Доминион

Заботливые руки женщины накладывали кашицу из трав на её спину, пока она лежала ничком. Всё в её теле болело и ныло, но спина определенно была той, что пострадала больше всего. Настя прошипела от боли, когда неосторожное движение её невольной целительницы открыло рану вновь, и поток тёплой крови хлынул по коже. Женщина проворчала что-то, успокаивающе похлопав её по месту там, где она знала, что это не причинит вреда. Постепенно недоверие исчезло. Настя вновь расслабилась, закрыв глаза и позволив турчанке лечить себя в её своеобразной манере. Она на миг представила Кефалонию — зелёный луг, солнце и аромат свежевскопанных трав, а не бьющий в нос, резкий запах целительных смесей в маленьком деревянном сарайчике, где они находились. Она коротко вздохнула, сморщившись. По крайней мере, эти люди действительно пытались помочь. Она была благодарна. ________________________________________________________________________________________________ — Гюнайдын, бабушка Бехидже! — Настя сбежала по ступенькам со второго этажа на кухоньку, где женщина как всегда что-то кашеварила. Она была благодарна. Они уже жили в доме приютившего их мужчины около трёх месяцев. За это время Настя узнала всех его обитателей лучше, и первая насторожённость спала после того, как прошло так много времени, а господин Агях — именно так было его имя — до сих пор не делал ничего плохого или подозрительного. Он был добр и участлив по мере его сил. А после того, как Настя достаточно быстро выучилась простым фразам на его языке, они даже несколько раз говорили. Бабушка Бехидже, однако, была гораздо лучше. Она лечила её раны, она же научила её всему, что знала. У неё было непростое прошлое. Бехидже была когда-то албанской рабыней, но немного знала и греческий. Для Насти было удивительным облегчением понять, что она была не одна. Настя прикипела к ней со страстью и в первые недели даже не отходила от женщины ни на шаг, будто боялась, что та исчезнет, оставив её одну. Женщина была сварливой о том, что господин Агях поручил ей вести девчонку, но Настя знала, что та тоже по-своему привязалась к ней. По крайней мере, Бехидже всегда подсовывала ей дополнительную порцию за столом, спрашивала о её делах по несколько раз на дню, и Настя точно знала, что она волновалась каждый раз, когда та задерживалась на рынке — и, ну ей также нравилось думать о том, что она что-то значила для неё. В настоящем она плюхнулась на стул и пододвинула его ближе, с любопытством наблюдая как женщина замачивает рис. На самом деле, Настя была любознательной по своей натуре. Она многое подмечала за время своего пребывания здесь. Она не могла не отметить, как быт у турок был так сильно похож на греческий. У них были столы и стулья в домах (хотя Настя призналась, что господин Агях больше любил трапезничать на низкой кушетке), они ели обычную, хоть и чересчур пряную пищу, у них были ванны также, и они мылись как минимум раз в неделю. Это превращалось в целый ритуал. И всё это было удивительно, если подумать, какими варварами, как она и многие до неё считала, они были. Они были ужасными, злыми людьми в большинстве своём, но они были людьми. Это ужасало и восхищало одновременно. По крайней мере, Настя ещё не решила, как к этому относится. — Гюнайдын, Хатидже-ханым. — Кивнула ей женщина, тепло улыбнувшись, отчего вокруг карих глаз образовались морщинки. Настя улыбнулась в ответ. Бехидже всегда называла её этим именем, и она никак не могла взять в толк почему. Она много раз спрашивала об этом, но не получала ответа. При каждом таком вопросе Бехидже только сразу мрачнела и замолкала, и Настя могла сделать вывод, что за этим именем стоит своя какая-то давняя история, которая заставляла такую добрую женщину так расстраиваться. В конце концов, она не знала, были ли у Бехидже дети или муж. Несмотря на звание «бабушки», которое она ей присвоила за её хлопотливость и заботливость, Настя знала, что Бехидже не была старой для того, чтобы оказаться вдовой. Тем не менее, из всего, что она узнала у слуг и по собственным наблюдением было то, что больше всего на свете Бехидже заботилась о благополучии господина Агяха. Конечно, это было мило, что она так беспокоилась. Но Настя не могла не задуматься о разнице отношения. Господин Агях жил в роскошных покоях, насколько она знала, а Бехидже была вынуждена довольствоваться обителью маленькой кухни или пристройкой к дому, больше похожей на сарай, где проходило лечение. Настя знала, что у мужчин-слуг (она была рада, что здесь не было евнухов с их сладкими улыбками и смешными шапками) лучшие комнаты, чем у служанок. Это была неравенство, и это было несправедливо. Бабушка Бехидже была самой трудолюбивой женщиной, которую Настя знала, и она заслуживала лучшего отношения, чем некоторые бездельники-слуги, которые в отсутствие хозяина любили гулять и сплетничать. Тем не менее, у них с Мелиной были хорошие комнаты. Правда, вначале Мелине дали комнату хуже, но Настя отказывалась заселяться в свою, если её младшей сестре не дадут подходящие условия. Или она готова была даже жить в плохих с сестрой. Они всё делали вместе. Так что господину Агяху пришлось уступить, и он, кажется, даже был несколько тронут её упорством. Так что, может быть, бабушка Бехидже действительно провинилась в чем-то перед ним, что заставило её беспрекословно терпеть все стеснения. Настя болтала ногами, думая о своей сестре и о том, как она молчалива в последние недели. В самом начале, как они стали жить здесь, Мелина была счастлива. Впервые со дня их похищения она улыбалась. Но спустя время это прошло, и Мелина стала другой. Как будто замкнулась в себе, закрылась даже от старшей сестры. Она капризничала и отказывалась от заботы Бехидже, убегая в свою комнату всё чаще. Потом стала совсем молчалива. Иногда по ночам она не ночевала у себя — Настю это пугало. Но она неизбежно возвращалась утром, и жизнь снова текла своим чередом. Ей приходила мысль о том, что возможно, сестра просто скучала по дому. Что она хотела вернуться. Девочкам её возраста нужна мать и, как бы Настя не пыталась её заменить, она все же не была ей. К тому же, Мелина была ещё слишком мала, чтобы изучать