“The book of love is long and boring And written very long ago It's full of flowers and heart-shaped boxes And things we're all too young to know” ♫ Peter Gabriel - The Book of Love
3 года назад
Мать Му Цина в юности была красавицей, каких поискать. Это Фэн Синь не с потолка взял и не сам выдумал — увидел в тот единственный раз, когда был у нее дома и заметил фотографии на полке, составленные все к самой стене, чтобы она случайно не уронила их неловким движением. Она носила волосы до талии, глубоко и умно смотрела и улыбалась почти на всех снимках. Такая девушка могла выйти замуж за богатого мужчину и жить, не зная бед, но выбрала другую судьбу. — Мой супруг был гордецом, — с затаенным уважением в тоне сказала она, прокручивая в пальцах толстую спицу для вязания, будто лепила что-то из теста. Она не вязала, уже давно нет, но делала это для того, чтобы руки совсем не теряли чувствительность. — Он очень рано покинул родительский дом, потому что не разделял взглядов своей семьи. Когда он умер, я даже не знала, кому мне позвонить. Фэн Синь бросил последний взгляд на выставленную в центр полки фотографию, мужчина на которой не смотрел в камеру, и повернулся к ней. Му Цин тоже не любил фотографироваться и всегда либо отворачивался, либо делал вид, что крайне занят чем-то и не замечает, что его снимают. Сидевшая в кресле женщина была намного, намного старше девушки с фотографий за спиной Фэн Синя, но улыбка ее почти не изменилась. Если бы Му Цин чаще улыбался (вообще улыбался), у него была бы такая же. Фэн Синь не мог по черно-белым снимкам определить, какого цвета были ее волосы, которые сейчас полностью поседели в иней. — Цин-эр будет недоволен, что я тебе позвонила, — резко перевела тему она. Фэн Синь вовремя прикусил язык, чтобы не сказать, что Му Цин всегда недоволен, если что-то идет не так, как он рассчитывал. Звонок с незнакомого номера застал его за тупым пролистыванием ленты в Weibo, и он даже рад был отвлечься. Се Лянь с Хуа Чэном уехали на все выходные к родителям Се Ляня, а Му Цин практически жил на стажировке. Компания кота Бая мало скрашивала безделье — тот лениво валялся в коридоре, но за передвижениями Фэн Синя следил неусыпно, чтобы самый безалаберный из четверых его хозяев не отдавил ему лапу или хвост. Позвонившая женщина представилась просто тетушкой Юань, и Фэн Синь чуть телефон не выронил, когда понял, что это мама Му Цина. Не от удивления, что она позвонила, а от страха, что что-то случилось — сразу всплыла в голове больница, бледный Му Цин и свет этот жуткий из-под потолка в коридоре. Женщина только мягко рассмеялась в трубку в ответ на его заикания и извинилась за внезапную просьбу. Оказалось, что Му Цин вместе со всеми ее рецептами и выписками от врача случайно забрал нужные ей документы, которые она, «слепой крот», по ее же словам, сунула в общую папку. «Вы не могли бы мне их привезти? Сегодня должен заехать доктор». Фэн Синь мог и думал: «страшное дело», когда заходил в комнату Му Цина и искал нужные бумаги. Благо, они лежали на видном месте на столе. По дороге до него дошло, откуда у матери Му Цина его номер — он оставлял его ее лечащему врачу в больнице еще в тот год, когда с ней случился приступ. Зачем — не помнил. Да и теперь это было уже не важно. — Позвони я сыну, он опять бы отпрашивался на работе. Для него это сложнее, чем кажется, — вздохнула она, но вдруг улыбнулась опять, глядя в никуда прямо перед собой невидящими глазами. — Хотя у меня был в этом и свой собственный интерес, не буду скрывать. — Какой? — спросил Фэн Синь. — Познакомиться лично хоть с кем-то из его друзей. Я давно просила вас пригласить, повидаться. Ну, насколько это возможно с моим зрением, — усмехнулась она. Фэн Синь был очарован ее самоиронией и не мог не улыбнуться в ответ, хоть мама Му Цина этого и не видела. — Я тоже рад с вами познакомиться. — Вы ведь друзья, верно? — вдруг спросила она, перестав прокручивать спицу пальцами. Пришлось подавить вздох. Незрячие люди не могут заметить выражение твоего лица или прочитать что-то по взгляду, но у них уникальная способность ощущать настроение по голосу или даже дыханию. Му Цин жил с ними в одной квартире, ужинал с ними за одним столом, но они втроем ни черта о нем не знали. Не потому, что не хотели — он не пускал в свой мир никого. Фэн Синь с ним оттого и ругался, что