“Stars above us Lying closely Promising me I will never be lonely Talking 'bout loving me Every tomorrow Man of your word But there's nothing to follow” ♫ Bolshiee, J-Marin - Wish I Never Loved You 2.0
5 лет назад
Му Цин выглядел собранным, как маршал перед началом военного сражения. Или палач перед исполнением смертного приговора. Только лицо его при этом было не краше того, кому этот приговор и вынесли. Фэн Синь не смотрел на доктора, который вышел к ним под слишком белый свет больничного коридора — только на Му Цина. Спросил бы его кто, каким был лечащий врач матери Му Цина: молодым или старым, высоким или низким, опечаленным или жизнерадостным, — Фэн Синь ни за что бы не ответил. — Цин-эр, есть проблема с ее страховкой. Тебе нужно… — Я все оплачу, — перебил врача Му Цин. Мужчина вздохнул и тронул его плечо. Фэн Синь вздрогнул за Му Цина, потому что знал, как он не любит прикосновения, хотя тот стоял совершенно неподвижно, скрестив руки на груди. — Завтра ее можно будет навестить. А сегодня поезжай домой, — сказал врач. И снова Фэн Синь отреагировал за Му Цина, на этот раз кивнув. Доктор коротко взглянул на него и направился по пустому коридору в сторону поста дежурной медсестры, что находился за поворотом. Они остались вдвоем. Фэн Синь опустил глаза на плитку под ногами. От правой до левой стены — десять белых и десять мраморно-бежевых квадратов. Он успел рассмотреть каждый узор в них за то время, что они провели здесь, ожидая вердикта врача. Мать Му Цина — неизменно жизнерадостная, добросердечная женщина, от которой сын унаследовал, казалось, абсолютно все, кроме легкого нрава, — слегла в один вечер. Это случилось три дня назад, и с тех пор в их студенческой квартире на четверых не спал никто. Хуа Чэн вел себя спокойно, как и всегда, но тише и на удивление меньше говорил. Се Лянь занимался готовкой, хотя у них в холодильнике оставалось полно контейнеров еще с выходных. Му Цин пропадал в больнице и на стажировке. Один Фэн Синь бегал кругами по квартире, как белка в поисках ореха. Бестолковая белка, которая не сдалась ореху ни с какого боку. Он не мог остановиться и сосредоточиться ни на чем: ни на занятиях, ни на помощи Се Ляню, умевшему и без него превращать кухню в филиал адской столовой, ни на ночных просмотрах фильмов с Хуа Чэном, убивавшим таким образом время. Вчера Му Цин вернулся домой за полночь, и Фэн Синь, наконец, споткнулся в своем чертовом беличьем колесе — чтобы полететь с него носом в землю, когда услышал, что его мать полностью ослепла из-за перенесенного инсульта. Му Цин говорил об этом настолько спокойно, что этому спокойствию не поверил не только Се Лянь, видевший все насквозь, но даже сам Фэн Синь. Колесо застопорилось и больше не крутилось. Тем более — сейчас, когда они, наконец, узнали от врача главное: ее жизнь вне опасности. Зрение уже не восстановится, но состояние стабилизировалось. Му Цин так и продолжал стоять, скрестив руки на груди. Статный, тонкий, как шпага. Белый под этим больничным светом, как сам траур. Фэн Синь глянул на электронные часы на стене в конце коридора. Третий час ночи. Потом — на свое запястье, где на браслете высветилось сообщение от Се Ляня, что они заберут их из клиники сами, не нужно вызывать такси. Как будто он собирался. Он бы и не вспомнил, как это делается. — Ребята скоро приедут, — зачем-то сообщил Фэн Синь Му Цину. Тот кивнул. За эти три дня они разучились общаться колкостями и были, как животные на водопое во время засухи. Льву плевать на антилопу, умирающую от жажды, когда он сам на последнем издыхании. Фэн Синь даже