другой язык — и хотя она научилась понимать несколько фраз, которые говорили обитатели дома каждый день, в её голове многое ещё не могло уложиться правильно. Настя вздохнула, понимая, почему сестра чувствует себя здесь чужой. Сама девочка не знала, сколько они ещё пробудут здесь и можно ли уговорить господина Агяха (когда он будет в хорошем настроении) вернуть их домой? Она пока что была осторожна, подобно мыши на незнакомой территории, но уже рассматривала возможности. Тем не менее, у неё не было времени грустить. Настя была занята практически весь день — в основном, конечно, её общество составляло общество бабушки Бехидже. С утра она всё ещё обязательно наносила мазь, хотя все раны давно чудным образом затянулись, не оставив шрамов. Но господин Агях приказал хорошо заботиться о ней. Так, две служанки всегда выполняли этот обязательный ритуал. Потом Настя вырывалась из их рук и бежала на кухню — там Бехидже уже заканчивала завтрак. Она никогда не ела вместе с ними, перекусывая за работой — и эта был ещё один из многих моментов пренебрежения Агяха Бехидже. Настя также часто думала, было ли то, что женщина готовила одна, без помощниц и служанок, своеобразным наказанием для неё, но быстро пришла к выводу, что это было нелепо. Мужчина, очевидно, жил один и ему не было нужды готовить слишком много. А Бехидже любила свою работу. Настя слышала от слуг, что она никого не подпускала и отказывалась от всякой помощи до тех пор, пока не появилась Настя. Ей каким-то образом удалось растопить её сердце. Настя помогала на кухне — очищать ли рис или раскатывать тесто для лепёшек. Для неё стало удивлением, что турки не пекли хлеб. Для них хлебом считались толстые лепёшки, которые запекались совсем по-другому, нежели в Греции. Здесь также не ели картофель и даже не знали толком, что это, хотя для Насти картофель с молоком был любимым лакомством. Также вся еда была слишком пряной на её вкус. У Бехидже на полках хранилось действительно много специей в разных стеклянных пузатых баночках: красные, оранжевые, жёлтые, зеленые. Насте нравилось рассматривать их иногда. На самом деле, специи в её рисе и перепелках были тем, к чему она приноровилась достаточно быстро. Она часто думала, что теперь-то, наверное, картофель, который готовила мама, показался бы ей пресным. Также Бехидже рассказывала ей множество историй, позволяющих Насте в полной мере оценить разницу между тем местом, где она выросла и тем, куда попала. Хотя теперь на улицах она видела больше женщин — в основном, конечно, на рынке. Они все были с покрытыми головами и только маленькие девочки могли позволить себе роскошь не надевать много ткани, чтобы скрыть «нечестивые» места. О последних ей также рассказывала Бехидже. Настя старалась подавить возмущение и протест, растущий в ней со дня на день, чтобы не вызвать у сердобольной женщины охи и ахи по поводу её дерзости и не привлечь ненужное внимание к себе от господина Агяха. В последнее время он был сам не свой. Настя была благодарна за всё, что он сделал и продолжал делать для них с сестрой, но в своей душе она мечтала и лелеяла мечту о возвращении в Грецию. Всё могло бы стать так просто и одновременно сложно. Тем временем Бехидже, сгибая смуглые пальцы, перечисляла то, чего не доставало сегодня… —…айран, ай Аллах, только недавно брали! — Женщина разочаровано цокнула. — Похлава к ужину, господин Агях любит… рис, пастила, фрукты, уф, не забыть бы! Настя придвинулась ближе, слушая ее рассуждения о нахлебниках — «в виде слуг» — и об их непомерном аппетите. Локман-ага просунулся в дверь. — Завтрак готов? — Он поинтересовался. — О, уже вернулись?.. — Бехидже на миг стала растерянной. Крупный темноволосый мужчина, головой задевающий балки дверного проёма, осклабился. Настя фыркнула, покосившись на его волосатые руки с отвращением. — Не будет расспросов? — Мы не скучали. — Она не удержалась от язвительного высказывания, о котором никто не просил. — Никто, на самом деле. Несколько дней назад по поручению господина Агяха отправили несколько слуг, в том числе и Локмана-агу. Никто не знал о цели поручения и все говорили об этом как о сверхсекретном. Настя же считала, что это было не более чем следствием нелепо раздутой самооценки некоторых из них. Локман обернулся, и его чёрный внимательный взгляд заставил её похолодеть. Он как будто оценивал, изучал её, прикидывал в уме её стоимость. Будто бы он знал что-то, чего она не знала. Ей не хотелось об этом думать — Прекрасное путешествие. — Он снова отвернулся к Бехидже, не сказав ей ни слова, и его толстые, как две колбасы, слепленные друг с другом, губы растянулись в сладкой улыбке. — Маленькая пташка часто бывает на рынке?.. Я уверен, что в следующий раз… — Не думаю. — Бехидже быстро, поспешно перебила. Локман бросил на Настю многозначительный взгляд через плечо, прежде чем выйти, оставив в воздуха висеть многочисленным вопросам. Бехидже пробормотала вслед что-то злобное, отчётливо слышимое как «проклятый ишак, салак». — О чём это он? — Настя нахмурилась, подойдя ближе. — Ни о чём, Хатидже. — Резко обрубила женщина, заставив её вздрогнуть и даже обиженно отпрянуть. Бехидже тут же привечала её обратно, погладила её по голове мозолистой рукой, будто стараясь таким образом смягчить свои предыдущие слова, и она с готовностью подставилась под эту нехитрую ласку. Руки кухарки не были нежными и белыми, как у их матери, но они давали то необходимое участие, которое было ей нужно. Настя не придала значения. Локман мог нести любую чушь, какую ему вздумается, он просто дразнил её. Важны были другие вещи. Впереди был целый день, полный других бед и хлопот. — Ну полно, полно… ________________________________________________________________________________________________ Когда вместе с мешочком из одной золотой и множеством медных монет Настя вышла из дома, солнце уже ярко светило над городом. Вместе с ней была также холщовая сумка, своей длиной чуть ли не достававшая до земли из-за маленького роста носительницы. Зулейха открыла ей ворота. До рынков путь Настя знала отлично. Она уже много раз бывала там. Ещё одним открытием сытой и относительной спокойной новой жизни стало то, что