Легко на сердце

      Эскель и Ламберт уехали, и Лютик стал необычайно тих. Приготовил обед, ни разу не посмотрев вокруг. Поели они тоже молча и как-то торопливо. Геральт все пытался поймать взгляд голубых глаз, но их владелец по-прежнему смотрел лишь в тарелку. Лютик не выглядел грустным или печальным, скорее серьезно задумавшимся, глубоко погрузившимся в себя. Геральт не знал, что сейчас у него на уме и побоялся прерывать. Лютик крайне редко обходился совсем без слов во время еды.       Готовился ли он мысленно к дороге? Или наоборот не хотел уезжать? Может, думал совсем о другом. О новых знакомых? О вчерашнем празднике? Просто утомился или у него вновь заболела голова?       Геральт захлебывался тягостными мыслями, терялся в догадках, но Лютик вскоре развеял его последние надежды и любые сомнения. Встал и, помыв за собой посуду, начал ходить по комнате, скидывая свои вещи в одну кучу на кровать. Он уезжал.       Тишина неприятно давила на уши, сковывала легкие, инеем оседала на коже заставляя Геральта болезненно остро чувствовать каждую ускользающую секунду времени, пока Лютик также без слов собирал в тубу свои пергаменты, аккуратно, с легким шорохом сворачивая каждый в трубочку. Неторопливо открепил несколько листков со стен, сгреб целую стопку с подоконника и с сундука. Затем бережно обернул лютню в кожаный чехол, проверив перед этим струны и подтянув колки. После вытащил из-под кровати дорожную торбу и начал внимательно перебирать одежду. Заштопал разошедшиеся подмышкой швы на любимой бордовой рубахе с узорной вышивкой, которую он проносил целое лето. Натер до блеска сапоги, а затем остриг и вычистил ногти. Натаскал в мелкую кадку воды из колодца, быстро вымылся сам, а после постирал свой единственный дорожный костюм, развесив тот на веревке во дворе.       Геральт не мешал Лютику готовиться в путь, но с каждой минутой все сильнее хотел его остановить, выдернуть из рук клятую котомку с пожитками и тубу, ведь чем больше бард собирался, тем меньше времени у него оставалось.       Вот уже внутрь сумки отправились жестяная кружка и тарелка с ложкой, а за ними набор писчих угольков, несколько мешочков с приправами и лекарственными сборами, носовой платок, пустая банка из-под мыльной пасты, погрызенный Карасиком деревянный гребень и тусклое зеркальце, которое недавно треснуло из-за того, что с ним решил поиграться Рыська. Вещи Лютика постепенно пропадали с глаз, а вместе с ними словно исчезало нечто неотъемлемое, невосполнимое, огромная часть жизни Геральта. Голые стены, опустевшая комната без кучи лютиковских мелочей, разбросанных по всем углам, теперь казалась какой-то чужой, незнакомой и холодной.       Наступил вечер. Геральт весь остаток дня почти бесцельно ходил неподалеку от барда, лишь изображая занятость, а на самом деле не мог найти себе места. Намаявшись, он в итоге начал заранее готовить ужин. В этот раз Лютик за трапезой не промолчал, поделился своими впечатлениями об Эскеле с Ламбертом, а затем начал болтать какую-то чепуху о вчерашнем празднике, которую Геральт по большей части пропустил мимо ушей. А после вновь наступила тишина. Выстиранная днем одежда уже высохла на осеннем ветру и Лютик поспешил ее снять.       — Ты не хочешь остаться? — спросил Геральт, резко прервав неуютное молчание. Оттягивать и дальше важный диалог — бессмысленно.       Лютик, который в этот миг пытался удобнее сложить запасные штаны в сумку, вдруг развернулся, на секунду пристально вглядевшись в его глаза.       — Разве я могу, Геральт?       — Я тебя не прогоняю.       Лютик громко сглотнул и быстро отвел взгляд, прежде чем ответить, и вновь начал бережно укладывать вещи.       — Ты наверное уже позабыл, но я все еще менестрель. Не дело мне прозябать на краю света, где никто не способен по достоинству оценить мой голос, слог и рифму. В Вершках барду никто монетой не заплатит. Пытался я уже, но получал лишь крынку молока да кашу за свои выступления. Это не плохо, конечно, ведь люди тут чуточку добрее, не избалованы даже такой привычной радостью, как музыка, поэтому гнильем не закидают и не побьют, если в ноты не попаду. Слишком тихое место. Не создано оно для меня. Веселятся местные редко, больше работают. Я их не осуждаю, не подумай, в этих краях никак не выжить иначе. Но и я не желаю быть нахлебником, Геральт, и вечно сидеть на твоей шее. Мне это неприятно, противно и кажется унизительным.       