Легко на сердце

      В небольшой комнате, которая одновременно являлась кухней, гостиной и спальней в ветхом старом домике, где они жили, стояла приятная для глаз темнота, углы утопали во мраке, а за крохотным оконцем виднелось звездное небо. Свет исходил только из приоткрытого печного люка. Уголь перегорел, огонь едва теплился, отбрасывая контрастные полосатые тени на потолке. Хотя на носу уже было лето, но на улице ночью еще оставалось прохладно. Ветер гнал морозный воздух с гор, который после заката солнца не успевал прогреваться.       Геральт с кружкой вина полулежал на тюфяке с соломой, привалившись спиной к стене, а у соседней стены на таком же тюфяке сидел Лютик. Между ними стоял початый бочонок, уже изрядно опустевший. Ведьмаку было удобно, пораненную ногу сейчас ничего не тревожило, но свежий порез все-таки болезненно ныл, поэтому он много пил, чтобы отвлечься от неприятного зудящего ощущения, и слушал жизнерадостный голос Лютика, который рассказывал о том, как на природе ему отлично пишется, лучше, чем в городе, но песни стали сочиняться совсем не в его духе, а больше похожи на те романтические «вирши», что когда-то писала их общая знакомая Эсси Давен. Геральту напротив нравились ее любовные баллады, но когда он попросил Лютика спеть что-нибудь новенькое, тот почему-то нервно рассмеялся и категорически отказался, а еще сразу же спрятал подальше свои рукописи. Геральт не обиделся. Лютик заново начал многострадальные «Полвека…», а значит, пока не допишет, (а случится сие радостное событие через полвека, не иначе, если повезет), прочитать не даст. Но затем Лютик все же внял его просьбе и сыграл одну мелодию, правда, не свою, а из репертуара Эсси. Немного печальную.       Геральт слушал, тосковал, пил вино и рассеянно смотрел на Лютика, укрытого ночными тенями, на его плечи, покачивающиеся в такт музыке, на ловкие изящные пальцы с аккуратными ногтями, нежно скользящие по струнам, на блики от огня, играющие в волнистых волосах, на худую длинную шею и ключицы, виднеющиеся через распахнутый ворот рубахи, на острый подбородок и напряженную линию губ, и в обрамленные пушистыми ресницами голубые глаза, которые казались черными в тусклом свете… Смотрел и медленно растворялся в чарующих звуках его мелодичного голоса, утопал, как во сне, улетал куда-то вдаль, словно в наваждении…       Но заснуть по-настоящему никак не получалось, хотя и очень хотелось.       Сон совсем не шел, ведь он провалялся без сознания половину вчерашнего дня, и даже вино не помогало. Гребаная тварь испортила ему все планы. Геральт хотел поскорей достроить дом, рассчитывал успеть до зимы, но с каждым днем все отчетливей понимал, что наивно мечтал и одному ему так быстро не справиться, поэтому немного грустил. Но в основном грустил потому, что Лютик сегодня как обычно беззаботно и мимоходом обмолвился, что уедет ранней осенью. Ожидаемое известие, но ведьмак слегка расстроился, ведь отчего-то надеялся, что они перезимуют вместе, втроем, вернется Цири… Почему-то рассчитывал на это, еще когда бард весной объявился у него на пороге и сказал, что останется погостить «пока не прогоните».       Геральт бы не прогнал… Когда он решил забросить ведьмачество, то даже не подумал, что вместе с чудовищами и прочими проблемами из его жизни внезапно может пропасть и Лютик. Обычно их пути пересекались в крупных городах или мелких деревеньках, иногда случайно, иногда нет, но ведьмак, путешествуя, всегда знал: рано или поздно он увидит Лютика. Порой бард, услыхав из сплетней, что Белый волк неподалеку — догонял его, а иногда сам Геральт сворачивал с пути, чтобы лишний раз поболтать с известным во многих краях светловолосым певцом. Но сейчас все изменилось, и лето, которое они проведут вместе — наверняка станет их последней встречей.       «Я теперь человек простой, ведущий скучную жизнь, — цедя горькое вино, думал Геральт. — А значит, Лютику — натуре творческой — совсем не интересный. Живой «герой», но вроде, как уже и мертвый, а к мертвецам в могилу никто, кроме упырей не лезет. И про меня скоро все нормальные люди забудут. Незачем Лютику будет пересекаться со мной, не захочет он больше забираться в такую глушь, чтобы второй раз послушать, как птицы лесные поют, кроны берез шумят на ветру, да горная речка звенит о камни. А еще и Йенна умерла… Нет в моей жизни больше интриги для его музы. Не о ком любовные баллады слагать. Уйдет осенью и следующей весной уже не заглянет. Другого героя для своих эпосов найдет…»       Лютик вдруг перестал петь и теперь задумчиво подкручивал колки на лютне, проверял звук и, тихо недовольно ворча, вновь подкручивал, словно никак не мог найти идеальный баланс. Геральт молчал, иногда смачивая губы из своей кружки, и не мешал барду мучить инструмент. Выпил Лютик не меньше ведьмака, а то и больше, но из-за нервов тоже не мог уснуть. Денек вчера выдался у них тяжелый, и он явно перенервничал.       — А как эта тварь называется? — спросил Лютик, вдруг нарушив тишину.       — Инсектойд, но в тех книгах, которые мне попадались, именно такой особи не было, — ответил, чуть поразмыслив Геральт. — Так что не знаю… Может и дали ей уже однажды название, но оно затерялось в веках.       — Тогда по праву первооткрывателей предлагаю ее назвать — Шиэлай де… а неважно. Пусть будет просто Шиэлай, — махнул рукой Лютик, оставив наконец старую лютню в покое.       — И чем же заслужило несчастное уродливое чудище быть названным в честь этой твоей… Шиэлай? — с неприкрытой иронией спросил Геральт, ожидая услышать очередную скандальную историю из жизни Лютика, коих у барда накопилось с избытком. Иногда Геральт даже задумывался, почему Лютик не поет о себе самом? Славно бы вышло. Ведь жизнь его, судя по рассказам и тому, что Геральт наблюдал лично, порой била ключом, прямо-таки горела безудержным весельем, проистекающим из полнейшего любовного хаоса и бардака, который он сам же старательно культивировал. Геральту не раз приходилось спасать Лютика от разгневанных пассий, кидающихся травмоопасными предметами, и из неблагоприятно развернувшихся обстоятельств. Вспомнить хотя бы последний курьез с Ласочкой… Геральту избалованная княгиня сразу не понравилась, и потом он даже испытал какое-то странное мрачное удовлетворение от того, что Лютику теперь в Туссент вход вновь закрыт.       — Шиэлай… — Лютик на секунду замялся, будто бы подбирая слова, что с ним случалось крайне редко, — та еще курва языкастая, та еще ядовитая гадина, которая мужикам жизнь портит, поверь. Чудовищу очень подошло бы назваться в честь нее.       Лютик вдруг встал и отошел к столу, сев на табурет, затем вновь подскочил, пьяно прошелся по комнате из стороны в сторону и плюхнулся обратно на тюфяк. Налил себе вина и выпил несколько глотков сразу. Геральт терпеливо ждал.       — Дело было так, — прокашлялся Лютик. — Однажды я гостил у Шиэлай с мужем в их большом загородном доме наряду с прочими приглашенными. Супруги громко и с пафосом отмечали десятилетний юбилей свадьбы. Я такое обожаю, ты знаешь, и спел бы там просто за возможность отдохнуть и повеселиться, но мне, ко всему прочему, еще обещали хорошо заплатить. Был огромный банкет, на котором я выступал одним из первых, море вина, горы морепродуктов и прочей мишуры. После праздника я по давней традиции решил найти себе пару скоротать вечер. И так уж случилось, что… — Лютик сделал паузу, а затем быстро проговорил: — мы с мужем Шиэлай, который, как ни странно, тоже искал себе пару, сразу нашли общий язык.       