запутался, лев он в этой ситуации или антилопа. С Му Цином не угадаешь. Он белка. Белка, застрявшая в колесе, которое больше не крутилось. — Му Цин… — Пойду переговорю с медсестрой, — облизнув пересохшие до корки губы, сказал Му Цин. Фэн Синь только в этот момент осознал, что он в ужасе. Он не помнил даже, как поехал сюда вместе с Му Цином, зачем поехал и что хотел этим сделать или доказать. Тому было бы куда проще с Се Лянем, который действительно умел утешать людей и делать любое место теплее и уютнее одним своим присутствием. С ним даже этот выбеленный искусственным светом больничный коридор стал бы оплотом спокойствия. А он — что? Они же даже разговаривать с Му Цином нормально не умели никогда, хотя знали друг друга не первый год. — Стой, — сказал Фэн Синь раньше, чем успел подумать. Предплечье Му Цина обожгло холодом даже через ткань рубашки, как будто он схватился за железный прут, заиндевевший на морозе. — Мне нужно поговорить с медсестрой, — все тем же тоном произнес Му Цин. О крушении самолета в новостях таким тоном сообщают. Фэн Синь крепче сжал его руку. Куда он собрался? На лице одни глаза остались, обведенные бессонными ночами. Чужие мышцы под ладонью Фэн Синя были так натянуты, что их вот-вот могло свести судорогой. Му Цин опустил голову, потом снова вскинул. Попытался вырвать руку, но Фэн Синь готов был за ним скользить по плитке, упираясь в нее подошвами кроссовок, но уж точно не отпускать. Из них четверых только Се Ляню успело исполниться двадцать один. Му Цину едва стукнуло двадцать, и Фэн Синь терпеть не мог его взрослость, которая проявлялась вообще во всем. Развлечения для него были пустой тратой времени. Любые. Подработка с первого курса. Стажировка до ночи — теперь. Больная мать на руках — со старших классов. И хоть бы раз попросил помощи, хоть бы раз показал, что тоже — живой человек, а не собранный из стали, волевого характера, яда и едкости киборг. Невольное уважение, что Фэн Синь к нему испытывал, тонуло в злости — от невозможности пробиться туда, куда Му Цин никогда и никого не пускал и не звал. И зачем туда надо было глупой белке — сама белка не знала. Фэн Синь, сколько помнил себя подле Му Цина, делал все, чтобы вывести его на эмоции. И теперь был в панике, потому что вот они, эмоции. Можно все выключить назад? Он не справится. Это слишком страшно. Киборги не должны ломаться вот так, они не умеют. Му Цин не может стоять перед ним и дрожать всем телом. — Пусти, — еле слышно потребовал Му Цин. У него то и дело дергался кадык, потому что он снова и снова сглатывал, а глаза блестели от слез, став черными, как смола. Фэн Синь еще года четыре назад сам себе признался, что, если когда-нибудь увидит, как Му Цин плачет, поверит и в Будду, и в злых духов. А сейчас готов был им всем молиться. Он вдавил Му Цина в себя, поймав, как дикое животное: согнутые руки к груди, голову к плечу, одной рукой за поясницу. В ушах свистело, словно рядом под ногами взорвалась граната. Му Цин хрипло вдохнул. Фэн Синь прижал его к себе еще крепче, всей пятерней вцепившись в его волосы на затылке — гладкие, густые, цвета, которого природа еще не изобрела — черненого серебра. Фэн Синь всегда думал, что он красится, хотя ни разу не видел ни миллиметра отросших корней. — Хватит, — произнес он, хотя сам же своих слов за гулом в голове не услышал. — Ты все сделал правильно. Все, что было нужно. Му Цина так трясло, что Фэн Синя должно было шатать на месте, но он стоял, не сдвигаясь ни на цунь. Рядом не было Се Ляня, Хуа Чэна или кого-то, кто знал, что делать, когда рассыпаются на части железные люди. В