не мог понять. Казалось бы, проще забить, тем более Му Цин был отличным соседом: поддерживал порядок, не шумел, не напивался и не водил никого домой, чтобы устраивать вечеринки. Или что там еще положено делать в студенчестве? Фэн Синя и самого на такие приключения не особо тянуло, хоть он и наведывался в ночные клубы по субботам. Им вчетвером было хорошо, но что это за дружба такая, если они узнали, что у Му Цина день рождения в начале осени, не от него, а из его документов? По сути — случайно. Ладно, не совсем случайно. До Се Ляня первого дошло, что год пролетел, их дни рождения они отпраздновали, а Му Цина — нет. Выяснилось, что он был черт знает когда — уж скоро следующий. И Му Цин сам не обрадовался, что они знают. Они друзья? Фэн Синь вспомнил, как у него все внутренности смерзлись, когда он посмотрел в глаза Му Цина в ту ночь в больнице. Не от холода его взгляда, а от осознания внезапного — что ему не все равно. — Да, — ответил он, и мать Му Цина кивнула, будто и не ждала другого. — Хорошо, — сказала она. — Цин-эр характером весь в отца, и это меня всегда беспокоило. Недоверчивый, гордый, помощи никогда не попросит, даже если она очень нужна. Это стремление не зависеть ни от кого пугало меня в муже, а уж в сыне… Ох, прости, Синь-эр, я не хотела грузить тебя такими разговорами. Ласковое обращение прозвучало очень тепло. Фэн Синь снова улыбнулся. — Вовсе нет, я… — он не договорил, потому что на кухне щелкнул, вскипев, чайник, а одновременно с этим хлопнула входная дверь. — Мама! — послышался голос Му Цина, а потом и он сам появился на пороге комнаты. — Фэн Синь?.. Его мать повернулась в кресле. — Цин-эр! Почему ты приехал так рано? Му Цин покачал головой и приложил ко лбу ладонь, на секунду прикрыв глаза. — Ты серьезно? — спросил он. — Мне позвонила твоя соседка, сказала, что к тебе пришел какой-то мужчина, а ты всем открываешь, не спрашивая, откуда мне было знать, что это Фэн Синь? — Тьфу ты, старая дурочка, — поморщилась его мама. — Вот ведь не сидится ей спокойно, зачем она тебе позвонила? — Потому что волнуется? — Му Цин скрестил руки на груди. — Я просил ее звонить в любое время, если что-то ее насторожит. — Ее и собственная тень насторожит, Цин-эр! Тебе опять из-за меня пришлось отпрашиваться со стажировки! — Не думай об этом. Это не важно. — Еще как важно! — Его мать поднялась на ноги и направилась к выходу из комнаты, ловко умудрившись не задеть ничего из мебели, будто каждый цунь собственной квартиры был записан у нее в голове. — Я скажу Цзинь Ми, чтобы не смела больше отвлекать тебя по пустякам! — Я тебе скажу, — беззлобно пригрозил Му Цин. — И будет, как в тот раз, когда тебя едва спасли? Его мама, подойдя ближе, протянула руку и безошибочно приложила ладонь к его щеке. — У тебя своя жизнь есть, Цин-эр. Не стоит бегать ко мне по любому поводу, я могу за себя постоять. Му Цин вздохнул и взял ее за руку. — Ты чай ставила? Сядь, я сейчас сделаю. А потом расскажешь мне, что он здесь делает, — сказал он, кивнув на Фэн Синя, но не посмотрев на него. Прекрасно, просто прекрасно. Он говорил так, будто Фэн Синь — новый журнальный столик, который внезапно привезли в этот дом по ошибке. — Судя по рассказам соседки, я грабитель или проповедник буддизма, — рассерженно ляпнул он. Злость была больше от неловкости, чем от внезапного появления Му Цина и его слов, но разбираться было некогда. Му Цин посмотрел на него так, словно хотел испепелить одним лишь взглядом. О, конечно, Фэн Синь уже догадался, о чем он подумал. Не дай небо кто-то узнает о нем больше, чем то, что он сам показывал. А ни хрена он и не показывал. Фэн Синю бы и плюнуть на это, уйти, но не при его матери же опять ссориться. Это они умели — с одного слова сразу в пожар. — Он привез мне бумаги, которые я по ошибке положила в папку с рецептами от врача, — терпеливо объяснила его мама. — Цин-эр, я сама попросила. А теперь сядьте, я принесу чай. — Мам, я сделаю, садись лучше ты. — Ну уж нет! — неожиданно грозно отозвалась она. — У меня гость, к тому же твой друг, и я пойду делать чай! Фэн Синь тихо усмехнулся, глядя на то, как краснеет Му Цин. Всегда бледный от природы, краснел он очень выразительно. Его мама похлопала его по руке и направилась на кухню, оставив их вдвоем в комнате со старыми черно-белыми снимками из своей юности. И детства Му