Technological singularity

Уён никогда не отдавал себя так работе, никогда не вкладывал столько души в своё творение, никогда не был до безобразия скрупулезным, точным до мелочей настолько, что становилось тошно от самого себя. Но вот уже несколько дней практически без сна, пропустив две смены в клубе, он безвылазно сидит в мастерской и собирает протез для Сана. Одна совершенно выполненная деталь за другой: идеально спаянные схемы, ювелирное расположение сенсоров, проводка как произведение искусства. Протез не требует дополнительных блоков питания, работая на том электрическом заряде, который ему дает организм. Ни грамма металла, ни грамма керамики. Ни один протез их с Ёсаном производства не был выполнен настолько хорошо. — Ёсан, мне нужна краска совместимая с карбоном, цвет 58-5 С, — бросает Уён через плечо, слыша шорох за спиной. — Ёсан? Он оборачивается, но сзади никого нет. Свет погашен во всем помещении, не считая одной лампы на входе, окно приоткрыто, жалюзи слегка развиваются от задувающего ветра, разнося по мастерской шуршащий звук трущихся друг о друга ламелей. Уён опускает глаза на коммуникатор. На часах пять сорок утра. В этот раз он работал без перерыва на сон около полутора суток. Скрюченные вокруг паяльника пальцы отказываются разгибаться, Уён с трудом вызывает окно сообщений на коммуникаторе и записывает Ёсану голосовое с той же просьбой. Позже он замечает, что на соседнем столе стоит нетронутая еда, оставленная ему часов семь назад. Живот болезненно урчит от вида уже засохшей лапши, но к еде он не притрагивается. Уён откидывается в кресле и открывает портсигар. Последняя. Три предпоследние он выкурил вчера прямо в мастерской. Целиком погруженный в работу, он проигнорировал каждое сопротивление Ёсана, которого воротит от одного запаха даже незажженного табака. Щёлкает электрическая зажигалка, белый табак тихо потрескивает от затяжки. Черная бумага самокрутки тлеет оранжевым. Тело Уёна, налившееся невыносимой тяжестью, болезненно ноет, но в лёгких становится легко, словно в них закачали гелий. Волшебное свойство палладианского табака. Уён опускает взгляд на лежащий на столе механизм из усиленного карбона, к которому позже прикрепится легкий и гладкий углепластиковый корпус. И Уён впервые сделает его в цвете. Сан не просил этого и тем более не платил за этот бонус, хотя окрас протеза в определенный цвет добавит немалую сумму сверху. Но Уён так решил и он уже не передумает. Цвет будет совпадать с цветом кожи Сана, протез будет выглядеть практически как керамический, издалека не отличить, вблизи — идеальная реплика. Но легче в изготовлении, дешевле, удобней и даже чувствительней. Уён касается искусственных кончиков пальцев ещё незакрытых тонкими пластинами корпуса, оплетённых мельчайшими сосудами с контактным веществом, покрытых тысячами сенсоров. Протез встречает касание холодом, но Уён все равно переплетает пальцы с жёсткими фалангами. От сизого дыма слезятся глаза. Уён выключает настольную лампу и смотрит в немытое пару сотен суточных циклов окно. Неон вывесок за стеклом разбавляет тёплый свет двух восходящих солнц. Табак пьянит уставший разум видениями, рисует приятные картинки, уводя от реальности. Глаза закрываются и под веками всплывают образы. Мерещатся интимные прикосновения, невесомые поцелуи в шею. Уёну чудится будто его тело нежно ласкают, а знакомый шёпот на ухо обещает сделать с ним все, что он только попросит, исполнит любые желания. Жесткая холодная рука сжимает его ладонь, а по животу скользит другая — горячая и требовательная. Лица касаются шелковые простыни, пока бёдра взмывают вверх... На коммуникаторе раздаётся звонок, браслет вибрирует и Уёна резко вырывает из приятного сна. Он лежит лицом на столе, продолжая стискивать в ладони пальцы протеза. — Уён? — раздаётся голос Ёсана из динамика, когда он отвечает на вызов. — Краска и оборудование для покраски выйдут слишком доро... — Бери, — хрипит Уён, садясь ровно и протирая глаза тыльной стороной ладони. — Бери