миру. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Да. — Твоя нога?.. — Я не чувствую там… это не больно. — Младшая прошептала. — Наверное, просто синяк… — Настя пробормотала не так уверенно, ощупывая лодыжку сестры, которая показалась слегка опухшей. Никаких других существенных повреждений не было. — В любом, случае, тебе нужно быть осторожной, Мел. У нас не так много возможностей, чтобы лечить что-либо. Улицы Стамбула всё ещё были пустынными и безлюдными, когда, оглядываясь, две девочки вышли из скрытого переулка и побрели вдоль по дорогам, ведущим к главной площади. Настя могла видеть не слишком далеко из-за утреннего тумана, окутывавшего местность, но ей снова пришло в голову, что вокруг совсем не было зелени. Как будто… город, особенно в раннее время суток казался сухим и вымершим. Опять же, в Кефалонии, откуда они были родом, люди бережно относились к природе. Будь то буйные зеленые леса, или пышные сады их матери, за которыми она не уставала ухаживать… У османов, в их распоряжении, похоже, были только камни и песок. Возможно, было не слишком удивительно, что они не могли жить мирно, занимаясь земледелием и скотоводством, как другие, нормальные люди, если у них совсем не было для этого хорошей почвы или земель. Если вся их Родина — бесплодные пустыни и степи. Конечно, это только то, что пришло ей в голову. Она не могла знать наверняка. Крик ястреба надорвался в небе, как будто являясь одним из ответов на её вопросы. Здесь обитали птицы? Город не казался теперь таким мертвым, медленно пробуждаясь ото сна. Вскоре начали проявляться голоса, нарушая висевшую ранее тишину, и туман начал рассеиваться, обнажая поднявшееся в небосклоне солнце. Голоса говорили, перебивали друг друга, сливались в единый гул непонятной тарабарщины, угрожая только приливом новой головной боли. Открывались со светом и ставни окон. Всплеск и брызги слева от неё заставили её отскочить, прежде чем она недоуменно уставилась на отходы, которые кто-то выплеснул из окна прямо над ними. Она сжала зубы, но в глазах не отразилось удивления. Это то, что здесь случалось. Не то чтобы дополнительная грязь могла уничтожить её платье сейчас. Крик, раздавшийся после, однако не принадлежал ни ястребу, ни переговаривающимся ворчливым супругам. Настя сощурилась с некоторым любопытством. Кому-то была нужна помощь?.. Она не была уверена, что сможет оказать её, если понадобится, но она не могла сопротивляться желанию узнать, что случилось. Она шепнула сестре постоять немного в тени, но избегая окон, и пошла на источник звука. Она заметила, что по мере её продвижения вперёд дома становились беднее, и лужи отходов попадались чаще. Приходилось тщательно смотреть под ноги, чтобы не вступить в одну из них. Редкие люди, проходившие мимо, казались более злобными, чем обычно — их взгляды скользили по ней так, что становилось не по себе. Она только сжалась, стараясь выглядеть как можно более незаметной. Ей не нравились эти взгляды. Они не сулили ничего хорошего. Ямы и впадины стали обычным делом на дороге, покуда она продвигалась вперёд. Но было ещё что-то… Настя наклонилась, чтобы внимательно осмотреть след, привлёкший её внимание. Это было… почти похоже на то, как будто кого-то тащили. Две полосы, но они не могли принадлежать повозке, это было видно любому, кто когда-нибудь видел её колеса. Внутри всё похолодело. Возможно, ей не следовало быть здесь. Какой-то нищий тёмный старик, щурясь подслеповатыми глазами и опираясь на толстую палку вместо трости, проковылял к ней, протягивая крючковатые руки и что-то бормоча при этом. Настя помотала головой и поспешила ускорить шаг, пытаясь успокоить бушующее сердце. Всё в этом месте было жутким. Кто-то просвистел ей вслед, и она испугалась, оглянувшись на отошедшего старика. Никого не было рядом. Настя нахмурилась. Ей совершенно не нравилось находится здесь. Ощущение слежки только усилилось. Она уже хотела возвращаться, но второй крик — гораздо более громкий, больше похожий на визг, привлёк её внимание. Она была совсем рядом с источником звука, и пусть осторожность была для неё приоритетом, она не могла бороться с болезненным любопытством дольше. Она знала, что уже не смогла бы успокоиться, если бы ушла сейчас. Она сделала ещё несколько шагов к повороту и заглянула за угол. Так что, увиденное, заставило её кровь замерзнуть. Это было то место, которого она боялась? Она слышала много рассказов о нём. Неизменно, о невольничьем рынке шли самые зловещие слухи. Но это… Это было хуже. Широко