Цина. Фэн Синь нет-нет, да поглядывал на полку с фотографиями, где пряталась одна яркая и цветная — Му Цину там было от силы года три, и его почти не было видно за осенними листьями, которые он держал в руках целым букетом. Как оказалось, волосы он все-таки не красил. Они такие и были от рождения — в темный туман над осенними полями. * * * Из сна выдергивает яркий запах кофе. Позвякивает посуда, слышны чьи-то шаги, а еще раскалывается голова — похоже, вчера Му Цин все же приложился затылком сильнее, чем думал. Он открывает глаза и понимает, что находится в общем зале на диване, а не в собственном номере. На бок что-то ощутимо давит, и Му Цин приподнимается, чтобы увидеть лежащую на нем сверху А-Цин. От его движения девушка тоже просыпается и сонно хлопает ресницами. — А-а-а, у меня болит каждая косточка, — стонет она, садясь ровно и еще сильнее комкая ногами плед, упавший с ее плеча. Му Цин с ней искренне солидарен. Спали они очень неудобно, и, вероятно, голова проклинает его скорее за это, чем за вчерашнее падение. Он тоже садится, поправляя волосы, и встречает мрачный взгляд Фэн Синя с дивана напротив. Тот тут же отводит глаза и отпивает кофе из кружки. — Доброе утро! — бодро, как всегда, здоровается Мо Жань из-за стойки, заметив, что они проснулись. — Доброе, — жалостливо тянет А-Цин, разминая шею. — Почему никто не отнес меня ночью в теплую постельку? — Чтобы ты спросонья руку мне оттяпала, подумав, что я призрак? Нет уж, спасибо, — усмехается Мо Жань, звякая посудой. — Да и будить вас не хотелось. Фэн Синь что-то бурчит себе под нос и в последний момент ловит чайную ложечку, которая едва не соскальзывает с блюдца, когда он берет его со стола. Му Цин замечает и господина Чжоу в кресле чуть поодаль, мирно читающего какую-то книжку в мягкой обложке. Вэй Ин с Лань Чжанем сидят за барной стойкой и о чем-то тихо разговаривают. По внешнему виду Лань Чжаня не скажешь, что вчера он перебрал спиртного, но взгляд у него какой-то необычный, едва ли не виноватый. Неужели не помнит, как вчера жонглировал бутылками и месил разноцветные коктейли? — Черт! — восклицает Фэн Синь, проходя мимо них с А-Цин. Ложечка все же падает с блюдца и звякает об пол, и во второй раз поймать ее он не успевает. Му Цин наклоняется и поднимает ее, протягивая Фэн Синю. — Держи. Фэн Синь выхватывает ложечку из его пальцев и быстро идет к барной стойке, бросая на ходу: — Хорошо смотритесь. — Чего-о-о? — переспрашивает А-Цин, отвлекаясь, наконец, от своей многострадальной шеи. — Тебе приснилось что ли чего? — Сны здесь не нужны, у меня есть глаза, — тихо, но четко произносит Фэн Синь, неловко грохая блюдце на стойку. Мо Жань хмурится, но ничего не говорит, забирая у него посуду. До Му Цина доходит, о чем он, и это просто смешно. А-Цин не унимается: — Ревнуешь? Фэн Синь оборачивается и рявкает чрезмерно громко для утренней тишины этого места: — Кто? Я?! — Ну не я же, — явно издевается девчонка. — Цин-гэгэ, конечно, красота неописуемая, но я вообще-то по девушкам, остынь. Вэй Ин с Лань Чжанем перестают переговариваться и синхронно переводят на них взгляды. Один Мо Жань продолжает заниматься своими делами, будто ничего не происходит. — По девушкам? — тупо повторяет Фэн Синь. А-Цин фыркает. — Я живу с двумя мужиками, которые мутят друг с другом. Конечно, я по девушкам! На этом отеле давно пора повесить флаг ЛГБТ. — Вообще-то я женат, — бурчит из своего кресла господин Чжоу, опуская книгу на колени. — Вы исключение, дядя, — отмахивается А-Цин. На самом деле все запредельно просто, но Му Цин все равно злится и не собирается ничего объяснять. Тем более — Фэн Синю, который себе непонятно что надумал. Прошлой ночью А-Цин донимала его, что боится идти в свой номер, так что они допоздна играли в фразеологизмы чэнъюй, пока Му Цин не заснул, дожидаясь ее хода. Он помнил, как она будила его, говоря, что все еще боится, и Му Цин сквозь сон ляпнул: «Спи тогда здесь!». Похоже, страх быть пойманной призраком из ванной был до такой степени велик, что А-Цин воспринимала все слишком буквально. Говоря «здесь», Му Цин явно не имел в виду себя в качестве живой подушки. Фэн Синь и правда решил, что они с А-Цин… Да между ними разница в семь лет! — Думай хоть иногда, — раздраженно говорит он, поднимаясь с дивана. — А ты научись разговаривать через рот, а не беситься