Паутина мостов

“Oh that light, oh is bright Sleep for today but tomorrow we fight” ♫ Tommee Profitt feat. Svrcina - Tomorrow We Fight

Дурные дни случаются. Чаще всего они приходят следом за теми, о которых ты думаешь не иначе, как «нормальные». Когда все, с виду, под контролем. С этими мыслями ты ложишься спать и просыпаешься в той же комнате и в той же позе, в которой засыпал. Внутри катастрофы. Первые минуты хочется судорожно искать, что изменилось. Может, что-то произошло еще вечером, а мозг просто обрубил эти воспоминания, выстроил вокруг них высокую стену, а сверху добавил колючей проволоки для верности. Но нет. Просто все — катастрофа. Мир не изменился, ты не изменился, за окном все тот же пейзаж, что и днем ранее, но не покидает ощущение, что все это — лишь глаз шторма. Пусть светит солнце, все тихо, неподвижно, как съемки в сказке — только блестящая пыльца наполняет воздух, звонкий, прозрачный, как переливы маленьких колокольчиков. Но ты знаешь: это — лишь центр бури, и через пару-тройку секунд ливень и шквалистый ветер начнутся снова. Му Цин решает не искушать судьбу и просто ищет на дне дорожной сумки пачку сигарет с потрепанной крышкой и неровно оборванной наискосок пленкой. Внутри — три сигареты и простая пластиковая зажигалка с заедающим колесиком. Она дурацкая, и, чтобы ею прикурить, нужно стереть палец до кости, но Му Цину не нужна другая, потому что он вообще-то не курит. Он врач. Почти. Почти, да не совсем. В его комнате светло. Куда светлее, чем в предыдущие три дня. Он не обращает на это внимания, пока не выбирается, тихо пройдя через общий зал, на веранду. Небо белое, как молочная пена, натянутое и тугое, как атласная ткань. Но воздух прозрачный — настолько, что становится видно далеко. Дальше, чем хочется смотреть. Горные ущелья увиты деревянными мостиками, которые перетекают от одного перевала к другому. Они висят на своих креплениях, чуть прогибаясь, как цепи из позвонков, переплетаясь паучьей сетью. Листва яркая, почти кричащая, и в ее густоте стрекочут птицы. На веранде уже нет разбитой вазы и сломанной белой орхидеи. Столики пусты. Му Цин облокачивается на парапет и затягивается сигаретой так, что ломит гортань, а через секунду — трахею. Отсюда видно территорию отеля и бассейн, в котором когда-то вода была лазурная, но сейчас — изумрудная, мутная, как в горных реках. В ней плавают листья и мелкий, как труха, лесной мусор. На дне — неподвижная осевшая земля. Нанесло за эти дни ветром, намыло с дорожек дождем. В сигаретном дыме нет никакого удовольствия. В самом процессе курения — тоже. Но есть кое-что, что заставляет людей снова и снова браться за это занятие. Одно крошечное мгновение, когда в голове что-то щелкает вместе с тем, как появляется горький привкус на языке, — «у тебя есть время». Вот прямо сейчас ничего не происходит, это пауза. Мир не так плох, раз ты пока еще можешь сделать еще хуже. Почему-то в таких состояниях чаще всего вспоминается какой-нибудь бред, которым голову тебе забивают сначала взрослые, потом — ты сам. И звучит он как «кому-то хуже, чем тебе, больнее, чем тебе». Чаще всего почему-то называют детей в Африке или людей без конечностей. Руки-ноги на месте? На месте. Вода есть? Вон ее сколько, с неба она лилась галлонами все эти дни. Значит, тебе не больно и не плохо. Если есть, куда хуже, значит, плохо недостаточно. Это все вчерашние разговоры. Му Цин неспроста не дает людям копаться в себе и делать вид, что они что-то о нем знают. Это всегда печально заканчивается. В тебе пороются и пойдут дальше, а тебе потом иметь дело со всем тем, что из тебя, как из катакомб, достали. И это занятие далеко не из приятных. Иронично то, что тому, кто в тебе рылся, не особо хочется возвращаться и вправлять на место то, что он поломал или сдвинул. Как-то принято считать, что достаточно потыкать, подавить, вытащить на воздух, а дальше ты как-нибудь сам. Ну… детям в Африке ведь определенно