Паутина мостов

“Down to the earth I fell with dripping wings Heavy things won't fly And the sky might catch on fire And burn the axis of the world that's why I prefer a sunless sky To the glittering and stinging in my eyes” ♫ Nina Gordon - Tonight and the Rest of my Life

Ярко. Орут птицы. Так громко, что звук этот, резкий, короткий, пробивается даже через туман в тяжелой голове. Ощущения возвращаются по очереди, как цветные вспышки: онемевшая из-за неудобной позы рука, что пальцев на ней будто и нет, запах цветочного шампуня, чужое неглубокое дыхание рядом. Му Цин открывает глаза и приподнимает голову. Точнее пытается, потому что не особо это может получиться, когда тебя держат обеими руками. Фэн Синь спит, вцепившись в него, словно в призовой кубок, как на той фотографии, когда команда его ребятишек выиграла соревнования по стрельбе. Этот снимок Му Цин же тогда и сделал — на телефон, потому что камеру с собой не брал. Фотографы у мероприятия были свои, но Фэн Синь зачем-то распечатал и повесил на стенд в своем клубе именно этот. Чем он ему так нравился, Му Цин понятия не имел. Комната залита солнечным светом, словно за окнами — не горы, небо и ущелья с мостами, а софиты над театральной сценой. Му Цин тихо прочищает пересохшее горло и пытается вытащить из-под себя руку, чтобы хоть немного ее размять. Глаза болят. Когда плачешь раз в сто лет, слезы их беспощадно выжигают. Му Цин вообще не помнит, чтобы когда-либо в жизни с ним случались подобные истерики. Он даже в детстве крайне редко плакал — мать это почему-то очень беспокоило. Они так и лежат с Фэн Синем на полу его номера, потому что вчера, когда Му Цин перестал рыдать белугой, тот так и не решился его поднимать. Сил на то, чтобы встать и дойти до кровати, не было, как и на то, чтобы попросить Фэн Синя уйти. В какой-то степени Му Цин не хотел, чтобы он уходил. И за это теперь стыдно. Фэн Синь от его движений не просыпается, но тоже начинает шевелиться. Только принявшийся выпутываться из его рук Му Цин замирает, когда к лопаткам уже знакомым с ночи жестом прижимаются теплые ладони. Фэн Синь так же успокаивающе, как накануне, целует его в висок. От этого волоски на шее сзади поднимаются дыбом, а по спине вниз прокатывается колкая жаркая волна. Птицы за окнами продолжают орать, как стая гарпий. Фэн Синь, вздохнув, пытается перевернуться на спину, но останавливается и резко вскидывает голову. Сначала в его глазах явно читается непонимание, но, едва переведя взгляд на Му Цина, он тут же спрашивает: — Ты как? Голос хриплый, словно они вчера ругались, как обычно, до сорванных связок, а не плакали на полу в обнимку. Зачем Фэн Синь это делал, Му Цин не знает, но помнит хорошо чужие слезы на своей шее, от которых почему-то становилось горько, как и от «прости», что ему повторили шепотом, наверное, тысячу раз. Вслух отвечать он не решается и только кивает. Ожидания, что Фэн Синю этого будет достаточно и он его отпустит, не оправдываются. Му Цин опускает взгляд и все же отодвигается, позволяя чужим рукам соскользнуть с плеч. Волосы держатся на честном слове — на резинке, которая съехала вся к самым кончикам. Му Цин, стараясь не делать резких раздраженных движений, хотя очень хочется, убирает пряди от лица. Бесполезно — они ссыпаются обратно. Скорее всего вид у него такой, словно он не спал, а сражался всю ночь с лесными хищниками. Если это, конечно, вообще можно назвать сном. Он не помнит, как провалился в темноту, которая мало отличалась от той, что густой смолой наполняла комнату несколькими часами ранее. А главное — совершенно не понимает сейчас, что на него нашло. Диапазон эмоций Му Цина в глазах окружающих всегда колебался между «холодно» и «безразлично». Так проще, намного