другом конце коридора появилась медсестра, но Фэн Синь только сильнее вцепился в Му Цина, будто его у него отнимать кто-то собирался. Женщина нерешительно помялась и вернулась на свое место, скрывшись за поворотом. Фэн Синь знал, что было все это время у Му Цина в голове. Что он не заметил, что с матерью что-то не так. Что не был рядом, когда с ней случился приступ. Что она умрет, а он останется совершенно один, потому что не подпускал к себе больше никого, кроме. «Сам виноват, нечего отталкивать от себя людей направо и налево», — в любой другой ситуации сказал бы Фэн Синь. И стоило бы за это откусить себе язык. — Все хорошо, — сказал Фэн Синь самое тупое, что можно выдать в таких ситуациях. — Не мучай себя. Пожалуйста, — зачем-то добавил он. Внутри откуда-то бралось понимание, которое пробивало в нем дыру насквозь. И, похоже, не только в нем, потому что Му Цин сначала попытался оттолкнуть его, отвернуться, а потом, когда Фэн Синь не разжал руки, беззвучно заплакал. Фэн Синь понятия не имел, сколько они так простояли, пока сам он то обнимал, то брал за ледяные руки, то ладонями обхватывал лицо, путая чужие волосы, которые попадали под пальцы. Он всегда видел в Му Цине хищное ядовитое растение. Болезненно красивый цветок, способный парализовать любого, кто на него посмотрит, кто к нему прикоснется. Му Цин в ту ночь оказался человеком. Фэн Синь голову готов был себе расшибить за это уникальное знание. А еще за то, чтобы больше никогда не видеть его слез. По какой-то причине из-за них становилось больнее, чем от яда. Се Лянь с Хуа Чэном забрали их обоих из больницы, как и обещали. Фэн Синь даже вырубился в комнате Му Цина, потому что не в силах был от него отойти, хотя тот умудрился сесть в машину Хуа Чэна таким же, каким был всегда — собранным и отстраненным. Фэн Синь думал, что все между ними изменится. Думал, что больше никогда не станет язвить и делать больно, не будет спорить и препираться. Время шло. Ничего не менялось. * * * Му Цин просыпается, словно и не спал вовсе. Просто открывает глаза и понимает, что вокруг почти так же темно, как было, когда он ложился в постель. Он протягивает руку и щелкает выключателем подле спинки кровати, но ничего не меняется — свет так и не появился. Телефон успел немного подзарядиться от портативной зарядки, но и она иссякла, подарив смартфону лишь 60%, хотя без связи в этом мало толку. Девять утра. На удивление, он проспал дольше обычного. В его номере такое же широкое окно, как в общем зале, без жалюзи и тюля, потому что закрываться не от кого: за ним крутой скалистый склон, увитый зеленью. Дождь уже не льет сплошной стеной, но продолжает моросить. В воздухе пахнет влагой, мокрой древесиной и еле ощутимо — какими-то благовониями. В комнате очень тихо. Му Цин замечает лампочки подсветки под деревянными панелями, на которых украшения ради стоят книги, глиняные сосуды причудливой формы и ароматические палочки в подставках. Если бы подсветка горела, вечером тут было бы уютно. И никакой техники, кроме маленького электрического чайничка под старину и спрятанного за дверцей в цвет всей мебели мини-бара. Му Цин обнаружил там вчера пару банок холодного черного кофе. Не захочет идти в общий зал — этим можно будет заменить привычный утренний ритуал. Правда мини-бар, разумеется, тоже не работает, и теперь это скорее шкаф, чем холодильник. Му Цин садится в кровати и убирает мешающие волосы с лица, когда слышит странный звук, доносящийся из ванной. Монотонный, как сама жизнь, поскрипывающий, будто кто-то водит чем-то по стеклу. Нахмурившись, он встает и направляется