теперь она могла подмечать красоту вокруг. Голодной сбежавшей рабыне вокруг всё виделось неприветливым и серым, солнце — палящим и беспощадным до жажды, улицы изрытыми рытвинами под ногами, люди злыми или злыми к ней. На самом деле, в первый раз, когда она обрадованно осознала, что понимает льющуюся ручьём речь торговцев, переговаривающихся друг с другом, или прохожих: женщин и мужчин, она была поражена. Они разговаривали друг с другом о таких же обыденных вещах, как и люди там, где она выросла. За прошедшие здесь месяцы она почувствовала себя уверенней и даже нашла прелесть и самобытность в чужой земле. Ужасы работорговли сгладились из детской памяти, как она не старалась вызвать их каждый раз, когда думала, что слишком питает симпатию к людям, убившим их отца. Настя улыбнулась солнцу, прищурившись и перепрыгивая через мелкие камни, встречавшиеся на её пути, как будто это было игрой. Она считала свои шаги. Раз, два, три, четыре… Где-то на другом конце улицы заржала лошадь. Небо над головой было пронзительно голубым. Несмотря на обыденность и безмятежность, она не могла не нахмуриться, глядя на палатки, расставленные полукругом и уходящие в узкие улочки. Мрачные воспоминания того, что с ней сделали торговцы на площади, что пришлось залечивать Бехидже, не оставили её полностью, пусть доброта других людей и заставили её не судить строго. Когда она впервые вышла на улицу вместе с женщиной, она была испугана и боялась даже на миг отпустить её руку. Страх остаться одной в обезумевшей толпе не покидал её. Её всю трясло Странно, что то, что произошло при свете, оставило только тьму. Глаза широко открыты, глаза широко закрыты. Крики — её крики, плач и мольбы — всё в её голове смешалось воедино. Она твёрдо помнила, что хотела только тишины и покоя вместо шумной пляски ярких тканей вокруг и дикой боли в спине. Бехидже была рядом, и её внушительно спокойствие, мудрость и поддержка помогли ей. Позже Настя узнала и то, что произошло в тот роковой день на самом деле. Она запомнила несколько слов, которые они выкрикивали, собравшись вокруг неё. Как и предполагалось, её просто приняли за воровку. Наказанием же было таким, каким она его получила. И она знала, кто был виноват. Ей было обидно до слёз, что она могла довериться тому единственному человеку, которого нашла, и он так поступил. Бросил её на растерзание. Но Настя всё ещё была ребёнком — пусть и довольно умным и сообразительным для своего возраста. Она умела забывать и прощать обиды. Это то, чему её всегда учили. Если слова матери и находили какой-то отклик, то отец, благодаря своей героической смерти — был возведён в её голове в ранг героев. Он был прав в большей степени. И Настя попыталась найти оправдание всему, что видела — кроме смерти и рабства, которые возненавидела — и находила. Алекс струсил, а торговцы не были злыми — они обознались. Возможно, конечно, что это только её израненная душа пыталась излечиться от подобного травмирующего опыта так, чтобы навсегда оставить это в прошлом. Теперь её окружали хорошие люди. Таким образом, уже спустя несколько недель она самостоятельно ходила на рынок за едой или специями, по поручению Бехидже, оказывая неоценимую помощь по хозяйству. И пусть иногда в голове проскальзывали мысли о том, как быстро все стерлось и забылось, она старательно гнала их прочь. Она не помнила лиц своих обидчиков и не хотела их вспоминать, потому что тогда могло оказаться, что кто-то из тех торговцев, которые теперь приветливо улыбались ей и предлагали свой товар, был в той толпе и кричал, чтобы её били сильнее… Настя встряхнула головой и натянула улыбку, ускоряя шаг в сторону площади. Рынок был шумным, как и всегда, и маленькой девочке было легко затеряться в толпе, оставаясь незамеченной. Теперь она не была той оборванкой. В ней было не узнать ту девочку, которой она была несколько месяцев назад. Чисто вымытая, хорошо одетая и с блеском в глазах, она разительно отличалась. — А, вот и маленькая госпожа! — Торговец мясом — подтянутый, но крупный и высокий мужчина, возвышающийся над ней на добрые полтора фута, поприветствовал её. Она всё же была частой покупательницей, и ага запомнил её. Она застенчиво улыбнулась в ответ. — Как обычно? — Он подмигнул, спросив. Настя кивнула, уже протянув руку, чтобы указать на перепелок, как звук горна позади на секунду оглушил её. Она почувствовала, как у неё перехватило дыхание, прежде чем заставила себя обернуться. Ритмичный марш тяжёлых чёрных сапог следом, и медленно поднимая глаза, она наблюдала полную красно-чёрную форму солдатов Османской империи. Янычары шли друг за другом, формально соблюдая строй, но по их ухмылкам и взглядам, не скрывающим пренебрежения, было заметно, что они не были на службе в данный момент. У них не было командира. Они были сами по себе, действуя по своей воле, а не по приказу. Поразительно, как поменялся рынок при их появлении. Прохожие, тоже взрослые мужчины, вжались по обе стороны, пытаясь как можно незаметнее проскользнуть мимо и не привлечь лишнего внимания. Торговцы, кто был половчее да подальше, натянули тенты и поспешили сделать вид, что закрыты на перерыв. Остальные же продолжили с ужасом ждать чего-то. Настя тоже отступила назад, вцепившись в капюшон своего плаща, не зная, чего ожидать дальше. Красное и чёрное поразительно резко выделялась даже на фоне пёстрого рынка. Янычары напоминали демонов, явившихся из преисподней за душами людей. Их мощные фигуры не предвещали ничего хорошего. Алекс хотел быть одним из них? Они были ужасны! Настя сглотнула. Во рту пересохло. Когда она оглянулась на торговца мясом, тот тоже был напряжен, потеряв улыбку, обращённую к ней. Его глаза были сощурены. Настя поспешила отойти подальше, неловко зацепившись и чуть не упав при этом, за деревянную балку, ближе к следующей лавке. Она попыталась успокоить себя, когда один из воинов направился в её сторону. Страх сковал её тисками. Они не должны были быть за ней. Она была никем. Это не мешало ей бояться. Но воины не должны были вызывать страх. Они должны были защищать людей, не так ли? По крайней мере, они должны защищать свой народ Она не очень сильно понимала происходящее, когда