Паутина мостов

«Так как мне это назвать, человек 33 черты, Любовь или ненависть ты? Хотелось бы знать: остаться мне или бежать, Спасаться или продолжать?» ♫ Flëur - Человек 33 черты

Дождь начинается снова с такой силой, что за широкими панорамными окнами пропадает мир. Размываются горы и листва деревьев, серость неба и деревянные мостки над ущельем. В отеле становится прохладно, но Му Цин не кутается в теплые вещи, потому что у него их с собой даже нет, к тому же он крайне редко мерзнет. Их с Фэн Синем игра прошлым вечером не окончилась ни победой, ни поражением. Наверное, стоит отметить, что она и не продолжилась — противник был настолько пьян, что промахивался мимо линий на доске. Му Цину интереснее было бы играть с маленьким ребенком, который выстраивал бы на поле для вэйци солнышко или бабочку, чем с Фэн Синем в таком состоянии. «Как все до этого дошло?», «Почему все так?», «Почему ты мне ничего не сказал?» — тот задавал эти вопросы по кругу, как заело его, а Му Цин не собирался отвечать ни на один. Единственный человек, которому он доверял, покинул и этот мир, и его самого, а искать утешения или понимания в ком-то еще он не стремился. Да и нечего понимать. И незачем утешаться. Утро наступает медленно и почти незаметно. Му Цин встречает его, сидя на краю кровати, подобрав босые ноги и листая книги с полок в номере. Мама бы сказала, зрение испортишь, потом будешь всю жизнь мучиться с очками и линзами, как я, но ее здесь нет. И не будет. Му Цин захлопывает книгу и окидывает взглядом свою комнату. Он не стал разбирать вещи, так что сумка, с которой он приехал, так и стоит у комода, расстегнутая до середины. Ему нередко приходится путешествовать по работе, и он также во всех отелях и гостиницах держит все в чемодане. Рубашки и брюки можно погладить непосредственно перед встречей, а развешивать одежду не дома, расставлять какие-то мелочи он не видит смысла. По привычке посмотрев на часы на запястье, Му Цин вспоминает, что они тоже сели, как и телефон. Даже и не понять, сколько времени. Он не заметил, когда рассвело, потому что картина за окном неизменна, как нарисованный пейзаж в рамке. Идея не покидать свой номер весь день кажется хорошей только сначала, но отсутствие кофе существенно подрывает ее совершенство. Вздохнув, Му Цин поднимается на ноги и идет в душ, где приходится ориентироваться в темноте. Когда мать ослепла, к ней приходила девушка из фонда помощи людям, лишившимся зрения. Это она посоветовала Му Цину завязывать глаза и пытаться выполнять какие-то привычные действия. Говорила, что так ему будет проще ухаживать за матерью. Му Цин первое время скептически относился к этому, пока не попробовал. Они тогда еще жили все вместе: Се Лянь, Хуа Чэн, Фэн Синь и он. Се Лянь помогал — суть этой незамысловатой «терапии» была в том, чтобы понять, что чувствует незрячий человек и в чем в первую очередь нуждается. Му Цина только раздражало, когда кто-то лез ему под руку, но тактичность Се Ляня победила даже тогда. Фэн Синь же все время ходил за Му Цином, говоря, что он так разобьет себе лицо обо что-нибудь, если будет пытаться делать все один. И как-то сам врезался в косяк, занятый этими рассуждениями и попытками не дать ему «убиться». Смеялись все, кроме Му Цина, которому пришлось снять повязку с глаз, хотя делать это девушка из фонда не советовала, и бежать за льдом на кухню, потому что у Фэн Синя из носа шла кровь. Му Цин не забирал мать из больницы домой, пока не переоборудовал полностью ее квартиру, учитывая, в первую очередь, косяки, в которые, как выяснилось, прекрасно влетают на полной скорости и зрячие. То, что утро слишком раннее, Му