к закрытой раздвижной двери. Утренние сумерки без намека на солнечные лучи почти ничем не отличаются от вечерних. До ушей доносится отвратительное пение. Низкий девичий голос, не вытягивающий ни единой ноты, заставляет буквально прирасти к полу. Му Цин не верит в призраков и любые проявления загробной жизни как таковой — после смерти все заканчивается, наступает пустота и тишина, на этом все, — но все равно по спине пробегает холодок. Он оборачивается на дверь в номер. Его комната находится в самом конце коридора. Сам решил заселиться именно в нее — подальше от общего зала, а также номеров Фэн Синя, Се Ляня и Хуа Чэна. Где разместились другие гости, он понятия не имеет. Скрип продолжается. Когда что-то громыхает, Му Цин распахивает дверь в ванную и едва не опрокидывается на спину, пытаясь отступить, когда видит в темноте мертвенно-бледное лицо с острым носом, подсвеченное почти белым светом снизу, в отражении в зеркале. Девушка — а это явно девушка, потому что кто еще может так орать? — вопит, и свечение исчезает. Му Цин больно ударяется об комод позади себя, когда пятится назад. — А-а-а-а-а!!.. Тьфу, напугал! О, Небеса… Ох, твою мать! Призраки вообще умеют так ругаться? Из темноты ванной на Му Цина выныривает хрупкая девушка ниже него на голову. У нее в руке губка, а на талии повязан черный передник, который должен прикрывать одежду только спереди, но она такая худенькая, что замотана в него, как гусеница в кокон. Второй рукой она возит по ткани на животе экраном телефона. От него-то и шел тот свет, пока она его не уронила от неожиданности в раковину. Му Цин узнает девчонку, бывшую вчера в холле среди гостей. — Ты что делаешь в моем номере? — спрашивает он, потирая ушибленную об комод поясницу. Девчонка поджимает губы, глядя на трещину, идущую по экрану ее телефона. — Что-что, не видно? — всплескивает руками она. — Убираюсь! А ты чего подкрадываешься так тихо? У меня чуть сердце не остановилось! Бледный еще, как мертвец! Ой-ой, как колотится. — Девчонка прикладывает руку к груди вместе с телефоном. — Как будто ты не знала, что я здесь, когда пришла, — говорит Му Цин. — Знала! Так ты спал. Я думала, закончу быстро и пойду уже пить кофе! Кто ж знал, что ты такой бесшумный? Убью Мо Жаня, если еще будет рассказывать на ночь эти свои страшные легенды. — А ты почему вообще убираешься здесь? — Му Цин совершенно сбит с толку. — Ты разве не гостья? — Гостья. Господин Чу разрешает мне приезжать в несезон без оплаты при условии, что я буду приводить здесь все в порядок. Так мне несложно, гостей мало, а за баром и кухней Мо Жань следит сам. — Господин Чу? — Владелец. Значит, Мо Жань, должно быть, тот самый метрдотель — господин Мо. Му Цин выдыхает и отводит пальцами волосы назад. Он понимает, что стоит перед девчонкой в футболке и трусах, только когда ловит ее оценивающий взгляд. — А ты ничего, — улыбается она, из-за чего черты ее лица становятся еще острее. Му Цин дотягивается до висящего в прихожей халата и молниеносно набрасывает его на себя. Он терпеть не может гостиничные халаты, но выбирать не приходится. — Ой, чего я там не видела? — фыркает девчонка, указывая на него губкой, которую до сих пор держит в руке. Да ей на вид хорошо, если восемнадцать! Му Цин одаривает ее мрачным взглядом и идет обратно в основную комнату, намереваясь все же выпить холодный кофе, который, разумеется, не такой уж холодный, как стоило бы, но все лучше, чем стоять перед незнакомкой в таком виде. — Я А-Цин, кстати! — кричит ему вслед девчонка. — Больше не заходи в мой номер, пока я сам не открою! — требует Му