сразу! — огрызается Фэн Синь. — В смысле — отчитываться перед тобой? — спрашивает Му Цин, проходя мимо стойки к выходу. — Да что ты сразу!.. — Кофе? — вклинивается Мо Жань явно намеренно, чтобы прервать их спор. — Спасибо, — качает головой Му Цин, уже сворачивая в коридор. Кофе ему хочется, но сначала — в душ. И желательно все же провести, наконец, хоть день без постоянного присутствия кого-то рядом. Однако этому не суждено сбыться — едва сделав шаг, он сталкивается с Хуа Чэном и Се Лянем. Последний выглядит смущенным и держит в руках коробочку в алой подарочной упаковке, с которой свисает уже развязанная ленточка. Какое сегодня число?.. — Доброе утро, — улыбается Се Лянь. — С днем рождения, — произносит Му Цин, вспоминая, что так и не скинул Хуа Чэну их подарок в WeChat, потому что телефон сел, а он его до сих пор не зарядил, хотя свет уже давно есть. Хуа Чэн отмечает дни рождения Се Ляня, как страна — национальные праздники. Он снимает целиком огромные рестораны, заказывает фейерверки, на которые сбегается половина города, а однажды собрал тысячу человек, чтобы запустить ночью небесные фонарики, и за ними самих небес не было видно, когда все они взлетели в воздух, заменив летние звезды. В этот раз такого пышного праздника не получится, как кажется Му Цину, пока он не узнает от краснеющего пятнами Се Ляня, что в коробочке — ключи от новой машины. Ее самой здесь, разумеется, нет, но она ждет в салоне, когда они вернутся и заберут ее. «Теперь стало понятно, почему Хуа Чэн так настаивал на уроках вождения», хихикая, качает головой Се Лянь. У Мо Жаня глаза горят ярче лампочек над барной стойкой, пока он расспрашивает Хуа Чэна про комплектацию и все-все функции, которые понапихали в новенькую модель. Вэй Ин, разволновавшись, что у них нет подарка для Се Ляня, развивает бурную деятельность по украшению зала. Ничего, кроме новогодних гирлянд, Чу Ваньнин им предложить не может, но и этого хватает, чтобы помещение оказалось опутано звездочками, крошечными шариками и фонариками разных цветов и размеров. К полудню начинается настоящий ураган, и все предыдущие непогожие дни не идут с ним ни в какое сравнение. Кажется, что вот-вот лопнут и разлетятся вдребезги оконные стекла, и А-Цин коротко пищит каждый раз, когда сверкают молнии и слышатся раскаты грома. Из-за дождя и ветра снова ничего не видно; темнеет намного раньше, чем наступает по часам вечер. Му Цин снова уходит готовить, так как Мо Жань бегает за Вэй Ином, уговаривая того оставить в покое барную стойку и не украшать хотя бы ее, потому что, видит небо, будет точно пить из пластиковой посуды, если разобьются последние стаканы. Это мало помогает, тем более Лань Чжань всегда по умолчанию на стороне любимого и держит Вэй Ина за талию, чтобы тот не навернулся, пытаясь прицепить блестящий шар к верхней панели. Поставив телефон заряжаться на кухне, Му Цин роется в огромном холодильнике, куда мог бы поместиться целиком, размышляя, что можно приготовить. Се Лянь любит простую еду и тыквенные пирожные, и вот как раз тыквы Мо Жань, похоже, не припас. Когда они еще жили вчетвером, всегда делили поровну домашние обязанности. Се Лянь сортировал и выносил мусор и готовил, Фэн Синь следил за состоянием сантехники, лампочек и прочего барахла, копался в проводах, если отваливался интернет или ломался электрический чайник, Хуа Чэн закупал продукты и новомодные приблуды, вроде «умных» вафельниц, а Му Цин занимался уборкой, стиркой и счетами. По выходным Фэн Синь нередко уговаривал его встать к плите, потому что кулинарными способностями Се Лянь похвастаться не мог. Простые блюда ему удавались, но, как назло, они его не устраивали, а эксперименты показывали крайне печальные результаты, радовавшие лишь Хуа Чэна. И почему-то Му Цин помнит, кто что любит есть. От этой информации мало пользы, но зачем-то она по-прежнему сидит у него в голове. Дни рождения Се Ляня — всегда теплые праздники, где бы они ни проходили. Так вышло, что Му Цин не пропустил ни одного со дня их знакомства. Кто бы что ни говорил, Се Лянь заслуживал все то, что имел. Полную, бесконечно любящую единственного сына семью, потерявшего голову от любви еще на первом курсе Хуа Чэна, безграничное уважение преподавателей и студентов. Доброта Се Ляня вечно шла рука об руку с абсурдом, и Му Цин, несмотря на скептическое к этому