Геральт как раз хлебнул вино и вдруг подумал: а не ослышался ли он?! Лютик тем временем продолжил:       — Мы долго целовались с ним за сценой, а когда уже начали раздевать друг друга, то вдруг поняли, что нас могут застукать и уединились в спальне.       Геральт так удивился подобным откровениям из уст Лютика, которого считал бабником (исключительным) до сегодняшнего дня, что почти поперхнулся вином. Почти. Так и застыл на лишних несколько секунд с кружкой у губ и полным ртом, не в силах сглотнуть. Не хотел пропустить ни единого слова в рассказе Лютика. Как говорится, ожидал услышать скандальную историю? Получил, распишись, не стесняйся.       — Там нас и нашла Шиэлай. Уже раздетых, — признался Лютик. Щеки его густо заалели, что было заметно даже в темноте. Геральт только сейчас обратил внимание, как бард нервно теребит пальцами край рубахи, хотя мелодичный голос его звучит привычно ровно. — И что ты думаешь? Я лично посчитал, что мне кирдык, край, и приготовился бежать, как был — сверкая голым задом. Но милашка Шиэлай, вероятно оценив внуша-а-ающие перспективы воочию, ха-ха, просто осталась развлекаться с нами, — Геральт наконец нашел силы проглотить вино, которое держал во рту и весело хмыкнул. — В тот миг я посчитал такое легкое решение нашей деликатной проблемы — истинным облегчением. Мы отлично провели время втроем, целых два дня, и более чем удовлетворили Шиэлай, и друг друга… — беззаботно вещал Лютик, продолжая при этом нервно мохратить край рубахи. — Уезжая, я честно думал, что она в меня влюблена и совсем не держит зла. И только потом понял, насколько ошибался и какая же она мстительная гадюка. Шиэлай выписала чек, но в банке мне отказали. Я решил — это ошибка, но когда вернулся в поместье, то меня у ворот побили пара ее слуг. Я еле дышал, когда смог убраться оттуда. И ко всему прочему эта змеюка распустила слух, что я якобы украл нечто дорогое, какую-то семейную ценность. Ха-ха. А все почему? Думаешь, она ревновала? Или думаешь, мало мы ее за те два дня?.. Не-е-ет. Все потому, что эта курва жутко обиделась, как оказалось, что мы ее сразу не позвали, изначально обделили вниманием в их общий семейный праздник…       Геральт больше не мог молчать и просто расхохотался.       — Ты еще легко отделался, Лютик. Женская мстительность воспета в веках многими бардами задолго до тебя.       — Ты что же… — неуверенно протянул Лютик, наконец отпустив краешек своей рубахи. — Смеешься? Думаешь, я пошутил? Все это придумал для красного словца?       — А ты придумал?       — Нет, все именно так и было. Много лет назад…       Воцарилось неловкое молчание. Лютик, часто и испуганно моргая, смотрел то в пол, то по сторонам, то вновь на Геральта. Весь напряженный, скованный от макушки и до пят. Геральту показалось, что бард сейчас похож на худого лохматого кутенка, который втихаря слопал хозяйскую сметану, а затем вдруг понял, что натворил, и ожидает, как его жестоко пнут или выкинут за шкирку из дому. Лютик выглядел таким зажатым и напуганным, отчего невольно напомнил Геральту одного парня… Совсем другого, черноволосого. Того, которого почти позабыл за давностью лет. Постарался позабыть. Наверное, дело в треклятом вине и откровенно-возбуждающем рассказе Лютика, но воспоминание вдруг всплыло в сознании так ярко и образно, как будто случилось лишь вчера…       …Старый замок. Хорошая оплата, но паршивый заказ, один из множества подобных. Сейчас Геральт даже не помнил кого точно ему пришлось тогда убить. Помнил только, что жутко намаялся, потратил несколько дней и все силы во благо «защиты человечества». Приволокся обратно вместе с тушей чудовища, кинул ее во дворе, а сам поплелся к себе в комнату, чтобы просто выспаться. Но ему не дали. Не успел он раздеться, как к нему в покои вломился советник, принес оговоренную плату, но слишком уж долго благодарил и болтал понапрасну. Глаза слипались, ноги ныли, ушибленные ребра болели. Геральт с неимоверным трудом сумел сохранить вежливый тон во время разговора, очень хотел вымыться и поскорее лечь спать.       