Цин, выуживая из мини-бара банку с кофе. — Как скажешь, ледяное привидение. Звать-то тебя как? — Му Цин. — Цин-гэгэ! — Му Цин! Он сам заправляет постель, хоть девчонка и заверяет его, что это входит в ее обязанности. Вяло заверяет — зевая и отмахиваясь, как только Му Цин просит ее выметаться уже из его комнаты и перестать напевать эту жуткую песню. Какое-то время он стоит у окна, наблюдая за дождем и не осознавая, о чем думает. Все равно мысли крутятся на одном — не стоило сюда приезжать. Му Цин привык к одиночеству, и оно его нисколько не удручает. Наоборот — куда проще и спокойнее быть одному. От людей слишком много шума, а это место лишний раз напоминает ему о том, как он любит тишину. В студенческие годы снимать квартиру вчетвером было просто выгодно — не более, и постоянные ссоры с Фэн Синем оказывались малой платой за то, чтобы не жить в общежитии. Так зачем он решил повторить этот опыт, приехав сюда? Се Лянь умеет дурить голову, и Му Цин даже не помнит уже, какой из его доводов счел достаточным, чтобы отправиться на другой конец страны. Он выпивает обе банки кофе, усевшись перед окном с первой книгой, что попала под руку на полке. Читать с телефона — не лучший вариант, так как заряжать его больше негде. Му Цин не знает, зачем ему вообще телефон без связи, но упорно листает сборник «Яшмовые ступени» — поэзию эпохи Мин. «Горный монах, воды зачерпнув в пруду, Вспугнул-разбудил двух драконов-юнцов. И тучами вмиг все небо заволокло, И целых три дня хлестал непрестанно дождь». Прямо-таки на злобу дня. Читать без света при такой пасмурной погоде, когда сложно утро отличить от вечера, не самое приятное занятие, но выбора нет. Когда в дверь негромко стучат, Му Цин, взглянув на телефон, обнаруживает, что уже три часа дня. — Му Цин? — раздается из коридора голос Се Ляня. Разумеется. Кто еще это может быть? Только Се Ляню есть дело до всех на свете. Он не будет спокоен, пока не соберет и не пригреет всех утят, как утка-мамашка. И не объяснишь ему, что он не утка, а Му Цина не надо греть. Он открывает дверь. Се Лянь стоит в темном коридоре и держит телефон фонариком вниз, освещая свои ноги. — М, чудесные стихи, — говорит он, увидев книгу у Му Цина в руках. — Актуальные. — Точно, — кивает Се Лянь. — Господин Мо собирается готовить обед, а ты пропустил завтрак. Му Цин удивленно вскидывает брови. — А он был? Света же нет. Или он готовит на любви к гостям? — В кухне есть резервный генератор. Идем. Се Лянь протягивает к нему руку, но не касается, просто выжидающе замирает напротив. Му Цин вздыхает и откладывает книгу на комод в прихожей, хватая с него резинку для волос, чтобы собрать их в пучок. Отказывать Се Ляню — задачка посложнее, чем кажется на первый взгляд. Из холла доносятся веселый смех и голоса. Там намного светлее, чем в основной части здания. По периметру расставлены свечи и лампы самых разных цветов и размеров, работающие от батареек, как в магазине, где продают всякие безделушки. На барной стойке стоит самый большой алый фонарь, напоминающий те, что запускают в воздух на праздник Середины Осени. — Неужели все в сборе! — восклицает юноша за барной стойкой, вскидывая голову. Именно он вчера пил вермут в разгар дня и предлагал своему спутнику угоститься оливкой. У него в руках толстая черная ступка с чем-то ярко-красным на дне. — Му Цин, любишь острое? Му Цин решает не спрашивать, откуда ему известно его имя. Смысл? — Вэй Ин, говори яснее! — доносится крик из-за приоткрытой двери за его спиной, что ведет на кухню. — Это не острое, а убийственно острое! Господин Мо — этот голос легко