распахнутыми глазами она смотрела на площадь, схожую по размерам с торговой, на которой они провели весь день. Площади были почти идентичны, если не быть точным. Серый, вымощенный камнем полукруг, вокруг которого расположились многочисленные палатки. И всё же здесь отчётливо висела атмосфера смерти, ужаса и страха. Настя знала, что здесь продавались люди. На корабле были девушки, которые знали язык и переводили инструкции, что были им даны перед тем, как они оказались бы здесь. Она знала, для чего они все были. Здесь были и евнухи, обрезанные, изуродованные навсегда так, чтобы они никогда больше не могли быть с женщиной, специально для служения в богатых домах. Здесь были молодые девушки, которых покупали пожилые мужчины для весьма неприятных действий, которые им приходилось совершать, чтобы выжить; ублажать господина, каким бы он ни был. Были те, кто по красоте годился только в помощницы по хозяйству, были и те, коих считали достойными гарема. Крик, всё ещё издаваемый, был душераздирающим. Настя посмотрела наверх. Деревянная платформа со скрипом поднималась всё выше и выше. Мужчины внизу с силой дергали рычаг. Девушка, стоявшая на платформе с выражением ужаса на белом лице, была прикована ошейником, цепь от которого находилась в руках худощавого мужчины, который с выражением полного удовлетворения сжимал её длинными пальцами. Чем выше в небо поднималась платформа, тем меньше воздуха оставалось у девушки. Цепь душила её, и крики становились всё тише и тише, постепенно превращаясь в хрипы. Девушка никак не могла вырваться или даже ослабить удавку на своей шее, ведь её руки и ноги также были связаны верёвкой. Настя рвано вздохнула, будто сама резко почувствовав как из её легких крадётся дыхание. Она примёрзла к одному месту, наблюдая за изощрённой казнью, разворачивающейся прямо на её глазах. И, что самое страшное, эта девушка была не первой жертвой. На самом деле, на площади была ещё одна. Она лежала в самом центре, не подавая признаков жизни — на её шее виднелись красные следы от ошейника смерти, который сейчас был надет подобным образом на другую, преследующую ту же участь. Её глаза уставились в небо. Она была мертва. По её телу уже начинали ползать мухи. Они были чуть старше её самой. Они были… они были когда-то свободными. Она могла быть на их месте. Рабыни стояли полукругом, вынужденные наблюдать. Смотритель то и дело покрикивал на них, тыкая пальцем в ту, что подвергалась наказанию сейчас. Если кто-то из них начинал плакать, то удар плетью был тем, что они получали. На самом деле, удар был рассчитан не на то, чтобы испортить товар, но на боль, которая заставила бы их стоять прямо и улыбаться. Плеть из раза в раз проходила только немного выше ягодиц. Ранние покупатели уже ходили между рядов, трогая, щупая, рассматривая девушек и оценивая их внешний вид. Происходящее рядом их совсем не смущало, или оно было привычным. Или… или их совсем не волновало, что кто-то так близко нуждался в помощи. Слёзы бесконтрольно текли по её лицу. Она хотела бежать, крича о том, что это было несправедливо. Она хотела иметь возможность что-то исправить. Она хотела иметь ту власть, чтобы приказать им прекратить. Спасти тех оставшихся, кто вынужден был улыбаться в лицо своим палачам. Она также не могла не понимать, насколько это было невозможно. Единственное, что она могла сделать — это смотреть. Её грудь болела и ныла, когда она видела, как крупные взрослые мужчины прикасаются к маленьким девочкам там, где они не должны были касаться. Чувство неправильности происходящего душило её. Глухой стук падающего тела ознаменовал вторую смерть. Смотритель прикрикнул на тех, кто держал рычаг, платформа начала опускаться. Настя издалека могла видеть, как смотритель взошёл на неё и наклонился, чтобы внимательно осмотреть жертву. После некоторого времени, когда он поднялся, на его лице не читалось никакого сожаления. Он брезгливо пнул безжизненное уже тело с платформы сапогом, так что оно бы свалилось рядом с другой девушкой. Она не могла дольше смотреть. Чем дольше она смотрела, тем отчётливее видела, как равнодушно отнеслись к этому остальные. Торговцы продолжали спорить с покупателями насчёт цены за живых рабынь, и никому не было дело до мертвых. Как их похоронят? Их родители даже узнают, что их дочери мертвы? — Duuuuhh, — Мужской бас заполонил её уши, когда на её плечи легли чьи-то тяжёлые смуглые руки. Гудящий звук, пульсирующий в висках. Эти руки не принадлежали её отцу. Она вздрогнула и обернулась, чтобы