отношение, всегда втайне им восхищался. Как было бы хорошо, если бы ему не пришлось в первую же неделю обучения оправдываться за зависть к нему, которой он на самом деле не испытывал. Так и пошло дальше. Любые проявления характера Му Цина списывали на ревность и зависть к другу, у которого все было лучше, чем у него, с самого начала. Фэн Синь прав — он действительно хотел подружиться с Се Лянем, едва они столкнулись в общежитии, оказавшись соседями на этаже. Но дружат с равными, а не с теми, с кем отношения начали складываться из угрызений совести. Се Лянь сильно переживал из-за того случая с ограблением, зная, что Му Цина обвинили незаслуженно, хотя прямых доказательств и не было. Он ему просто поверил. И это как раз было той самой добротой, граничащей с абсурдом. Му Цин не одобрял ее ни к себе, ни к окружающим. Сколько раз Се Лянь так обжигался об людей — не счесть, но все равно продолжал набивать себе шишки с гордо поднятой головой, ударяясь об низкие потолки там, где стоило бы пригнуться. Очередной раскат грома возвращает его к реальности. Холодильник пищит, намекая на то, что Му Цину пора бы определиться с продуктами и закрыть уже, наконец, дверцу. В зале кто-то громко смеется. Слышно голос Вэй Ина и смех Мо Жаня. Уже пятый день они здесь, а вечера так похожи один на другой. Это называется отдых, Му Цин. Люди так проводят время, когда устают работать и постоянно куда-то бежать, не помня себя из-за спешки и желания быть лучше, чем были вчера. Или просто из привычки. Или потому что так надо. Фэн Синя не слышно. Му Цин не может различить его голос среди других. Чуть позже к нему на кухне присоединяются господин Чжоу и А-Цин. Первый — из явной вежливости, а вторая — из-за очередного спора с Мо Жанем и Хуа Чэном. Она неплохо управляется на кухне. Когда Му Цин говорит ей об этом, девчонка только фыркает. — Сюэ Ян тунеядец и никогда не готовит, а Сяо Синчэнь работает допоздна, так что у меня не особо большой выбор, — говорит она, подкидывая на ладони морковку. — Они правда ну… мутят? — вспоминает ее утренние слова господин Чжоу. — Ага, — жизнерадостно отвечает А-Цин. — И не спрашивай, почему я с ними живу, сама не знаю, так получилось. Господин Чжоу делает сложное лицо, но решает прислушаться к ее совету и вопросов больше не задает. Готовка с ними идет быстрее, так что вскоре все оказываются за столом. Буря не унимается и, по ощущениям, ломает лес и гору заодно. Му Цин невольно думает о подвесных мостиках, которые опутывают местные ущелья. Как их не сорвало еще такими ветрами — загадка. Се Лянь принимает поздравления, которые идут по второму или даже третьему кругу от всех собравшихся. Му Цин включает телефон, надеясь на то, что даже в отсутствие сети сможет найти билеты, которые ему скинул в WeChat менеджер. Он купил их еще пару месяцев назад, потому что помнил, как Се Лянь хотел на этот музыкальный спектакль. Сам Се Лянь скорее всего позабыл о своем желании и себе это никогда в жизни не позволит, а Хуа Чэна в момент, когда он об этом упоминал, рядом не было. WeChat долго и томно загружается и еще дольше открывает короткий диалог с перекупщиком. Тогда билетов на хорошие места уже не было, так что пришлось искать их через третьих лиц. Му Цин уже находит нужный файл и открывает его, чтобы передать телефон Се Ляню, когда сеть неожиданно подает признаки жизни, а на экране высвечивается: «Мама теперь в WeChat». Он замирает, глядя на это сообщение. Мама никогда не пользовалась мессенджерами и социальными сетями, потому что плохо видела даже до того, как потеряла зрение. На ее телефоне и не было этого приложения. Му Цин, заставляя себя размышлять логически, а не просто пялиться на экран, понимает, что номер за неиспользование могли просто отключить, и теперь это какой-то другой человек, забитый в его список контактов и так и оставшийся на быстром наборе. Как раз полгода прошло. Но сердцу совершенно наплевать на ход его мыслей. Оно бьется в горле и ушах, заглушая своим ритмом разговоры за столом. — Я хочу произнести тост, — говорит Хуа Чэн. — За самого доброго, светлого, отзывчивого и чудесного человека, которого я когда-либо встречал. Гэгэ, ты делаешь жизнь любого, кто оказывается рядом с тобой, лучше и теплее! С днем рождения! — Какие прекрасные слова, — вздыхает А-Цин рядом с Му Цином. — Мне вот такого никогда никто не