хуже? Му Цин коротко кашляет, когда дым дерет горло. Боковым зрением он замечает какое-то движение внизу и поворачивает голову. Вдоль бассейна, высоко подняв обе руки с зажатым в них телефоном, идет постоялец, который вчера даже не явился на ужин. Господин Чжоу, кажется? Неужели его смартфон еще работает? От чего он его заряжает, от ветра? Мужчина крутится вокруг своей оси, явно пытаясь поймать связь. На нем уже нет костюма, как в день приезда. Теперь он одет в теплую толстовку и джинсы, и это сбавляет ему несколько лет. Му Цин кивает, когда понимает, что господин Чжоу его заметил. Тот с сомнением присматривается — явно плохо видит вдаль, — а потом отрывает одну руку от телефона, чтобы помахать. Он еще какое-то время бродит рядом с бассейном, пока не пропадает на узкой тропинке, уводящей куда-то в сторону и вниз. Неугомонный человек. Не сидится ему на месте. С другой стороны, по дорожкам вполне можно передвигаться. Все низины и даже маленькие углубления в земле заполнены водой, но все не выглядит так уж плохо. Может, пойти осмотреться — не такая и безумная идея. — Хотите кофе? Му Цин вздрагивает, когда слышит этот вопрос, едва возвращается с веранды в зал. Мо Жань стоит у барной стойки — с другой, «гостевой» стороны, — весь вытянувшись и подобравшись. По глазам и выражению лица понятно, что вчерашний кризис полностью миновал, но амнезию человеку жизнь не подарила. Уголки губ виновато опущены, во взгляде бегущей строчкой читается «простите-простите-простите». — Доброе утро, господин Мо. — Мо Жань, — поправляет метрдотель. — Доброе утро. Вы так рано встаете. Лучше бы я вообще не ложился, думает Му Цин. Вчера вечером у него было очень спокойное, если не сказать равнодушное состояние. Здорово, если бы так оно и осталось, но увы. — Привычка, — отвечает он. — Ясно. Как насчет кофе? У нас заработала кофемашина. Му Цин хмурит брови. — От маленького кухонного генератора? Мо Жань поспешно мотает головой. — Нет, я основной починил. Свет же есть, видите? В доказательство он щелкает выключателем сбоку от барной стойки, и над ней загораются круглые лампочки. Вот, значит, как? Му Цин даже не потрудился утром проверить, есть ли в номере свет — так и принимал душ в темноте. Теперь понятно, откуда у господина Чжоу заряженный телефон, раз он снова отправился на поиски мобильной связи. Мо Жань гасит лампочки над барной стойкой. — Что там сломалось, в генераторе? — зачем-то спрашивает Му Цин, хотя ему, в целом, все равно. — Да не знаю. Я его пнул разок, он и… — Мо Жань прикусывает нижнюю губу, но потом расплывается в вежливой и очень приятной улыбке. — Кофе? Завтрак? Му Цин качает головой. В этот момент дверь в кухню медленно распахивается, и в зал выходит Чу Ваньнин с глубокой тарелкой, которую он держит обеими руками. Над ней вьется пар. — Доброе утро, — сразу заметив Му Цина, здоровается он. — Мне пора привыкнуть, что вы так рано встаете. — Не нужно под меня подстраиваться, — отвечает Му Цин. Мо Жань нежно смотрит на Чу Ваньнина. У Му Цина появляется ощущение, что он помешал их примирительному завтраку, из-за чего еще больше хочется сбежать за господином Чжоу лесными тропами через перевал. Чу Ваньнин почти незаметным, мимолетным движением касается пальцем кончика носа Мо Жаня, когда тот тянется, чтобы понюхать содержимое тарелки. — Мои любимые, — произносит он. — Спасибо. — Сядь и поешь нормально, — говорит Чу Ваньнин. — Вам что-нибудь приготовить? — поворачивается он к Му Цину. — Вряд ли вы захотите вонтоны на завтрак. Вэй Ин все же не просто так говорил прошлым вечером, что он их все равно приготовит, когда успокоится. — Не стоит. Я прогуляюсь. И это хорошее решение. С влажных блестящих листьев осыпается вода, а от свежести и лесного запаха немного ведет голову. Небо по-прежнему белое, словно весь горный туман подбросило вверх и заперло там, прижало прозрачным стеклом к синеве, так что ее теперь не видно. Воздух не такой липкий, как