проще, чем когда люди добираются до знания, что тебе на самом деле не все равно. Эта тактика росла и ширилась в нем годами, пока не стала второй натурой. Защищаться ни от кого не придется, если не пытаться никому понравиться, не быть открытой книгой. Люди сторонятся неулыбчивых типов, занятых своей работой, своими обязанностями и больше, как кажется, ничем. То, что нужно. И что теперь пошло не так? Фэн Синь чуть хмурится, продолжая смотреть на Му Цина. Он в одной футболке, и медленно, еще медленнее, чем в солнечных лучах перемещаются подсвеченные частички пыли по комнате, доходит, что они оба спали под его толстовкой. Му Цин заторможено стаскивает с себя плотную мягкую ткань, от которой пахнет Фэн Синем больше, чем от самого Фэн Синя. — Ты точно в порядке? — слышит он. — Да. В затекшей руке, наконец, появляется чувствительность, и ее начинает колоть мелкими иглами. Му Цин, не меняясь в лице, сжимает поочередно пальцы, чтобы их перестало так сводить. Он видит свой телефон, который так и валяется на полу за спиной Фэн Синя. От воспоминаний о вчерашнем разговоре с незнакомой женщиной уже не больно, как накануне. Появляется какое-то странное чувство, словно не с ним это было, как приснилось. Фэн Синь кряхтит, как дед, садясь ровно, роняет взлохмаченную голову в ладони, впиваясь пальцами в волосы надо лбом. Затылок весь дыбом стоит. Если они не приведут себя в порядок и выйдут так из одного номера, А-Цин точно отправится к Чу Ваньнину с требованием повесить над главным входом радужный флаг. — Я в душ, — тихо говорит Му Цин, и снова приходится прочистить горло, потому что по гортани будто водили наждачной бумагой. — Мг, — бормочет Фэн Синь, продолжая тереть глаза. Му Цин чувствует спиной его взгляд, пока роется в сумке в поисках чистой одежды и уходит в ванную. По идее стоило выпроводить его в собственную комнату, но в таком виде выставлять человека в коридор… Если встретятся Чу Ваньнин или Лань Чжань, и ухом не поведут, а вот если Се Лянь… или, что еще хуже, Хуа Чэн… нет, оба, они по отдельности почти не передвигаются — вопросов будет тьма. Фэн Синь ведь вчера так и не вернулся на праздник, хотя Му Цин, когда успокоился, пытался его туда отправить. Фэн Синь назвал его дураком и сказал, что не настолько выжил из ума, чтобы оставлять его одного. Бросив на себя взгляд в зеркало, Му Цин недовольно прикусывает нижнюю губу, чувствуя, как к щекам приливает краска. Как он и предполагал, выглядит он не очень. Одни глаза чего стоят. К удивлению, вернувшись в комнату, он обнаруживает, что она пуста. Фэн Синь тактичностью вообще никогда не отличался, не знал даже, как это слово пишется, но они этим утром будто проснулись в какой-то параллельной вселенной. Му Цин со вздохом убирает осколки стакана, что они разбили прошлым вечером. Когда выпрямляется, замечает капли для глаз на тумбочке. Фэн Синь с ними не расстается, потому что зрение для него в вечном неизменном приоритете. Му Цин берет маленький круглый пузырек в руку и долго смотрит на него. Стоит сказать Фэн Синю спасибо — так не придется отвечать на неловкие вопросы. Точнее, их хотя бы будет меньше. За окнами — настоящее лето, слепяще-яркое, солнечное. Из-за прошедшего ливня все залито водой, и лучи кажутся почти белыми, когда отражаются от луж на дорожках и превратившихся в маленькие пруды низин. Му Цин смотрит какое-то время в окно, пока подсыхают волосы. В голове пусто, словно вместе со слезами и криками вчера выжгло все мысли и вопросы. Он о чем-то думает, но не может уловить, о чем именно. Разум напоминает картину перед окнами — как после кораблекрушения, когда океан затихает, и уже не так страшно, несмотря на то что по тихим волнам носит одни обломки. Будто шторм и пугал больше всего, а