Make right choice

      Прошло несколько месяцев, в течении которых Чунмён неоднократно пытался узнать, когда же кувшины выставят на всеобщее обозрение, но дату постоянно откладывали. С течением времени Египет стал казаться сном, поскольку ничего необычного с ним больше не происходило. Только второй джинн, вселившийся в больное тело, дал о себе знать, сообщив, что начал лечение и прогнозы хорошие, Чунмён за него порадовался.       Он думал, что вскоре начнёт забывать Самина, однако этого не происходило. Напротив, Ким часто вспоминал его облик, причём настоящий, а не тот, который джинн создал, чтобы понравиться ему: каждую деталь, каждую мелочь, его грустные взгляды и мягкий шелестящий голос, его яркие бирюзовые глаза. Чунмён не мог не думать, как он там, в музее, и откровенно тосковал.       Самин неоднократно говорил, что Чунмён не должен ничего чувствовать, не должен переживать или волноваться, но он чувствовал. Внутри тянуло отсутствием чего-то важного, что он был не способен объяснить. Возможно, это чувство вины давало о себе знать, возможно непринятие жертвы Самина, а может быть и неполученные ответы на вопросы.       Телефон завибрировал входящим звонком.       — Привет, мам, — ответил мужчина. — Что? Когда? Где он сейчас? Я заеду за тобой в течение часа! — схватив ключи от машины, телефон и документы, он побежал на парковку. Мать сообщила, что старший брат попал в аварию и находится в коме. Чунмён брата очень любил, у них всегда были теплые отношения, любил он и своих племянников, с ужасом представляя, что будет с ними, если брат не придёт в себя. Заплаканная мать села в машину, шумно сморкаясь.       — Как это произошло? — мягко спросил Чунмён, пожав ей руку.       — Он … он ехал домой вчера вечером, — всхлипывала мама. — Полиция сказала, что он немного выпил. Другая машина, там тоже водитель был нетрезв, и они…       — Столкнулись, — закончил за неё Чунмён, видя, что матери тяжело говорить. Она согласно кивнула.       — Будем надеяться, что всё обойдётся. Ты ведь знаешь, что он крепкий и здоровый, а он знает, что дома ждёт жена и дети. Сейчас приедем, я переговорю с врачами о лучшем уходе для него.       — Спасибо, сынок.       Чунмён знал, что мама любила их с братом одинаково и за обоих рыдала бы, отца не стало, когда они ещё учились в средней школе и сейчас Чунмён был единственным дееспособным мужчиной в семье, ему предстоит заниматься всеми организационными вопросами.       В больнице густо пахло лекарствами, суетились медсестры, их направили к стойке информации.       — Ким Со Мён в какой палате? — обратился Чунмён к девушке за стойкой.       — Когда привезли?       — Сегодня ночью.       — Пройдите в отделение реанимации, там вам подскажут.       Чунмён взял мать под локоть и повёл за собой. В коридоре реанимации находилась жена брата.       — Брат, матушка! — вскрикнула она, увидев их, и бросилась в объятья деверя. Чунмён погладил её по спине, шепча слова поддержки, а когда она немного успокоилась, спросил имя лечащего врача. Найдя его, Чунмён предложил женщинам выпить кофе в автомате, а сам отвёл доктора в сторону, чтобы они не слышали разговора.       — Давайте начистоту, как мой брат? Каковы его шансы?       — Что ж, вижу вы человек сильный, — начал доктор, — сейчас он в коме, сколько там пробудет, нам не известно, у всех это индивидуально. Состояние пока тяжёлое, закрытая черепно-мозговая, перелом двух рёбер и бедра, кровоизлияние в брюшную полость. Мы оказали всю возможную помощь, но нужно время. Вам сегодня к нему нельзя. Когда его состояние стабилизируется и его переведут в интенсивную терапию, сможете его навещать, говорите с ним, чтобы он чувствовал ваше присутствие.       — А если он не оправится? Вы пустите нас, хотя бы попрощаться?       — Разумеется. Но пока рано говорить. Сейчас он на аппаратах, за его жизнь борются. Если что-то пойдёт не так, вас непременно известят, но сегодня вам не стоит ждать, я не могу вас впустить, он слишком слаб.       — Я понимаю, — кивнул Чунмён обречённо. — Я увезу маму и невестку, вот мой номер, пожалуйста, держите меня в курсе в первую очередь.       — Конечно. Мы сделаем все возможное.       — Если что-нибудь нужно…       — Нет-нет, в больнице всё есть, не переживайте. Счёт за лечение…       — Я всё оплачу, — перебил его Чунмён. — Только матери и жене брата не выдавайте никаких бумаг.       — Спасибо за понимание, — грустно улыбнулся доктор.       Чунмён понимал, что счета за лечения будут существенные, но разве деньги важнее жизни брата?       Через три дня им разрешили навестить брата. Он лежал в палате один, к рукам тянулись провода капельниц, в носу кислородные трубки, голова перемотана бинтами, грудь и живот тоже, правая нога в гипсе.       — Омо, Со Мён, — всхлипнула невестка, падая на колени перед кроватью. Мать тихо плакала в ладони. Чунмён решил разрядить обстановку.       — Доктор сказал, что он стабилен, уже может дышать сам, но пока в коме. Велел разговаривать с ним, чтобы слышал наши голоса и чувствовал нас. Можете касаться его рук, остальное пока не трогайте, особенно голову.       — Сколько он будет в коме? — прошептала мама.       — Никто не знает, мама, но чем чаще мы будем его навещать, тем больше шансов, что он скоро из неё выйдет. Предлагаю приезжать по очереди, втроём нам тут делать нечего. За ним хорошо ухаживают, нам нужно только поддерживать его.       Договорившись о графике приезда и побыв в палате брата около получаса, Чунмён отвёз маму и невестку домой, а сам вернулся к работе.       Через два дня наступила его очередь навестить брата. Чунмён приехал после завтрака, в палате мерно пиликали датчики, брат неподвижно лежал на кушетке. Чунмён присел на стул, взял его за руку и стал рассказывать о своей египетской экспедиции, ничего не утаивая. Всё равно он вряд ли слышит и уж точно не запомнит ничего, а Чунмёну так хотелось выговориться. Два часа спустя он почувствовал голод и направился на поиски буфета, пообещав брату прийти после обеда. Проходя по отделению, Чунмён удивлялся, как много здесь пациентов в таком же состоянии, как Со Мён. В буфете наскоро перекусил, взял кофе с собой и вернулся в интенсивную терапию. Навстречу шёл доктор Нам.       — Здравствуйте! — приветствовал его Чунмён.       — Здравствуйте. Ну что, показатели вашего брата стабильны, мы надеемся на лучшее. По крайне мере все его органы работают самостоятельно, а это уже очень хорошо. Медсестра будет проводить ему физиопроцедуры и делать лечебный массаж. Шансы очень хорошие.       — Спасибо, доктор, — облегчённо выдохнул археолог. — А эти люди, они все тоже в коме?       — Увы, все. У нас самое большое отделение коматозных больных в стране. И все они в разном состоянии.       — Расскажите мне о них, — попросил Чунмён.       — Что ж, я могу, если вам интересно. Моя смена только началась, так что я составлю вам компанию ненадолго.       Доктор Нам провёл ему настоящую экскурсию, подробно рассказывая о каждом пациенте коматозного отделения: при каких обстоятельствах он впал в кому, сколько находится в ней и как жил до комы. Было видно, что ему важен каждый пациент и для каждого он хранит надежду в сердце и старается помочь. В самой крайней палате лежал молодой симпатичный парень. Доктор тяжело вздохнул, прежде, чем начать рассказ о нём.       — Его мне жаль больше остальных. Он попал к нам пять лет назад после драки на улице. На него напала группа местных хулиганов, их так и не наказали. Парню тогда было 23, он был очень талантлив, хорошо пел, как говорят, даже проходил кастинги в агентствах для будущих айдолов, но потом бросил. Глядя на его лицо, я уверен, у него бы всё получилось. Он подрабатывал бариста в кофейне, и у него отлично получалось, его мать рассказывала, что к нему за кофе со всех концов города приезжали, мечтал открыть свою кофейню. А потом эта драка, открытая черепно-мозговая травма, множественные переломы. Кости зажили, а вот его мозг… Мы держим его на аппаратах по воле семьи, не готовой его отпустить. Правда, в последнее время они приходят всё реже, и я думаю, скоро решатся отключить его. Живо тело, но его мозг мёртв на 93%, он уже никогда не сможет прийти в себя, не восстановится, его уже нет. Я всё испробовал, даже новые экспериментальные способы, изучал подобные случаи, советовался с лучшими специалистами со всего мира, но его мозг постепенно отмирал участок за участком и продолжает умирать, мы ничего не смогли сделать.       — Печально.       — Вы не представляете, насколько. У него большая семья, два брата и сестра, он был любимчиком. Порой мне кажется, что я скорблю о нём больше, чем они, хоть и вижу, что его любят. Но чем хуже его состояние, тем больше он становится им в тягость.       — Вы уже говорите о нём в прошедшем времени.       — Увы, это так.       — Как его зовут?       — Ким Минсок.       — Теперь и я буду переживать о его судьбе. Как считаете, когда его семья решится?       — Через месяц будет ровно пять лет, как он находится у нас. Думаю, они не станут тянуть дольше. Тем более, чуда не произойдёт, а медицина бессильна.       — А они знают про мозг?       — Да, конечно. Но вы же понимаете, мы тоже не можем годами тянуть совершенно безнадёжного больного. Я вложил в него много сил, но всё напрасно. Очень жаль.       — Разумеется. Понимаю, как тяжело вам было. Сообщите мне пожалуйста, если что-то изменится в его состоянии.       — Хорошо, спасибо вам за неравнодушие. Я бы очень сильно хотел, чтобы этот юноша жил и был счастлив. Но теперь, когда ещё один человек знает о нём, мне стало немного легче.       Чунмён продолжал исправно приезжать к брату следующие три недели. Со Мён постепенно восстанавливался, его переломы хорошо срастались, последствия травмы головы можно будет оценить только, когда он придёт в себя, но пока этого не происходило. В конце третьей недели, в воскресенье раздался звонок:       — Господин Ким Чунмён? Это Каирский музей. Вы настоятельно просили сообщить, когда откроется выставка с экспонатами, которые обнаружила ваша экспедиция, так вот, она открывается завтра.       — Наконец-то! Спасибо!       Воспоминания навалились на него разом: жаркая пустыня, многонациональная экспедиция, древняя необъяснимая находка, Самин… У Чунмёна все ещё оставались к нему вопросы и он ждал открытия выставки, чтобы приехать и поговорить с ним, ведь Самин не мог удаляться от кувшина. Но может ли он уехать сейчас, пока брат ещё находится в коме? Может ли оставить семью как минимум на неделю и не посещать брата? Поймут ли его? Чунмён стал молиться, чтобы брат как можно быстрее пришёл в себя.       Вечером, когда он уже готовился ко сну, зазвонил телефон. Завтра очередь Чунмёна навещать брата, он вдруг испугался, что с Со Мёном что-то случилось, и обеспокоенно ответил на звонок невестки.       — Он пришёл в себя! — рыдала в трубку женщина. — Открыл глаза и узнал меня!       — Какое счастье! — разволновался Чунмён. — Я сейчас заберу маму и приеду.       — Нет, стой. Вас уже не пустят, ему нужен отдых и наблюдение врачей. Доктор Нам велел приходить завтра в обычное время и обещал, что теперь всё будет хорошо.       — Видишь, как хорошо! А я ведь говорил, что он нас не оставит! Спасибо, что позвонила мне! Завтра с утра сразу в больницу.       Сразу после звонка пришло сообщение от доктора Нама: «Ким Минсока собираются отключать через неделю, в следующее воскресенье».       Прочитав сообщение, Чунмён отложил телефон и сел за компьютер, чтобы забронировать билеты на самолет до Каира на ближайшее время. ***       Он прилетел за час до закрытия и едва успел проскочить внутрь, и то охрана не желала его впускать.       — Позвоните директору музея, я — Ким Чунмён, я участвовал в экспедиции, и сегодня открылась выставка по нашим находкам.       — Музей уже закрывается, извините.       — Да послушайте же, я летел сюда через полпланеты, у меня очень мало времени, пустите!       — Мы не можем вас впустить, приходите завтра.       В принципе Чунмён мог подождать до завтра, но каждая минута промедления могла стоить жизни.       — О, мистер Ким! — воскликнул проходивший по коридору музея коллега, участвовавший в окончании экспедиции, когда Чунмён вызвал руководство музея и полицию. — Пропустите его, я за него ручаюсь!       Чунмён облегчённо вздохнул. Поздоровавшись с коллегой, он сразу попросил проводить себя в нужный зал и, оказавшись перед витриной с кувшинами, спросил разрешения побыть здесь одному. Коллега не возражал, тем более, что у него были ещё дела. Чунмён собирался с духом, настраивался на нужный лад и, наконец, позвал.       — Самин. Минуту ничего не происходило.       — Самин, ты же здесь?       — Я здесь, — раздался знакомый голос.       — Можешь выйти ко мне, но остаться незамеченным для камер видеонаблюдения?       — Могу.       Самин материализовался перед ним в том самом образе, с печалью в глазах.       — Привет, — прошептал Чунмён одними губами, разглядывая джинна.       — Привет. Хорошо выглядишь.       — А ты совсем не изменился.       — Зачем ты пришёл?       — Чтобы повидаться с тобой. Всё в порядке?       — Разумеется.       — Тебе здесь хорошо?       — Отлично! Я столько нового узнал за короткое время и столько ещё не понял. Взял за правило пугать охранников по ночам, свечусь у них перед камерами, а они то бесятся, то трясутся. Такие забавные.       — Хорошо проводишь время.       — Как и собирался.       Они немного помолчали, впрочем, это не вызвало дискомфорта у обоих: Чунмён был искренне рад его видеть, а Самин… Он улыбался очень широко, чтобы Чунмён не заметил тоску, всё глубже проникавшую в нутро. Он правда надеялся, что жизнь в музее окажется беззаботной и наполненной событиями. Но воспоминания о человеческих ощущениях и комфорте современного мира пробуждали в нём сожаление, что самому джинну никогда больше их не познать, никогда не стать человеком. Сладкие воспоминания о двух ночах с Чунмёном и вовсе выжигали его подчистую. Если то, что он смог почувствовать, составляет хотя бы половину реальных человеческих ощущений, для чувствительного Самина это безбрежный океан. Но он не станет беспокоить Чунмёна своими переживаниями.       У Чунмёна созрел вполне реальный план, но когда он снова увидел Самина, вдруг засомневался. Нужно ли это Самину? Стоит его план хоть чего-нибудь или всё это пустая трата времени?       — Почему ты отдал своё долголетие ради моей жизни?       — Кто тебе такую ерунду сказал? — усмехнулся джинн.       — Твои собратья. Они сказали, что вы можете чувствовать возраст друг друга, и до нашего приезда в Египет у тебя оставалось лет шестьсот впереди. А потом резко осталось шестнадцать. Я сопоставил и понял, что единственным событием, которое могло так изменить твой возраст может быть помощь мне.       — Пятьсот, — серьёзно заявил Самин, не пытаясь увильнуть. — Твоя жизнь стоила пятиста лет. Но я знал, что делаю, и сделал это обдуманно.       — Почему, Самин?       Джинн закусил губу, раздумывая над ответом. В глазах его мерцали сполохи, кожа светилась, как если бы под ней бегали разряды электрического тока. Чунмён подумал, что он очень красивый даже в своём настоящем облике, хотя сначала пугал Кима.       — Таков мой выбор, — определился, наконец, джинн. — Я посчитал, что ты этого достоин.       — Лжец.       — Это правда. Я использовал тебя, исполнял бесчестные приказы в отношении тебя, поставил твою жизнь под угрозу. Мой дар — лишь равноценное возмещение.       — Мы оба знаем, что ты не был обязан это делать, тебе вообще до меня не должно быть дела.       — Это мой выбор. Больше мне нечего тебе сказать, — джинн поднялся, чтобы вернуться в свой сосуд, но Чунмён снова заговорил:       — Расскажи мне, как ты жил все те три тысячи лет? Чем занимался, общался ли с кем-то, кроме других джиннов?       Самин снова уселся на пол напротив него, скрестив ноги и посмотрел ему в глаза. Ему и самому не хотелось расставаться, поэтому он ухватился за этот вопрос, чтобы немножко продлить их общение.       — Я жил, как все заключённые. Иногда мы могли выходить на поверхность, чтобы посмотреть на меняющийся мир. Если рядом оказывались люди, мы читали в их головах, чтобы узнать, что именно изменилось. Мы видим картинками, звуками, запахами, можем считывать восприятие самого человека.       — А остальное время? Что ты делал, пока был в кувшине?       — Жил. Спал. Думал. Нам не страшен голод и неведома жажда, потому что мы, как ты правильно выразился — нежить.       — А ты сказал, что нежить тоже хочет жить, — Чунмёну стало стыдно за свои слова, он только сейчас понял, как больно было их слышать Самину.       — Как и любое мыслящее существо. Нашей судьбой было окончить своё существование в этих кувшинах, и сейчас мы будем делать это в наилучшем из возможных вариантов. Благодаря тебе мы больше не вынуждены таиться под землёй, мы можем жить в комфортных условиях, можем видеть и чувствовать мир непосредственно, контактировать с людьми, смотреть на небесные светила. Разве есть что-то лучше этого?       — Это всё равно тюрьма. Вы ограничены, как узники. Лучше было бы жить полноценной жизнью. Что будет через 16 лет? Ты безвестно исчезнешь?       — И всё же это лучше, чем могло бы быть — под землёй и в полном забвении. Да, исчезну. Как все до меня и все после. Такова наша суть. Я не желаю большего, ибо это мой удел, и ни о чём не жалею. Я ответил на все твои вопросы. Я благодарен тебе за твой поступок и твою помощь и прощу прощения за все, что сделал с тобой. Впрочем, я с тобой сполна расплатился, поэтому не чувствую себя виноватым.       Он снова встал, чтобы уйти, но голос Чунмёна заставил его застыть на месте:       — Ты сказал, что мои эмоции и чувства были внушены тобой и что больше я им не подвластен. Тогда скажи, почему я скучал? Почему думал о тебе все эти месяцы, вспоминал тебя?       Самин повернулся к нему, сведя брови:       — Ты не должен чувствовать ничего подобного.       — Но я чувствую. Я всё помню, словно это было вчера. Ты был первым моим опытом, но я не испытываю ровным счетом никакого стыда или неловкости. Я ощущаю нашу связь, как нечто правильное и незыблемое.       Всего на секунду в глазах Самина мелькнула тоска, и этого хватило внимательному археологу, чтобы понять, что он попал в больное место.       — Ты думал обо мне? Вспоминал меня?       — Уходи.       — Нет, Самин! — Чунмён схватил его за руку и развернул к себе. — Я прилетел не затем, чтобы ты прогнал меня. Я прилетел, чтобы предложить тебе жизнь.       — Не говори глупостей. Моя жизнь в кувшине в этом музее. Я сам её выбрал. Я мог бы прожить здесь и 600 лет, но что бы это дало? Со временем мне надоело бы и захотелось бы свободы, я бы сорвался и вселился в кого-нибудь, но и это не принесло бы мне счастья, потому что джинн, отступивший от своих принципов или нарушивший высший закон, будет проклят. Есть много версий, что будет потом, после смерти, и ни одна из них не обещает мне ничего хорошего. Поэтому я доживу свой короткий век относительно свободным и в комфорте, а затем уйду, но не нарушу своего слова.       — Выслушай меня! — потребовал Чунмён. — Ты ведь не знаешь, что я хочу предложить. И ты выбираешь неправильно.       — Только не вздумай предлагать мне свою жизнь, — сурово ответил Самин, почему-то не высвободивший своей руки из его хватки.       — Свою жизнь я хочу прожить сам. Но есть выход для тебя.       — Я слушаю, — даже этот мизерный, самый крохотный шанс пробудил в нём искру.       — Ты против того, чтобы вселяться в живого человека. Но что, если у тебя будет возможность вселиться в тело, в котором нет жизни.       — В труп что ли? — брезгливо поморщился Самин.       — Не знаю, что тебе известно о современных технологиях, но сейчас врачи умеют поддерживать жизнь в теле человека, чей мозг уже мертв. То есть, как личность он уже не существует, не мыслит, не чувствует, не может принимать решений, его нет. Но его тело живо благодаря аппаратам, которые дышат за него, заставляют кровь бежать по его венам и не дают телу умереть.       — Как такое возможно? — изумился Самин искренне.       — Возможно. Такое состояние называется комой. Если мозг жив, у человека есть шанс выйти из неё, проснуться, даже через много лет, а до тех пор врачи сохраняют его. Но если мозг умер, то тело не отключают, пока родственники не дадут согласие. Ты можешь посмотреть мои воспоминания, совсем недавно я сам видел таких людей.       Самин нервно сглотнул и внимательно вгляделся в его глаза, легко читая в них историю, о которой рассказывал Чунмён. Глаза его всё больше расширялись от удивления и разгорающейся в них надежды.       — Как такое возможно?       — Возможно. Теперь скажи мне, можешь ли ты взять себе тело, в котором нет души? Сможешь ли подлечить его и жить в нём?       — А он сильно пострадал?       — Травмы успели зажить, пока был жив мозг. Но уже несколько лет он в состоянии комы, и двигаться будет сложно в первое время. Ты говорил, что ифриты могут вылечить почти всё. Ты сможешь восстановить его?       Джинн прерывисто задышал, обдумывая предложение и сопоставляя свои возможности с реальностью.       — Допустим, хотя я не знаю таких примеров, но это из-за долгой изоляции мне не от кого было их узнать. В мыслях тех, кто приходил в пустыню не было таких историй.       — Я предлагаю тебе жизнь, ради которой не нужно никого убивать. Напротив, ты подаришь новую красивому молодому телу, которое иначе будет похоронено.       — Сколько ему лет?       — 27 сейчас.       — А как его имя?       — Ким Минсок.       — Я не смогу вернуть его в семью. Если бы мозг был жив, я бы прочитал там все, что нужно, и смог бы подстроиться под его семью. Но в этом случае не смогу, это будет совершенно другой человек.       — Я понимаю. Это и не нужно, для своей семьи он уже мёртв, они смирились. Поэтому переселиться в него нужно незадолго до отключения, когда семья простится с ним.       В потухших глазах Самина снова зажглись звёзды, на щеках расцвёл румянец, Чунмён не мог не порадоваться такой явной реакции.       — Ты сможешь жить свободным ещё лет сто, как человек, сможешь сам выбрать себе занятие, сможешь повидать мир.       — Кем был этот парень раньше?       — Говорят, он был талантливый бариста, варил вкусный кофе и работал в кофейне.       — Кофе я люблю. Выходит, он был хорошим человеком?       — Выходит, что так.       — Но как ты доставишь меня к нему? Уехать далеко от кувшина я не могу, но и вывезти его ты тоже не сможешь.       — А вот теперь переходим ко второй части моего плана, — уже менее уверенно произнёс Чунмён. — Сколько времени пройдёт прежде, чем человек, в тело которого вселился джинн, перестанет существовать как личность?       — Ну, это зависит от силы джинна, его способностей.       — А может ли джинн сознательно не сливаться с человеком, а находиться в нём временно, как в сосуде?       Самин медленно поднял на него глаза и хотел было резко ответить, но призадумался. Увидев его сомнения, Чунмён добавил:       — Я долго думал и пришёл к выводу, что это единственный вариант. Я могу позволить тебе войти в меня, как в сосуд, но ты должен будешь удержаться от слияния. Я привезу тебя таким способом в больницу и там ты сможешь перейти в его тело. Справишься с собой?       — Теоретически. Я такого никогда не делал, но не знаю законов, которые бы запрещали подобное. Но тогда я узнаю о тебе всё, увижу всё твоими глазами, прочувствую твои эмоции, прочту мысли. Я не смогу запретить себе это, оно не зависит от меня.       — У меня нет таких мыслей, которые стоило бы скрывать. К примеру, твоим собратьям я бы не доверился, но тебе могу.       — У нас будет не больше нескольких дней, и это очень рискованно. Что если мы не успеем и его отключат раньше? Что если ты не сможешь прикоснуться к нему, чтобы я перешёл? Что, если я не справлюсь с собой и начну сливаться с тобой? Что если ничего не выйдет, и я так и останусь в тебе без возможности выйти?       — Ну, насчёт отключения я договорюсь. Его планируют отключать в следующее воскресенье, и я попробую настоять, чтобы не сделали этого раньше. Если нужно, чтобы я прикоснулся к нему, я и это устрою. Если все сорвётся, я могу привезти тебя обратно сюда. А ты можешь вернуться в этот же сосуд.       — Чунмён?       — А?       — Ты будешь со мной рядом, хотя бы в первое время, пока я буду учиться быть человеком? — в голосе джинна отчётливо слышалась растерянность и лёгкая паника.       — Буду. Сколько нужно, — пообещал Чунмён.       Джинн впился глазами в археолога, готовясь к тому, чего никогда прежде не делал и что почти противоречило его принципам.       — Я даю слово, что не стану пытаться завладеть твоим телом, что выйду из тебя при первой же возможности, но помни, я могу это контролировать только несколько дней, потом моя природа начнёт работать против нас. Когда я буду в тебе, мы не сможем разговаривать, но я буду видеть и чувствовать всё так же, как ты, я увижу даже то, чего никто не знает. Готов ли ты к такой наготе?       — Если ты не испугаешься и не сбежишь — добро пожаловать.       — Я не шучу. Ты будешь чувствовать меня, и это весьма непросто. Иногда ты будешь ощущать то, что для тебя несвойственно, например выбор еды или необычные желания.       — Я справлюсь.       — Когда окажемся в больнице, ты непременно должен коснуться его, чтобы я смог перейти.       — А ты не должен подавать признаков жизни, пока не уйдут его родственники.       — Чёрт, это такая афера, — засомневался вдруг Самин. — Такая ложь…       — Не думай так. Мы же никому не скажем, следовательно, никого не обманем. А потом, ты сам говорил, тело тоже изменится, это уже не будет тот же самый человек. Да и имя ты можешь взять его, у нас имена повторяются довольно часто, и это нормально.       — Имя я бы хотел другое, если ты не против.       — Какое?       — Ким Сюмин.       — Согласовано, — расплылся в улыбке Чунмён.       — Правильно ли я поступаю? Зачем я это делаю? Чтобы выторговать себе лишних сто лет?       — Чтобы пожить жизнью, которой у тебя никогда не было. Нам свойственно более всего раскаиваться в том, что мы НЕ сделали. Я уж точно пожалею, если не помогу тебе сейчас, и всю жизнь буду корить себя за это.       — В тебе говорит чувство вины.       — Самин. Я не переставал думать о тебе вовсе не из-за чувства вины. Я понятия не имею, что из этого получится, но не прощу себя, если упущу этот шанс.       Звучало так неопределённо и двусмысленно, но Чунмён не смог выразить свои мысли яснее. Он не смог бы признаться в каких-то чувствах или желаниях, поскольку сам себя ещё не понимал. Этот джинн, это существо, стало частью него самого, и Чунмёну было больно без него и дальше было бы не легче. Он был искренен сейчас, и Самин это почувствовал.       — Чем я буду тебе обязан?       — Ничем. Я буду рад, если ты согласишься.       — Я хочу выполнить одно твое желание в качестве благодарности.       — Я желаю, чтобы ты выбрал жизнь, — Чунмён протянул ему руку и Самин вложил в неё свою, а потом улыбнулся так искренне счастливо, что у Чунмёна в груди расцвел волшебный оазис.