увидеть чёрные провалы глаз перед собой. Она почувствовала, как рёбра будто взяли в тиски, а сердце застучало, подобно пойманной в клетку птице. Страх, однако, не парализовал её. Настя моргнула, прерывая зрительный контакт первой. Она извернулась со всей ловкостью, на которую была способна, чтобы укусить мужчину, схватившего её, за руку, не поморщившись от соли и пота, заполнивших её рот. Он не ожидал этого, чтобы легко разжать свою хватку на несколько секунд. Не теряя времени, она поднырнула под его подмышку, чтобы выбраться. Этих выигранных мгновений хватило, чтобы она побежала от этого места так быстро, насколько была способна. Она выжимала из себя все силы, не обращая внимания на привкус железа во рту и крики разозлённого торговца позади. «Он был один, он был один, он был один… Там нет отрядов, которые будут преследовать» Она чувствовала, что бег мог скрадывать ту ярость, которую она держала к этим отвратительным людям. Охлаждать её, уменьшать, но ветер, свистевший в её ушах, только раздувал внутри новый пожар ненависти. Они звери. Они были зверьми больше, чем людьми. Всякое понимание, которое она могла испытывать к ним, исчезло. Она ненавидела их. Так сильно и неистово, как только могла. Настя уже ощущала, что её силы на исходе, но продолжала двигаться до тех пор, пока не достигла знакомого поворота и не остановилась у стены, чтобы перевести дух. Когда она увидела Мелину, она почувствовала всю любовь, которую испытывала к сестре, с новой силой. Облегчение от того, что она была в порядке, обрушилось на неё вместе с осознанием того, как близко она была от того, чтобы потерять её. Как хорошо, что этого не случилось. Они были связаны навсегда. Они были друг с другом в этом неприветливом и жестоком мире. Связь, которую они разделяли, нельзя было разорвать или разрушить. Это была любовь совершенно без ограничений и оговорок. Сестра была тем светом, который, подобно морскому маяку, разгонял сгустившуюся тьму ненависти и ярости вокруг неё. Она хотела бы, чтобы они не были так одиноки вместе. Чтобы в мире только был кто-нибудь, кто мог бы защитить их. Вот только правда заключалась в том, что это, конечно, не собиралось сбываться. Но даже в нынешнем положении Настя знала, что она не позволит никому тронуть её сестру. Она также знала, что это понимание никогда не поможет стереть из её головы воспоминания об увиденном на невольничьем рынке. Она была просто так рада, что Мелина этого не видела. ________________________________________________________________________________________________ Они снова были на торговой площади. Вокруг них кипела жизнь. Базар был переполнен людьми. Задорные крикливые торговцы зазывали покупателей, покупатели ходили между рядами совсем как… Совсем как выбирая себе рабынь. Настя сглотнула. Люди притворялись, что всё в порядке. Между исполнением песен она изо всех сил боролась с тошнотой. Она пыталась уверить себя и сестру, что это было из-за жары, но, зная истинную причину, всё было намного сложнее. Она не могла выкинуть это, перестать думать об этом, забыть. Как бы не хотела. В голове то и дело всплывали воспоминания о девушках, замученных на невольничьем рынке. И теперь, глядя на окружающих людей, она не могла не испытывать отвращение к их беспечности. Как они могли… Как они могли даже жить в городе, где продавались рабы? Как они могли отпускать детей играть там, где повсюду тянулось клеймо крови и рабства? Возможно, её ненависть ко всем этим людям была слишком заметна. Возможно, своим мрачным зелёным лицом она не могла разжалобить кого-то настолько, чтобы они расщедрились пожертвовать. Или голос подводил её. Во всяком случае, наступал полдень, и у неё не было ни одной монеты. Снова. Всё повторялось, как и вчера. Разница была лишь в том, что у них кончалось время. Как долго человек может протянуть без воды? Она не думала, что долго. Она всё ещё не видела никаких водоемов или колодцев поблизости, из которых можно было изъять воду. В горле пересохло и першило, и Настя прекратила петь, чтобы смочить рот слюной и избавиться от неприятного ощущения внутри. Её рот чувствовал себя, как будто она набрала в него песок. Она подняла глаза вверх, к небу, проверяя, не собираются ли там тучи. Если бы только пошёл дождь… В этой засушливой стране вообще шли дожди? Она негромко вздохнула. Её глаза скользили по неровным крышам зданий. Здания были плохо построены, не ровны и их ржавые крыши часто не могли состыковаться друг с другом. Воспоминания об уютном и чистом доме