вовсе не его последствия. Му Цин вздрагивает, когда в дверь стучат, и не успевает ответить, прежде чем в щель просовывается голова А-Цин. — Уборка, — сонным осипшим голосом говорит она. — Я же говорил, что сам буду… — Му Цин замолкает, потому что девушка закрывает половину лица бумажной салфеткой и со стоном трет ею нос. — Ты чего? — Заболела, — гнусаво отвечает А-Цин, звучно шмыгнув носом и убрав платок в карман фартука. — Продуло, когда мы заснули в зале. Тебе-то хорошо было подо мной спать, тепло! Му Цин фыркает. Да, конечно, из нее вышло отличное костлявое одеяло вдвое короче его самого. А-Цин выглядит очень уж несчастной с красным носом и побелевшими губами — явно температура, — так что он решает не язвить. К тому же сегодня это вряд ли получится — слова не желают складываться в осмысленные предложения. Вместо этого, он подходит ближе и, еле касаясь, трогает костяшками пальцев ее лоб. — У тебя жар. — Угу, — со стоном кивает А-Цин. — Тебе еще много комнат осталось? — Твоя и общий зал. Кивнув, Му Цин разворачивает ее к двери. — Здесь я сам справлюсь потом. Покажи мне, где берешь все для уборки. — Да там, в кладовой. Стоп. — А-Цин резко останавливается и оборачивается. — Ты чего это делать собрался? — Убраться в общем зале? — Чу Ваньнин самосожжение устроит, если узнает, что его гости сами убираются в отеле. Это будет красиво, но давай не в мою смену. Му Цин со вздохом смотрит на нее. — Слечь хочешь на две недели с осложнениями? А-Цин упирает руки в бока, но весь ее грозный вид разрушает приступ кашля. Отдышавшись и снова закрывшись слоями бумажных платков, она бурчит: — Ой-ой, кто-то включил врача. — Я фармацевт. — А есть разница? Му Цин только глаза закатывает, понимая, что объяснять ей это бесполезно. — Тут есть аптечка? — спрашивает он. А-Цин пожимает плечами. — Да я выпила от башки что-то, уже не помню, что. Мо Жань дал. С Му Цина мгновенно спадает все оцепенение этого утра. Он вскидывает брови, даже не пытаясь скрыть удивление. — Ты не смотришь, какие препараты пьешь, а потом еще хочешь, чтобы тебя отпустило? А-Цин лишь отмахивается от него, похлопывая себя по бокам в поисках новой пачки салфеток. Старую она уже всю использовала, и теперь ее фартук полон скомканных платков. Му Цин садится перед своей сумкой и, не глядя, кидает ей извлеченную из бокового кармана пачку. — Аллергия есть? — А? Нету, — шмыгает носом А-Цин. Му Цин следом бросает ей витамины и жаропонижающее. — У тебя с собой что, аптека? — Я фармацевт. — И возишь с собой аптеку? — И часто подхватываю простуду. Выметайся и не вздумай сама убираться — максимум, что ты сейчас можешь, это помыть пол соплями. А-Цин вяло его передразнивает. Судя по поставленному на минимум сарказму, ей и правда плохо. Она показывает поднятый вверх большой палец, когда Му Цин просит ее сообщить, если станет хуже, и уползает в коридор, забыв даже закрыть за собой дверь. Судя по звукам и тихой ругани, еще и спотыкается об швабру снаружи. Му Цин садится на пол перед сумкой. На самом деле он ей соврал — он почти никогда не болеет простудой и не мерзнет, а «аптека» у него с собой, потому что эта привычка уже вбита долгими годами: сначала с матерью, которая брала в дорогу обезболивающее и думала, что этим обезопасит себя от всех напастей, включая головную боль и наводнение, а потом — Фэн Синем, умудрявшимся заболеть по пять раз в год и переносить все на ногах. Каждый раз, уезжая куда-то с соседями по квартире, Му Цин собирал не только свои вещи, но и лекарства на всю толпу. И никого не удивляло, что у него с собой средство от аллергии, которой у него отродясь не было. Се Лянь же чихал с большей части цветов на планете. А-Цин теперь решит, что он — само воплощение благотворительности, что