Когда советник наконец соизволил уйти, Геральт полез купаться и блаженно заснул прямо в горячей воде, но тут же имел неудовольствие проснуться. К нему в бадью с визгом плюхнулась какая-то пышногрудая барышня, образцовой красоты, которая, несомненно, являлась шлюхой — видимо подарок от чересчур благодарного советника. Геральт от подарочка отказался. Настойчиво. Так как его целиком и полностью «вытрахали» твари в пещерах, и он очень сильно умаялся и хотел отрубиться. Мокрую полуголую барышню выставил за дверь, а сам почти с разбега лег на кровать, нежась на пышном матрасе и чистых простынях, и тут же заснул, к сожалению, опять ненадолго. Дверь в комнату протяжно и громко скрипнула. Открыв глаза, он увидел перед собой худого черноволосого парня, лет двадцати, без рубахи, который с какого-то хрена решил залезть к нему под одеяло. Опять шлюха, только на иной вкус. Советник оказался дураком, не иначе, и границ и рамок совсем не понимал. Геральт, уставший и злой, поспешил грубо выставить парня за дверь, но тот клещом вцепился в его плечо и залепетал:       — Прошу, милсдарь ведьмак, не выгоняйте так скоро, — со слезами на глазах молил он. — Господин увидит меня и решит, что я совсем ни на что не годен и снова побьет, выпорет или отстегает.       На спине у несчастного действительно виднелись полоски шрамов, некоторые еще красные, совсем свежие. Геральт сжал зубы, мысленно пообещав себе этого господина поблагодарить за проявленную щедрость, но только когда выспится. Сейчас же на подвиги сил совсем не оставалось. Геральт посмотрел на жалко скулящего парня и сдался, пожалел. Репутация у ведьмаков была хуже некуда и слухи о «мужеложстве» ее не сильно испоганили бы, многие и так считали, что мутанты сношаются только между собой. Поэтому он наказал парню молча и тихо сидеть в углу, выждать время, и потом проваливать, а сам самозабвенно рухнул спать.       А затем началось то, что впоследствии захотелось напрочь забыть.       Проснулся он от приятного ощущения — кто-то медленно ласкал языком головку его члена, неторопливо, расторопно, нежно вылизывая и посасывая, обхватывая одними лишь губами, без помощи рук. Геральт, утонув сладкой неге, решил в полудреме, что вернулась та грудастая шлюха, которую он выставил вчера вечером, и глаза так и не раскрыл. Второй раз ее выгонять уже совсем не хотелось. Усталость за время долгого сна сошла на нет, напряженные мышцы расслабились, тело наполнилось новыми силами, и он с удовольствием принимал ласки, все сильнее и сильнее возбуждаясь. Давно не получал он настолько восхитительного минета. Губы и язык барышни словно созданы были дарить наслаждение, а затем к ним присоединились и не менее талантливые руки. В нос ударил запах каких-то душистых масел. Геральт ощутил, как мягкая ладонь плавно заскользила по его члену, верх и вниз, чуть сильнее сжимая к верху. Кончик языка вырисовывал круги, щекотал уздечку, глубокое дыхание то охлаждало, то согревало мокрую от слюны и масла чувствительную кожу. Горячие губы жадно, страстно выцеловывали головку, затем съезжали ниже по возбужденной плоти и останавливались у самого основания на пару секунд, заставляя его испытывать новую волну возбуждения. Геральт чуть подавался вперед, в такт движениям, навстречу ловкому языку. Так прошло несколько долгих минут и могло бы продолжаться вечно, но он вдруг ощутил, как влажная от масла ладонь массирует его мошонку, затем гладит между ног чуть ниже… и внутрь него проникает палец. Резко дернулся и наконец раскрыл глаза, увидев перед собой ни кого иного, как вчерашнего черноволосого парня.       