-Х-
Следующую неделю Геральт с удовольствием погрузился в заботу о Лютике, ведь она позволяла хоть мнимо, но почувствовать себя ближе. Приятно ощущать себя нужным, а Лютик, казалось, вовсе был не против и даже получал своеобразное удовольствие, пока Геральт готовил ему еду и отвары, заставляя выпивать по часам, и справлялся о самочувствии, каждый раз отдавая тому в руки новую кружку. Правильно говорят — ласковое слово и собаке приятно, а простой человеческой ласки Лютик, вечный бродяга, давно оказался лишен. Ни разу Геральт не слышал, чтобы бард рассказывал о своей семье. Вряд ли родные сильно переживали о его благополучии, пока тот мотался по всему Континенту, ведь еще в юности сплавили неугодного полукровку с глаз долой — из сердца вон. Не привык Лютик на самом деле к доброму отношению, оттого и тянулся к нему, радовался. Впрочем, Геральт решил и дальше радовать Лютика и сделать наконец нормальные кровати с мягким матрасом и клятый колодец, чтобы тому и дальше было приятно с ним жить. Дома — теплого, надежного и уютного места, куда всегда можно вернуться и восстановить силы, порой не хватает каждому. Геральт хотел создать такой… не только для себя и Цири, но и для Лютика. И совсем замечательно сложилось бы, пожелай он сам остаться осенью. Геральт за последние дни тщательно взвесил все доводы и решил больше не торопить события и не пытаться найти удобный случай поцеловать Лютика. Не хотел потерять его по своей вине, и лишиться последних двух с половиной месяцев, которые они могут провести вдвоем. Пусть лишь рядом, и не настолько близко, как мечталось, но ему и того для счастья достаточно.-Х-
Закаты сменяли рассветы. Лютик окончательно выздоровел и словно стал голосить еще больше. Дела постоянно делались, хоть забот и не убывало, а напротив только множилось. Но к концу июня кровати уже были сколочены, а колодец — выкопан, хоть и при содействии шестерки работников из деревни. Геральт решил внять укорам Лютика и привлек к работе «знатоков». По итогу вышло, что махали лопатами и таскали землю только четверо мужиков, а двое оставшихся верзил молча играли в гвинт и постоянно хмуро на него поглядывали. И так два дня, с утра и до вечера. Видать, побоялись кметы к ведьмачьему выродку в чащу идти одни без подмоги. Лютик тихонько посмеивался и говорил, что в том вина вовсе не его, а старых народных сказок про девицу в красной шапочке и волка, окопавшегося в избушке посреди леса. Но Геральт все равно втайне злился, ведь на беззащитных соплюшек двое бугаев и остальные четверо походили мало, а единственной красной шапкой в округе обладал только Лютик, которого он пока не съел. Бард, нацепив тот самый сливовый берет с пером цапли, теперь регулярно наведывался на Пегасе в корчму за продуктами, поэтому чего боялись мужики и вовсе непонятно. Захотел бы насолить — просто ушел бы в прошлом году, оставив их тварям на закуску. Да он всю курвину деревню спас от многоножек, и не заслужил такого недоверия! Но чтобы напрасно не ругаться с соседями, Белому Волку все-таки пришлось покрепче сжать зубы, прикусить язык, наступить на спину собственным принципам и без споров заплатить всем шестерым, когда на краю поляны к исходу второго дня появился оформленный по неписаным правилам колодец. Воду, как оказалось, из него нельзя брать еще минимум месяц, да и для пития она не сгодится. Только мыться и грядки поливать. Но Лютик, весело порхающий в обнимку со своей драгоценной лютней, выглядел счастливым, а это стоило каждой потраченной монеты. Новый дом постепенно строился, остов обрастал деревом, обретал красивые очертания, больше в воображении ведьмака, разумеется. На деле же стройка стала похожа на упорядоченный хаос, а двор превратился в лабиринт. Лютик