узнать. — Ты нашел мои любимые перчики? — Нет! Вэй Ин перестает водить пестиком по дну ступки, растирая специи, и поворачивается на дверь за собой с таким видом, словно она его оскорбила. — Ваньнин не купил чили?! — выразительно растягивая слова, произносит он. Его друг, сидящий напротив за стойкой, в тонкой светлой кофте и белых брюках, протягивает руку и кладет ладонь ему на предплечье. — Вэй Ин, я сейчас принесу. Я купил чили в городе. На лице Вэй Ина тут же появляется широкая улыбка. Никого не стесняясь, он наваливается грудью на барную стойку и звучно целует мужчину в губы. — Ты лучше всех, Лань Чжань! Фэн Синь, сидящий с торца стойки, чуть не роняет бутылку с вином, которую как раз поднес к своему бокалу. А-Цин, уже снявшая с себя передник, хихикает с дивана и машет Му Цину рукой. — Цин-гэгэ, наконец-то ты пришел! Му Цин собирается поправить ее, чтобы называла его полным именем, но осекается, поняв, что кого-то не хватает. Он снова окидывает взглядом общий зал, замечая Хуа Чэна у выхода на веранду, изучающего какую-то пыльную бутылку коллекционного вина, явно принесенную из запасов. — А где… тот мужчина, который вчера ждал свою жену? — спрашивает он. — А, самоубийца? — не отвлекаясь от вина, спрашивает Хуа Чэн. — Пошел обходить территорию в надежде поймать связь. Надеюсь, он утонет. Се Лянь рядом с Му Цином удрученно вздыхает, но ничего не говорит. К сожалению, слова Хуа Чэна вполне можно понять — дождь прекратился около часа назад, но снаружи все залито водой до такой степени, что перемещаться можно разве что в рыбацких сапогах по колено или на сампане. Из кухни выходит метрдотель, вытирая руки полотенцем. — Закончу с обедом и пойду его искать, — говорит он. — Если вы утонете, господин Мо, я уже сочту это потерей, — не изменившимся тоном отвечает Хуа Чэн. — Чудесное, должно быть, вино, — кивает он на бутылку в своей руке. — Ваньнин обожает этот сорт, — улыбается метрдотель. — Попробуете, господин Хуа? — Зовите меня Хуа Чэн. Формальности излишни. — Мо Жань. Му Цин чувствует на себе тяжелый взгляд Фэн Синя, когда садится на диван рядом с А-Цин. Девчонка играет в какую-то игрушку на телефоне, совершенно не опасаясь окончательно посадить аккумулятор. Спустя несколько минут, перед его лицом оказывается наполненный бокал. — Пей, — говорит над его головой Хуа Чэн. — Я не собираюсь играть с тобой в вэйци, если у тебя будет такой кислый вид. — Кто сказал, что я соглашусь на вэйци? — возражает Му Цин, все же забирая бокал. Вино пахнет терпко и сладко. — Тебя никто не спрашивает. Му Цин давно не играл в вэйци — год, если точнее. Было время, когда они с Хуа Чэном садились за доску каждый вечер, чтобы все же выяснить, кто из них круче. Так и не выяснили — счет держался на ничьей все их обучение в университете. — С удовольствием присоединюсь, если позволите, — раздается низкий незнакомый голос. Развернувшись ко входу в зал, Му Цин видит молодого мужчину с забранными в хвост смоляными волосами, обнажающими высокий лоб. Он одет в теплый белый свитер, рукава которого закатаны по локоть, демонстрируя изящные, очень тонкие запястья. Используя самую простую логику, несложно догадаться, что это владелец отеля — Чу Ваньнин, о котором Му Цин уже столько раз слышал в чужих разговорах. Он собирается поздороваться, когда видит за его спиной промокшего до нитки постояльца, отправившегося в плавание вокруг здания в поисках мобильной связи. Мужчина выглядит понуро, но не так агрессивно, как вчера, словно весь его пыл оказался истрачен в борьбе с водной стихией. — Господин Чжоу, ступайте в номер и примите теплый