этот мужчина подошёл к одной из лавок на обочине дороги, совсем рядом, и остановился перед её набором столов, поглаживая свои усы и гладкий белый подбородок при этом, одновременно, как будто задумавшись. Она с облегчением выдохнула. Стол был покрыт множеством изделий из металла и глины: керамика, кувшины, чашки, чайник, охотничий рог… Этот солдат собирался что-то купить? Странно — разве это было необходимостью при полном обеспечении османов, как рассказывал Алекс? — Ты. — Сказал янычар, указывая на старуху, сидевшую за столом. — Добрый день, — поздоровалась женщина прерывистым от возраста голосом. — Может быть, я могу заинтересовать вас новым набором тарелок? — Нет. — Резко ответил янычар. — Я купил у вас чайник вчера, и когда я использовал его сегодня утром, ручка сломалась. — А, значит вы хотите купить новый чайник. — Женщина указала на левую сторону своего стола. — Позвольте мне показать вам последние… — Я не хочу новый. — Парировал янычар. — Я хочу свои деньги обратно! — Ах, — вздохнула женщина. — Что ж, мои извинения, ага, но существуют строгая политика отказа от возврата. — Мне всё равно. — Сказал янычар. — Я сказал, что хочу вернуть свои деньги. Итак, вы собираетесь вернуть их мне. Женщина посмотрела на воина. Она была невероятно старой, с глубокими морщинами, заметными даже на расстоянии. Её серые волосы были собраны в неряшливый пучок на затылке, и у неё была небольшая трость, предположительно, чтобы помочь ей передвигаться — но даже несмотря на её низкий рост и её очевидно более низкий статус, она казалась бдительной и спокойной, в отличии от других торговцев. — Я уже потратила твои деньги, — мягко сказала ему женщина. — Боюсь, что я не могу вернуть их. Янычар на мгновение замер; Настя практически натренировалась обнаруживать признаки, предшествующие опасности, и сразу поняла, что что-то должно произойти. Это произошло быстро; мужчина поднял руку и провёл рукой по столешнице перед собой, выбивая с неё все предметы. Раздался громкий треск и грохот, когда предметы падали на землю, некоторые из горшков разбились, когда они упали в грязь. Внезапно вокруг стало очень тихо. Настя чувствовала себя неуютно. Это было не то, что она хотела бы видеть, честно говоря. Эта пожилая женщина не заслужила к себе такого отношения. И даже если солдат купил у неё изначально тот чайник, он должен был лучше смотреть, что покупает. Устраивать истерики после было мелочно и неприглядно. Она была просто пожилой женщиной, не представляющей угрозы и нападать на неё физически было не тем, что она когда-либо ожидала от воина. И точно не тем, над чем можно было смеяться, чем занимались его товарищи. — Ты знаешь, кто я, старуха? — Крикнул воин. — Я янычар армии Султана Мехмеда, и я буду получать свои деньги назад! — И я уже говорила тебе. — Ответила она, не обращая внимания на вспышку гнева. — Я уже потратила их. Тебе лучше уйти. Мужчина ударил ногой по столу, опрокинув его на бок. Шлейф пыли поднялся из-под земли, ударившись о землю через несколько секунд. Он казался совершенно взбешённым, и Настя поёжилась, глядя на то, как он меряет расстояние шагами. Она всерьёз опасалась, как бы он не ударил стоящую прямо перед ним женщину. Та была неподвижной, как каменная колонна и казалась совершенно спокойной. — Тебе следует уйти. — Повторила она более строго, обращаясь к янычару. — Нет, пока у меня не будет денег! Ей показалось в следующее мгновение, что он потянулся к ятагану на его поясе, и она не выдержала. Сама не до конца осознавая действия, Настя выскочила вперёд, заслонив собой пожилую женщину. Сердце в её груди бешено стучало, а мозг кричал остановиться и не высовываться. Она проигнорировала все инстинкты. — Эй, — сказала она громко и даже не слишком пискляво. — Это достаточно. Янычар медленно развернулся всем телом. Он посмотрел на неё сверху вниз, явно оценивая; он отнял руку от бедра и задумчиво покрутил пальцами чёрные лоснящиеся усы. Глупые усы. Конечно, Настя не могла предоставлять никакой угрозы, это было смешно. Она была меньше и тоньше, и казалась ещё меньше рядом с человеком, полностью облаченным в военную форму. — Прости? — презрительно потребовал он. — Оставьте эту женщину в покое. Усатый воин усмехнулся. Он подошёл ближе, явно собираясь её запугать; и его тень нависла над ней, как надвигающаяся гроза. Как бы ей не хотелось в данный момент; убежать, спрятаться, прикусить язык и замолчать, Настя не отступила. Стиснула зубы, сжав кулаки по бокам и отчаянно пытаясь поверить в свои силы. Она знала, что поступала правильно, но было ли этого достаточно? Она не думала. Она не смогла бы защититься, если бы янычар решил напасть всерьёз, только надеяться на быстрые ноги, которые спасали её раньше. Дом господина Агяха был далеко, и она не была уверена, что у янычар не было сил и свирепости для погони. А если у них были их верные кони… Но усатый мужчина, очевидно, не воспринимал её как угрозу. Он смотрел на неё как на забавную зверушку, не больше, ухмыляясь уголком рта. — Зачем? — Бросил воин, стоя так близко к Насте, достаточно близко, чтобы ударить её — даже слишком близко. — Ты собираешься что-нибудь с этим делать? Кто-то рядом захлопнул дверь. Это было похоже на то, как будто местные жители заметили надвигающееся нарушение атмосферы и, пользуясь отвлекающим внимание маневром, поспешили скрыться. Затравленно озираясь, Настя в надежде поймала взгляд мясника и постаралась глазами передать просьбу о помощи. Она замерла, чувствуя, как бьется сердце в её груди. Мясник покачал головой и отвёл глаза. Он не хотел вмешиваться. «Ты собираешься что-нибудь с этим сделать?» Что она собиралась с этим сделать? Настя почувствовала нарастающее смятение. Что она сможет сделать? У янычар, очевидно, была вся власть в этом городе. Их никто не контролировал. Их боялись. Они делали что хотели и брали, что хотели. А она была только глупой маленькой девочкой, везде ищущей справедливости. Они не уйдут, пока не получат денег. У старой женщины их не было и, очевидно, что они не спустят это. Они разрушат её лавку, перебьют товар и, возможно, причинят ей вред. Она не могла этого допустить. Её глаза опустились к холщовой сумке, которая