несколько раз рьяно порывался помогать, но потом неведомым образом врезал молотком себе по лбу, сам же на себя за шишку обиделся, и больше работать не лез. Устроил уютное местечко для обзора на крылечной крыше «свинарника» — так после визита Трисс он окрестил маленький старый дом. Сидел там в свободное от готовки время, тихонько бренчал на лютенке, помногу раз повторяя один и тоже мотив, чтобы подобрать ритм, рифму или же записать ноты, а когда уставал, то просто загорал, скинув рубаху. В дождливые дни они ходили рыбачить к реке или отправлялись вместе проверять дальние силки, которые Геральт расставлял в предгорьях, вдали от дома. Иногда везло, и они потом лакомились зайчатиной, поджаренной не на печи, а на костре, как бывало раньше, в пору их походной жизни. Так пролетало лето. Наступила и прошла середина июня, и жизнь, казалось, текла своим чередом, как и должно, но Геральт отчего-то перед сном все никак не мог обрести покой и, каждую ночь слушая мерное дыхание спящего Лютика, обещал себе, что завтра… завтра нарушит план и признается. Однажды, кажется на Ламмас, он таки решился, но начал важный разговор слишком издалека, и вместо одной простой фразы начал с другой: предложил отдать гостевую комнату в будущем доме в личное распоряжение Лютика. Тот искренне растрогался и в ответ крепко обнял его, назвав самым лучшим другом. После этих слов Геральт побоялся рисковать и открывать свои чувства барду. Тот вел себя слишком противоречиво: то смотрел долго, пытливо или нежно и будто искал случайных касаний, то наоборот держался артистократично-чопорно и отстранено. И порой добивал Геральта тем, что вдохновенно делился планами развлечений на зиму, в которых постоянно фигурировала куча имен женщин и мужчин, якобы меценатов, которые запоминать и вовсе не хотелось. Геральта в такие моменты клыками до костей раздирали сомнения, и он даже начинал по-черному завидовать Йеннифер, а ведь раньше грязно проклинал «занимательную» способность чародейки. Но сейчас ему хотелось просто нагло влезть в светлую головушку к барду и наконец выведать искомое, точно и наверняка. К сожалению, Геральт и сам отлично понимал, что чувства — явление хоть и общечеловеческое, но по-прежнему крайне загадочное. Даже эмпатам порой неподвластны слишком противоречивые смеси эмоций и переливы оттенков одного и того же чувства. Лютик и сам может до конца не ведать, что уже влюблен, как в прошлом случилось с ним самим. Ведь до того, как рассеялась магия джинна, Геральт и не задумывался о причинах мелькавших порой на периферии сознания мыслей и желаний, возникающих где-то на шаткой границе между сном и реальностью. Просыпался и тут же отметал лишние думы, всегда находились проблемы поважнее и посерьезнее. Поэтому неизвестно чувствует ли Лютик что-то, помимо дружеской симпатии и привязанности. Или дело того проще — бард уже догадался о его интересе, но вежливо молчит, не желая обижать отказом. Хочет сохранить их дружбу, не создавая напряжения и лишней неловкости. Единственное, что твердо решил для себя Геральт — он признается осенью, когда Лютик соберется уезжать, но не раньше. И не зависимо от ответа, примет барда, если тот когда-нибудь вдруг пожелает вновь к нему вернуться. Слишком долго Геральт ходил по миру, и однажды как-то незаметно для себя перешагнул навязчивую и порой болезненную потребность быть любимым. Оказалось, невзаимность — вовсе не конец света. Его греют и те теплые чувства, те касания и взгляды, тот смех и улыбки, и бесконечные, порой откровенные разговоры, больше похожие на монолог, которые Лютик дарит ему каждый день, и он не посмеет таить обиду или требовать большего.-Х-
— Все ли грибы можно есть?
— Все, но некоторые только один раз.