их семьи заполнили её мысли. Она так хотела однажды туда вернуться. Настя не сдержала удивления, заметив движение возле верхней части одного из домов. Мальчик, чуть старше её самой, взбирался на вершину здания. Неосознанно сделав несколько шагов вперёд, она наблюдала. У него на груди был надет ремень сумки, и обеими руками он прижимался к панелям стен. Никто другой, казалось, не замечал его там. Он прислонился пяткой к стене и медленно скользил по зданию; ей было интересно, что он там делал. Мальчик приземлился на землю, на ноги. Почти сразу же он положил руки на колени и наклонился, как будто он был измотан — задача должна быть сложной. Он вытер лоб, а потом снова встал, прижимая крупную кожаную сумку к своей груди и затравленно оглядываясь. Она нахмурилась. Он не был похож на одного из османов. Он был рабом? Почему он был испуган? Она хотела подойти ближе, но в это время Мелина дернула её за руку, и вынужденное отвлечение заставило её отвернуться на секунду. Когда она повернулась обратно, мальчика нигде не было видно. Возможно, он исчез по переулку. Она не смогла сдержать жгучего разочарования в себе. Она и сама не знала точно, почему. Неизвестный мальчик был первым ребёнком, близким к её возраста, которого она увидела здесь, помимо корабля и… Она не хотела вспоминать. В любом случае, они не смогли бы поговорить. Неохотно, она вернулась на своё место, пытаясь игнорировать саднящее горло и вспомнить слова песен, которые были ей знакомы, кроме тех, что были уже спеты. Можно было начать петь заново, хотя. От голода мысли в её голове немного путались и мешали рассуждать здраво. Она глубоко погрузилась в них — настолько, что пропустила сильный толчок в бок. — Мелина! Неужели нельзя просто… — Она с досадой воскликнула, потирая ушибленное место. — Прости-прости… но я правда спешу и… Знакомая речь заставила её сердце пропустить удар. Этот голос не был голосом её сестры, но эта речь… Ей казалось, что она могла взлететь от тепла, наполнившего её в один миг. Она понимала его, и даже эти несколько простых слов звучали в её ушах, как отголосок самой сладкой мелодии! Они значили для неё гораздо больше, чем всё, что она слышала вокруг до этого. Она обернулась, увидев спину мальчика, поспешно убегающего вдоль по улице. Это был он! — Подожди! — Она сорвалась за ним. Она должна была взглянуть ему в глаза, она обязана была! Она летела вперёд, не ощущая усталости. Мир возле неё сузился до одной лишь точки, которая была важна. Остальное её не волновало. Кажется, она даже сбила несколько корзин по дороге? Она не заботилась и не слышала несущиеся проклятья в свой адрес. Сосредоточившись только на цели, она бежала быстрее и быстрее, ловко протискиваясь между толпящимися людьми и даже расталкивая их локтями. Она во что бы то ни стало должна была добраться до этого мальчика. Настя сумела нагнать его только в конце растянувшегося на многие футы рынка. — Подожди, пожалуйста! Мне надо поговорить с тобой! Запыхавшись, она попыталась отдышаться, присев и положив ладони на колени, чтобы лучше восстановить дыхание. С облегчением она поняла, что мальчик остановился тоже. Она выпрямилась и сделала несколько острожных шагов к нему. Их взгляды встретились, и её сердце замерло. Они были одинаковыми. Его глаза были зелёными, как и у неё. Она почувствовала то незримое родство, которое объединяло их, ещё когда увидела его на расстоянии. Сейчас ей больше всего хотелось протянуть руку и коснуться его лица, чтобы удостовериться, что он не был миражем или плодом её воображения. Она не была уверена, что ему это понравится, хотя. Она заставила себя сдержаться в последний момент, принявшись внимательно изучать его лицо, чтобы обнаружить ещё больше сходств с собой и удостовериться… Убедиться в том, что они имели одни и те же корни. Он был бледен, хоть и чумаз, совсем не похожий на тех, кто мог называться типичным турком. Его темно-русые волосы растрепались и сильно отросли, но ещё не закрывали ему обзор, так что его ярко-зелёные глаза смотрели на неё одновременно с любопытством и замешательством. Там было и ещё что-то, что она не могла разобрать. — Ты… Ты из Греции, верно? — Она наконец набралась смелости озвучить это вслух. — Что? — Мальчик непонимающе нахмурился. — Меня зовут Анастасия. — Она затараторила, опасаясь снова упустить выпавший ей шанс. — Я из Греции, с острова Кефалония. Меня похитили во время рейда. Но мне удалось сбежать. Ты единственный, кого я встретила, кто говорит на греческом. Ты тоже оттуда, ведь