все, что потребуется, это можно будет использовать после. Ёсан долго молчит, но Уён знает, какие мысли крутятся в его голове. — Уён-а, — он слышал этот тон слишком часто до того, как оступился в первый раз, и ещё больше после. — Ты работаешь на износ. Это те же грабли... Уён выпутывает пальцы из холодной хватки и по привычке открывает уже пустой портсигар. Каждый палладианец, улетевший с родной планеты, бежал не от хорошей жизни. У каждого из них были скелеты в шкафу. И вроде так можно сказать про любую расу, про любого галактического эмигранта, но у палладианцев все немного по-другому... Портсигар захлопывается, глухим щелчком разрезая тишину мастерской. — Даже если он — это ошибка, — выдыхает Уён, в глубине души соглашаясь с Ёсаном. — Я... — голос срывается, в памяти всплывают ошибки прошлого и к горлу подкатывает ком. Все повторяется так же, как и было тогда. Уёна поджигают как спичку, используют и... — Я просто сделаю ему протез. И он выгорает дотла... — Хорошо, — но Уён знает, что Ёсан не верит ему. Он сам себе не верит. — Я все куплю, только... пожалуйста, поешь хотя бы немного. В холодильнике есть копчёный суп из ресторанчика Мо. С клецками. Ты же его любишь... Уён кивает, хотя Ёсан этого не увидит. Связь обрывается. Смена в клубе ночью того же дня выходит адской. У Уёна кружится голова, его мутит, несмотря на то, что он поел. И это отвратительное состояние не снимают ни кофеин, ни никотин, ни даже алкоголь. Мигрень тупой болью пульсирует за правой глазницей. Руки дрожат и с трудом удерживают дубинку навесу. Сегодня Уён не полагается ни на зрение, ни на чутьё, разворачивая всех, на кого хотя бы чуть-чуть вибрирует самодельный металлоискатель. Впервые за долгое время в свой перерыв он не ищет сексуальных утех, не протискивается на танцпол, чтобы дергаться под электронную музыку, обтираясь об чужие потные тела. А если быть очень честным, то впервые за слишком долгое время. И от этого тоже становится тошно. Бармен удивлённо хлопает глазами, когда Уён буквально падает за стойку и просит обычную воду вместо коктейля. — Тяжелый денёк? — с усмешкой тянет паренёк с огненно рыжими волосами, протягивая стакан ледяной воды. — Неделя... — тихо стонет Уён, даже не пытаясь перекричать громыхающую музыку, но привыкший к шуму парень слышит и понимающе кивает. — Я думал цветы на твоих руках светятся от флюоресцентного освещения. Уен бросает взгляд на свои руки. Татуировки не светятся, а лишь жалким подобием отражают свет неоновых ламп. — И нет, и да, — холодно отвечает он, осушая стакан за один раз и кивком прося повторить. — Это пигментация моей кожи. Палладианцы большую часть времени живут под землей, и хотя их глаза приспособлены к минимальному освещению, когда-то очень давно эволюция подарила им ген, разбросавший по их телам легкие узоры веснушек и родинок, которые светились если температура их тела повышалась. А так как современные подземелья уже сотни лет как освещены, эта особенность стала рудиментарной. Но красота того, как палладианцы буквально горят от возбуждения, поощрила некоторых умельцев превратить свечение веснушек в искусство. Татуировки, как у Уёна, делают специальные мастера только на Палладе и только в особенных поселениях. Татуировщик высасывает пигмент из светящихся точек на коже и внедряет его в узор татуировки, мешая с цветом. Цветы Палланиса — ужасно болезненная процедура, дорогостоящая, концентрирующая почти все свечение пигментных пятнышек в татуировке. Уён всегда умалчивает об этом, потому что только рождённые на Палладе могут понять смысл. — Почему они не светятся сейчас? — не отстаёт бармен, выставляя перед ним новый стакан. — Потому что я не возбуждён, — честно отвечает Уён, делая пару глотков и смотря прямо в глаза. Парень кивает как болванчик и улыбается, пряча улыбку в кулаке, будто ответ Уёна открыл ему глаза на очень многие вещи. На часах шесть тридцать утра, когда после клуба Уён приходит в мастерскую. Ёсан все ещё сидит за своим столом, хотя в обычные