Цин понимает, когда выбирается из своего номера и доходит до пустого общего зала. Вчера здесь было, как на фестивале фонарей. Сейчас же горит лишь несколько небольших фонариков: на столе в окружении диванов, на барной стойке и у дальней стены с сонными рыбками в аквариуме. Он уже собирается пройти на кухню, чтобы сделать себе кофе каким угодно способом, когда замечает, что все же не один. За барной стойкой, спрятавшись за рядами намытых и натертых до блеска бокалов, сидит Мо Жань с какой-то огромной книгой. Его губы беззвучно шевелятся, пока почти виноградного цвета из-за такого освещения глаза бегают по строчкам. Му Цин успевает только открыть рот, чтобы поздороваться, когда Мо Жань тыкает пальцем в страницу и рявкает: — Ах ты вонючий пес! От его возгласа даже темнота зала будто рябит, подрагивает, как задетый сквозняком тяжелый сценический занавес. — Господин Мо? — нахмурившись, зовет Му Цин. Мо Жань вскидывает голову. — Что?! — Доброе утро. — Да какое ж оно доброе? — Мо Жань собирается эмоционально всплеснуть руками и чуть не роняет гигантскую книгу. Му Цин замечает, что в ней нет печатных строк, только рукописные. — Ты только погляди, этот пес написал, что ему не понравилась наша кухня! Разнообразия ему мало! Вот приедешь ты у меня еще раз, будешь питаться объедками! — грозит он раскрытой странице. — Это книга жалоб и благодарностей? — догадывается Му Цин, облокотившись на барную стойку. Мо Жань кивает, встряхнув томом, которым, при желании, можно вбить собеседника в деревянный пол, как гвоздь. — Сволочь, гад, паскуда!.. Склонив голову, чтобы получше рассмотреть страницу, Му Цин замечает дату под отзывом, который так разозлил безукоризненно вежливого метрдотеля. — Это написано три года назад. Мо Жань, наконец, отрывается от книги и смотрит на него, широко распахнув и без того большие глаза. — И что?! Каждый раз, как читаю, хочу его придушить! — Три года подряд читаете? — Да! Если покажет здесь еще хоть раз свой нос, я ему яда в еду подсыплю! Му Цин вскидывает брови еще выше, когда Мо Жань, протянув руку, хватает с барной стойки бутылку приторно-сладкого Блю Кюрасао, который обычно добавляют в коктейли, и делает глоток прямо из горла. — Я пройду на вашу кухню, чтобы сделать кофе? — решив сменить тему, спрашивает Му Цин. — Заодно можешь приготовить завтрак, а то скоро все проснутся. Я вам тут что, слуга? Нет, не слуга, я здесь главный! Не буду ничего готовить! Сами готовьте, не без рук! — выпаливает на одном дыхании Мо Жань, перелистывая страницу книги так экспрессивно, что едва не вырывает ее из переплета. В любой другой ситуации Му Цин закатил бы глаза и пошел готовить себе кофе, сделав мысленно пометку больше даже не подходить к такому грубому человеку, но проблема в том, что Мо Жаню такое поведение вроде не свойственно. Это что, его брат-близнец? Вдруг он слышит шаги из коридора, а следом и холодный, как иней, голос: — Мо Жань! Они с метрдотелем синхронно вскидывают головы. Му Цин и так стоит, а вот Мо Жань вскакивает со своего места, как ученик, которого учитель застал за постыдным занятием. Книга едва не падает на пол, но он ловит ее в последний момент. В зал из темноты коридора вплывает Чу Ваньнин. На его лице нет и следа вчерашней приятной полуулыбки, которая смягчала его черты. Строгие темные глаза направлены на Мо Жаня. — Ваньнин! — восклицает метрдотель. — Как ты разговариваешь с гостями? — медленно и грозно спрашивает тот. — А как они со мной? Ваньнин, помнишь того урода, который написал, что ему не понравилась наша кухня? — без труда подняв тяжеленную книгу на вытянутой руке, продолжает Мо Жань. — Давно говорю тебе, давай