Закончив свою речь Лютик глубоко вздохнул, словно высказал свои мысли на одном дыхании.       Геральт знал, что так будет. Заранее догадывался, какие слова услышит в ответ. Поэтому так и боялся задавать столь простой вопрос, тянул время до последнего. И… Лютик сказал именно ту правду, которую он не хотел бы принимать, ведь он не в силах ее изменить.       — А какое место создано для тебя?       Геральт хотел знать, где ему искать. Куда в итоге утянет Лютика желание продолжить свой путь? Где он останется или хотя бы подольше задержится? В какую сторону ему податься, если любимый бард вдруг не захочет вернуться весной?       Лютик ненадолго замолчал и коротко вздохнул. Сердце его вдруг забилось чуть чаще, когда он ответил:       — Не знаю, — и вновь повернулся к сумке, оглядываясь вокруг рассеянным взглядом. — Наверное дорога — вот самый верный ответ на твой вопрос, Геральт. Континент — мой дом, как бы претенциозно не звучало. Но я уже давно привык просыпаться и засыпать с этой мыслью.       Геральта не устроил такой ответ. Он по себе знал, что у каждого странника есть маленький уголок, невесомый ориентир, где ему приятно ненадолго согреться и отдохнуть, где его ждут и ему всегда рады, несмотря ни на что. Раньше таким углом для него служил Каэр Морхен, но Лютик почему-то зимовал всегда в новом городе. Даже гостеприимный Новиград успевал ему быстро наскучить и бард рано или поздно вновь отправлялся исследовать очередной край света.       Но, быть может, якорь для Лютика — вовсе не место? Геральт должен был узнать.       — Вот ты таскаешься по миру, Лютик. Но не верится мне, что ты ни разу не думал о том, чтобы осесть где-нибудь. Неужели за долгие годы не встречал женщины, которую сильно полюбил, рядом с которой захотел бы остаться, жениться, детишками обзавестись? Туссент — не в счет. Не верю. Ласочка твоя тебя манила поскольку-постольку, а больше привлекала возможность отдохнуть от войны и тяготы скитаний, сладкий титул князя-консорта и бездонные винные погреба.       Лютик рассеяно кивнул и вдруг замер, взгляд его застыл, остекленел, словно бард глубоко задумался.       — Встречал одну, — спустя некоторое время тихо признался он, заглянув ему в глаза на краткий миг. — Давно. Еще до нашей с тобой встречи, я был сильно влюблен, как мне тогда казалось. Каждый день писал стихи, воображал свидания, строил великие планы на будущее, а потом, как отрубило… совсем перестал о ней мечтать. Из-за тебя.       Повисла тишина. Геральт невольно задержал дыхание, молча уставившись в пронзительно голубые глаза, прикрытые чуть подрагивающими ресницами. Мысли переполнили колючие сомнения, навязчиво шумели, больно терзали отчаянным желанием узнать: как, черт возьми, правильно понимать его слова?       Не мог же Лютик и вправду?.. Столько лет?.. С первой встречи? Все это время?.. Но почему молчал?.. Да быть такого не может. Нелепица. Чепуха. Бред.       …совсем перестал о ней мечтать. Из-за тебя.       «Нет… Наверное, это все-таки обвинение, а вовсе не признание, — рассудил Геральт, немного успокоившись. — Много ума ведь не надо, чтобы услышать лишь желаемое».       Он не смог заставить себя поверить, что Лютик… его Лютик, повеса и болтун, каких еще поискать, был уже столько лет в него влюблен и ни разу за все годы о чувствах не обмолвился, поэтому попытался найти словам барда хоть какое-то иное логичное объяснение, отчего задался вопросом: не испортил ли он однажды случайно романтические планы Лютика?       …совсем перестал о ней мечтать. Из-за тебя.       «Из-за меня?.. Неужели я когда-то давно бездумно увел ту, которую он любил? — задумался вдруг Геральт, неосознанно уставившись в пустоту расфокусированным взглядом. — Логично выходит. Вероятно, с тех давних пор Лютик и разочарован. Не хочет больше ни с одной другой женщиной надолго связывать жизнь. Дарит поцелуи, комплименты, но не ждет ответных чувств, не желает больше любви… Только в балладах о ней и поет, чаще с иронией, а то и с сарказмом.       