душ. Вам принести чистую одежду? — слегка склонив голову к плечу, но не развернувшись к гостю, спрашивает Чу Ваньнин. — У меня есть, — бормочет мужчина. — Спасибо, господин Чу. — Присоединяйтесь к ужину, как только будете готовы. — Да. Мо Жань, увидев Чу Ваньнина, зажигается ярче, чем все фонари на батарейках, освещающие холл. Лань Чжань, уже успевший сходить за чили и вернуться обратно, вежливо здоровается с ним, а Вэй Ин просто машет пестиком от ступки со словами: — Давно не виделись! — Целый год. — Это долго, — хмыкает Вэй Ин, с приятным шуршащим звуком опуская пестик в ступку, куда полетела добрая половина пакетика сушеных чили. — Всегда с нетерпением жду вашего несезона. Чу Ваньнин сдержанно улыбается. — Я тоже рад видеть вас, Вэй Ин, Лань Чжань. — В этом году особенно чудесная компания. Люблю, когда люди разбираются в вине, — усмехается Вэй Ин, кивая в сторону Хуа Чэна. Когда все заканчивают со знакомствами и приветствиями, а Мо Жань приносит ужин, они рассаживаются в холле, игнорируя примыкающий к нему зал ресторана, в котором темно и пусто. Му Цин любит острую еду, но даже у него перехватывает горло от вида соуса, собственноручно приготовленного Вэй Ином. Тот выливает в и без того жгучую курицу гунбао густую алую субстанцию, пока все в его тарелке не начинает напоминать пасту из чили-перца. На аналогичный подвиг идет только Хуа Чэн. Му Цин этому не удивляется — после стряпни Се Ляня у того желудок должен переваривать и гвозди. Чу Ваньнин почти не притрагивается к основному блюду, как Мо Жань, примостившийся с тарелкой на подлокотнике дивана рядом с ним, ни уговаривает его нормально поесть. — Сядь нормально, — просит его Чу Ваньнин. — Я хочу сидеть с тобой. — Здесь полно места. Мо Жань издает какой-то жалостливый щенячий звук. — Сяду, если попробуешь курицу. — Мо Жань. — Я принесу твой любимый десерт. Пирожные-лотосы! М? — Мо Жань. На месте господина Мо Му Цин бы призадумался над тем, чтобы послушаться, — Чу Ваньнин звучит весьма угрожающе, но, кажется, это излишняя осторожность для этой странной пары. К тому же эта баталия заканчивается тем, что Чу Ваньнин все же берет палочками курицу из тарелки Мо Жаня и отправляет в рот, а тот, просияв, улетает на кухню за десертом. — Приятно видеть такое постоянство, — хмыкает Вэй Ин, наслаждаясь излюбленным вермутом. Тарелка перед ним уже пустая, и только следы красного соуса на дне напоминают о том, что в ней что-то было. Чу Ваньнин вздыхает и качает головой. Нужно отдать должное кулинарным способностям Мо Жаня, блюдо действительно вкусное. Воздерживается от него только Лань Чжань, спокойно и неторопливо поглощающий овощной салат, который остальные воспринимают исключительно как украшение к гунбао. — Господин Чу, у вас прекрасный отель. Отсутствие света только идет этому месту на пользу, — говорит Хуа Чэн, отставляя тарелку на стол и откидываясь на спинку дивана. — Благодарю. Мо Жань завтра разберется с генератором. — Можно не торопиться. — А вы чем занимаетесь, господа? — У меня свой бизнес по доставке товаров, — отвечает Хуа Чэн. — Се Лянь работает в ветеринарной клинике. Фэн Синь — тренер по стрельбе из лука. А вон то вечно недовольное всем на свете создание — фармацевт. Му Цин делает глоток вина, не реагируя на очередную колкость в свой адрес. Фэн Синь снова бросает на него взгляд, но молчит. За весь вечер они не обменялись ни единым словом. Судя по покрасневшим щекам Фэн Синя, он близок к состоянию дров — в бутылке с вином, что он пил, когда Му Цин только пришел в холл, уже на тот момент оставалась лишь половина. — Ищешь лекарство от