всё ещё была крепко прижата к её боку. У неё не было физического превосходства, но… Она знала, что являлось единственным выходом. — Да. — Она твёрдо сказала, сосредоточенно высыпая в руку монеты, но не прерывая зрительного контакта. Она протянула слегка подрагивающую руку янычару. Одна золотая монета и много-много медных. — Этого будет достаточно? Мужчина недоверчиво нахмурился. Схватив одну монету, он попробовал её на зуб и крякнул то ли одобрительно, то ли с удивлением. — Не брешешь. — Наконец выдал он. — Откуда у тебя деньги, девочка? Украла? — Это мои. — Прошипела Настя, словно рассерженная кошка, и гнев стал постепенно заменять страх. Обвинение в том, что она воровка, почему-то повлияло на неё сильнее, чем она думала. Она не была такой, как они. Она не обкрадывала невинных людей и не разрушала их товары. В конечном итоге, если задуматься, деньги были не совсем её, они принадлежали господину Агяху, но… Она найдёт оправдание позже. Она отработает. — Вы получили, что хотели? — Она говорила почти умоляющим тоном. — Вы можете идти, верно? Уходите, пожалуйста Янычар снова оценивающе посмотрел на нее. Теперь в его взгляде промелькнуло то, что она не совсем могла распознать. Он обернулся обратно к пожилой женщине. — Твоё везение, старуха. — Он указал на неё пальцем. — В этот день ты можешь спать спокойно. — И в этих его последних словах перед тем, как он вместе со своим сослуживцами удалился, было что-то зловещее. Что-то, предвещающее возвращение, однако Настя не захотела задумываться. Она только отчётливо ощутила облегчение, когда красно-чёрные силуэты скрылись за углом, когда отчетливый звук шагов, сделанных их кожаными сапогами, наконец стих. Пожилая женщина сделала к ней шаг. Она внимательно посмотрела на неё своими умными карими глазами, и морщинки около их уголков углубились на то мгновение, когда она пошевелила губами. — У тебя всё нормально? — Она обратилась к ней. Настя тогда словно отмерла, потрясая головой, чтобы окончательно выбросить образ янычар из головы. — Да… Да. — Ответила она уже более твёрдо. — Извините. Этот беспорядок… И я не вмешалась раньше. — О, ты такая хорошая девочка, — сказала ей женщина, потянувшись и похлопав её по плечу. — Ты сделала, что могла. Я не могу не благодарить. Этот янычар всегда проходит здесь, придирается к кому-нибудь. Всегда что-то с ним связано. — Они не должны этого делать, — пробормотала Настя больше для себя, чем для кого-то ещё. — Ты правильно поняла. К сожалению, так происходит не только со мной. Много лет прошло с тех пор, как янычары ходили в поход, а без войны им скучно. Наш Султан Мехмед Хан, дай Аллах ему всё-таки долгих лет жизни, если справедливо говорить, давно стал толстым и ленивым, из покоев своих почти не выходит. Вся надежда на его старшего сына Махмуда. Его они любят. Может, хоть Шехзаде сможет их усмирить. Настя склонила голову, желая услышать больше. Раньше никто не говорил с ней об османских правителях, и ей было это интересно. Неужели всё действительно было так плохо? Но она не могла не чувствовать злость. Как бы то ни было, янычары не имели права поступать так с мирными людьми! У них не было другого занятия, кроме как ходить по рынку и приставать к торговцам? Она всегда думала, что, по крайней мере, если османы жестоки по отношению к остальным народам, то они ведут себя по-другому у себя. Но это было не так. Сами османы страдали от гнета своих же! Это было не то, что могло легко укладываться в голове. Взаимовыручка жителей тесного греческого острова всё ещё плотно держала её, не давая смириться с новыми реалиями, где каждый был сам за себя. Она внезапно подумала, как эта женщина будет убирать все осколки и прочий беспорядок, оставленный солдатами. Был ли у неё помощник? Вряд ли она смогла бы самостоятельно, принимая во внимание её больную спину. Она не знала, что делать дальше, и потому пребывала в некоторой растерянности. Возвращаться домой ей не хотелось, потому что она вернулась бы с пустыми руками. — Могу ли я помочь вам убрать? — Обращаясь к женщине, спросила она. — Я действительно сожалею о том, что произошло… — У меня заваривается чай в задней части дома, — предложила женщина, указывая позади себя на столы разнообразного хаоса и полностью проигнорировав её слова. — Он должен быть почти готов. Это меньшее, что я могу сделать, чтобы поблагодарить тебя за помощь, моя дорогая. — Это было бы хорошо. — Настя слабо улыбнулась, всё ещё ощущая мучительную неловкость. Почему делать хорошие дела было проще относительно того, чтобы получать какую-либо похвалу после? Старуха указала на них и повела её к задней части скопления столов, у входа в переулок между двумя зданиями. Она совсем не обратила внимания на упавшие предметы, разбросанные перед её импровизированной лавкой. Настя стояла возле стола с музыкальными инструментами, делая вид, что смотрит на них, в то время как женщина отошла от неё. Похоже, она устроила кострище возле своих столов с разнообразной посудой и разогревала над ним чайник. Она вообще не заметила этого заранее из-за беспорядка. Эта женщина продавала довольно много вещей; Настя задалась вопросом, сколько зарабатывает женщина, делая это. — Вот и всё. — Сказала торговка, подходя к ней с чайником и двумя чашками, поставленными одна в другую. Она поставила чашки на место у ближайшего стола, а затем опрокинула чайник, чтобы наполнять каждую чашку. — Присаживайся, милая. — Спасибо, э-э-э… — Она не знала имени, чтобы обозначить своё обращение, и её краткое замешательство отразилось на её лице. — Прошу тебя. — Женщина махнула рукой. — Зови меня Рана. Настя огляделась; она села на самый край небольшой скамейки возле стола, а пожилая женщина напротив устроилась в большом кресле с биркой для продажи. — Спасибо, Рана, — поправилась она. — Меня зовут А… Хатидже. — Она справедливо посчитала, что греческое может оказаться слишком сложным для старушки. К тому же, она привыкла, что и другие слуги, кроме бабушки Бехидже, в доме господина Агяха, коверкали её имя на разный лад, а вскоре и вовсе привыкли к новому. Она давно привыкла к тому, что все называли её так. В конце концов, это не имело особого значения, пока она помнила, кем