Альф
Геральт заканчивал навешивать двери на новенький загон для лошадей, когда Лютик вдруг выбежал из леса и радостно закричал, воодушевленно сверкая глазами: — Геральт! Ты посмотри, что я нашел! — и сунул ему в руки пару больших белых грибов и один горчак. — Какие красавцы, а? — Самое время! Ты лучше корзинку возьми, — посоветовал ему Геральт, выбрасывая желчный гриб на землю. — Этот плохой. Смотри, видишь розовый под шляпкой и ножка гладкая? — Как это «самое время»?! — проигнорировав дельный совет, возмутился Лютик. — Грибы обычно в августе. — А сейчас август. Вторая неделя уж пошла… — Ядрена вошь! Очешуеть! — изумленно взревел Лютик. — Мы пропустили Ламмас! Какого черта ты мне не сказал?! — А я тоже про него забыл, — хмыкнул Геральт. — Урожая нет, отмечать нечего. А про себя с теплотой подумал: — «Счастливые часов не наблюдают». Значит, Лютику и правда с ним жилось хорошо. Мысль успокаивала и дарила некоторую надежду… — Но я так хотел попасть на праздник! — Лютик протяжно застонал и с досады пнул шляпку горчака, отправив тот в далекий полет к компостной куче. — Для чего я, по-твоему, целое лето репетировал? Забудут про Лютика, великого маэстро песни и слова, и чего я буду делать, а? — Выступишь потом, — успокоил его Геральт. — На Велен. Свадьбы будут, танцы, костры. Куча народа соберется на гуляния, все как обычно. — Но это уже конец сентября, — горестно выдохнул Лютик. — Я планировал… А впрочем, ты прав. Задержусь чуть-чуть, если ты не против? — Не против. В тот вечер настроение у Геральта было особенно замечательным, и не только из-за вкуснейшего грибного супа за авторством маэстро, который он только пробовал в жизни. Благодаря случайности Лютик решил остаться с ним еще на лишний месяц. Но чем больше приближался Велен, день осеннего равноденствия, тем мрачнее и угрюмее становился ведьмак. А перед самим праздником они с бардом и вовсе разругались. Геральт не хотел лишний раз показываться в Вершках после того случая с колодцем, а Лютик целый день потратил и применил весь имеющийся запас красноречия, пытаясь его уговорить. — Хочешь, чтобы меня еще разок вилами в спину пырнули? — устав препираться, спросил Геральт. — А так и будет. Деревенские меня терпят, ведь я к ним в друзья не набиваюсь, жен и дочерей их не трогаю, сижу себе спокойно в лесу и никого не тревожу. А реши я осесть в самой деревне, то давно бы уже меня извели или дом бы сожгли. Смирись, Лютик. Я ведь мутант, гнусь и поганое отродье, меня без крайней нужды нигде долго видеть не рады. Особенно в такое чистое время, как Велен. — Корчмарь о тебе всегда хорошо отзывался. Всегда при встрече спрашивает о здравии и успехах, да и солстыс тоже. Поэтому не прав ты… — Прав. — Ну и бывай, Геральт! На обиженных воду возят. Один пойду! — перекинув лютню за спину, Лютик начал седлать невозмутимого, как обычно, Пегаса. Плотва громко всхрапнула, а затем завистливо заржала, переступая с ноги на ногу, и бард поспешил ее успокоить, погладив по пегим бокам, по крутой шее, а затем по носу. — Не повезло тебе, Плотвичка. Хозяин твой — хмырь болотный и никуда не поедет, придется и тебе тут со скуки тухнуть. Громко выдохнув сквозь зубы, Геральт молча развернулся и ушел работать дальше. Вскоре за его спиной раздался топот копыт, а затем глухой звук постепенно стих, сменившись шуршанием листвы и щебетом многочисленных птах. Лютик окончательно скрылся в густом подлеске за деревьями. Прошло несколько неимоверно долгих часов. Солнце уже клонилось к закату, когда Геральт сдался, переборол себя и, спешно нацепив сапоги, штаны и рубаху поприличнее, набросил поверх почти не ношенный кожаный жакет, схватил перевязь, достал из сундука один меч и кинулся во двор