говорил. Растроганный Се Лянь, хоть и не впервые слышит такое в свой адрес, краснеет и сжимает под столом руку Хуа Чэна. — Извините, — произносит непослушным голосом Му Цин и поднимается из-за стола, чтобы выйти в коридор. Он слышит какие-то вопросы, но не обращает на них внимания. То, что он собирается сделать, сущее безумие, но пальцы уже набирают знакомую до каждого движения комбинацию. Связь, словно специально, ловит отменно, несмотря на бушующий за окнами ураган. В коридоре темно, как в погребе. — Алло? — отвечает женский голос после второго гудка. Му Цин молчит, понимая, прекрасно понимая, что это просто новая владелица номера его матери, но почему-то не сбрасывает вызов. — Сынок, это ты? — спрашивает женщина на другом конце связи. — Я никак не разберусь с этим новым телефоном, который ты мне купил. Я же говорила, нужно что-нибудь попроще. И ни одного контакта не сохранилось. Алло, ты меня слышишь? — Сделайте… — Му Цин сглатывает, потому что дышать вдруг становится тяжело. — Сделайте синхронизацию. Для этого надо зайти в аккаунт, а потом — в контакты. — Ой… Извините, я ошиблась. А кому вы звоните? Я перепутала вас со своим сыном. — Я понял. — Вы не тот номер набрали? Му Цин и хотел бы ответить «да», вот только это тот номер. И было бы, может, проще от мысли, что при звонке на него никто уже никогда не снимет трубку. — Простите, — произносит он, вместо этого. — Это… это был номер моей мамы. Зачем он говорит ей все это? Совершенно не знакомой женщине. Она какое-то время молчит, но Му Цин слышит ее дыхание в трубке, которое не заглушает даже рокот дождя снаружи. — Мне жаль, милый, — наконец, отвечает она. — Правда. У… у тебя все хорошо? Раз ты позвонил, то… можем поговорить. Это абсурд. Му Цин едва не роняет ослабевшую руку вдоль тела, но все равно возвращает телефон на место, прижимая к уху. Мама помнила все даты и выпытала у него дни рождения троих его друзей. Звонила исправно каждый год — ему, потому что номера их Му Цин ей не давал. Се Лянь мог по полчаса висеть с ней на телефоне, когда она поздравляла его, а Фэн Синь уходил в другую комнату и возвращался красный, как помидор, потому что мать любила его захваливать. — Простите, — тупо повторяет он. — Ты можешь звонить… если нужно, — неуверенно говорит женщина, и по голосу слышно, что ей правда не все равно. Разве такое бывает? Чтобы совершенно чужому человеку — и не все равно? Му Цин ненавидит, когда его жалеют, но это не похоже на жалость, и от этого почему-то еще больнее. — Я запишу твой номер и уже не перепутаю. — Не стоит. — И все же я… Ее голос обрывается. Му Цин отводит телефон от уха и смотрит на экран с перечеркнутой красным иконкой связи. Буря все-таки сделала свое дело. Возвращаться в зал не хочется до такой степени, что Му Цин и под страхом смертной казни вряд ли бы туда пошел. Он умеет держать лицо на людях лучше, чем что-либо еще в этой жизни, но сейчас у него просто не получится. Он идет в свой номер и забывает запереть дверь. Разумеется, он не думает об этом, но понимает, как сильно ошибся, когда слышит в темноте, как она открывается, а затем — чьи-то шаги, которые узнает безошибочно. Фэн Синь вечно шастал по квартире ночью маршрутом комната-холодильник, так что Му Цину эти звуки более чем знакомы. — Ты чего ушел? — спрашивает Фэн Синь. Му Цин понимает, что стоит посреди комнаты, не включив свет, и пялится на сумасшедшую бурю за окнами, которая методично разносит это богами забытое место в листья и каменную пыль. По стеклам идут влажные разводы, а больше не видно ничего, потому что мрак стоит такой, что разницы особой нет, открыты глаза или закрыты. — Возвращайся к остальным, — холодно отвечает он. — У меня нет настроения праздновать. — У тебя вечно его нет. Мог бы сразу сказать, что просто забыл про день рождения Се Ляня. Никто бы не обиделся в таких обстоятельствах. — Я не забывал. — Ну конечно. Так всегда. Так абсолютно всегда, даже в мелочах. Какой смысл что-то объяснять людям, если они прекрасно могут додумать все за тебя? И Фэн Синь на домыслы был скор, как стрелы, которые он выпускал из лука на тренировочном поле. С самого начала он не доверял Му Цину и все ждал от него, что он оправдается, объяснит хоть что-нибудь, опровергнет его слова. Но почему он должен это делать? Почему нельзя быть хорошим человеком по умолчанию? Не делая