она была на самом деле. Она не собиралась оставаться здесь навсегда. Она надеялась вскоре вернуться в Грецию вместе с Мелиной. — Хорошее имя. — Одобрительно кивнула Рана, поднося чашку чая к губам. — Я не имею так много… Но если могу что-то сделать для тебя, милая, просто дай мне знать. Рана отпила из своей чашки, и Настя последовала её примеру. Это было ужасно. Вкус был резким и горьким; её язык скривился, как змея, под немыслимым, как казалось изначально, углом. На самом деле, она давно не пробовала чего-то настолько ужасного, даже на корабле, казалось, было лучше — трудно было сразу не выразить свое недовольство. Очень небрежно, она позволила чаю стечь с её губ обратно в наклоненную чашку, и провела языком по задней части зубов, как будто соскребая остатки аромата. Совершенно отвратительно. Даже не требовалось никаких специальных знаний в области чайных церемоний, чтобы заключить это с уверенностью. Настя прочистила горло, сохраняя нейтральное выражение лица с небольшим усилием. Услышав звук, Рана взглянула на неё, вопросительно приподняв морщинистую бровь. — Этот чай восхитителен. — Солгала она, аккуратно ставя чашку себе на колени. Рана просияла: — Это семейный рецепт от моей прабабушки. — Это мило. — Улыбнувшись, она заметила, снова подняв чашку и притворившись, что глотает. Больше она не пила. Рана, казалось, не заметила. Насте не хотелось расстраивать её, но снова почувствовать эту горечь — она не думала, что была способна на такой подвиг. — Память о ней должна быть ценной для вас. Женщина по-прежнему широко улыбалась, обнажив несколько отсутствующих зубов. Это был правильный комплимент. — Ты добрая девочка, Хатидже. — Жаль, что этот янычар причинил вам урон… Надеюсь, вам больше не придется с ним сталкиваться. — Надеюсь, — вздохнула Рана. — Но я сомневаюсь в этом. По крайней мере, они ходят группами. Два или три янычара приходят на рынок через день, когда у них выходной. Сейчас всё чаще. Как я говорила, по слухам, Султан боится популярности Шехзаде Махмуда, и строевую подготовку всё время переносят… Отпускают солдат гулять по городу. Ну, случается и такое. — И так было всегда? — Настя не выдержала. — Вы боитесь тех, кто должен защищать! Пожилая женщина пожала плечами. — Когда-то, когда ещё организовывались длительные походы… Тогда янычары возвращались с жалованием, втрое превышающим их оплату сейчас. — Пояснила Рана. — Они были более щедрыми, это точно. Тогда наш брат мог ликовать, потому что возвращение солдат означало их непомерные траты на рынках, что сулило хорошую прибыль. Особенно в почёте были виноделы и продавцы всяких интересных безделушек. Семей у янычар нет, ну ты и сама это знаешь, дорогая. Не положено иметь. Но многие из них содержат наложниц в городе. В тайне ото всех, конечно. — В тайне? — Переспросила Настя, не очень понимая этот момент. — Я имею ввиду, почему им нельзя иметь семьи? — Бабушка Бехидже никогда не рассказывала ей о таких аспектах жизни воина, да и Алекс не слишком просветил её. И тут же осознав, что эти расспросы выглядят подозрительно, выдавая в ней иностранку, она поспешила объяснить: — Дело в том, что я недавно приехала в Стамбул… Я живу у моей бабушки сейчас. Рана внимательно посмотрела на неё. — Тогда ты, наверное, из одной из тех деревушек неподалёку от столице? Что ж, тогда понятно, милая, почему ты никогда не слышала об этом. Они не такие как мы с тобой, Хатидже. Они не жили здесь раньше. Каждый раз, когда старый воин уходил на покой, на его место брали нового. Конечно же там, где они воевали, это делали чаще. Мальчиков от восьми лет, как можно раньше отрывают от дома, чтобы они могли служить на благо Нашей Империи. Ряды никогда не редеют. Настя нахмурилась. Они были раньше рабами? И они брали новых рабов? Они не… не хотели освободиться? Это не укладывалось в голове. Но тогда кем они были: жертвами или мучителями? Где проходила грань, когда в бывшем рабе просыпалась жестокость, желание унизить и растоптать более слабого, а не помочь ему? Но она также помнила и то, что сказал Алекс. Он хотел присоединиться к ним по доброй воле и его точно никто не принуждал. Могла ли женщина ошибаться? Она уткнулась взглядом в пол, стараясь не выдать себя чередой новых вопросов. — Тебе лучше возвращаться другой дорогой, дорогая. — Рана похлопала ладонью по карману своего серого платья. — Кто-то из торговцев может проговориться. — Она сделала значительную паузу. — Завтра или в любой другой день… Чтобы выслужиться, знаешь. Люди здесь на многое способны. Она на мгновение покопалась в груди бумаг на столе, а потом вытащила пожелтевший от времени свиток. — Эта вся карта Стамбула, Хатидже. Составлена ещё моим дедом, а он был большим исследователем. Тут все улицы, переулки и здания… — Рана любовно погладила бумагу. — Султанский дворец вон тоже есть. Думаю, такой любознательной девочке как ты тоже пригодится, а? Настя недоуменно моргнула. — Должна я, по крайней мере, отблагодарить тебя чем-то, кроме ужасного чая? — Рана издала хриплый смешок. Настя непроизвольно сжалась, когда старуха подмигнула ей. Она протянула руку, и её пальцы сомкнулись вокруг бумаги, крепко сжимая карту. Она поднесла её к сердцу, слегка наклонив голову в почтительном жесте. — Спасибо. ________________________________________________________________________________________________ Настя еле тащилась по улицам, стараясь не думать о том, что с ней будет, когда она попадёт домой. Уже стоял полдень — она довольно долго пробыла у Раны-Хатун. Она возвращалась без денег и без продуктов и не хотела думать, как ей придётся это объяснять Бехидже. Один положительный момент был только в том, что чай, выпитый у старой женщины, начисто отбил аппетит, потому что она-то уж точно останется сегодня без ужина. Внезапно вспомнив о другом подарке, о карте, она остановилась, чтобы предусмотрительно припрятать её за пазуху, чтобы лишний раз не вызвать вопросов. Крыша дома уже показалась из-за угла. При свете дня, а не темноте ночи он казался действительно внушительным. По сравнению, по крайней мере, с теми крохотными домами, которые ей доводилась видеть раньше. Она в который раз задалась вопросом, чем зарабатывал