так? Тебя похитили? Как твоё имя? — Я… Александр. Это моё имя. — Он замешкался, но всё же ответил. — Я с Тиноса. Вроде как… сбежал из монастыря. Он почесал затылок. — А потом тебя схватили? — Нет! — Мальчик удивлённо уставился на неё, его зелёные глаза расширились. — Почему ты так думаешь? Я сам хотел быть здесь. На Тиносе я успел проникнуть на корабль, где перевозили будущих евнухов и… ну… до того как меня оскопили вместе со всеми, я убрался оттуда до одной из точек около Стамбула. Потом пробирался через лес — там меня чуть не схватили. Они охотились за всеми беглецами, а я был в их числе. — Он немного нервно улыбнулся и снова почесал затылок. — Я еле выжил с этими ранами, потому что меня бросили умирать посреди леса, но мне повезло. Меня подобрала какая-то старуха, которая выходила меня. Хотя шрамы остались. — Ух ты, — Настя не могла не восхититься рассказом. — Могу ли я?.. Она осторожно, почти нежно прикоснулась к его спине. Он вздрогнул, сглотнув, но кивнул, разрешая. Под его серой потёртой рубашкой скрывалась вся испещрённая шрамами кожа. Вздутые бурые полосы пролегали от его торчащих лопаток до поясницы. Она провела пальцами по шершавой поверхности, пытаясь быть чуткой. Ей вспомнился невольничий рынок… Это было ужасно. — Мне жаль, что это произошло с тобой. — Не надо. — Он отстранился, избегая её взгляда и рук, — А что было дальше? — Она тихо спросила после недолгого, но неловкого молчания. — Эта женщина, что нашла тебя. Она кажется довольно хорошей. Почему ты не… — Не остался с ней? — Он дождался её одобрительного кивка, и по его губам растянулась горькая усмешка. — Ну, она продала меня. Точнее, попыталась, усыпив и заперев в каком-то подвале. Мне пришлось убить её и того торговца, что пытался меня купить, чтобы выбраться. Я снова оказался в бегах. — Подожди… ты? — Она запнулась, отступив на шаг назад. — Ты убил их? — Они были злыми людьми. — Он только пожал плечами. Настя покачала головой. Неважно, был ли человек злым или нет, неотъемлемое право на жизнь не должно было отбираться им так… беспечно. Человек не может убить другого просто из-за того, что тот не соответствует идеалу. Так говорил её отец и… Но где он был сейчас? Энзо был мёртв. То, что он говорил ей в детстве, уже за время её плена и пребывания здесь успело много раз не выдержать никакой проверки. Её смирение и терпение оставили бы её вместе со всеми. Но она скинула ту девочку в море. Она могла быть убийцей уже сейчас. Её же спасли? Она, конечно, могла надеяться. Она вспомнила про работорговцев, и её кулаки мучительно сжались. Они совершенно точно заслуживали смерти. Для них не было никакого оправдания. Если бы она могла убить их, она бы сделала это не задумываясь. Пусть даже отец посчитал бы её монстром, — он не видел то, чему она стала свидетелем, он не понимал. Даже сквозь его одобрение, она хотела бы подвесить этих варваров на платформах, и тянуть цепь вниз до тех пор, пока они не станут задыхаться так же и не умрут, как и те несчастные девушки, которых они убили. Она бы с наслаждением наблюдала за этим. Так что кто она была, чтобы судить? Она была точно такой же грязной, такой же порочной и жестокой. Но та женщина и мужчина тоже были работорговцами. Они это заслужили. — Но почему ты в этом городе? — Спросила она с недоумением. — Я имею ввиду… разве у тебя нет родителей? — Я вырос в монастыре. Это не очевидно, что?.. — Он посмотрел на неё с раздражением. — Ой! Мне не стоило говорить то, что я сказала… я имею ввиду… Мне не стоило спрашивать о таком, прости. — Замешкавшись, Настя замолчала на некоторое время, ощущая одновременно обжигающий стыд и сочувствие. Они были так похожи. Может, они могли бы стать друзьями? Она чувствовала в себе также иррациональное желание завоевать его доверие, помочь ему, поделиться и своей болью. — Моя мама осталась на острове… И моего отца убили. — Она сказала доверительно, с затаенной печалью. Она почти уже свыклась с одиночеством, но ощущение глубокой потери всё ещё причиняло боль. — Я никогда их не знал. — Мальчик вздохнул с некоторым сожалением. — Так ты… — Я здесь, потому что я хотел быть здесь. — Он отрезал, снова становясь грубым. Она вздохнула, отстранившись. Ей казалось, что он с каждым словом обрывал ту связь, что у них была. Она сказала что-то, что задело его? — Потому что я никогда не хотел быть монахом. Я никогда не хотел быть одним из этих ханжеских, миролюбивых дураков. Я не принадлежал там. — Они плохо с тобой обращались? — Ну… нет. — Он вынужден был признать, но