собрался помочь ей с уборкой, но Му Цину просто нужно занять руки, раз голова не работает. Монотонные и не требующие размышлений действия для этого — лучшее, что только можно выбрать. В общем зале никого нет. Му Цин сначала удивляется, потом вспоминает, что вчера все праздновали, а значит, наверняка разошлись под утро. Это сказочное везение — никто не будет задавать вопросы. Уборка и правда помогает привести мысли в порядок, но вместе с этим приходится сталкиваться с угрызениями совести и стыдом. Почему Му Цин прошлой ночью позволил себе такую слабость? И как быть с тем, что это произошло на глазах у Фэн Синя? Из всех людей — именно Фэн Синя! Когда заходишь с мороза в тепло, не избежать боли — так что лучше оставаться на этом самом морозе. Му Цину это прекрасно удавалось, но против Фэн Синя бессильны любые установки и принципы. Пока они были студентами, он умудрялся выводить Му Цина из себя парой фраз. Ему все было непонятно, все он ставил под вопрос, ко всему цеплялся, как самый большой зануда из всех зануд. С ним удавалось разговаривать лишь короткими рублеными фразами по делу. Стоило общению зайти в более спорное русло, они готовы были сожрать друг друга живьем. И заканчивалось бы это печально, если бы не вмешивался Се Лянь. Почему Фэн Синь вдруг оказался рядом в такой момент? И ведь не в первый раз — тогда в больнице тоже именно он ловил Му Цина за локти в коридоре, чтобы не загнал себя и не слег следом за матерью. Вчера он на вопрос, который Му Цин задал ему в полубреду: «Ты-то чего рыдаешь?», ответил: «переживаю». За кого? За него? Му Цину приходится остановиться с уборкой, потому что от этого воспоминания накрывает чем-то теплым, как одеялом — с головой. Фэн Синь сказал, что скучал по нему, и такого Му Цин точно не ожидал от него. Они же скандалить начинали, едва оказывались в одном помещении. Потому что Фэн Синь вечно задавал вопросы «зачем» и «почему». А Му Цин устал объяснять причины своих действий и перед всеми оправдываться еще с первых курсов. С него почему-то всегда это требовали. Всем поперек горла вставало, что, не имея связей, Му Цин каким-то образом получил стипендию и возможность учиться в престижном ВУЗе. Особо одаренные быстро связали это и дружбу с Се Лянем, который этими самыми связями был увит с ног до головы, как елка — гирляндами. Встряхнув головой и сжав зубы, Му Цин возвращается к делу. Какой смысл обо всем этом думать? Как будто что-то изменится. Да никогда. Он случайно задевает стол, с которого что-то звонко падает и укатывается под диван. Нахмурившись, Му Цин встает на колени и шарит рукой по полу. Под пальцы попадает что-то металлическое. Кольцо. Стоимостью хорошо, если чуть меньше всего этого отеля. Явно мужское, хоть и не особо большого размера. Что здесь вчера происходило? — Му Цин? Голос Се Ляня звучит бодро и звонко, как и всегда. Ну хоть кто-то не осип этим утром от болезни или истерик. — Это твое? — спрашивает Му Цин, выпрямляясь и укладывая найденное украшение на место на столе. Се Лянь проходит в зал, снова одетый в свой плюшевый белый костюм, делающий из него человекообразную подушку. — Да, — с улыбкой говорит он. — Я отходил в номер за цепочкой, старая порвалась. Ношу его на шее. В доказательство он вытягивает перед собой руку. Цепочка покачивается в его пальцах и переливается некрупным тугим плетением. — Опять бросаешь дорогие вещи, где попало? — спрашивает Му Цин, заранее считая этот вопрос риторическим. — Всем, кто находится в этом отеле, я безраздельно доверяю, — спокойно отзывается Се Лянь, ловко продевая цепочку в кольцо. — Поможешь? — У меня руки грязные, я только что его из-под дивана доставал. — Значит, оно не чище, чем твои руки. Помоги, я сам не застегну, там тугой замок. Закатив