рака? — спрашивает А-Цин, повернувшись к Му Цину. — От человеческой тупости. А-Цин хихикает, отправляя в рот кусочки курицы. — От такого человечество, к сожалению, не излечить, — совершенно серьезно отзывается Чу Ваньнин. — Но попытка хороша, — примирительно произносит Вэй Ин. Когда Мо Жань приносит чай, Му Цин, выпив лишь половину чашки и отказавшись от десерта — никогда не любил сладкое, — собирается вернуться в свою комнату, но не в правилах Хуа Чэна забывать свои обещания или угрозы. Так они оказываются за доской для вэйци. — Еще не разучился играть? — спрашивает Хуа Чэн, опуская свой черный камень на поле. — А ты? Вряд ли Се Лянь соглашается стать твоим противником хоть в чем-то. — Ходи. Му Цин знает, что отлично играет в вэйци, а забыть, как это делается — все равно, что разучиться кататься на велосипеде. Фэн Синь всегда ему проигрывал, из-за чего злился, требовал реванша и проигрывал снова еще быстрее, потому что в вэйци не место раздражению и эмоциям. Они играют две партии под пристальными взглядами собравшихся. Только А-Цин вскоре наскучивает эта «беседа рук», и она снова погружается в игрушку на телефоне. Мо Жань следит за доской лишь в те моменты, когда оказывается рядом, занятый уборкой после ужина. Вэй Ин с Лань Чжанем выходят на террасу, и Му Цин им завидует — снаружи в темноте и прохладе влажного леса явно приятнее, чем среди людей. И снова он проигрывает один раз Хуа Чэну, второй — Хуа Чэн ему. — Вы так будете соревноваться до старости, — улыбается Се Лянь, обнимаясь с чашкой чая. — Он столько не проживет, — ухмыляется Хуа Чэн, бросив взгляд на Му Цина. — Почему же? — любопытствует Чу Ваньнин. — Надоест, — отвечает за Хуа Чэна Му Цин. — Спасибо за игру. Я буду у себя. Он уже собирается подняться, чтобы уйти, наконец, к себе в номер, когда Фэн Синь буквально выжимает Хуа Чэна с его места, спьяну не побоявшись убийственного взгляда, и садится напротив. — Сначала сыграй со мной. Он ставит бокал с вином — какая это по счету бутылка? — рядом с доской. Рубиновая жидкость качается в стеклянном плену, обволакивая стенки, и ловит отсветы разномастных фонарей в холле. Му Цин вздыхает и закатывает глаза. — Ты пьян в дым. — И что? Действительно. В зале становится тихо, и даже А-Цин поднимает голову и вытягивает шею из угла дивана, чтобы посмотреть на доску. Фэн Синь кладет на нее камень, не глядя, а потом произносит: — Долго ты еще будешь бегать от меня? — У-у-у, — тянет Хуа Чэн и поворачивается к Се Ляню. — Гэгэ, как насчет присоединиться к нашим новым друзьям на веранде? — Я не против. Чу Ваньнин, почувствовав неладное — тут особой интуиции и не нужно, напряжение буквально становится еще одним участником этих посиделок, — поднимается с места. — Помогу Мо Жаню на кухне. — Эй! И куда вы все? — восклицает А-Цин, с ногами забравшаяся на диван. — А еще остались пирожные? — Это мои пирожные, — отзывается гостеприимный хозяин. — Я тут вообще-то вкалываю! — И не платишь за проживание! — А-а-а-а! — с воплем уносится в служебное помещение следом за владельцем отеля девчонка, позабыв про свой телефон. Му Цин качает головой и убирает от лица выбившиеся из пучка пряди. — И чего ты от меня хочешь? — спрашивает он, сделав свой ход и скрестив руки на груди. Фэн Синь напротив смотрит на доску пьяным взглядом и вдруг усмехается. — И как все до этого дошло? — проговаривает он заплетающимся языком. Хотел бы Му Цин знать. Нечему было доходить — все так же, как и всегда. Жизнь монотонна и скучна. Предсказуема, как само человечество. «И не сыскать вспять гребущие весла», как писал поэт Гао Цы. Разве нет?