господин Агях. Он точно не был одним из торговцев, был птицей более высокого полёта. Но эта тайна не разглашалась, и даже Бехидже не говорила ей. Хотя в первый раз она действительно увидела его на площади… Зулейха сверлила её недовольным взглядом, скрестив руки на груди. — Явилась! Настя попыталась выдавить из себя извинения, но была прервана отборным потоком брани, излившимся из служанки о том, как её все искали, как подняли на ноги всех в доме, как Бехидже чуть не слегла и волновался господин Агях. Последнее особенно заставило её сердце сжиматься в страхе перед будущим. Что если он выгонит её? И что станет в таком случае с Мелиной? Тем не менее, она не могла полностью сожалеть о своём поступке. Она отдала бы деньги ещё раз, если бы перед ней встал такой выбор. И принять последствия она могла достойно, не плача и не стеная. При этих мыслях она немного приободрилась и постаралась выпрямиться, когда они с Зулейхой прошли через кованые ворота. — О Аллах! — Громкое восклицание заставило её вернуться к реальности. Бехидже, подобрав юбки, сбежала по ступенькам и скоропостижно заключила её в крепкие объятия, чуть не задушив. С удивлением и облегчением обнимая женщину в ответ, Настя почувствовала влагу и поняла, что та плачет. Она остро чувствовала необходимость что-то сказать, успокоить, но Бехидже только схватила её за руку, чтобы повести в дом, одновременно рукавом вытирая набегающие слёзы. — Пойдем, пойдём… — бормотание доносилось до ушей Насти. — Бедная девочка. — Неблагодарная! Переполошили из-за неё всех… Суета вокруг и шёпот слуг делали её неловкой. В гостиной стоял господин Агях. По его лицу нельзя было сказать ничего конкретного, но по мимолетному взгляду на пролёгшую меж его густых бровей морщинку, которая разгладилась, когда ему удалось осмотреть её на отсутствие видимых повреждений, Настя поняла, что он тоже был взволнован. Но больше ничего нельзя было сказать. Его лицо снова сделалось непроницаемым, следы видимого облегчения исчезли, и он позволил Бехидже провести её дальше по коридорам к кухне без возражений. — Я не хотела причинять неудобства. — Стыд обжигал её, заставляя щеки налиться предательским румянцем. — Ах, моя Хатидже, ах! — Бехидже ещё раз смахнула слёзы и ещё раз крепко обняла её, когда они сидели на скамье на кухне в полном уединении. — Я так волновалась… Самое главное, что с тобой всё в порядке. На краткий миг ей пришло в голову, что она опять не видела сестру. Она пообещала себе, что навестит её позже. После пролитых слёз и объятий, Настя рассказала всё с самого начала. Как она пришла на рынок и подошла к мясной лавке, чтобы купить перепелок, как появились янычары, как один из них направился к соседней лавке и стал принуждать старую женщину отдать деньги… Как она боялась и дрожала в стороне, но как не смогла в итоге оставаться равнодушной и отдала воинам все деньги, чтобы они ушли. Она описала, как пила чай у Раны-Хатун, опустив только тот момент, когда она получила в подарок карту. Продолжила и о том, как боялась возвращаться с пустыми руками и тянула время, и как в конце концов переборола себя и пришла. Бехидже внимательно слушала, не перебивая, а в конце рассказа в её глазах Настя увидела что-то похожее на смесь гордости и сожаления. Она вздохнула, переводя дыхание, что выпалить заготовленное под конец: — Я извиняюсь! И я готова понести любое наказание! Настя зажмурилась, считая повисшее вокруг молчание недобрым. Женщина взяла её руки в свои. — Ты очень храбрая и смелая. Я… Я не знаю что сказать. Я не говорила тебе, Хатидже. Я не припоминаю, чтобы говорила тебе… — Бехидже снова прослезилась и было видно, как больно ей говорить о том, о чем она хотела говорить в данный момент. Она почти задыхалась и часто-часто дышала. — У меня была дочь, похожая на тебя. Такая же храбрая и смелая. А потом её… не стало. — Я… — Настя не смогла договорить, проглотив ком в горле. Это было первое откровение, которое она получала от Бехидже. — Её звали Хатидже. — Женщина прикрылась глаза, будто собираясь с духом, чтобы продолжить. Перед её глазами будто снова замелькали воспоминания прежней жизни… Которая была окончена из-за её мягкости и слабоволия. — Теперь ты, конечно, понимаешь, почему я дала тебе это имя. Возможно, это и было эгоистично с моей стороны… Но потом я привязалась к тебе, как будто бы ты была моей дочерью. И ты ей и стала для меня. — Я старая женщина. Я больше никогда не смогу снова выносить и родить. Но ты словно возродила меня из той тоски, в которой я пребывала. Ты внесла свет в мою жизнь. — И она снова порывисто обняла её. — И мне очень бы хотелось, чтобы твоя жизнь была лучше моей, и моей дочери. — На этом моменте Бехидже отвернулась, будто стыдилась чего-то. Настя кожей чувствовала недосказанность. — Но знай, что сильным и смелым в жизни часто отрезают крылья. — А монеты, медяки… Это всё такая глупость. ________________________________________________________________________________________________ Улицы были пустынны уже несколько часов — ночь вступала в свои права так же естественно, как и беспощадно. Тёмный, плохо освещенный переулок, ведущий в одно из этих неприметных уголков, был тем местом, где сейчас оказался один неизвестный человек. Его силуэт, освещенный факелом в его руке, украшал запятнанную стену, когда он стоял перед маленькой черной железной дверью. Он постучал по ней костяшками пальцев — знакомый ритм, который он знал наизусть. Один стук, пауза. Два удара, пауза. Два небольших удара, один громкий. Его встретила пара чёрных глаз через открытую щель, которые неприятно сузилась, когда они поняли, на что смотрят. — Мы закрыты. — Хриплый голос рявкнул, захлопнув глазок. Худой мужчина закатил глаза и постучал ногой, проверил свой карман и нервно поглядел за плечо, прежде чем снова постучать. Один стук, пауза. Два удара, пауза. Два небольших удара, один громкий. На этот раз щель оставалась закрытой. — О, ради Аллаха. Мне здесь становится холодно. Ты действительно собираешься позволить человеку замерзнуть насмерть? Дверь не ответила. Мужчина попытался нанести ещё один удар. — Слушай, письмо у меня. Впусти меня! На этот раз щель открылась, и тощий мужчина