пригласим его снова, я ему покажу… — Прекрати немедленно! — почти не размыкая губ, произносит Чу Ваньнин. Выражение лица Мо Жаня меняется за секунду: рот искажается в каком-то подобии мрачной улыбки, глаза темнеют на несколько тонов. — Ты его жалеешь? С чего бы вдруг? Гости тебе важнее, чем мои старания? Совершенно сбитый с толку Му Цин смотрит то на одного, то на другого, не веря своим ушам. Разговор абсурдный, даже если не брать во внимание то, что речь идет о событии трехлетней давности. У них годовщина единственного дурного отзыва за все время существования этого места? Чу Ваньнин чуть опускает голову, касаясь двумя пальцами переносицы. — Мо Жань, не неси чушь, — просит он. — Нет, ты мне скажи! — не унимается метрдотель, грозя снести с барной стойки все бокалы и бутылки увесистой книгой. Владелец отеля, наконец, переводит взгляд на Му Цина. — Доброе утро. Я приношу вам свои извинения. Му Цин качает головой. — У всех бывает, когда встал не с той ноги. — Эй! — восклицает Мо Жань. — Хватит говорить так, будто меня здесь нет! Я всегда встаю с той ноги! У меня с ногами все прекрасно! — Никто в твоих ногах не сомневается, — медленно, явно с усилием справляясь с эмоциями, произносит Чу Ваньнин. — Господин Му, — обращается он вновь к Му Цину, — окажите мне честь и попейте со мной кофе в моем кабинете. — В этом нет необходимости, — пытается возразить Му Цин. — Я планировал побыть в своем номере. Чу Ваньнин едва заметно склоняет голову к плечу. — Позволю себе дерзость настоять. Вы мой гость. И здесь прохладно, а в моем кабинете камин. Мо Жань, услышав это, все-таки откладывает книгу на барную стойку и выпрямляется, сразу становясь еще выше ростом, хотя и так едва не сшибает висящие на сушилке ножками вверх винные бокалы. — Ваньнин, я попью с тобой кофе! Ты приготовишь? — Приготовлю, — кивает Чу Ваньнин. — Для себя и своего гостя. А ты останешься здесь. Му Цину на мгновение даже становится жаль метрдотеля, несмотря на его странное поведение. Он и правда собирался провести день в номере и просто почитать, но Чу Ваньнин терпеливо ждет его ответа, а невежливым Му Цин никогда не был. — Хорошо, — говорит он. — Как пожелаете. — Благодарю. Следуйте за мной, — с этими словами Чу Ваньнин вновь исчезает в тенях коридора. Мо Жань вертит головой из стороны в сторону, как собака, наблюдающая за мячом. — А мне кофе? Ваньнин! Вернись! И мне вообще-то тоже холодно! Я люблю твой камин! Му Цин чувствует себя максимально странно, проходя мимо него и направляясь за владельцем отеля по пустому этажу. Неловкость ситуации зашкаливает, но вмешиваться в чужие отношения еще хуже. Чу Ваньнин молчит, пока они поднимаются на третий этаж по широкой лестнице, в которой не скрипит ни одна ступенька. Хозяин двигается бесшумно и очень уверенно, словно отсутствие света для него привычно. Рукава его белого свитера, как и вчера, подняты до локтей, но по пути он опускает их, еле заметно поводя плечами от холода. Му Цин по-прежнему не ощущает низкой температуры, но от чужого жеста даже ему на мгновение становится зябко. Кабинет Чу Ваньнина находится в самом конце коридора. Му Цин почти ничего не видит в темноте, пока перед ним не распахивается дверь. — Подождите меня здесь, я вернусь и принесу кофе, — говорит хозяин. Ничего не остается, кроме как кивнуть и все же пройти в комнату, которая выглядит более обжитой, чем все помещения отеля, где Му Цину уже удалось побывать. Даже общий зал, где постоянно кто-то есть, не может этим похвастаться. Почти половину одной стены занимает большой камин с потрескивающими под танцующими язычками пламени поленьями. С противоположной стороны от двери до окна