во время дождя, но все равно кажется густым. Волосы быстро вбирают в себя влагу и тяжелеют всей копной, а у лба, где они короче и тоньше, что не забрать, завиваются. Му Цин с запозданием думает, что стоило хотя бы попить воды, прежде чем уходить из отеля, потому что от сигареты во рту остается неприятный привкус, но насыщенный запахами горный воздух быстро перетягивает внимание на себя. Чтобы не столкнуться с господином Чжоу, он идет другой тропой, более узкой и каменистой, чем та, на которой исчез мужчина. Спустя десять минут, она приводит его к деревянному настилу, где максимум смогут пройти плечом к плечу двое. За надежным металлическим ограждением с плотной сеткой — пропасть, на дне которой белеет горная речка. Слишком высоко — шум воды не долетает до слуха, как Му Цин ни наклоняется, чтобы разобрать хоть что-то. На ладонях от холодного парапета остается влага. Вместо плеска снизу, он слышит шаги слева от себя. Это господин Чжоу, который, заметив его, нерешительно останавливается. Он уже не держит телефон и стоит, убрав руки в карманы джинсов. — Привет, — говорит он через пару мгновений. — Доброе утро. — Эм… Здесь можно подняться? — спрашивает мужчина, указав на тропу. Му Цин кивает. — Да. Я как раз оттуда. Господин Чжоу? — Верно. А ты… — Му Цин. Господин Чжоу достает одну руку из кармана и неловким жестом взъерошивает короткий ежик волос на затылке. — Три дня уже здесь, а нормально не познакомились. — Нашли связь? — Да. И жене дозвонился. Она с нашим сыном в городе. Пропустил его день рождения. Погоду не посмотрел, надо же, — вздыхает господин Чжоу. Му Цину вдруг становится необъяснимо тоскливо. Еще хуже, чем до этого. Просто было — выворачивающе пусто. А теперь… — Сколько сыну? Мужчина улыбается, потирая трехдневную щетину широкой ладонью. — Три. Было бы больше, он бы, наверное, обиделся на меня, что вот так вышло. Му Цин сглатывает и думает быстрее, чем успевает задушить эту мысль на корню: я бы не обиделся. Хорошо, когда тебе три, и твой отец вообще может быть в этот день рядом. В его случае это было невозможно. Когда ему исполнялось три, отец уже несколько месяцев лежал прахом в урне под плитой на кладбище. — Извините нас, — произносит он. Господин Чжоу высоко вскидывает брови. Его лоб идет волнистыми морщинками. — За что? — Мои… — Му Цин морщится и хочет дать себе пощечину. — Мы были грубы с вами. — Так я первый начал, — отмахивается мужчина. — Перенервничал. Твой друг верно сделал мне замечание, пусть это и было грубовато. — Извините, — повторяет Му Цин, слегка кланяясь, а потом отворачивается и идет дальше по настилу, жмущемуся к склону горы, пока не исчезает ощущение взгляда между лопаток. Белое небо не низкое и не высокое, как чистый лист для рисования. На нем нет ни акварельных разводов облаков, ни тяжелых, как густая гуашь, туч. Если дождь снова и пойдет, то только к вечеру. Му Цин задумывается коротко о том, что, возможно, скоро можно будет уехать, но эта мысль почти сразу кажется абсурдной. Это здесь, со склонов, все смыло вниз, а там от дорог осталось одно воспоминание. Пока не просохнет, нечего и думать, что сюда кто-то сунется. Он доходит до ущелья, через которое прокинут мост. Настил заканчивается оградой с надписью «опасно» и стрелкой на мост. Читать: не хочешь сломать себе шею, лучше перебирайся на другую сторону. А там все так же, как и здесь: деревья, уплывающие вверх по склону и теряющиеся в туманной дымке. И ни души. Тишина пульсирует в ушах, повторяя ритм сердцебиения. Му Цин подходит к началу моста. Бревна скользкие от сырости, а от скрученного металлического каната колет ладонь, едва он кладет руку на тугое плетение. Он слышит чужое сбитое дыхание, но не успевает повернуть голову, когда в локоть с силой вцепляются. — Совсем сдурел?! — спрашивает Фэн Синь. Его голос Му Цин узнает, даже оглохнув на одно ухо. Что вполне может произойти уже сейчас, потому что тот орет, как будто его сюда гнали