Обжегшись разок на молоке, затем вечно дуешь и на воду. А безответные чувства на сердце хранить ведь больно, — думал Геральт. — Больнее, чем я, наверное, даже могу себе представить. А Лютик по сравнению со мной — оголенный нерв. Сложно вообразить, какого было ему лишиться шанса на взаимность».       Перед глазами вдруг взметнулся ворох старых потускневших образов, взлетели палыми листьями воспоминания, вырвались откуда-то из глубин памяти, пронеслись мимолетно, словно осень из прошлой жизни…         …Бурлящее море, запах соли, тины и соломы, высокие переливчатые голоса сирен, зеленые ступени, уходящие глубоко под воду, ракушка с большой голубой жемчужиной, золотистая прядка волос, таинственно прикрывающая один глаз, мелодичные напевы, дрожащие крохотные руки на его груди и щекочущая спину трава.       Единственная женщина, которую бард по-настоящему выделял из многих… Говорил о ней с какой-то затаенной нежностью, а потом поминал с неприкрытой грустью. Возможно, не только из-за того, что она умерла?       — Эсси Давен? — спросил Геральт, а Лютик резко поднял голову и уставился перед собой, вскинув брови и приоткрыв рот. — Ты любил ее, а сам специально назвал сестрой, чтобы я к ней даже не подумал притронуться, да? Но я-то все-равно полез и запорол твои планы на корню. И зачем, спрашивается? Сам тогда лишь о Йенн и мечтал, в каждой встречной ее отражение, недостающее тепло хотел найти. Прости.       — Эсси и я… Я не… Все не так, — сбивчиво прошептал Лютик. Зрачки голубых глаз заметались из стороны в сторону, а потом остановились и несмело поднялись вверх. Их взгляды наконец пересеклись и словно неосязаемое нечто громко треснуло, мир на долю секунды рассыпался на ослепительные осколки. Тело сковало от напряжения, горло болезненно саднило, и Геральт тяжело сглотнул, отчаянно ожидая ответа. Лютик вновь отвел глаза, а затем глухо и надорвано сказал: — Ты не так понял, Геральт. Я любил не Эсси. Но ты и правда однажды сильно испортил мне жизнь. А твое «прости» сейчас — гаже хлесткой пощечины. Ничего не хочу больше от тебя слышать. Оставь меня одного, прошу! — Лютик резко поднялся и отвернулся к окну, встав к нему спиной. Сердце с грохотом летнего ливня колотилось в его груди, а в голосе прозвучали едва сдерживаемые слезы, когда он прошептал: — Пожалуйста, уйди. Оставь меня.       …Ты не так понял, Геральт. Я любил не Эсси…       …Я любил не Эсси…       …Но ты и правда однажды сильно испортил мне жизнь…       Слова оглушающим набатом прогремели в ушах Геральта. Язык кипятком обжигал невысказанный вопрос, но Лютик просил уйти. Не хотел его сейчас видеть, слышать… А сам Геральт оказался настолько ошарашен внезапным признанием, что просто не смог выговорить ни слова. Так и застыл, уткнувшись безумным взглядом в спину барда, а затем молча вышел из дома побрел куда подальше. Двигался, словно во сне — бездумно, почти пьяно, против воли передвигал ноги вперед, ощущая себя призраком в собственном теле.       Проходя мимо навеса с дровами, Геральт подхватил топор, случайно попавшийся на глаза, и в каком-то оцепенении прошагал вглубь леса. Пеньков уже совсем не осталось… Пришлось искать неподалеку дерево, которое не совестно повалить. Но и то не помогло. Геральт будто со стороны наблюдал, как на землю с жутким треском упала не старая белая береза, а подкосилось и рухнуло на колени, обессиленно раскинув руки-ветви в стороны его безжизненное тело… Будто сам он парой точных ударов завершил собственное существование, поставил точку в надломленной судьбе. Не злость, а глухая тоска окутала вязкие, будто скованные льдом в неподъемный ком мысли, бездонная горечь заполнила до краев всю грудину до самого горла, болезненно сжавшегося от спазма, словно в невидимых тисках.       Внутри опустошающей, разъедающей кислотой кипело неназванное нечто, клокотало, душило, скреблось, противно извивалось, отчего гадко ныли мышцы, сводило пальцы, почти выворачивало на изнанку внутренности. Все-таки зря он забросил ведьмачество. Сейчас жуть как хотелось прирезать какую-нибудь чудовищную дрянь, или напротив той поддаться… Самому броситься в хищные лапы, под ядовитое жвало, прямиком на растерзание острым клыкам… Чтобы дальше не мучиться, чтобы однажды раненое, да так до конца и не зажившее сердце больше не щемило столь паршиво в груди. Как же сильно он облажался…       …Как сильно! И уже настолько давно, что никакими словами, никакими поступками не исправить. Не переиграть, не забыть, не изменить. Столько лет прошло со времени их первой встречи с Лютиком. С того момента, после которого он перестал вдруг чувствовать себя потерянным и одиноким, лишним, инаковым, безмерно чуждым людям и миру. Минула целая эпоха с того безоблачного летнего дня, когда пересеклись их дороги, спустя которую он наконец прозрел, что Лютик давно его любил… Любил его таким, каков он есть.       Голова почти шла кругом от осознания столь простого факта, и он судорожно вдыхал рывками воздух. Мутная пелена вдруг пала с глаз и Геральт ощущал себя слепцом, который целую жизнь бродил в полутьме, но внезапно увидел болезненно яркий свет, сквозь искаженную пелену.       Столько воды утекло с тех дней… Возможно, он уже давно упустил свой шанс? Сто раз за долгие годы перегорело желание Лютика быть с ним, и больше он ему не нужен. Когда-то давно, наверное, но не теперь… Не имеет он больше права надеяться на взаимность. Ведь так долго отмахивался, стыдливо избегал собственных чувств по отношению к другому мужчине, игнорировал очевидное, а затем глупо и наивно попытался от них избавиться, побоялся даже представлять между ними нечто большее, чем дружбу. Убегал от себя, старался настойчиво, навязчиво и почти одержимо отыскать во взглядах, в речах и поступках случайных встречных то, чего и вовсе рассмотреть не мог, ведь сам до поры был неспособен поверить, понять…       Какая она, любовь?       В конце концов, отчаявшись найти ответ на извечный вопрос, он попросту ее загадал, выдумал себе желанную иллюзию и поверил в нее. В итоге через боль, со страданием для себя и Йенн заставил мираж перерасти в реальность, в то время как Лютик… его Лютик, по-настоящему, всецело любивший его, всегда оставался рядом. Искренне хотел для него лишь добра, и что бы ни происходило, продолжал быть другом. Тщательно прятал шрамы от вечной безответности за ширмой мимолетных интрижек. Ведь Геральт уже столько лет ранил его своей болезненной привязанностью к Йеннифер, а бард просто пытался жить дальше, как мог. Безоговорочно принимал его, не держа обиду, не требуя большего, поддерживая и продолжая оставаться рядом. А он?.. Сам сломал все тем клятым желанием, а ведь до вмешательства джинна у них еще мог быть шанс. Может, давно бы переросли обоюдно теплые чувства в нечто большее. Непростительно много времени упущено…       Сердце вдруг на миг замерло, разрываясь от невыносимой боли. Какой же он глупец!..       Геральт резко бросил топор и тот с громким щелчком воткнулся в белый ствол поваленного дерева. Безжизненного, голого и сухого, без единого желтого листика на черных ветвях. А затем бегом поспешил обратно в дом. Но, когда вернулся, то сразу заметил — вокруг неимоверно тихо. Тише, чем обычно. Плотва стояла одна. Пегаса не было, а значит… Лютик собрался и уехал. Не стал задерживаться до утра. Геральт на секунду замер, сердце ухнуло куда-то в пятки. Но ведь он не мог ускакать далеко — не все потеряно…       Геральт не раздумывая вскочил на Плотву, даже не озаботившись отсутствием седла, и поскорей погнал ее вперед. Повезло, кобыла не взбрыкнула, не скинула его, внезапно решила послушаться и без капризов сразу пошла бодрой рысцой. Копыта застучали по сухой земле, разбрасывая в стороны лесную подстилку.       Геральт, едва удерживаясь на гладкой спине Плотвы, скакал вслед за Лютиком, почти забывая дышать, навстречу летели опавшие листья, шелестели, скреблись по коже, врезались в лицо, встречный ветер болезненно сушил глаза, но каждый порыв приносил с собой неуловимо знакомый запах. Лютик был все ближе. Вдруг березы, осины и сосны резко оборвались, и он наконец увидел вдали спину барда. Пегас неторопливо плелся по полю. После полугода простоя мерин явно не был в восторге от того, что ему вновь приходится много ходить, да еще и не налегке.       — Уедешь не попрощавшись? — спросил Геральт, когда нагнал Лютика. Тот даже не посмотрел на него, не поднял глаз, не обернулся.       — Я оставил бы тебе письмо, в Вершках.       — Лютик…       — Нет. Ничего не говори. Не нужно, прошу. Чего попусту воздух сотрясать?       — Лютик…       — Не стоит меня провожать, все в порядке. Обними за меня Цири, когда она вернется. И спасибо тебе за гостеприимство. Бывай, Геральт!       — Лютик… —  с мольбой произнес он в третий раз. И Лютик наконец поднял глаза. Красные, словно от недавних слез, но тут же спрятал потухший взгляд за ресницами.       Было безумно больно увидеть проблеск безмерной горечи, запрятанной на дне этих голубых озер, услышать прощальные слова, сказанные глухим, севшим голосом… словно чужим.       Так больше не может… не должно продолжаться. И плевать, что они посреди поля. Плевать, что словно перед глазами у всего мира.       Геральт заставил Плотву обогнать Пегаса, развернул ее кругом, резко перерезая путь. Мерин сразу фыркнул, застопорился и ведьмак подъехал ближе, остановившись с ним рядом. Бок о бок. Лютик молча замер в седле, поводья случайно выпали из ослабевших пальцев, пока он зачарованно следил за каждым его движением.       Ухватившись за луку чужого седла, чтобы сохранить равновесие, Геральт наклонился и зарылся пальцами в светлые волосы. Притянул застывшего Лютика ближе к себе, очень близко, глубоко вдохнул окутывающий его вкусный запах, приподнял за подбородок и несмело поцеловал…       …Нежно, аккуратно лаская губы. Мягкие, податливые, но соленые на вкус. Только сейчас он смог разглядеть на его щеках высохшие дорожки слез. Геральта вмиг охватило желание навсегда стереть следы горя, никогда больше не видеть Лютика таким… несчастным. Несчастным из-за него.       — Я люблю тебя, — тихо прошептал он, отстранившись и со страхом взглянул в голубые глаза. Никогда он еще не видел их так близко, не вглядывался в неповторимо сплетенный узор на радужке. Потемневшие зрачки сейчас казались настолько глубокими и огромными, что он мог запросто провалиться внутрь, упасть в эту лазурную пропасть и навеки сгинуть в ней, окончательно потеряв голову.       Лютик судорожно вздохнул и словно вдруг очнулся, вынырнул из стремнины собственных мыслей, ласково обхватив его лицо ладонями, и наконец ответил на поцелуй.       Ответил страстно, задевая кожу зубами, торопливо, исступленно лаская губы, безумно, почти отчаянно и ни на секунду не отрываясь, словно заплутавший в пустыне путник, сильно истосковавшийся по воде и вдруг нашедший оазис. Геральт ощущал себя тем же путником, или быть может самой пустыней, безмерно соскучившейся по звукам дождя и жадно впитывающей каждую каплю. Нежные касания пьянили, кружили голову, дыхание сбивалось, биение обоих сердец просто оглушало, пока он отчаянно пил столь любимые мягкие губы, слизывал соль с колючих щек и втайне опасался проснуться, раскрыть глаза и вдруг увидеть, как исчезает мираж. Узнать, что Лютик уже уехал, а он не успел.       Никто из них словно не мог заставить себя поверить, что это правда, что это происходит наяву. Лютик отстранялся лишь, чтобы вздохнуть, а затем вновь с пылом впивался в его губы, покусывал почти до боли, а затем нежно ласкал, крепко зарываясь руками в волосы, гладил пальцами щеки, шею, плечи, ежесекундно доказывая, что он рядом, и Геральт отвечал ему тем же.       К сожалению, чудесный момент не мог растянуться в вечность.       Плотве внезапно надоело смирно стоять мордой рядом с задом Пегаса и получать хвостом по носу, и она сделала шаг вперед, отчего оба всадника чуть вместе не грохнулись на землю. Затяжной поцелуй прервался. Геральт от души сматерился, сильно сдавил лошадиные бока и в последний момент ухватился за гриву, чтобы вернуть потерянное равновесие, но слишком грубо потянул за волосы. Плотва решила, что это однозначно хороший повод вновь подвигать копытами. Недовольно взвизгнула, легонько взбрыкнула, пытаясь скинуть обидчика со спины, а затем ветром понеслась обратно в лес.       — Возвращайся ко мне, Лютик! — крикнул Геральт, крепко обхватив руками шею прущей галопом Плотвы.       — Весной! — звонко прокричал бард ему вдогонку. — Я вернусь весной!       Геральт с трудом удерживался, поэтому уже точно не видел, но мог бы поклясться, что Лютик улыбается. Он и сам счастливо улыбался.       — Я буду ждать!