и от пола до потолка все заставлено книгами и толстыми папками. На широком столе царит настоящий творческий беспорядок: лежат исписанные бумаги, россыпь сломанных карандашей и ручек без колпачков, стоит ряд чашек разных размеров и цветов. Подойдя ближе, Му Цин видит в одной недопитый чай с плавающими на дне цветками османтуса. С торца стола у самого края — фотография в тонкой рамке, и приходится присмотреться, чтобы узнать совсем юного Мо Жаня, которого валяет в высокой траве пухлый щенок хаски, облизывая ему лицо. Это не единственная фотография в этой комнате. Вторая большая и висит на стене над камином. С нее смотрит серьезным и тяжелым взглядом седой мужчина с паутиной морщин вокруг глаз и строгих губ. Му Цин уже второй раз за это утро ошибается в мысли, что он один, когда на стол, умудрившись ничего с него не уронить, вспрыгивает белая кошка. Она усаживается, сложив лапы и обвив их длинным хвостом, и смотрит на Му Цина блестящими янтарными глазами, в которых отражаются блики от пламени в камине. Невольно вспоминается кот Се Ляня, которого тот спас в дождливый день с улицы еще котенком. Белый Бай, в противовес изящной, как египетская статуэтка, кошке Чу Ваньнина, разваливался на весь коридор, убирая свои телеса с дороги, только когда приходил Фэн Синь, потому что тот об него вечно спотыкался. Кошка совершенно не проявляет враждебности и только щурится, глядя на Му Цина, когда тот протягивает руку, чтобы провести пальцем по ее голове между ушей. — Тяньвэнь, — раздается голос за спиной. Му Цин оборачивается. Чу Ваньнин приближается к столу, держа в руках источающие пар чашки. Как умудрился с ними дверь открыть — загадка. — Благодарю, — забрав у него одну, говорит Му Цин. В голове от запаха кофе мгновенно светлеет, а монотонное шуршание дождя по крыше словно отдаляется. — Девочка? — спрашивает он, указывая глазами на кошку. Чу Ваньнин кивает, делая глоток из своей чашки. — Ваши друзья сказали, что у них тоже есть белый кот. — Бай. — Му Цин пробует кофе, который мгновенно разливается внутри теплом, и этого тепла куда больше, чем от простой горячей жидкости. Заметив выражение его лица, Чу Ваньнин сообщает: — Я добавил немного сливочного ликера. Очень успокаивает. — Еще бы, — позволяет себе слабую улыбку Му Цин, снова отпивая кофе. — Спиртное с утра? — Это не спиртное, а кофе с ликером, — веско поправляет Чу Ваньнин, глядя на пляски огня в камине. — Присаживайтесь. Тяньвэнь следит своими золотыми глазами за Му Цином, когда он опускается в кресло у стола. Чу Ваньнин мажет кошке пальцем по самому кончику носа, из-за чего она тут же проводит по нему розовым языком. Он ставит свою чашку прямо на разбросанные бумаги и куда-то исчезает. Му Цин не успевает обернуться, когда на плечи ложится что-то мягкое. — Что?.. — Здесь сегодня очень холодно, а вы в тонкой рубашке. Чу Ваньнин садится напротив, пока Му Цин одной рукой ощупывает накинутый на него плед. — Я практически не мерзну, — говорит он. — Все мерзнут, просто не все это замечают. Оставьте. И я хочу извиниться за неподобающее поведение Мо Жаня этим утром. К сожалению, эти его состояния сложно предугадать. — Состояния? Хозяин отеля опускает взгляд, переплетая на столе тонкие пальцы рук. — Ни один врач не нашел ответа. Это просто случается. Вот такие резкие перепады настроения, смена поведения. Му Цин почему-то тоже отводит глаза. — Это происходит и со здоровыми людьми. В смысле, я не имел в виду, что он болен или… — Му Цин, — впервые называет его по имени Чу Ваньнин. — Вы не сказали ничего дурного. Если он чем-то обидел вас, я извиняюсь за это. Мо Жань и сам уже завтра будет жалеть о своих словах. — Меня