глаза, Му Цин подходит к нему и дергает за рукав, чтобы повернулся. Се Лянь послушно встает к нему спиной. Человек, который может совершенно спокойно уронить что-то съестное на пол, поднять и съесть. Му Цин бледнел, а потом и зеленел, глядя на это, пока они еще жили вместе, потому что Фэн Синь периодически шастал по квартире в кроссовках, забывая что-то в комнате и вспоминая у самого выхода. На крики Му Цина орал в ответ: «я на цыпочках!». Застежка легко попадает в крепление. Услышав характерный щелчок, Се Лянь произносит: — Спасибо, Му Цин. — Кстати. — Му Цин вспоминает, что вчера так и не показал ему подарок. Достав из кармана телефон, он открывает вкладку с билетами и протягивает Се Ляню. — Ты давно хотел на этот спектакль. Тот всматривается в экран, потом поднимает глаза на Му Цина, снова опускает на телефон и так несколько раз, с каждым из которых улыбка на его губах становится все шире и шире. — Надо же! Ты запомнил! Му Цин фыркает и возвращается к уборке, не забрав у него телефон. Пускай любуется. Се Ляню подарки дарил бы даже самый скупой и эгоистичный человек в мире, потому что видеть такую неописуемую радость от не трудных для тебя действий — приятно. — Му Цин? — М… — Ты в порядке? Этот вопрос звучит уже второй раз за это утро, так что Му Цин на мгновение перестает оттирать со стола пятно от сладкого вина. — Да. — Хорошо, — безропотно принимает его ответ Се Лянь. — Вчера мне показалось, что ты был чем-то расстроен. — Тебе показалось. Се Ляню, в отличие от Фэн Синя, подобных фраз достаточно, чтобы прекратить попытки что-то выяснить. Он кивает и принимается составлять бокалы из-под коктейлей с барной стойки на поднос. — Оставь, я сегодня вместо А-Цин, — говорит ему Му Цин. — Мне совсем не сложно. Бедняжка заболела, встретил ее на лестнице. Как хорошо, что у тебя с собой есть проверенные лекарства. Впрочем, как и всегда. Какое-то время они занимаются каждый своим молча. С Се Лянем получается молчать без ощущения, что ты делаешь что-то не так, и за это Му Цин всегда ценил его общество. — Мы с Хуа Чэном собираемся переезжать осенью. Поживем в пригороде, — между делом произносит Се Лянь, когда возвращается с кухни, оттащив туда всю посуду со стойки. Му Цин сначала кивает — этого стоило ожидать, что рано или поздно они захотят жить вдвоем, — но потом невольно хмурится и переводит на Се Ляня взгляд. — А… Фэн Синь? Се Лянь немного неловко пожимает плечами. — Вроде планирует найти жилье подешевле, чем наша квартира на четверых. Говорит, зачем ему столько комнат на одного. Мы будем праздновать новоселье в сентябре. — Он ныряет рукой за ворот белой толстовки и вытаскивает за цепочку кольцо, вертит в пальцах. — Ты придешь? Му Цин прикрывает на пару мгновений глаза. — А нужно? Он сразу чувствует на себе взгляд. Се Лянь стоит и смотрит на него внимательно и грустно, как Бай, когда Му Цин не давал ему обожаемую сырую курицу. — Конечно. Ты наш друг. Му Цин опускает голову. — Се Лянь, ты же знаешь, как я на самом деле к тебе отношусь. Я этого никогда не скрывал. — Знаю, — легко соглашается тот. — Ты считаешь, что мне просто было стыдно перед тобой за происшествие на первом курсе, и я решил искупить свою вину таким образом. Ты ничего не забываешь, Му Цин. — И тебе все равно нужно, чтобы я пришел на новоселье? — Да. Пусть наши с тобой принципы во многом расходятся, твое общество мне приятно. Ты не способен на подлость. Этим мало кто из людей может похвастаться. И твой сложный характер — малая за это плата. Се Лянь широким движением протирает барную стойку, хмурится и трет посильнее в том месте, где с первого раза не заблестело так, как должно. Му Цин наблюдает за ним и не знает, что ответить. — Серьезно? Ты, сколько я тебя знаю, наивно