маньяки с бензопилами. — Я? — Му Цин все же поворачивается и пытается высвободиться. — Ты! — Фэн Синь облизывает губы и разжимает пальцы, предварительно дернув Му Цина на себя и заставив сделать несколько шагов назад. — Полетать решил? — Тебе с похмелья приснился радостный сон о моей кончине? — спрашивает Му Цин. Тот словно и не замечает колкости. — Господин Чу сказал, что ты ушел прогуляться. И куда — на другую сторону горы! От него пахнет кофе и зубной пастой. Мокрые волосы прилипли ко лбу, и влажности воздуха мало, чтобы они настолько пропитались водой. Фэн Синь сюда из душа выскочил? Сквозь лесную чащу — напролом? Му Цин вздыхает и скрещивает руки на груди. — И что? Фэн Синь несколько раз моргает, словно этот вопрос ставит его в тупик. — Ни… ничего! Бегать за тобой! — Так не бегай. — Се Лянь волнуется. — Се Лянь? — хмыкает Му Цин. — Он всегда волнуется. Фэн Синь вдруг смотрит на него с такой усталостью, что напоминает себя прошлым вечером в приступе тяжелого похмелья. Но он вчера и капли спиртного не выпил. — Тебе правда до такой степени плевать на людей, которые за тебя беспокоятся? — Правда. Поэтому лучше тем, кто за меня не беспокоится. Ожиданий меньше. Му Цин обходит Фэн Синя, хоть это и сложно на узком настиле, где с одной стороны — гора, с другой — пропасть. В спину прилетает: — Ты поэтому даже не позвонил, когда твоя мама умерла? У кома в горле привкус сигаретного дыма. — А что бы ты сделал? — спрашивает Му Цин, игнорируя ощущение, что его сейчас задушит воротник собственной рубашки. — Если бы позвонил. Фэн Синь какое-то время молчит, и Му Цин уже делает шаг вперед, когда все же слышит его ответ: — Приехал бы. — И? — Побыл бы рядом. Точнее, мы все… — Что — вы все? Мне же плевать, ты сам сказал. Что бы изменило ваше присутствие? Она вышла бы из печи крематория целая и живая? — Му Цин… — Почему вы все считаете, что от человеческого общества становится легче? Кто вам это в голову вбил? Откуда вообще эта святая уверенность, что наличие кого-то под боком решает все проблемы?! У Фэн Синя дрожит голос. Это не от нервов и не от каких-то праведных чувств — от раздражения, которое он еще пытается сдерживать. — Ни хрена это проблемы не решает. Но тебе не было тогда легче, когда я поехал с тобой в больницу? Му Цин усмехается. Так всегда. Ты показываешь слабость — люди отмечают, где она находится, а потом впиваются в это место зубами. Припоминают — бойся меня, я теперь знаю. — Не было, — отвечает он. — Это тебе — было. Что сделал доброе дело. — Думаешь, если бы тебя за руку на похоронах матери подержали, всем бы это в охуеть какую благотворительность записали? — свистящим шепотом спрашивает Фэн Синь. Му Цин вспоминает, как стоял перед прахом матери и не понимал, что ему нужно делать. Не понимал, в каком он городе. Куда идти. Это что — все? Вот это — конец? Пока он какие-то бумаги подписывал, разговаривал с одинаковыми людьми в костюмах с театральными масками поддельной скорби на лицах, это казалось еще одной задачей, которую нужно решить. А потом… — А это с самого начала что, не благотворительность? — спрашивает он, не поворачиваясь. — Се Лянь долго себе простить не мог, что вы тогда приняли меня за вора. — Му Цин! Это было на первом курсе! — восклицает Фэн Синь. О, эта история действительно стара, как их знакомство. Се Ляня, наивную душу, обокрали в общежитии в первую же неделю, когда он оставил дверь нараспашку. Родители заплатили за отдельную комнату, а тот привык, что в их районе можно хоть особняк с ключами в замке оставить, никто не войдет. И на кого еще можно было подумать, как не на парнишку-соседа из неполной нищей семьи, который, наверное, и поступил каким-то обманным путем, раз без денег и не по знакомству? Все так и рассуждали. Едва до отчисления не дошло. Точнее оно и дошло, но Се Лянь вовремя опомнился и вмешался. А совесть доброго человека способна на самые щедрые поступки. Через месяц они с Хуа Чэном