дни он бы уже крепко спал дома. Эта неделя выдалась тяжелой для многих. Многие говорили, что звёзды так сошлись и эта неделя неблагоприятна для любых начинаний, но Уён не верил в это, а верил только в правильность сделанного выбора. Ведь даже неправильно сделанный выбор в итоге станет судьбой. А что было сначала — выбор или судьба, отец Уёну так и не рассказал. А разбираться самостоятельно он не собирался. Согнувшись в три погибели Ёсан пишет очередной программный код для протеза. Тонкие светлые пальцы нежно и безошибочно бьют по клавишам. На своём столе Уён видит башни из коробок с новенькими распылителями и красками. И даже после такого ужасного дня улыбка все равно трогает его губы. Ёсан лучший. Ничего не говоря Уён подходит к вестарианцу со спины, касается мягкого серебра волос и скользит по нему пальцами, разделяя на прядки, не встречая ни одного спутавшегося волоска. Сколько он знает Ёсана, тот никогда не подстригал волосы короче лопаток, в армии всегда заплетал косу, чтобы волосы не выбивались из-под шлема. Его пытались дразнить, но все шутки про «у тебя волосы, как у девчонки» сходили на нет, когда Ёсан снимал шлем и парни практически падали от его красоты. Сложно шутить над парнем, который симпатичней твоей девушки. Вечерами в казарме, когда делать было совсем нечего, а коммуникаторы теряли связь со спутником, Ёсан на своих волосах учил Уёна плести косички. Со времён армии прошло больше шести лет, Уён забыл почти все типы плетения, кроме самого простого. Серебро струится между пальцами словно жидкая ртуть, три прядки быстро переплетаются между собой. Уён оставляет плетение свободным, не стягивающим корни волос. Ёсан перестаёт печатать и откидывается на спинку стула, позволяя Уёну доплести до самых кончиков. Подаёт со стола стяжку для проводов вместо резинки. — Совсем разучился, — тихо смеётся вестарианец, трогая получившуюся кривую косу с выбившимися волосками. Но даже с такой убого заплетенной косичкой, уставший и не спавший всю ночь, даже с темными синяками под глазами и кусочком карри в уголке рта, Ёсан потрясающе выглядит. Слишком красивый. Слишком хороший... — Прости, последнее время не было времени на практику, — Уён собирается отойти за свой стол, но Ёсан ловит его за руку и сжимает ладонь между своих. Уён знает ответ на свой следующий вопрос, но все равно спрашивает: — Почему ты все ещё здесь? Холодные пальцы гладят горячую кожу. — Хотел поймать тебя до того, как ты снова с головой уйдёшь в работу, — подушечки пальцев Ёсана мягкие, он редко работает с механизмами, чаще всего занимаясь легким программированием, поиском клиентов, финансами и закупками материалов. — И что ты хотел мне сказать? Уён знает, что Ёсан беспокоится за него. Но не только за него, за их бизнес тоже. Загоревшись, Уён бросает все дела, которые ему не так интересны, но необходимы к выполнению. Он бросил все заказы, которые были до Сана, даже не брался за те, которые были после. Это приведёт к задержкам сдачи, возможно к потере клиентов, Уён знает это, но ничего не может с собой поделать. — Береги себя и своё сердце, Уён-а, — но в этот раз Ёсан копает глубже, чем ожидал Уён. Мягкие губы вестарианца касаются горячих костяшек пальцев и он встаёт. Уён пытается отстраниться, отвернуться, замкнуться в себе, но Ёсан ловит за поясницу, разворачивает и обнимает. Эти объятия невероятно тёплые и комфортные, лучшие в галактике, даже несмотря на то, что температура тела Ёсана ниже двадцати градусов и холод его кожи забирается под одежду. — Так говоришь, будто знаешь, чем все это кончится. Я же сказал... — бубнит Уён, не сдерживая порыв прижаться ближе и пряча лицо в изгибе чужой шеи. — Я просто сделаю ему протез. — Так говорю, потому что знаю тебя много лет и знаю чем все закончилось в первый раз, — сердце Ёсана бьется очень медленно, его глубокий голос отдаётся в груди низким гулом. — Это уже не просто работа, не просто протез. В этот раз будь честен хотя бы с самим собой... Правда режет больнее ножа, глубже, до