абсурдных поступков, как Се Лянь, которого однажды чуть не поколотили на улице, потому что ему взбрело в голову светить бумажником, давая нищему в переулке пожертвование? Никому ничего не доказывая. Не выпрыгивая из штанов, чтобы заметили, чтобы галочку поставили, что тебе можно верить? Почему отсутствие доказательств, что ты не сволочь, априори повод для подозрений окружающих? И если ты не умоляешь их услышать тебя, простить, не приводишь тысячи и тысячи причин, ты что-то скрываешь? Фэн Синь годами вытаскивал из него клещами все, словно желая ухватиться за какую-то соломинку — ага, вот, теперь Му Цин точно прошел тест на дружбу. Простой, как армейский сапог, и верный, как собака, он все пытался найти в Му Цине либо черное, либо белое, отказываясь в упор воспринимать другие цвета. Особенно — серый. Потому что не хотел Му Цин никогда быть ни хорошим, ни плохим. Можно быть просто собой? Нет, нельзя. Тогда зачем все это? — Мог просто посидеть со всеми, но нет, тебе вечно нужно перетащить внимание на себя, — продолжает Фэн Синь. — Зачем ты так поступаешь? У Се Ляня день рождения. — И что? — спрашивает Му Цин. В темноте не видно ни черта, только слышно: как ураган свистит среди немых гор, как льется дождь и как Фэн Синь в очередной раз делает поспешные выводы, забыв спросить сперва нормально. — А то, что мы друзья, и ты мог бы хоть тост сказать, а не сбегать, никому ничего не объяснив. — Я не обязан ничего объяснять. — Да что с тобой? Се Лянь всегда был добр к тебе, и вот, как ты относишься к нему в ответ?! — выкрикивает Фэн Синь. Му Цин разворачивается к нему так резко, что Фэн Синь отступает на шаг. — А мне вечно теперь заглядывать ему в рот только из-за того, что он выбрал поверить мне когда-то? — шипит он. — Это его решение! Я не должен расплачиваться за него всю оставшуюся жизнь! — Ты в своем уме вообще?! — орет Фэн Синь. — Кто говорит про какие-то долги и расплаты? Это обычное человеческое отношение — посидеть за столом на праздник! Сказать хоть пару добрых слов. Или от тебя убудет? — Пошел вон, — срывается Му Цин, хотя голос сдерживает, так что получается едва ли не угроза. Но Фэн Синь, похоже, тоже что-то себе надумал за этот год, пока они не общались, и теперь это вырвалось наружу, что не остановить. Он хватает Му Цина за плечи, и от этого по телу едва ли не током бьет. Му Цин отталкивает его от себя. Получается слишком резко, к тому же в темноте еще сложнее расценивать собственную силу. Что-то разбивается. Му Цин мельком вспоминает о стакане для воды на тумбочке, который стоял на ней с самого дня приезда. Зря он приехал. В следующее мгновение у него перехватывает дыхание, как в вечер накануне, когда его сбила с ног А-Цин. Фэн Синь — не хрупкая восемнадцатилетняя девушка, и они валятся на пол, чудом не ударившись ни обо что, когда он бросается на Му Цина. Сколько раз такое было? Когда не получается решать словами, остается либо забить, либо решать кулаками. Фэн Синь не умел выбирать первое, а Му Цин не умел не отвечать на удары. Они молча борются, и в темноте это неудобно и странно, потому что остаются только звуки и запахи. От Фэн Синя пахнет фруктовым соком — алкоголь он не пил — и знакомым цветочным шампунем. Хуа Чэн над ним вечно подшучивал, что он волосы намывает всякими орхидеями и лотосами. И дыхание у него сбитое, злое, если не сказать свирепое. — Как ты достал меня! — выпаливает он, пока Му Цин пытается спихнуть его с себя, потому что бить не хочет, а Фэн Синь тяжелый. — Отстань от меня уже! — Почему ты ничего объяснить вечно нормально не можешь, что ты за человек, я тебя не понимаю! — Не надо меня понимать! — Му Цин! Фэн Синь вдруг замирает, и Му Цин сам от удивления перестает елозить под ним, пытаясь сбросить. Сбоку что-то светится. Му Цин поворачивает голову с трудом и видит свой телефон, который валяется рядом и светит экраном в потолок. Журнал вызовов. «Мама» — звонок десять минут назад. Фэн Синь приподнимается и отпускает его запястья. — Что это? — спрашивает он. В отсвете от экрана его лицо кажется бледным, как у призрака. А-Цин бы уже забилась в угол ванной. — Не твое дело, — отвечает Му Цин. Почему-то шепотом. Фэн Синь берет его телефон в руку и смотрит на него так, словно это не телефон, а конструктор-головоломка, которые они скупали пачками, чтобы занять вечера на первом курсе. — Му