полагаешь, что все люди хороши от природы, а теперь говоришь мне, что мало кто не способен на подлость? — наконец, спрашивает он. — Именно, — сосредоточенно кивает Се Лянь, не поднимая глаза и занимаясь пятном на стойке. — Я лучше разбираюсь в человеческой природе, чем тебе кажется. И тебя я понимаю. Когда в дружбе и каждом поступке видят что угодно, кроме искренности и добрых намерений, невольно станешь избегать и того, и другого. Так что, раз уж ты не готов относиться ко мне как к другу, позволь хотя бы мне решать самому. Ты мне друг. А уж что там с твоей стороны — твое дело. Му Цин стоит, чувствуя, как в голове снова становится пусто, гулко. Он понятия не имеет, что сказать или сделать, как на подобное реагировать. От необходимости отвечать его спасает появившийся в зале зевающий Мо Жань. Заметив гостей: одного с уже приготовленной тряпкой для полов, другого — за протиранием стойки, он округляет глаза, как филин, и раскрывает рот. — Я… я… думал, раньше полудня сегодня никто не проснется! — заикается он. Се Лянь успокаивающе машет рукой. — Не беспокойтесь! Мы вчера оставили кучу грязной посуды и мусора. Вы один будете убираться до вечера, а нам не сложно. Мо Жань складывает руки в умоляющем жесте. — Пожалуйста, не говорите Ваньнину! Он расстроится! — Я — могила, — обещает Се Лянь, приложив к растянутым в улыбке губам указательный палец. — К тому же завтра у нас здесь последний день, а вы были к нам так добры. — Оу, неделя пролетела так быстро, — говорит Мо Жань, приглаживая торчащие на макушке волосы. Ощущение, что он только что поднял голову с подушки. — И как раз погода наладилась! Может, задержитесь еще на пару дней? Се Лянь качает головой. — Нам нужно возвращаться к работе. Хуа Чэн вчера дозвонился водителю — если эти дни больше не будет дождя, нас смогут забрать послезавтра. В благодарность за уборку воодушевленный Мо Жань готовит гору еды. Следом за ним просыпается господин Чжоу, который ходит медленно, держась за голову, и жалуется на крепкое вино. Му Цин, пользуясь моментом вежливой тишины, усаживается с книгой за дальний стол перед доской для вэйци. Роман довольно скучный, но за описаниями по пять страниц почти без абзацев получается немного отвлечься. Вэй Ин, появившийся в общем зале после четырех, свеж, как букет майских роз. Везет людям, которые на следующий день после застолья спят до вечера и чувствуют себя прекрасно. Му Цин как-то, все-таки заболев, что случается с ним редко, проспал до двух и чуть не сошел с ума от головной боли. — Вчера прекрасно посидели! Сегодня продолжим? — весело спрашивает Вэй Ин, запрыгивая на высокий стул перед барной стойкой. — Небеса вас храни, говорите потише, — стонет господин Чжоу над тарелкой салата. — А как уговаривать А-Цин станцевать с вами, так вы первый! — Смилуйтесь уже надо мной, не напоминайте! Му Цин отвлекается, слыша, как вибрирует его телефон. Он смотрит на экран и видит незнакомый номер. Он берет трубку как раз в тот момент, когда в зал заходит Фэн Синь и, заметив его, направляется к столу для вэйци. — Да? — Эм… привет, — произносят на другом конце связи. Та самая женщина, с которой Му Цин говорил вчера — он сразу же ее узнает. — Мы общались, ты звонил прошлым вечером. Я сменила номер и подумала, что стоит тебе об этом сказать. — Хорошо, — помолчав, отвечает Му Цин. — Спасибо. У вас вчера получилось восстановить контакты? — Да! — оживляется женщина. — Ты меня так выручил, милый, я тебе очень благодарна! И я записала твой номер. Как тебя зовут? — Му Цин. И не за что. Фэн Синь садится напротив и смотрит на него так пристально, что Му Цин вопросительно вскидывает брови: что? Тот качает головой, хмурясь и даже не обращая внимания на Мо Жаня, который спрашивает, будет ли он