самого сердца. Уён заврался и в первый раз, убеждая самого себя, что все нормально, что его не используют, что все будет хорошо. Но ничего не было хорошо. И вот когда это повторяется во второй раз, он должен хотя бы не врать самому себе, просто признать, что чувств к Сану больше, чем должно быть, что работа превратилась в фанатичное желание привлечь внимание и понравиться. Ёсан отстраняется и Уён весь сжимается. Он хочет спрятаться от всего мира, а лучше от самого себя и своих чувств, больше не хочет видеть Ёсана сегодня, не хочет ощущать его сочувствующий взгляд на себе, но через секунду Ёсан становится ещё ближе. Его холодные губы касаются нервно обкусанных губ Уёна. Нежно, всего на секунду, как извинение. — Прости, Ёни. Я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Уён сжимает пальцами толстовку Ёсана и долго стоит, уткнувшись лбом в острые ключицы и уставившись в пол, пытаясь выдержать щемящее в сердце чувство. — Видимо мое счастье всегда будет граничить с болью... Ёсан больше не трогает его. Не говорит, что это ошибка, не навязывает то, как ему стоит поступить. Он молча приносит еще целых двести грамм палладианского табака и несколько упаковок чёрной бумаги с такими же чёрными фильтрами, нежно гладит по спине, оставляет легкий поцелуй на макушке и умоляет не курить в мастерской. Уён слушается, берет белый брикет табака и выходит на открытую пожарную лестницу выходящую в тихий переулок, мимо которого не идёт ни один эшелон. Два солнца, танцующие на столичном небе свой медленный космический вальс, давно скрылись за горизонтом. Небоскрёбы мегаполиса чёрными гигантами подпирают серое небо. Неон вывесок нагло облизывает лицо и пальцы, высыпающие слежавшийся от дальней пересылки табак на небольшой пластиковый поднос. Уён позволяет себе ненадолго расслабиться и насладиться медленным процессом. Он нежно прессует табак в лодочке чёрной бумаги, положив с одного конца фильтр, умело скручивает, спрессовывая табак в плотную самокрутку, проводит языком по оставшемуся краю. На улице ни дуновения. Душный загазованный воздух Столицы забирается в легкие, оседая внутри чёрным пеплом, делает дыхание хриплым, болезненным. Табачный дым снимает боль в горле, заменяя ее терпкой горечью и вкусом родной планеты. Уён обхватывает губами первую самокрутку и поджигает, самозабвенно вдыхая полной грудью. На пустынной поверхности Паллады воздух легкий, сухой и опаляющий лавой ноздри, выжженный солнцем, а не цивилизацией. Под землей же он тяжёлый и плотный, раскаленным влажным туманом обволакивающий нутро. Дым табака напоминает подземный воздух, такой же густой, но после каждой затяжки он дарит Уёну чувство легкости и облегчения, словно глоток магической свободы после сухой реальности. Когда портсигар с трудом закрывается от свежих самокруток, не собираясь вмещать в себя самую последнюю, Уён зажимает ее между губ и встаёт. Голова кружится, кончики пальцев покалывает, губы немного немеют, а на душе становится чуточку легче. Наверное поэтому он так много курит — чтобы становилось легче. Но легче становится не всегда. Курить вторую подряд не самая лучшая идея, но Уён так устал, что хочет, чтобы сизый дурман расслабил его тело ещё немного. Он поджигает самокрутку и подходит к краю лестницы. Крепко держась за перила, бросает взгляд вверх. Облака отражают неоновое свечение города, жизнь в котором не останавливается ни на йоту. Воздушное пространство разрезает яркий свет фар гравикаров, расчерчивая небо витиеватыми линиями эшелонов. Чернота небоскрёбов, завешанных графической, голографической и даже обычной плакатной рекламой, уходит далеко вниз под ноги, скрываясь в бурлящей белым дымом Мгле. Уён опускает взгляд вниз. Он никогда не задумывался, что там внизу, в непроглядном тумане, обволакивающим подножия высоток. Никогда не думал, что скрывается на самых нижних этажах, которые уже сотни лет скрыты Мглой. О ней ходит много баек, но только те, кто был внизу, знает, какие из них правда. Время для Уёна