его линия челюстей заострилась. — Почему ты вообще спрашиваешь? Какое тебе дело? — Я… просто, — она задохнулась. — Ты первый человек, с кем я могу поговорить здесь. И я, возможно, перестаралась… Я не имела для тебя ничего плохого. — Хорошо, — Его глаза немного смягчились. — Я хочу стать янычаром, поэтому я здесь. Я не ожидаю, что девчонка это поймёт, но они величайшие воины на земле! Я всю жизнь мечтал стать воином, даже когда монахи в монастыре, где я вырос, пытались смягчить меня. Поэтому я сбежал, и я счастлив быть в Стамбуле. Я точно знаю, что я буду здесь делать. — Он говорил таким уверенным тоном, и его глаза сверкали, как будто каждый, кто мог подвергнуть сомнению его мечту был врагом. На этот раз она была разочарована. Он видел рабство, он видел, что варварские османы делали с людьми, разрушая им жизни, и всё равно хотел быть здесь? Хотел присоединиться к тем, кто грабит мирные дома и отбирает детей у родителей?! Она не понимала. Она не хотела понимать. Это было глупым. Весь её запал потух в одно мгновение. Она прикрыла глаза, чтобы задать последний вопрос, который она знала, что должна была. — Ты знаешь как добыть еду? Судя по всему, ты здесь долго. — Её взгляд упал на кожаную сумку, которую мальчик всё ещё крепко прижимал к груди, словно драгоценное сокровище. Она протянула руку, но он отверг прикосновение, отступив. Он выглядел рассерженным и защитным, но на его лице проступало ещё что-то… Страх? Он смотрел за её спину. Она посмотрела тоже. — Извини. — Он шепнул, прежде чем снова исчезнуть. Он оставил её вместе с толпой торговцев и обычных людей, надвигающихся на неё с криками. Она даже не понимала, о чём это. Её схватили за шиворот, брызжущий слюной торговец прямо возле её лица, она оглянулась назад, чтобы только увидеть спину, удалявшуюся от рынка. Он снова прыгнул на выступ, чтобы забраться на крышу и стать невидимым для остальных. Что он сделал? Что я сделала? Ей стало трудно дышать, и слёзы потекли из её глаз. Что происходило вокруг? Её снова забирали на невольничий рынок? Она слышала гул голосов вокруг, торговец, держащий её сильными руками, кричал на неё, но она могла лишь мотать головой. Она ничего не понимала. Все происходящее утекало из её головы. Все что-то кричали, мужчины хлопали по карманам и скандировали одно и то же слово, показывая на неё пальцами, если бы она только могла знать значение… Её протащили через весь рынок к знакомой площади. Торговец, держащий её, толкнул её к своей лавке, выворачивая платье. Там ничего не было или очевидно не было того, что он искал. Торговец зарычал от разочарования, а толпа гудела всё сильнее, все оголтелее. Над ней просвистел хлыст, и мощный удар сзади заставил её упасть на землю прежде, чем почувствовать боль. Спина горела огнём. Она медленно подняла руку, чтобы почувствовать своё лицо, чтобы окончательно убедиться в реальности происходящего прежде чем второй удар привёл её в отчаянное непонимание и обиду. Неизвестный торговец занёс над ней плеть снова и снова, пока остальные смотрели и гудели. Она всё слабо осознавала внешний мир. Она смотрела на песок перед собой и видела как струйка крови стекала по нему из её разорванных губ, которые она прокусила, чтобы сдержаться. Четвёртый удар наконец заставил её закричать во весь голос. Это было наказание? Было ли что-то, чего она не знала? Она ничего не сделала, чтобы заслужить это… Пятый удар, шестой, седьмой… Ей казалось, что эта пытка никогда не прекратится. Она кричала от боли, но крики медленно переходили во всхлипывание, захлёбывающиеся в слезах, соплях и крови. Она еле могла дышать. Больно, это больно, это больно, крик горел позади её горла. Ей казалось, что она ослепла только от него. Мир вокруг виделся белыми вспышками. Они снова повторяют это слово. Одно и то же слово, значение которого ускользает от неё. Она не понимает, зачем и где она, когда приходит осознание, что удары прекращаются. Где-то на пятнадцатом всё заканчивается. Она даже не чувствует облегчения. Она лежит как тряпичная кукла на боку, глядя в пустое пространство. Торговцы расходятся так же скоро, как и невольные и вольные зрители свершившегося здесь наказания. Она больше никого не интересует. «Будь сильной и терпеливой» — говорит отец. «Умей давать отпор» — жёстко говорит мать. Все ушли, оставляя её с липкой от льющейся тёплой крови спиной. Её платье полностью испорчено, и теперь не только тёмное от пыли и грязи, но и красное от ран. Её голова кружится, а всё тело чувствует себя как в лихорадочном