скорее седлать Плотву. Кобыла от привалившей внезапно радости громко зафыркала, а когда он закончил устанавливать упряжь, начала гарцевать и чуть было не сорвалась в путь одна. Застоялась немного, бедняга. — Прости, рыбонька! — наконец усевшись в седло, произнес Геральт и нежно похлопал лошадь по шее. — Будем чаще выезжать, обещаю. Плотва сразу побежала нетерпеливой, бодрой рысью, отчего несколько раз пришлось ее осаживать. Лесная дорога петляла, пестрила канавами и рытвинами, путь местами густо усеивали выступающие из-под земли корни, которые сейчас прятались под слоем палых листьев. Деревья будто за одну ночь сменили окрас с травянисто-зеленого на целый веер красочных оттенков, начиная с янтарно-желтого, переходя в горчично-оранжевый и заканчивая синевато-бордовым. Осенний смешанный лес играл буйством цветов и запахов. Но Геральт красоты совсем не замечал, всеми мыслями обратившись к Лютику. Ведь уже на днях бард уедет… Быть может, навсегда, а он умудрился напоследок крупно облажаться. Бросить Лютика одного, когда тот так хотел покрасоваться своим новым репертуаром. Целое лето работал и явно гордился свежими песнями, а он, Геральт, просто опять глупо зациклился лишь на себе. Подвел, когда друг, наверняка, ожидал от него поддержки. Нужно постараться исправить ошибку, еще ведь не поздно, правда?.. Огни рядом с деревней виднелись издалека. Выехав на большак, неугомонная Плотва с позволения Геральта наконец перешла на желанный галоп, и они долетели до Вершков за считанные минуты. Праздничные гуляния к его прибытию уже разгорелись не на шутку. Народ, собравшийся на площади со всей округи, шумно отмечал завершение сбора урожая, напиваясь, объедаясь и беззаботно веселясь, будто наступил последний день на свете. Мелкие детишки хохотали, носились под ногами и кидались рябиной, юнцы устраивали гонки на ходулях, а девицы, задорно улыбаясь, с визгом убегали от будущих женихов, стоило тем отыскать их в толпе и прихватить за талию. Женщины постарше кружились в танце и весело отплясывали в паре со своими мужьями под дружные хлопки подвыпивших отцов, братьев, дедов и бабуль. Повсюду, куда ни глянь, полыхали зарева костров, лилось пиво, пахло свежим хлебом и мясом, звучали громкие тосты и песни. Высматривая Лютика, Геральт насчитал в суматохе целых три невесты, двух женихов и одного наряженного в детское платьице здоровенного пса, который, видимо, временно исполнял роль медведя. Вокруг стоял такой шум и гам, что расслышать бренчание лютни оказалось невозможно. Никто из деревенских, к неимоверному облегчению ведьмака, не обратил внимание на его прибытие. То ли сказались сгущающиеся сумерки, то ли объемы выпитого, но почему-то от него никто не шарахался в сторону. Удивительно. Его будто не замечали, а одна чумазая мелкая, сидевшая на плечах у своего отца, даже переложила венок, украшенный листьями и гроздями рябины, со своей — ему на голову, когда он проходил мимо, а затем показала язык. Геральт не остался в долгу и, поправив сползающий венок, изобразил пальцами козу и тоже высунул язык, вызвав бурный смех малышки. И тут медальон слабо дрогнул, ведьмак нервно осмотрелся и вдруг заприметил светлую макушку Лютика. Он пил пиво, устроившись за столом напротив какого-то высокого широкоплечего мужика. Тот сидел спиной, и лица было не рассмотреть, но Лютику явно незнакомец оказался симпатичен. Бард то и дело хохотал, бурно жестикулировал, рассказывая нечто, несомненно, увлекательное, и сиял широкой улыбкой. Геральт на одну секунду замер, а затем несколькими широкими шагами, чуть не сбив по дороге танцующую парочку, вихрем подлетел к столу. На него с недоумением уставились две пары глаз. Одни — голубые, а вторые… — желтые.