сложно задеть. — Это вам кажется точно так же, как и то, что вы не ощущаете холода. — Простите? Чу Ваньнин снова подносит к губам чашку с кофе. Тяньвэнь так и сидит на столе, укутав лапки хвостом, и наблюдает за ними, как немой судья — за теннисным матчем. — Я сам когда-то считал точно так же, — произносит он. — И потом очень больно осознавать, что на самом деле все чувствуешь, особенно когда попадаешь с мороза в тепло. Му Цин хмурится и отставляет кофе на край стола. — Вы что, психоаналитик? — спрашивает он. Хозяин отеля вскидывает взгляд над краем чашки. — Вовсе нет. Я открыл это место в память о человеке, который меня воспитал. — Он кивает за спину Му Цина на портрет, висящий над камином. — Он не был мне отцом, и ценность его в моей жизни стала понятна, лишь когда он ушел из этого мира. У нас было слишком много разногласий, мы на все смотрели под разными углами. Я впервые оплакал его, когда прошло больше двух лет с момента его смерти. И когда нанял Мо Жаня. Он нигде не работал дольше пары месяцев, но здесь задержался. — Почему? — Потому что захотел заботиться обо мне, — спокойно отвечает Чу Ваньнин. — Я не знал, что так нуждаюсь в этом, пока не появился он. Му Цин прочищает горло. Разговор кажется ему все более странным, как и все этим утром. От горячего кофе и пледа уже должно было стать жарко, но ничего, кроме мягкого тепла, он не ощущает. — В несезон сюда приезжает мало людей, но всегда есть кто-то, кому это нужнее всех, — продолжает хозяин отеля. — В каком смысле? — спрашивает Му Цин. — Здесь тихо. Ничто не отвлекает. Нет тех факторов, которые захламляют нашу жизнь, пока мы думаем, что все делаем правильно, что все у нас под контролем. В эти моменты обнажаются черные дыры. Как переломы, которые напоминают о себе лишь в непогоду. Горе. Потери. Одиночество. В горле начинает неприятно першить. Му Цин делает еще один глоток кофе, и он сладкий от ликера, который осел на самое дно чашки. — И вы решили, что в этот раз это я, господин Чу? — Это вы, — не изменившись в лице, отвечает Чу Ваньнин. — Как когда-то это был Вэй Ин. — Вэй Ин? — даже не скрывает удивления Му Цин. — Но он… он… — Веселый и жизнерадостный? — безошибочно угадывает хозяин отеля. — Он и тогда таким приехал. Они с Лань Чжанем гостят здесь каждый год в несезон как наши с Мо Жанем добрые друзья. Но и они когда-то прибыли сюда впервые. Поговорите с Вэй Ином. Возможно, он расскажет вам куда больше. Му Цин не собирается лезть кому-то в душу, как и не считает, что у него что-то не так. Одиночество его не пугает, а тишина и отрезанность от мира ничего не обнажают, как выразился Чу Ваньнин. Он и хотел бы побыть один среди этой непогоды, но что-то постоянно ему мешает. Хотя пришлось бы соврать, сказав, что ему так уж не нравится общество хозяина отеля, его странного помощника и белой кошки с янтарными глазами. * * * — Ну за что мои любимые бокалы? — стенает Вэй Ин, указывая на мелкое крошево у барной стойки. — Ваньнин! Сбоку от тебя целая стопка тарелок, бросайся, сколько хочешь, но бокалы для вермута чем не угодили? Чу Ваньнин уже тянется к тарелкам, которые только что помыл и принес с кухни Мо Жань, но метрдотель хватает его за запястье. — Не сердись! Здесь целая толпа желающих готовить ужин, а я не буду! Может у меня быть выходной? — возмущается он. — И не бей посуду, кто будет подметать? — Ты и будешь! — рявкает хозяин отеля. Му Цин, еще утром мирно беседуя с ним в его кабинете, не поверил бы ни за что, скажи ему кто-нибудь, что, спустя всего несколько часов, он станет свидетелем вот такой сцены. Се Лянь с Хуа Чэном молча и почему-то с одинаковыми лицами наблюдают за ссорой Чу