замедляется, картинка становится смазанной, свечение неона приглушает дымка появившаяся перед глазами. Вернувшись в мастерскую он сталкивается со звенящей тишиной. Наркотический эффект табака усиливает шум крови в голове и противный писк в ушах, Уён вздыхает и тяжело оседает на свой стул. На подставке перед ним закреплён собранный до конца протез. Осталось провести несколько тестов электродов и работа будет закончена. Он оттягивал этот момент до последнего. Уён касается безжизненных подушечек пальцев. Красивый карамельный оттенок внешнего покрытия выглядит идеально, тонкие пластины карбона покрывают каждый сустав, каждую даже самую мелкую деталь. Все нужные точки крепления электродов были отмечены на правой руке Уёна ещё с утра, но он откладывал этот тест сколько мог. Нехотя он закатывает рукав и прилепляет проводники к мышцам. Любую критическую погрешность, выявленную сейчас, будет сложно исправить, совсем не хочется узнавать на последнем этапе, что твоя работа не совершенна. Кисть протеза бесшумно сжимается и разжимается. Пальцы двигаются без шипения поршней, без лязга металла, тихо питаясь энергией, выделяемой организмом. Бионическая рука движется так же как и человеческая, плавно, без резких движений. Левой рукой Уён снова касается карбоновых пальцев протеза, но на этот раз хоть они и остаются такими же холодными и твёрдыми, все же ощущаются живыми, сигнал касания передаётся по искусственной нервной системе и Уён чувствует через протез своё прикосновение. Будто он дотрагивается до своей собственной руки. Уён закрывает глаза, переплетая свои пальцы с протезом. Токсичные вещества, выделившиеся при сгорании сигареты, быстро впитались легкими, кровоток разнёс отраву по всему телу, психотропы затуманили мозг, снизили уровень тревоги и усталости, сделали его более податливым своим тайным желаниям. И кажется, что все в протезе работает как должно, чувствительность на уровне, шумов нет, движения плавные и лёгкие. Вроде бы тестов больше не нужно и на этом можно закончить. Но затуманенный мозг Уёна считает по-другому. Уён отключает нервные окончания, оставляя только электроды, отвечающие за движение протеза — теперь он может только двигать им ничего при этом не ощущая. Словно это чужая рука, но управляемая силой его мысли. Он придвигается ближе и обхватывает губами указательный палец. Идеально гладкий карбон мягко скользит по языку, Уён двигает правой рукой и протез Сана подчиняясь сигналу, толкается навстречу приоткрытому рту. Карбон костяшки упирается в зубы. Приятно. Наркотические нотки табака играют свою симфонию в его голове, рисуя психоделические картинки потрясающей яркости. Уён шевелит своим пальцем и протез копирует движение в его рту, он играет со своим языком, не чувствуя при этом прикосновения к своим пальцам. Словно не он двигает ими, а Сан. Палец выскальзывает изо рта и ведомый сигналами электродов очерчивает губы, ведёт по скуле, оставляя влажный след, холодная ладонь касается щеки. Протез пропускает волосы на затылке сквозь пальцы и сжимает их в кулаке. Уён коротко стонет и не может бороться со своей следующей мыслью. Не может противостоять следующему желанию, хотя на дальних задворках затуманенного сознания он понимает его полную абсурдность. Карбоновые пальцы с трудом вытаскивают пуговицу из тугой петли джинс, с третьего раза подхватывает собачку молнии и тянут вниз. Мелкая моторика плохо работает если отключены нервные окончания, мозг борется с мыслью, что это не настоящая рука, а протез, и не позволяет делать более точные движения. Но Уёну все же удаётся стянуть с бёдер джинсы и спустить нижнее белье, обхватывая уже стоящий член холодной карбоновой ладонью. Перед глазами искривлённые тонкие губы в надменной усмешке, в ушах высокий, будто все ещё мальчишеский голос, томно шепчущий: «Ты можешь сделать все, что захочешь». Уён хочет провести еще пару тестов. Тест того, насколько требовательными будут прикосновения бионической руки и насколько чувственной будет ласка. Программа, написанная