предложили снимать вместе квартиру. Даже плату первое время не хотели делить поровну. Му Цин верил, что Се Лянь и правда сожалел о случившемся. О нем после все отзывались очень лестно — загладил вину, вон как подружились ребята после такого скандала. Му Цин спину в поклонах ломал перед деканом, чтобы матери не звонили, ничего не говорили. Одним повышенным давлением они бы не отделались, узнай она, что сына заподозрили в воровстве. — И ты до конца второго курса думал, что это я, — произносит Му Цин, глядя на скалу. — Так ты и не оправдывался! — А должен был? С какой стати? — Ох, небо. Какой же ты трудный! — хрипит позади него Фэн Синь. Му Цин так и видит, как он ладонями по лицу водит, как всегда делает, когда злится и не может разговор вывести на нужное ему русло. — Разве ты сам не говорил, что хотел с нами подружиться? — Говорил, — кивает Му Цин. — Хотел. Но мы уже не студенты. И вместе больше не живем. И за руку на похоронах меня держать не нужно. Фэн Синь, кажется, говорит что-то еще, но его голос пропадает, когда, словно из ниоткуда, на них обрушивается с рокотом ливень. Му Цин думал, что дождя не будет до самого вечера. Ошибся. Как глаз шторма порой принимают за то, что буря миновала, и теперь — безопасно и спокойно. Мечтай. * * * — Однажды врач после тяжелой смены в больнице зашел в лифт и поехал на первый этаж, чтобы переодеться и отправиться домой. Когда двери уже закрывались, он увидел медсестру, которая бежала и просила придержать для нее лифт. Врач так и сделал, и девушка с улыбкой поблагодарила его, забежав в кабину. Двери лифта закрылись, и он двинулся вниз. Медсестре тоже нужно было на первый этаж, но, несмотря на нажатую нужную кнопку, лифт не остановился, вместо этого спустившись на этаж B3 — в подвал. Когда двери раскрылись, врач увидел маленькую девочку, которая горько плакала и просила взять ее с собой. Медсестра протянула к ней руку, чтобы успокоить, но мужчина в ужасе нажал на кнопку, чтобы закрыть двери, и лифт снова поехал вверх. «Почему вы не дали мне забрать девочку?» — возмутилась она. Врач, утирая пот со лба, ответил, что у ребенка на запястье была красная лента, которую повязывают покойникам. На этаже B3 находился морг. «Красная лента?» — спросила медсестра. — «Вот такая?». Она задрала рукав белого халата, и врач увидел, что у нее на запястье… — А-а-а-а-а! — вопит А-Цин, упираясь босыми ногами в диван и обхватив Му Цина за руку. — Мо Жань, замолчи-замолчи-замолчи! — Да это просто старая городская легенда, — усмехается Хуа Чэн, который сидит напротив в расслабленной позе, приобняв Се Ляня за плечи. — Как про автобус-призрак. — И ты молчи! — тыкает в него пальцем девчонка, не отпуская руку Му Цина. — Цин-гэгэ, проводи меня, я боюсь. — Куда тебя проводить? — спрашивает Му Цин. — В туалет! — Так свет же есть! — говорит Мо Жань. — И что?! После твоих страшилок ноги с дивана опустить страшно! Хуа Чэн отпускает Се Ляня и наклоняется к столу. От света горящей свечи его лицо кажется еще более зловещим, и ему это прекрасно известно. — В туалет, говоришь? А ты слышала про девчонку, которая поскользнулась на кафельной плитке и упала так сильно, что у нее вытек глаз? И она превратилась в призрака, который зовет тебя в ванной. Если примешь ее за кого-то из живых и отзовешься, она набросится на тебя и съест твое лицо! — Пошел в жопу! — кричит А-Цин, дергая ногой и едва не снося со стола свечи. — Это японская страшилка, — говорит ей Му Цин. — Не слышала, что ли, ни разу? — Не-е-ет! — хнычет девчонка, утыкаясь ему лицом в плечо. Му Цин вздыхает. — Так что, в туалет-то пойдешь? — Нет! Я потерплю! — Это чревато, — улыбается Мо Жань. — Только в прошлом году сменили обивку диванов. — У меня есть легенда про мертвецов! — хлопает в ладоши Вэй Ин, усаживаясь ровнее. — Хотите? — Вы все говнюки! Я все расскажу Сяо Синчэню! — кричит А-Цин. — А я расскажу, что ты сбегаешь сюда каждый год, чтобы отдохнуть от него и Сюэ Яна, — без тени эмоций произносит Мо Жань. — Он обидится, и переедешь сюда. У нас как раз набор горничных на новый заезд в сезон. — Ну хватит, Мо Жань, — хмурится Чу Ваньнин. — Я, кстати, работаю хирургом, — говорит господин Чжоу, который на этот раз присоединился к ним за ужином. — И у нас правда в морге трупам повязывают красные ленточки на запястья. — Да ты гонишь! — вопит А-Цин. — Вы все сговорились! Мужчина смеется и пожимает плечами. — Хочешь — верь, хочешь — нет. Несмотря на исправно работающий генератор, они сидят без света в общем зале, выключив все фонарики и оставив только свечи, как в самый первый день. Му Цин уже не помнит, чья это была идея, но вскоре страшные истории и городские легенды стали рассказывать наперебой. Большие всех их знают Мо Жань, Вэй Ин и Хуа Чэн, и теперь они втроем делают это по очереди. — Лань Чжань, оливочка, — говорит Вэй Ин, протягивая своему молчаливому соседу шпажку с оливкой из пустого стакана. Лань Чжань аккуратно берет ее губами. Вэй Ин улыбается и целует его в нос. — А вермут кончился? — Ты и так выпил уже четыре стакана, — говорит Мо Жань. — Под хороший разговор, господин Мо, этого даже мало. — Тебе принести? — спрашивает Лань Чжань. — Да я сам схожу. — Сиди, я налью. Вэй Ин устраивается поудобнее на диване, провожая поднявшегося Лань Чжаня взглядом с широкой улыбкой. Фэн Синь, который весь вечер не притрагивается к алкоголю и молчит, мрачно подносит к губам чашку с кофе. Му Цин вспоминает, что во времена, когда они жили вместе, Се Лянь постоянно уговаривал его не пить кофе на ночь. Об их разговоре на перевале он старается не думать. В этих спорах нет ничего нового. Они сотни раз все это обсуждали. От сто первого мало что изменится. Фэн Синь поднимает на него глаза, и Му Цин отводит взгляд на ровно горящее пламя свечи на столе. С веранды доносится мерный шум дождя. Это уже не такой ливень, как днем, скорее всего утром снова в небе будет молоко. Доносящийся со стороны барной стойки звон заставляет всех одновременно повернуть головы. А-Цин, жавшаяся к боку Му Цина, вытягивается вся, опять хватая его за предплечье. — Что там?! Что? Звякают бутылки, шуршит лед и с характерным хрустом проезжаются по стеклянным горлышкам крышки. Вэй Ин, нахмурившись, встает первым. Почему-то включить свет никому и в голову не приходит. В зале так темно, что, как только он покидает неровный круг из диванов, его фигура скрывается во мраке. Спустя пару мгновений, раздается его недоумевающий голос: — Лань Чжань, ты что делаешь? — Готовлю тебе коктейль. — А? Хуа Чэн заинтересованно вскидывает брови и поднимается тоже, утягивая за собой Се Ляня. Вся компания медленно меняет локацию, собираясь вокруг барной стойки. Му Цин насилу отклеивает от себя А-Цин, давая, по ее просьбе, обещание, что никто не перережет ей сухожилия из-под дивана, если она опустит ноги на пол. За барной стойкой в свете свечей, которые они забрали с собой, Лань Чжань с лицом, с каким по телевизору зачитывают новости политики, ловко перебрасывает из руки в руку бутылки с самым разным содержимым, наполняя шейкер. Вэй Ин смотрит на него во все глаза, как и все остальные, а потом вдруг роняет голову на барную стойку и смеется. — Где он этому научился? — ахает Мо Жань, когда Лань Чжань выбрасывает бутылку из-за спины и ловит, едва она успевает лишь приблизиться к стойке донышком. — Да нигде, — качает головой Вэй Ин, завесившись волосами. — Он пьян. — Он — что? — изумленно спрашивает Хуа Чэн. Му Цин редко имеет удовольствие видеть растерянность на этом вечно надменном лице. — Пьян, — уверенно повторяет Вэй Ин. — Так никто не пил, кроме тебя! — Сколько я выпил стаканов, четыре? — перебирает пальцами Вэй Ин, возведя глаза к потолку. — Похоже, четвертая оливочка была лишняя. — Это вообще возможно? — недоверчиво спрашивает Фэн Синь. — Технически — да, — кивает Мо Жань, неотрывно глядя на Лань Чжаня, все еще преданно занятого своим делом. — Учитывая, что