Ваньнина и Мо Жаня, не подозревая о том, что у метрдотеля «такое случается». Интересно, как часто? Фарфоровая тарелка бьется звонко, разлетаясь от барной стойки до самых диванов. — Ваньнин! — кричит, приподняв ноги, Вэй Ин. — Да что вы каждый год, в самом деле? Я еще в прошлый раз предложил есть и пить из пластиковой посуды! Фэн Синь с землистого цвета лицом хватается за голову, утыкаясь носом в декоративную подушку, что держит у груди. Он проснулся позже всех, все еще страдает от похмелья и воротит нос даже от чая, что ему предложил Се Лянь. — Поддерживаю! — выбрасывает руку над головой А-Цин, которая одна занимает весь диванчик, вытянув на нем ноги. — Кто еще за пластиковую посуду? — Я, — поднимает вверх указательный палец Се Лянь. — Господин Чу, не сердитесь. Мы с удовольствием приготовим ужин, если господин Мо сегодня не в духе. Что предпочитаете? — Сделай мои любимые вонтоны! — говорит Мо Жань, и его лицо жалостливо вытягивается, а глаза, вопреки всему, загораются жадным блеском. — С чили-маслом! Чу Ваньнин едва не задыхается от возмущения, но Мо Жань вовремя перехватывает его руку, пока он не успел стянуть со стойки еще одну тарелку. Му Цин отпивает вино, которое ему опять подсунул Хуа Чэн, и задумчиво обводит взглядом зал. Се Лянь самым первым вызвался готовить ужин, и поддержали эту идею только те, кто пока, небеса их миловали, не знает, как он готовит. Фэн Синь не способен на какую-либо деятельность после вчерашнего. А-Цин и не предлагала свою кандидатуру, сказав, что и так убирается здесь за всех. Остаются Лань Чжань, Вэй Ин и он. Не так и плохо будет уединиться на кухне, чтобы не слушать чужие споры. Он покрепче стягивает волосы резинкой и, пока все заняты переполохом с посудой, проскальзывает на кухню, забрав с собой бокал вина. Готовить Му Цина учила мама, а потом он и сам стал пробовать все новые и новые рецепты. Это занятие почему-то очень успокаивает. На кухне полумрак, в отличие от зала, где снова зажгли все эти разные фонарики на батарейках. С таким настроением Мо Жань, разумеется, не починил никакой генератор, так что плюс один день без света и связи в этом месте. Му Цин ловит себя на мысли, что начинает к этому привыкать. Хорошо, что плита работает от резервного генератора. И свет над ней — отлично. Му Цин ищет в шкафчиках муку, когда на кухню пробирается кто-то еще. — Что будешь готовить? — спрашивает его Вэй Ин, запрыгнув на кухонную стойку. У него в руке стакан с вермутом, потому что бокалов зауженных не осталось. Но оливочка на месте. — Вонтоны, надо думать, — отвечает Му Цин, открывая еще один шкафчик. — Других идей я не слышал. — Не, — усмехается Вэй Ин. — Это фирменное блюдо Ваньнина. Он сейчас поругается, а потом ночью все равно приготовит. Слишком любит Мо Жаня. Это звучит так просто и прямо, что Му Цин замирает, медленно поворачивая голову, чтобы посмотреть на Вэй Ина. Тот улыбается, покачивая одной ногой и задевая ручку дверцы под стойкой. — Только не говори, что ты не заметил, какие у них отношения, — улыбнувшись еще шире, произносит он. — Эти споры и битье посуды я вижу уже который год, но у них все прекрасно, поверь мне. Мы с Лань Чжанем в первый раз тоже удивились. И вонтоны реально вкусные, надо только подождать, пока Ваньнин успокоится. Давай придумаем что-нибудь другое. Что умеешь готовить? — Да все, — пожимает плечами Му Цин. — Как насчет жареного риса со свининой и овощами? — прищурившись, спрашивает Вэй Ин, поднося к губам стакан с вермутом. — Только без твоих жутких соусов. — Эй! Вкусный был соус! Твой друг ел за милую душу! — Хуа Чэн? После стряпни Се Ляня он и резиновый сапог на углях проглотит. Вэй