онемении. Слишком быстро. Её почти трясёт, когда она пытается подняться. Её рвёт в грязи, а затем, сглатывая поднявшуюся желчь в горле, она пытается подняться снова, а затем её снова рвёт. «Я не сильная и не терпеливая. Я больше не могу сопротивляться» — Настя не может произнести вслух, но всё, что она может, это только мысленно попросить у них прощения. Она не знает, сколько проходит времени, прежде чем её касаются мягкие руки. Они тормошат её, но так, чтобы это не причиняло ещё боли. Она видит перед собой зареванное и опухшее лицо сестры, и невольно задается вопросом — выглядит ли она так же сейчас. — Насья… Насья… Нась… — Голос сестры кажется непривычно тонким и испуганным. Она боится чего-то? Боится ли она того, что видит перед собой? Эти мысли остаются с ней где-то на периферии сознания. — Я люблю тебя! — Мелина повторяет несколько раз, прежде чем обнять её и сесть на колени рядом с ней, чтобы уткнуться в безвольную фигуру. Она игнорирует попытку привязанности своей сестры. В её теле слишком много боли. Её разум уже ведёт непрерывную борьбу сам с собой. ________________________________________________________________________________________________ Звёзды ярко светились в чернильном небе, за исключением нескольких тонких облаков индиго. Луна превратила упакованную грязь длинных улочек, лежавших перед ней, в мягкий рельеф, глубокие тени, петляющие на поворотах. Они обе брели сквозь них медленно из-за неё, потому что её спина болела. Она чувствовала, как даже легкий ветер бередил раны и больше всего боялась, что они откроются снова. Это не то, что им было нужно. Это было совсем не то, что им было нужно, чтобы пережить эту ночь. Они шли в знакомое им обеим место. Казалось, за несколько ночей они даже привыкли к нему. Этот переулок, эта бочка с отходами и обшарпанные стены стали тем, к чему они возвращались после очередного дня неудачи. Чем больше она думала о себе, чем больше ненавидела то, где она была и чем она была. Она так гордилась собой, когда они смогли сбежать, она чувствовала огромное воодушевление, чтобы скорее вернуться домой. Жизнь была сложнее. Из этого города, похожего на муравейник с узкими улочками и кишащего злыми, мерзкими людьми, не было выхода. И вот они были без воды и еды уже два дня. Её руки обхватили её тонкий живот. Она заметила своё собственное истощение, осторожно трогая себя по ребрам. И вот её просто избили, и у неё даже не было уверенности в том, что она сможет оправиться. Боль пронзала каждую клеточку тела. Смерть — более приятный вариант, потому что она бы, по крайней мере, избавила бы её от этой ужасающей, зудящей плоти. Но это — грех и последний акт труса. Если она хотела жить, чтобы исполнить судьбу, если это были испытания, за которые она должна быть благодарна, то это… стоило того? Более или менее. Она не могла сказать. Но почему при этом… Она чувствовала себя так одиноко и беззащитно? Они сидели вместе, и теперь Мелина старалась поддержать её, как могла. Она прижималась к ней, тыкалась головой об её локоть, чтобы не давать ей окончательно погрузиться в мрачные размышления. Она не знала, была ли благодарна сестре за это. Вода бесконечно капала из старой ржавой трубы. Это было безостановочно, непрерывно и раздражало. Она разбрызгивалась в маленькую лужу на потрескавшуюся землю, как ливень слёз. Она была непригодна для питья, но если… Настя всмотрелась, прищурившись в темноте наступающего вечера. Коричневая лужа — смесь капель и грязной земли, мутная и отвратительная. Но в её горле было сухо такое долгое время. Она заворожённо потянулась к ней, надеясь смочить язык и хотя бы немного утолить бесконечную жажду… Исполосованная спина горела огнём. Ей казалось, что она была охвачена лихорадкой, ей было жарко невыносимо в каждой конечности, в животе, в груди. Её лоб тоже был горячим, хотя вечер навевал нужную прохладу, чтобы этого не происходило. Тень, скользнувшая в переулок, заставила её замереть на месте. Высокий тёмный силуэт стал видимым по мере приближения. Мужчина увидел их, жавшихся друг к другу у стены. Они не были скрыты ничем, даже несчастной дырявой бочкой. Мужчина ступил ближе, и каждый шаг ознаменовался звуком, вызывающим дрожь по телу. Когда он был во владении луны, она смогла разглядеть; он был один, у него была острая бородка и плотное телосложение. Его чёрные глаза были смутно знакомы. И она только после осознала, почему. Он был именно тем человеком, который следил за ними в первый день и тем, чей тяжелый взгляд она ощущала на