он пьянеет, стоит лизнуть винную пробку. Лань Чжань встряхивает шейкер таким движением, словно всю жизнь проработал барменом. Му Цин и считать перестал, сколько всего он туда налил. Сдернув с сушилки самый высокий бокал и поставив его перед собой, он наполняет его содержимым шейкера ярко-красного цвета. — Что это за коктейль? — тихо спрашивает Мо Жаня господин Чжоу. — Понятия не имею, — так же тихо отвечает метрдотель. Коктейль оказывается перед Вэй Ином, который смотрит на своего спутника, широко распахнув глаза. Тот вовсе не выглядит, как пьяный человек. Или как Му Цин представляет себе пьяных людей, которые попытками повторить за Лань Чжанем уже превратили бы барную стойку в груду щепок и стекла. — Тебе! — говорит Лань Чжань. — Ух ты, — неуверенно произносит Вэй Ин, с подозрением опуская глаза на высокий бокал с яркой жидкостью, со дна которой поднимаются мелкие пузырьки. Там что, шампанское? Или газированная вода? Лань Чжань выжидающе смотрит на Вэй Ина, и тот с улыбкой тянется губами к трубочке. Вдруг Лань Чжань отодвигает бокал прямо из-под его носа и жестом кудесника втыкает в него коктейльный зонтик. — Вот, — говорит он, возвращая напиток на место. Вэй Ин, усмехнувшись, все же отпивает немного под пристальными взглядами собравшихся. У него мгновенно выделяются скулы на лице, словно он втянул щеки, но, еле слышно кашлянув, он поднимает вверх большой палец. — Просто супер, Лань Чжань! — Правда? — О, да! Му Цин стоит к нему ближе всех, так что слышит, как Вэй Ина со стороны другого плеча тихо спрашивает Се Лянь: — Что, остро? — Кисло! — Кисло? — Сам попробуй. Не тут-то было — едва Се Лянь тянется к трубочке, Лань Чжань молниеносно отодвигает коктейль к себе с таким видом, словно тот сделал что-то неподобающее. — Это для Вэй Ина! — Оу, — улыбается Се Лянь. — Извини. — Гэгэ! — тут же огибает барную стойку Хуа Чэн. — Я сделаю тебе коктейль, что хочешь? — Эм… — Кровавую Мэри? Эта страшилка прозвучала самой первой этим вечером. Му Цин уже ожидает, что А-Цин сейчас снова начнет причитать, но, обернувшись, понимает, что девчонки нигде нет. — А где А-Цин? — спрашивает он, но все вокруг слишком заняты выбором коктейлей и ингредиентов для них. Снова звякают бутылки, разговор смазывается в гул голосов, который стихает резко, когда из коридора слышится леденящий душу крик. Му Цин тут же бросается к двери. И падает назад, не устояв на ногах, когда на него из темноты коридора кто-то бросается с диким воплем, молотя конечностями во все стороны. — Призрак! Призрак! Му Цину едва не прилетает острым локтем в лицо, пока он не ловит А-Цин — а это именно она — за запястья. — Какой еще призрак? — спрашивает он, пытаясь вдохнуть после такого резкого падения на спину. А-Цин изворачивается на нем, пытаясь посмотреть в зияющий темнотой дверной проем. — Он там! Он идет за мной! Он съест мое лицо! — Да слезь с Му Цина сначала! — раздается над головой голос Фэн Синя. — Эй, ты как? Сильно затылком приложился? А-а-а-а!!! Му Цин вздрагивает, когда орать начинают и Фэн Синь, и А-Цин одновременно. В ушах звенит. Из коридора в полумрак зала и правда вплывает фигура в белом. Щелкает выключатель, и зал заливает яркий свет, от которого приходится на мгновение зажмуриться. Открыв глаза, Му Цин видит над собой Чу Ваньнина. А-Цин, которая стекла на пол и теперь лежит с ним рядом, продолжая барахтаться, как ящерица, которую ухватили за хвост, закрывает лицо руками. — Призрак! Мы все умрем! — Не знаю, поможет ли тебе это, но это всего лишь я, — строго глядя на нее, говорит хозяин отеля. — И ты разбила шваброй лампочку в коридоре, пока пыталась от меня отбиться. Фэн Синь плюхается подле Му Цина на задницу и вытягивает перед собой ноги. — Ну нет, больше никаких страшилок, — говорит он. — В жопу вас. Му Цин со стуком опускает затылок на пол, закрывая лицо предплечьем. Он не знает, что в этом всем такого смешного, но все равно смеется. Впервые за полгода.