Цин… — Слезь с меня! — с силой пихает его коленом в бок Му Цин. Тот на удивление послушно садится рядом. Телефон гаснет, но Фэн Синь не включает его снова. Му Цин, получив, наконец, долгожданную свободу, понимает, что не может подняться. Просто лежит и смотрит в потолок, которого не видит. Все опять погружается в тьму, плотную, как масло. Молчание тоже можно резать на куски ножом, осязаемое, густое, удушающее. Даже дыхание Фэн Синя не различить. — Прости, — еле слышно произносит Фэн Синь. — Уходи. — Боги… Му Цин, прости меня. Если он сейчас опять спросит, почему Му Цин ему не рассказал и не объяснил, не написал инструкцию по применению к самому себе, он его точно ударит. Пусть не хочется шевелить и пальцем, а на грудь будто всю эту гору, на которой они почти неделю живут, положили, все равно ударит. Но этого не происходит. Фэн Синь шевелится, и Му Цин не понимает, что он делает. Не видно. Не разобрать по звукам. — Она мне говорила, что ты никогда не попросишь помощи, даже если она нужна… — Не смей, — слабо приказывает Му Цин, хотя это звучит скорее, как просьба. Он понимает слишком поздно, почему не двигается. Не будь здесь так темно, он бы все равно ничего не увидел — потому что в глазах жгутся слезы. Поверни он голову, шевельнись — они прольются по вискам в волосы, и вот тогда это точно будет катастрофа. Фэн Синь лежит с ним рядом на боку, как дерево, которое стояло-стояло и упало, разворотив землю корнями. — Я должен был сам к тебе приехать, — говорит Фэн Синь глухо. — Понимал ведь, что ты не попросишь, что не позвонишь сам. Я узнал на следующий день… Я хотел… — Заткнись. Почему его голос звучит, как у той женщины по телефону? Не жалость. Что-то странное, нелепое, как доброта Се Ляня ко всему, что движется и не движется. Внутри болит. Вспоминаются слова Вэй Ина, произнесенные два дня назад на кухне, когда они готовили ужин, и Му Цин сказал, что у него нет друзей. «Смотри, чтобы эта уверенность не рухнула на тебя в самый неожиданный момент». Кажется, этот момент настал, хотя Му Цин в него не верил. Следом приходит фраза Чу Ваньнина: «И потом очень больно осознавать, что на самом деле все чувствуешь, особенно когда попадаешь с мороза в тепло». Му Цин хочет подняться и выпроводить Фэн Синя дальше наслаждаться праздником и говорить добрые слова в адрес того, кто этих слов реально заслуживает. Он не хочет доказывать, что ему тоже можно сказать что-то подобное. Слезы начинают не только жечь глаза, но еще и встают комом в горле, так что Му Цин издает только какой-то невнятный звук, когда Фэн Синь спрашивает, не шевелясь: — Можно я тебя обниму? Это не отказ и не согласие. Му Цин сам не знает, что имел в виду, но Фэн Синь осторожно, словно бабочку ловит, притягивает его к себе, а потом сжимает крепко, что в легких не остается воздуха. Му Цин понимает, что рыдает на всю комнату, когда осознает, что Фэн Синь что-то говорит, а что — не слышно. Фэн Синь ерошит носом его волосы, прижимается к макушке губами, словно хочет, чтобы слова «все хорошо», что он повторяет снова и снова, проникли в самую кожу. Он бормочет какую-то ласковую несуразицу, и за этими глупостями отступают и темнота, и тишина номера. — Прости меня, прости… Я рядом. Ты не один. Я очень по тебе скучал. Я идиот. Он будто все подряд говорит из того, о чем думал весь этот год. Му Цин половину слов головой не понимает, но почему-то внутри от них теплеет и теплеет — до жара, от которого и слез только больше, и боли. Му Цин не плакал, когда узнал о смерти матери, и после — тоже. И почему-то простой вопрос незнакомки устроил настоящий атомный взрыв. «У тебя все хорошо?» Нет. Фэн Синь своим «можно я тебя обниму?» вбил последний гвоздь в крышку гроба. Он же Му Цина и обнимал последний раз, кроме матери. Пять лет назад. И почему-то была уверенность, что больше этого никто и никогда не сделает, как никто не поднимет трубку, если позвонить по привычному быстрому набору. — Я в тебе ни хрена не понимаю, но я правда хочу понимать, — беспомощно произносит Фэн Синь ему в волосы. — И у меня сейчас сердце остановится, потому что я не могу, когда ты плачешь, но это ничего… — Он сам шмыгает носом и крепче обнимает Му Цина. — Прости меня, пожалуйста… Му Цин думает, что нет, сердце не остановится, потому что оно колотится в клетке чужих ребер под его щекой, и пусть пока так и будет.