себе, как будто бы, всё время. Они взялись за руки, сжимая ладони друг друга, и Настя, сморщившись, с усилием встала, прикрывая сестру собой. Но человек только поманил их пальцем, даже, кажется, немного улыбаясь. Он не приближался к ним менее, чем на два фута. Он просил их пойти за ним. Она осталась на месте. Этот мужчина мог быть кем угодно. Она осталась на месте, чтобы защищать Мелину в случае необходимости. Но мужчина просто стоял, будто ожидая чего-то. Он ожидал достаточно, чтобы они пошли за ним, а потом моргнул и ушёл. Так просто. Она тоже моргнула в недоумении. Какими бы не были её старания, она не могла сомкнуть глаз больше. Это было предчувствие чего-то… Но это не казалось тревожным. Хотя скручивало её живот и беспокоило разум. Она обратила глаза к небу и звёздам, обращаясь за спокойствием. Те сияли где-то настолько далеко от неё, от Мелины, от земли, по которой ходили все люди. Она ощутила себя внезапно очень маленькой. Зрелище россыпи белых точек завораживало и пленяло одновременно, и она не могла заставить себя отвести взгляд. Где-то там, среди них, возможно был их отец. Он часто говорил, что люди попадают на небо, когда умирают. Она улыбнулась этой мысли. Их отец превратился бы в самую яркую и ослепительную звезду. Настя вернула взгляд туда, где они находились. Это не было дружелюбно и не было красиво, как звёзды. Это было грязным, отвратительным запахом и холодом жёсткой земли под ними. И высокая тень снова появилась в узком проходе между перекрестными переулками, спрятанными от нежелательных глаз. На этот раз он нёс что-то в своих руках. Он приблизился к ним ближе, чем раньше, и она напрягалась и сжалась, как натянутая тетива. Она не знала чего ожидать. Она боялась. Мужчина протянул фляжку. Пробудившаяся Мелина немедленно протянула руки, чтобы жадно схватить предложенное им. Она так же жадно пила, что наблюдавшая с ужасом Настя не могла заставить себя остановить её. Там был яд? Там было снотворное? Там было что-то, что позволит этому мужчине схватить их и продать? — Это вода! — Младшая кричала так сильно, что неосознанно выдавала их местоположение всем в округе. — Это настоящая вода, Насья! Она отобрала фляжку, чтобы отпить ту малость, что там осталась. Это был всего глоток, но для неё это было больше, чем он. Это была сама жизнь. Её горло было благодарно только одному глотку, потому что ей не нужно будет глотать слюну больше, чтобы смочить его раздражение, и это было блаженство выше всяких. Но она с опаской покосилась на их благодетеля. Что он будет делать дальше? Мужчина тем временем достал то, что держал во второй руке и разломил это на две части. Перебивая вонь, в воздухе запахло хлебом. Свежеиспечённым, тёплым хлебом. На этот раз он отступил назад, и снова поманил их за собой. Её желудок сжался, когда она смотрела на еду в его руках. Её сила воли истончалась с каждой секундой. Мелина, однако, была быстрее. Она вскочила с земли, чтобы побежать за ним. Преодолевая боль и собственное недоверие, Насте ничего не оставалось, кроме как последовать за сестрой. Её доводы разума, которые она повторяла себе и сестре, были бесполезны. Её сестра была просто маленькой девочкой, и она хотела есть больше всего на свете сейчас. Она бежала за мужчиной со всех своих коротких ног. «Он может быть обманщиком, работорговцем… это может быть уловка, чтобы заманить нас и схватить, и отвезти на рынок… мы снова будем рабынями… он не может быть таким добрым просто так…» — Она повторяла себе, но её вера была также подорвана соблазнительными запахами. Она чувствовала груз ответственности, который она взвалила на себя, как никогда явственно сейчас. Она знала, что это была усталость от ежедневной борьбы, от избиений и мучительного голода. Она не знала, смогут ли они выжить самостоятельно в следующие дни без еды и воды. Она хотела бы, чтобы была надежда, но могла ли она пообещать то, что не сбылось бы? Смогла ли она ещё раз заставить сестру глотать её обещания вместо тёплой пищи, в которой та нуждалась? Усталость нашла её, когда она была уязвимой; усталость ждала, усталость победила. Она пошла вслед за тем человеком, которому не доверяла, но в котором нуждалась. Втроём они шли довольно долго, прежде чем остановились перед добротным домом в два этажа. Его двери открылись, предлагая гостям свет и тепло расположенных внутри комнат. Мужчина разделил с ними хлеб, дал воды и приютил их. Её сердце постепенно оттаивало. Может быть, не все они были злыми. Может быть, здесь всё ещё были хорошие люди.