суп. — А я Шань Ли. Как прошел твой день? Сегодня получше? Му Цин невольно бросает еще один взгляд на Фэн Синя. Он уже не сидит в такой позе, словно сейчас нужно будет кидаться в бой с невидимым собеседником по ту сторону мобильной связи. И чего так всполошился? — Да. Да, спасибо, — кивает Му Цин, откладывая на стол книгу и забыв обратить внимание, на какой странице остановился. — А вы как? — Да что-то суставы ноют, на погоду, наверное. Пальцы ломит. — Кальций пьете? — Да не особо он помогает. — Если запивать его кофе, он и не будет помогать. В трубке слышится приятный удивленный смех. — Как ты узнал, что я пью много кофе? — Маму от него отучить не мог несколько лет. Так она пила его втайне от меня все равно, — улыбается Му Цин, опустив голову и выуживая из бочонка для вэйци гладкую фишку, чтобы занять руки. — И все-то они знают, вот молодежь… Сами вы кофе в себя литрами заливаете! Фэн Синь тоже стучит камешками для вэйци, взяв второй бочонок на колени и засовывая в него руку. Му Цин поднимает глаза, когда на поле ложится один. Сыграем? — одними губами произносит Фэн Синь. Му Цин кивает. Какое-то время они по очереди делают ходы: Фэн Синь молча, Му Цин — отвечая Шань Ли по телефону. Разговор легкий и непринужденный, по большей части говорит она, а он слушает, и почему-то это совсем не в тягость. За их партией с интересом наблюдает Чу Ваньнин, время от времени проходя мимо и поглядывая на доску. В зале в принципе становится оживленно, не хватает только А-Цин. Шань Ли как раз прощается с Му Цином, извинившись, что так его заболтала, когда Фэн Синь вдруг ловит его руку над доской и поворачивает, чтобы посмотреть на тыльную сторону запястья. Отложив телефон, Му Цин спрашивает: — Что? У Фэн Синя сложное лицо, брови сведены к переносице. — Это я вчера. Извини, — наконец, произносит он, погладив его кожу. Только в этот момент Му Цин понимает, что его так обеспокоило — на запястье отчетливо видны следы от пальцев. Он на это редко обращает внимание, так как на нем регулярно появляются синяки от малейших случайных ударов. — То есть когда я ходил на первом курсе с разбитой скулой, тебе нормально было? — спрашивает Му Цин. Фэн Синь поджимает губы. — А ты мне нос тогда чуть не сломал! — «Чуть» не считается. — Ну хвала богам, в вас никто не вселился, и вы снова скандалите! — громко говорит Хуа Чэн. Се Лянь рядом с ним пихает его в бок, тщетно пытаясь спрятать улыбку. Му Цин тянет руку на себя, и Фэн Синь отпускает его, перед этим осторожно сжав пальцы. За окнами все ярко-алое, как осенние листья клена, от красок заката. Воздух прозрачный, так что видно далеко-далеко вперед, где сходятся в глубокое ущелье две горы. Можно даже разглядеть мостики, протянутые над низинами подобно нитям, соединяющим то, что заведомо оказалось разделено пропастью на веки вечные. А-Цин все же выбирается из своего номера, когда снаружи все уже стало синим, укутавшись в прохладные сумерки. — Цин-гэгэ, твои таблетки просто бомба. Вырубилась на несколько часов! — говорит она и правда выглядит намного лучше. — Еда осталась? Раз разговор зашел о еде, значит, жар и правда отступил. И хорошо. Фэн Синь выигрывает одну партию из пяти и уступает место Чу Ваньнину. Тот соперник под стать Хуа Чэну, так что Му Цин полностью концентрируется на игре. Фэн Синь устраивается рядом с ним на подлокотнике кресла и, улучив минутку, пока Чу Ваньнин продумывает ход, касается его плеча. — С тобой правда все хорошо? — тихо, чтобы слышал только Му Цин, спрашивает он. Му Цин какое-то время смотрит на него, потом со вздохом закатывает глаза. — Да нормально со мной все, нормально. На самом деле этот вопрос не раздражает, да и ответить получается честно. Правда — все нормально. Но что изменилось?