для протеза, перерабатывает информацию, посылаемую мышцами Уёна, делая движения кисти более похожими на движения Сана. Хаотичные движения правой руки Уёна становятся плавнее. Диссонанс от такой ласки, от отличия ожидаемого и получаемого, пьянит ещё сильнее, дарит иллюзию того, что тебя ласкает другой человек. А именно... Сан. Уён зажимает рот левой рукой. Свечение цветов на его руках пробивается даже сквозь плотно закрытые веки. Возбуждение проносится по его телу огненной волной, лопаясь перетянутой струной в животе и взрываясь калейдоскопом горячих картинок в воспалённом сознании. Спазм наслаждения сковывает все тело всего лишь на секунду, но отпуская оставляет после себя не приятную негу, а только бóльшую пустоту внутри. Татуировки потухают. Уён срывает с правой руки электроды, натягивает обратно джинсы, застегивает их и опускается в кресло. Белые капли красиво смотрятся на темном, как загорелая кожа Сана, карбоновом покрытии протеза. Сжимая ладонями виски, Уён закрывает глаза. Ему кажется, что он слышит как едет его крыша, лязгая металлом о бетон. Эти девять дней выжали из Уёна все соки. Под воспалёнными глазами залегли тени, скулы стали выделяться ещё сильнее, ремень можно было затянуть на одну дырку туже. Практически безостановочная работа над протезом вызвала жуткую боль в спине и спазмы мышц правой руки от перенапряжения. К концу девятого дня на своей смене в клубе, Уён перестаёт понимать ради чего он так старался, ради чего вся эта сверхъестественная работа была проделана, если есть большая вероятность того, что ему за это не воздастся. Заливая в себя остатки двойного койпериского, Уён с огромным трудом удерживает себя в сидячем положении, чуть снова не заваливаясь на стойку лицом. Он истощён и измотан. А страх того все это было зазря и Сан просто придёт, заберёт свою руку за полцены и уйдёт навсегда, высасывает последние крохи сил, затмевая неяркие искры предвкушения. Его мутит, он еле стоит на ногах, шатаясь из стороны в сторону, не может сфокусировать взгляд на сменяющихся лицах. Дубинка металлоискателя болтается без дела, повиснув на ремешке вокруг его запястья. Ему кажется, что вот оно дно — он придумал то, чего не было, создал себе иллюзорную цель и последовал за ней в сказочный мир, где все прекрасно, где никто ему не отказывает, где никто не играет с его чувствами, где все любят его, не ожидая ничего взамен. Он отдал всего себя, чтобы получить одобрение. Но стоило ли оно того? Осталось пережить всего лишь несколько часов и тогда он узнает. Если конечно переживет... Коленки подгибаются, Уёну кажется, что его засасывает в зыбучие палладианские пески, протаскивает сквозь бескислородные пустоты, ему чудится, что он падает в чёрные воды подземного озёра и пуская пузыри погружается на дно. Сильная рука под рёбрами вырывает его из галлюцинации. Противный запах местного ужасно кислого табака бьет в нос. — Мелкий, ты когда в последний раз спал? — грубый голос одного из амбалов-охранников доносится из под толщи воды. — Очень давно... — если считать нормальный хотя бы шестичасовой сон. И недавно если учитывать двадцать минут, которые он проспал развалившись за стойкой и обняв полупустой бокал. — Мелкий? — голос звучит все отдаленней. — Ёни... Организм предательски отказывается функционировать при таком уровне алкоголя, наркотиков и запредельной усталости. Тело Уёна обмякает в чужих руках. Уён приходит в себя на заднем сидении гравикара Ёсана. Слабый гул гравитационного движка медленно заползает в уши, а от плавности движения начинает подташнивать. Уён садится и тут же жалеет об этом, хватаясь за трещащую по швам голову. — Уён... Уён еле успевает открыть окно и его выворачивает. — Меня уволили? — судорожно втягивая носом уличный воздух, он вытирает рот тыльной стороной руки. — Дали выходной, — Ёсан сворачивает с главного эшелона. — Уён... Гравикар мягко кренится влево при повороте и спускается с высоты. Мимо начинают пролетать обшарпанные крыши небоскребов. Единицы из