услышал, как изнутри открылась защелка. — Шайтан побери, — вздохнул гнусавый голос. — Не так быстро. Покажи мне. — Прошу прощения? — Покажи мне. Долговязый мужчина полез в карман, вытащил небольшую серую сумку, перевязанную красной веревкой, и в ней после нескольких секунд нашёл свиток, поднеся его к прорези. — Это оно? — Да, это всё. Это всё здесь. Подробные указания. — Хм. Паша писал это? Доказательств нет. Нужна его печать. Господину не нравится, когда его пытаются обмануть. — Я говорю тебе, печать есть. Вторая защелка была открыта, и дверь распахнулась. Худой мужчина поспешил вниз по лестнице в тусклую комнату внизу, прижав руки к телу. В помещении пахло плесенью, а стены были покрыты рваными грязными обоями. — Мне нравится, что ты сделал с этим местом. — Он взял фрукт, лежащий в одном из деревянных ящиков у стены, и откусил его, но выплюнул. Внутри он сгнил; вкус вязал язык. — Хотя сырость и плесень… Ты действительно спишь здесь? Подходит для крыс, а? Бородатый мужчина посмотрел на него. — Какого чёрта, Ты?.. — Он швырнул небольшой ящик в сторону с грохотом, который вызвал прыжок у его посетителя. Быстро восстановив самообладание, мужчина пожал плечами. — Что, нельзя зайти и поздороваться со своим старым другом Ли-Ли? — Он внимательно наблюдал за мужчиной, ожидая последующей реакции. Как и ожидалось, седой мужчина нахмурил брови и фыркнул, звук больше напоминал рычание большого животного, чем тихий вздох раздражения. — Я не сплю здесь, болван. И я сказал тебе не называть меня так. После того, что произошло в тюрьме, я сказал тебе, что твои права на имя были отозваны. И я никогда не давал разрешения использовать псевдонимы. Мужчина изобразил гнев на проявленное пренебрежение. — Это было почти три года назад! Ты все еще злишься на своего старого приятеля Синана? После всего, через что мы прошли вместе? Локман начал вытирать пыль со столов; не то чтобы это сильно повлияло на приличное качество, которого они не имели. Дерево трескалось, ножки болтались и были донельзя хлипкими. Рядом стояли стулья с неровными ножками, поддерживаемые стопками старых бумаг. В них просочились сомнительные пятна. От чего, Синан не был уверен. Кровь? Жевательный табак? Что-нибудь похуже? Конечно, вызывало много вопросов и плачевное состояние, в котором находилась комната. Разве можно было представить богатый дом таким? Однако бумаги насторожили осторожного Синана ещё больше. Были ли в них записи о чём-то незаконном? Локман не мог не выдохнуть ещё раз: — Ты слишком широко используешь термин «приятель». — Я только что выплатил твой долг. По крайней мере, ты можешь сказать мне «спасибо» или ещё лучше «Я такой отвратительный, уродливый идиот, потому что когда-либо сомневался в тебе. Пожалуйста, позволь мне поцеловать твои туфли». — Тебе просто повезло, что ты всё ещё жив. Я много думал о том, чтобы выследить тебя, оторвать тебе конечности, снять кожу с головы до пят, взять твою голову в качестве трофея. Мне нужно было больше действий, а не разговоров, — сказал Локман, и на его пугающе стоическом лице зазмеилась ухмылка. — Но вот что, — он указал на маленькую серую сумку в руках бывшего товарища. — Сейчас мы оба на своих местах. Ты по одну сторону, я по другую. И как всегда приносим пользу друг другу. — Синан скривился. — Меньше болтовни, давай это письмецо сюда. Локман протянул руку с требованием, которое Синан с неохотой вынужден был выполнить. — Ну, сделка в силе? — Я не уполномочен читать. — Локман отрезал. — С одной какие-то проблемы. Не знаю, надеюсь, что смогут сбыть хоть по сбитой цене… Конечно, в насквозь злачное место, куда ещё? — А другой товар? — Синан был заинтересован в ответе. Мужчина улыбнулся ему холодной улыбкой. Впервые Синан задумался о другом исходе. Он, как это часто бывало раньше, не до конца осознавал, к чему может привести каждая последующая авантюра, в которую он ввязывался с упорством, несмотря на часы головокружительных бессонных ночей, которые он провел, фантазируя о своей выручке с очередного дела. Ему ясно дали понять, что это был его последний шанс пригодиться к чему-то. Конечно, если его новый Хозяин останется недоволен исходом… Его голова вполне могла оказаться на щуке, а его тощее тело могло оказаться разрубленным на сотни крошечных кусочков, и последнее путешествие будет коротким и бесславным путешествием по глотке бродячих псов. — Что ж, с определенной точки зрения, этот кот не выпал из мешка. — Мужчина ухмыльнулся. — Как скажет Господин, так и будет. Синан хмыкнул. — И сколько он платит тебе за грязную работёнку? Слуга? Кладовщик? Или… — Он насмешливо указал на ящики, от которых явственно воняло гнилью. — Начинающий ресторатор? Локман выплюнул смех, больше похожий на лай. — Да, ты бы не хотел, чтобы такой человек, как я — выбрал не ту суку? Ты с ума сошел. — Я возмущен этим. В один прекрасный день ты будешь вынужден признать гений, стоящий за моим безумием. Проживу подольше твоего, Ли-Ли. — Парировал Синан, скрестив руки в ложном негодовании. Локман отошел за прилавок и налил себе рюмку мутного розового вина, очевидно, собственного производства. Он выпил жидкость без эмоций, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие здравомыслия. Тишина длилась всего несколько минут, но напряжение наполнило комнату на две жизни, пока мужчины внимательно изучали друг друга. — Упаси Аллах меня от нового сотрудничества с тобой, Сен. Слугой в доме Господина я, по крайней мере, защищён от рыскающих ищеек правосудия. Мы закроем сделку в ближайшее время. — Ну, как знаешь, — Синан вовсе не казался обиженным, озорно ухмыльнувшись. Он загнул несколько пальцев, считая: — Пять, пять, десять… Двадцать золотых стоят риска. Так что подумай над этим. Он оттолкнулся от стены, потянулся и отсалютовал старому приятелю. По мере того, как Синан медленно поднимался по скрипучим деревянным плитам, он начал насвистывать простую мелодию — бойкую, раздражающую и оптимистичную. Когда его нога достигла последней ступеньки перед дверью, он смутно различил далекий шелест ящиков и бутылок, и разочарованные слова раздраженного хозяина каморки: «… Куда я положил этот чертов топор?» Неозвученное соглашение было закрыто.