Ин громко смеется и спрыгивает со стойки. — Не вопрос. Ты готовишь, я помогаю. Принесу продукты. Рис приходится приваривать в кастрюле на плите, потому что рисоварка не работает, но Му Цину не привыкать — у матери ее вообще не было, пока он не купил, стоило появиться первым деньгам. Вэй Ин послушно не лезет под руку, только рот у него не закрывается. Он рассказывает все подряд: и как они с Лань Чжанем однажды жили здесь с целой семьей по фамилии Цзинь, и как он не ладил с их старшим сыном, и как потом его любимая сестра выскочила за него замуж. Му Цин не любит болтливых людей, но, пока готовишь, такое «радио» неплохо оттеняет собственные мысли, делая их почему-то легче и светлее. Но это не длится долго. — А ты кого потерял? — спрашивает вдруг Вэй Ин, постукивая ножом по разделочной доске, нарезая цукини. Му Цин едва не роняет мимо сковородки, в которой жарится мясо, стеклянную крышку. — Что? Вэй Ин фыркает, не отвлекаясь от своего занятия. — Извини, я резковато. Просто это чувствуется. Я рано осиротел, а потом потерял и приемных родителей. Это заставляет прислушиваться и к чужому горю. Му Цин бросает силиконовую лопатку в тарелку и скрещивает руки на груди, прислоняясь поясницей к стойке. — Вы что, сговорились? — спрашивает он. — О чем ты? — открыв банку с кокосовыми сливками и облизав испачканный в них указательный палец, невинно смотрит на него Вэй Ин. — Об этом. Все эти вопросы. Чу Ваньнин утром тоже говорил о горе и потерях. Это что, реабилитационный центр? — Нет, это дорогой отель в горах на краю географии, — хмыкнув, отвечает Вэй Ин. — И только в несезон здесь можно самим готовить ужин без света в приятной со всех сторон компании. — Не стоит лезть мне в душу, — выдыхает Му Цин, крепче сжимая бока ладонями, не размыкая вокруг своего тела рук. — Мы почти не знакомы. Вэй Ин поднимает обе руки в обезоруживающем жесте. — Я не напрашиваюсь в приятели. Такие, как ты, не верят в дружбу. И, по насмешке судьбы, таких и окружают настоящие друзья. — У меня нет друзей. — М, — соглашается Вэй Ин, вновь окуная кончик пальца в кокосовые сливки. — Конечно. Смотри, чтобы эта уверенность не рухнула на тебя в самый неожиданный момент. Там в зале товарищ не просыхает от волнения за тебя. Му Цин приподнимает бровь. — Кто же? — У нас тут только один человек со страшным похмельем. — Вэй Ин кивает на попыхивающий из-под крышки паром травяной отвар, который Му Цин грохнул на плиту первым, потому что еще надо успеть остудить. Помогает от похмелья и головной боли. Он о Фэн Сине говорит? Да это просто смешно. — Это не из-за меня, — отворачивается к сковородке Му Цин. — Ага, — поддакивает Вэй Ин. — Я этим «это не из-за меня» жил много лет, пока до меня не дошло, что Лань Чжань чуть ли не со дня нашего знакомства все делал как раз ради меня. Я думал, не встречу человека, который будет так же слеп, как я когда-то. Му Цин скрипит зубами, но ничего не отвечает. Откуда кому-то совершенно постороннему знать что-то о его отношениях с Фэн Синем или с кем-либо еще? О его потерях. О том, чувствует он холод или нет. Боится одиночества или нет. Болит ли в нем что-то так, что спать не получается спокойно. Откуда это может быть известно незнакомым людям? Какое им дело? Он вздрагивает, когда Вэй Ин, совсем не стесняясь близкого контакта, заглядывает ему через плечо, и от его дыхания пахнет сладким вермутом. — Горит же, ну! Му Цин, выругавшись про себя, передвигает сковородку на холодный участок плиты. Вэй Ин отходит, не дожидаясь момента, когда его об этом попросят. — Приготовлю Лань Чжаню овощной салат, и можно будет подавать! — говорит он, снова причмокнув кокосовыми сливками.