них окультурили, большая же часть была завалена металлоломом и прочими отходами. И хотя жить на верхушке небоскрёбов было престижно и к этому стремились многие, гул гравикаров сильно снижал удовольствие, оставляя большинство площадок пустующими. — Пожалуйста, не начинай... отвези меня в мастерскую, — Уён смотрит в окно, цепляясь воспалившимися до красноты глазами за окна домов, в которых кое-где горит свет и можно разглядеть передвижения жителей. — Я везу тебя домой. Я сам отдам палладианцу протез, — Ёсан сверкает голубыми глазами в зеркало заднего вида. — Если ты не забыл, у нас есть камеры в мастерской, — Ёсан делает паузу, шумно вдыхая, от чего Уён ёжится. — То, что ты делаешь, уже давно вышло за рамки нормального. Тебе надо проспаться и отдохнуть, у нас много другой работы... — То, что я делал, никогда не входило в эти рамки, чтобы выходить за них. Ты это знаешь и именно поэтому мы друзья, — Уён злится, складывая руки на груди и прожигая затылок вестарианца взглядом. — Поэтому мы партнёры. Если ты так переживаешь за бизнес, то просто... — Я переживаю за тебя, Уён! — Ёсан резко сворачивает и сажает гравикар на одной из пустых крыш, поднимая клубы пыли. — Он такой же как Сонхва, почему ты этого не видишь? — Ёсан разворачивается к нему лицом. — Я не хотел напоминать тебе надеясь, что ты одумаешься сам... — Ты не знаешь... — Не нужно много знать, можно просто видеть, — его ледяные глаза блестят. — Я видел тебя и Сонхва, смотрел, как ты выгораешь, пытаясь превзойти его ожидания, тем самым поощряя требовать от себя все большего. Так и тут. Ты сделал этому парню протез за полцены, изначально занизив планку, чтобы понравиться. Ты сделал его идеально. Стоимость этого протеза на чёрном рынке поднялась бы с миллиона до практически двух с половиной. Ты уверен, что после этого Сан не потребует еще большего за ещё меньшую сумму, как было с Сонхва? — Я не... — Ты уверен? Потому что из того, что увидел я, он такой же. Он очень умело играл с тобой, тогда в мастерской. Манипулировал. У тебя же все на лице написано, на коже, — Ёсан дотрагивается, но Уён тут же отдергивает руку. — Желания ослепляют людей, ты же превращаешься в фанатика. В одержимого. А они берут то, чего хотят, устанавливая свои правила. В машине наступает тяжелая тишина. Слышно, как рядом проносятся гравикары, меняя эшелоны. Их движки урчат, меняя тональности. Пыль, поднятая охлаждающим вентилятором под гравикаром, оседает на лобовом стекле тонкой плёнкой. У Уёна дрожат руки, большой ком, застрявший в горле, не даёт нормально дышать, лёгкие горят, а желудок снова хочет выплюнуть ту дрянь, которую он залил в себя в клубе. Но он все продолжает смотреть во влажные пронзительно голубые глаза. Злость кипит в нем, раздувая вены на руках от сжавшихся кулаков, хочется врезать по этой смазливой мордашке, чтобы костяшки окрасились сиреневой вестарианской кровью. Ёсан не должен был напоминать ему о Сонхва. Это удар ниже пояса. Впервые в жизни ему так больно от слов друга. — Я не уберёг тебя от первой ошибки, но хотя бы смогу предостеречь от... — Ёсан, хватит, — в первый раз во время ссоры Уён не кричит, но его тихий и хриплый голос затыкает вестарианца. — Отвези меня в мастерскую. Я сам отдам ему протез и сам разберусь со всем, — Уён снова отворачивается к окну. — Я не просил тебя вмешиваться, мне не нужна твоя помощь, — ему ужасно больно, но ещё больше обидно, потому что, возможно, Ёсан прав. Уён думал только о том, что Сан может просто забрать протез и уйти. А теперь ему становится страшно, что Сан действительно может остаться и потребовать бóльшего, ведь Уён не сможет отказать. Он чувствует себя до жути мерзко и ему хочется сделать Ёсану так же больно, как тот сделал ему, когда напомнил про Сонхва. — Не надо было тебе лететь со мной в Столицу шесть лет назад, остался бы на Весте. — Сонхва бы выжег тебя дотла. — Может всем так было бы лучше. — Уён-а, ты... — не договорив, Ёсан отворачивается, вытирает влагу со светлых ресниц и заводит движок.