Тот продолжал жадно сосать, ничего не заметив. Геральт грубо сжал рукой его волосы, удержал над членом, и уже хотел отшвырнуть от себя подальше, но в этот момент ощутил, как парень скользнул внутрь него уже двумя пальцами. Нежно, неторопливо, но настойчиво, проник на длину двух фаланг и согнул, при этом задев какую-то неведомую точку, отчего по телу Геральта резко прокатилась острая дрожь, оставляя после себя лишь ощущение яркого удовольствия, почти сводящего с ума. Рассудок словно помутился, с приоткрытых губ невольно сорвался то ли тихий стон, то ли рык. Откинув голову обратно на подушку, Геральт закрыл глаза, лишь сильнее зарывшись пальцами в черные волосы, и требовательно надавил ладонью на затылок парня, заставляя того глотать глубже, быстрее, сильнее, заставляя почти задыхаться, и не отпускал. Жестоко, быть может, но наглый брюнет без спроса покусился на его зад, а значит — все справедливо.       Тот будто в отместку добавил третий палец, ускорил движения, все больше растягивая его узкое отверстие, чаще и чаще надавливая подушечками пальцев где-то внутри так, что Геральт тихо матерился и замирал, судорожно хватая губами воздух и прижимая голову парня к своему животу. Тот, наконец вырвавшись из крепкой хватки, шумно глубоко вздохнул, а затем почти болезненно провел зубами по головке, слегка покусывая, отчего Геральт уже громко зашипел и скомкал другой рукой простыни. Пальцы ритмично скользили внутри него — странное ощущение, но необычайно приятное и он сам не заметил, как начал подаваться навстречу нежным ласкам. Брюнет глубоко глотал, головка жестко упиралась в горло. Геральта слегка потрясывало, в мыслях стояла удивительная, блаженная пустота, и он уже был почти на грани, когда немного развернулся и нащупал сквозь штаны член парня, жесткий, горячий, и, вытащив его, крепко сжал в кулаке, размазывая выделившуюся смазку. Начал дрочить, подстроившись под ритм скольжения пальцев. Парень дернулся и протяжно застонал, не выпуская изо рта его член, выгнулся и сам начал толкаться, еще сильнее ускоряя движения рукой. Геральт запрокинул голову, все мыщцы в теле разом напряглись и он обильно кончил, излившись куда-то глубоко в глотку. Почти одновременно по его ладони потекла чужая горячая сперма. Он, не задумываясь, вытер ее о простыни и только потом отпустил волосы брюнета, которые по-прежнему сжимал в руке. Тот, весь потный, красный и взлохмаченный, откинулся со стоном на спину, глубоко дыша, а затем широко улыбнулся, окинув его лукавым, подернутым поволокой взглядом. Пьяным, довольным…       — Проваливай, — тут же пробурчал Геральт, резко отворачиваясь.       — Может, до вечера? Продолжим…       — Вечером меня тут уже не будет. Проваливай, я сказал. Третий раз повторять не буду…       — Геральт? — голос Лютика вдруг вывел его из оцепенения, но воспоминание по-прежнему ярко стояло перед глазами. От перебора с вином и нахлынувшего внезапно возбуждения, член налился болезненной тяжестью, благо в темноте этого было не видно.       — Ммм?..       — Ты молчишь уже слишком долго. Я тебе — не Йеннифер, и не умею читать мысли.       «Хвала богам!» — тут же подумал Геральт. В отличие от Лютика, у которого явно язык без костей, он откровенными подробностями из своей биографии пока не готов был поделиться.       — Что означает твое многозначительное молчание, позволь мне узнать? — требовательно спросил Лютик. — Ты больше не хочешь меня слышать и видеть? Мне стоит собирать вещи? Если так, то милостиво прошу, можно я останусь хотя бы до утра?       — Оставайся сколько хочешь, — торопливо ответил Геральт, на долю секунды испугавшись, что Лютик обидится и действительно завтра уйдет. — Если ты думаешь, что меня задевает и волнует некая правильность чужих предпочтений, то сильно во мне ошибаешься. И меня тем оскорбляешь. С кем спать, а с кем нет — дело сугубо индивидуальное, и если кто-то думает, что имеет право другим взрослым людям указывать, учить, лечить или жестокими методами переубеждать, это весьма печально. Но к таким мудакам я себя не отношу.       — Значит… Ничего между нами не изменится? Ты не будешь теперь меня презирать, стесняться или…       — Нет.       Лютик громко выдохнул, явно расслабившись. Признание, несомненно, далось ему с трудом. Подобное можно понять, и Геральт понимал его опасения яснее, чем многие. Окружающий мир всегда неимоверно жесток ко всем, кто хоть чуть отличается от прочих.       Огонь в топке полностью потух, комната погрузилась в непроглядную темноту, но благодаря своему зрению Геральт ясно видел выражение лица Лютика, как он задумчиво хмурит брови, нервно покусывает губы, словно желает что-то еще сказать, но никак не решается. Наверное, очередные оправдания?.. Но он ведь уже объяснил, что все нормально, и не нужно ничего доказывать, ни в чем убеждать. Лютик теребил несчастный краешек рубахи, а затем, видимо, смирившись, кратко произнес:       — Тогда я спать, — и лег, отвернувшись к стене.       Геральт вдруг отчетливо осознал, что крайне хочет прикоснуться к Лютику, размять его напряженные плечи, зарыться пальцами в волосы, притянуть лицо к себе и поцеловать мягкие губы, чтобы заставить его успокоиться, расслабиться, дать ему почувствовать… как он сильно его желает сейчас. Да, стоило наконец в этом признаться. Хотя бы себе. Он, черт возьми, хочет его. Хочет быть с ним.       Но Геральт ничего такого не сделал… Даже не попытался, будучи предельно уверен, что попытка заведомо обречена, а чувства не взаимны. Ведь, если Лютик, как он сам сегодня признался, никогда не имел ничего против других мужчин, то почему прежде ни разу даже не намекал о своем интересе? Первый пришедший в голову ответ показался до боли логичным и правильным — он совсем не интересен Лютику, как любовник. Лютик попросту его никогда не хотел… И любил не более, чем друга.       «Это и понятно».       Геральт не мнил себя привлекательным, а красоту и вовсе считал понятием расплывчатым, но себя красивым бы не назвал. Бледный, весь покрытый шрамами, да еще и с нечеловеческими глазами, которые до чертиков пугали не только лишь котов. Он никогда особо не задумывался, что в нем находили женщины. Принимал, как данность. Но Лютик — не один из них… Наверняка, ему нравятся такие же лощеные франты, как он сам. С ухоженными ногтями, благородными чертами лица, с бархатной кожей, ровной и гладкой, красиво одетые и приятно пахнущие чистотой и дорогими отдушками, сведущие в искусстве и умеющие беззаботно развлекаться. А он? Он совершенно не такой. Не веселый, да и мордой породистой не вышел. Шумные праздники и толпы людей — не для него, ему приятнее посидеть с удочкой у реки, чем вести светские беседы, расхаживая в неудобном вычурном камзоле. Приятнее читать книги по вечерам, а не обсуждать последние сплетни. Приятнее нацепить с утра простую комфортную одежду, не задумываясь, подходит ли выбранная рубаха под цвет его глаз. И он лучше потратит время, рассчитывая строительные материалы и нагрузку на фундамент, чем полированием ногтей или натиранием себя в купальне до блеска и лоска.       Лютик никогда его не хотел… и не захочет. А осенью и вовсе навсегда уйдет.       Нога вдруг остро заболела, заживающая рана дала о себе знать. Геральт поморщился, вздохнул и осторожно улегся на спину, уткнувшись взглядом в деревянный потолок. Заснуть явно сегодня не получится…