Дракон под кожей, бабочка на ладони

Находясь в мафии, Дазай умело скрывал иероглиф, успешно отрабатывая репутацию неудавшегося самоубийцы. Никому и в голову не приходило спрашивать, что там на его руках. Все знали, что Осаму не раз пытался покончить с собой — весьма разными способами, и всё никак не мог выбрать лучший. Все относились к этому, как к причуде. Как к любви Накахары к шляпам. Но в одну из самых первых попыток Дазай немного перестарался. Он очнулся в лазарете, свет лампы ослеплял его, пока его не закрыла тень — над ним склонился Мори в своем больничном халате. Тогда он ещё не был боссом мафии — только врачом. — Неплохо, — Мори кивнул на перебинтованное запястье. — Но недостаточно глубоко. И не жалко тебе рассекать свой иероглиф дракона? К счастью, он скоро заживёт. Дазай с трудом приходил в себя. А когда пришел — понял, что натворил. И когда, спустя пару недель, Осаму застал убийство старого босса портовой мафии, он понял, что теперь уже крепко повязан с её новым боссом — Мори Огаем. Обоюдным молчанием. * В баре «Люпин» царил всё тот же мягкий желтоватый свет. Стакан виски с кругляшком льда покорно стоял на барной стойке, пока Дазай ждал, что дверь вот-вот скрипнет, раздастся звук колокольчика, и ему составят компанию. Так и произошло. — Как всегда вовремя, Одасаку, — мягко сказал он, не оборачиваясь. Мужчина сел рядом, и бармен сразу подал ему такой же стакан виски со льдом. — А ты как всегда рано, Дазай. Анго присоединится? — Не знаю, — Дазай беззаботно пожал плечами и поднял стакан. Они молча чокнулись, затем Ода спросил: — За что? — За то, что сегодня отличный день, чтобы умереть. — И сегодня тоже? — он скривил губы в усталой усмешке. — И не только, — Дазай выглядел задумчиво. — Я же могу тебе кое-что рассказать, зная наверняка, что ты не осудишь меня? Ода удивленно взглянул на друга. — Разумеется. Что случилось? Осаму вздохнул. Прошло больше недели, как он подобрал Акутагаву, и тренировки давались сложно. Мальчишка был просто неуправляем, он едва ли мог справиться со своей способностью. Удивительно, как раньше ему удавалось убивать, следуя только своей ярости. В мафии с таким подходом не выжить. Дазай чувствовал, какая большая на него взвалилась ответственность, и впервые чувствовал, что мог с ней не справиться. Каждый раз при взгляде на запястье Рюноске он ощущал, как что-то покалывало в его груди, и старался ударить больнее, чтобы тот не понял, что наставник может сомневаться. Дазай бросил взгляд на руки Оды — никаких отметок у него не было. Он снова вздохнул, будто набираясь решимости. Отставил нетронутый стакан в сторону и начал аккуратно разматывать бинт на своем запястье. — Я никогда не показывал тебе, — он сосредоточенно смотрел, как бинт становится всё прозрачнее и через него проступают черные очертания. — Но теперь хочу показать. Он высвободил руку из плена ткани и протянул её Одасаку. Тот завороженно взглянул на метку. — Дазай… — Ода слегка нахмурился и поднял на него взгляд. — Да, Одасаку, я знаю, кто это. И теперь у меня действительно есть веский повод убить себя. Ода вздрогнул. — Неужели всё так плохо? — он постарался придать голосу твердости. Он встречал и раньше людей с отметками, и так уж вышло, что никто из них не был счастлив. — Ты прав, всё плохо, — Дазай принялся наматывать бинт обратно. — Но пока он не знает про мою метку. И не должен узнать. — Он? — Ода с интересом приподнял бровь. Дазай усмехнулся и вдруг выпил виски одним глотком. Сакуноске нахмурился — раньше Дазай никогда не пил, лишь вертел весь вечер свой стакан в руках, пока они с Анго успевали пропустить по парочке. Ода понял — его друга что-то жестко выбило из колеи. У него был нареченный — да ещё и мужчина. Они никогда не говорили о личной жизни, лишь изредка обсуждали понравившихся Дазаю официанток, что никак не соглашались на двойное самоубийство. И теперь это было странно. — Зачем ты рассказал мне? — Ода хотел бы ему помочь, но понятия не имел, как. Осаму повертел пустой стакан, наблюдая, как лёд стукается о его стенки. — Ты любил кого-нибудь? — вдруг спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Думаешь, я способен на такие чувства? Ода не знал, что ответить, и ответил лишь: — Разумеется.  Было странно видеть Осаму таким. Неуверенным? Уязвимым? Подумав, Ода добавил, будто пытаясь его утешить: — Я слышал, люди с отметками очень крепко друг друга любят. Дазай фыркнул, и Ода все-таки спросил, осторожно глядя на друга: — Кто он? Осаму сжал в руке стакан и сказал максимально отстраненно: — Тот зверёк из трущоб, о котором я тебе рассказывал. Сакуноске уставился на Дазая, приоткрыв рот. Он прекрасно помнил, как пару недель назад Осаму рассказывал, что они вышли на сильного эспера, что убил, по меньшей мере, пару десятков человек в трущобах. Отзывался Дазай о нем, мягко говоря, не очень. «Какой-то бешеный пёс», если быть точным. Но приказом Мори было приручить этого пса, и Дазай молча следовал его приказу. Ода не знал, что сказать. Вышло только неловкое: — И вы поладили? Дазай глянул на него вполне красноречиво. — Прости, Дазай, я не знаю даже, что и сказать. — Да, — Осаму шумно выдохнул. — А я не знаю, что с этим делать. Я тренирую его, но пока всё без толку. Просто бешеный зверь. А вот Чуя, кажется, с ним поладил. Может, делегировать ему свои полномочия? Ода ненадолго задумался, затем решительно произнёс: — Нет. Дазай вскинул на него удивленный взгляд. — Я не много понимаю в этом, Дазай, но… — его взгляд стал серьезным. — Ты не можешь убегать от своей судьбы и своей ответственности. И знаешь… Ты должен быть счастлив, что у тебя есть родственная душа. Затем он тише сказал, задумавшись и опустив взгляд: — Я хотел бы иметь такую. Дазай смотрел на него с изумлением. Может, впервые они разговаривали столь откровенно, и Осаму было как-то не по себе. Он привык прятаться — за повязками, за жестокостью, за дурацкими шутками. А Одасаку был открыт, как книга, и совсем не стеснялся показать свою человечность. Это пугало. Дазай понятия не имел, как вести себя в таких ситуациях. Но он сам начал этот разговор — он был выжат, он устал носить в себе неразрешенное молчание. — Спасибо, Одасаку, — его взгляд потеплел. Он тронул Оду за плечо и негромко сказал: — Жаль, что не ты моя родственная душа. И не успел Сакуноске поднять удивленный взгляд, как Дазай рассмеялся, снова пряча свои истинные чувства глубоко внутри, запечатывая их дурацким смехом, чтобы Ода ни за что не подумал, что только что услышал признание.