Technological singularity

— Я не служил в армии, — от этих слов Сана по вспотевшей от напряжения спине Уёна бегут мурашки. — Меня приняли на службу, но... Продолжение перебивает удар по крыше корвета, водительская дверь открывается и на Сана направляется ослепительный луч света. — А вот и наш победитель, — голос неизвестного звучит искусственно. — Выйди, Санни. Поприветствуй зрителей. — Каких нахер зрителей?! — шепчет Уён, когда его дверь тоже открывается. — Выходи, — Минки тянет его из машины за руку. — Ты молодец, отличная гонка. Уён вылезает из корвета, покачивается, морщась от легкого покалывания в боку, и только через несколько секунд у него получается встать ровно. — Кто это? — опираясь о крышу спрашивает Уён, разглядывая в дымке тумана с другой стороны машины невысокого человека, чьё лицо с одной стороны оплетено светящимися синим проводами. На нем нет респиратора, а желтые очки сидят на лбу скорее всего просто для красоты. — И что за зрители? — Это Хонджун — ведущий, распределитель и именно тот, кто устраивает «белые ралли». Он отвечает за всё, он создал всё, именно поэтому его называют Папашей, — под нос Минки шепчет «выпендрежник хренов», открывает бензобак и после того, как человек в чёрной маске берет пробу топлива, выливает туда целую канистру на этот раз чистого, без всяких примесей бензина. — А зрители... Гонки транслируются, не так много людей их смотрит, но не зря тут крутятся такие деньги, своих спонсоров это шоу все же находит. Сан тебе про это не говорил? — Уён отрицательно качает головой — ещё одно сокрытие правды. — Ну, он не особо болтливый, не суди его строго, у него есть причины молчать. Уён смотрит, как Сан стягивает с лица респиратор и натянуто улыбается на камеру, сверкая ямочками. Несмотря на победу, он не выглядит счастливым. — Мы выиграли и что теперь? — Уён закусывает губу и смотрит на возвышающегося рядом Минки. — Как что? Праздновать! Уён благодарит всех известных ему богов Паллады, что празднество проходит в помещении возвышающемся над Мглой на пару этажей — наконец-то можно снять респиратор. Тут все увешано неоном, грохочет музыка и снуёт туда сюда неимоверное количество людей совершенно разных рас, разодетых в ослепительной броскости одежду. Минки стягивает респиратор и перекрикивая музыку говорит, что в древние времена тут была парковка для наземных машин, но здание в аварийном состоянии, фундамент проседает, поэтому на его остове ничего так и не построили. Теперь тут частенько собираются нелегальные тусовки, но из-за близости к Мгле правительство с ними ничего не делает. — Где Сан? — Уён дергает Минки за куртку. Палладианец оглядывается по сторонам, но Сана нигде не видно. От корвета Минки увёл Уёна за руку в ближайшее здание. Они долго поднимались по лестнице вверх, в боку кололо, в голове гудело, Уён успел три раза запыхаться, а ещё больше раз подумать о том, что надо бы бросить курить. Но вместо исполнения временного помутнения о здоровом образе жизни, поднявшись на этаж с вечеринкой, он тут же спросил Минки, где можно курить и когда получил в ответ короткое — «прям тут», поджег одну из самокруток. И когда дым наконец-то заполнил легкие, его начинает интересовать только один вопрос: — Сан придёт или приедет? — О-о-о, ты скоро сам все увидишь, — ухмыляется Минки и пытается протолкнуться в сторону бара. — Что будешь? — Двойной Койперийский. Сан действительно появляется слишком эффектно. Рёв мотора и визг шин, разносящиеся из туннеля, уходящего вниз с одной стороны огромного помещения, перебивают музыку, вместо света фар глаза вновь ослепляет прожектор летающей шарообразной камеры — Сан въезжает в зал на корвете. К сожалению, автомобиль уже не выглядит таким же новеньким и блестящим, каким был буквально пару часов назад. Он покрыт добротным слоем пыли, на идеальном когда-то покрытии жуткие царапины, фары разбиты, заднее стекло тоже, в лобовом трещина. Но они первые. Они выиграли и теперь каждый желает дотронуться до машины победителя. Люди расступаются, скользя руками по корпусу Корвета. Сан паркуется прямо перед собранной энтузиастами сценой с софитами, огромными колонками и диджеем у мигающего цветной подсветкой пульта. Он выходит из машины вместе с Хонджуном, поднимается на сцену освещаемый ослепительным светом и толпа беснуется, когда на одном из двух огромных экранов висящих за его спиной появляется его изображение, а на втором изображение ещё новенького корвета. — Дамы и господа, ваш победитель! Независимая команда провела все тесты и всё чисто! Поприветствуйте нашего Санни! — электронный голос Папаши звучит оглушающе даже без громкоговорителя. — Вот твои заслуженные тридцать миллионов битов! — Хонджун прикладывает свой коммуникатор к коммуникатору Сана и переводит деньги. — Чертов синтетический голос, — Минки пихает в руку Уёна пластиковый стакан с напитком, а сам держит в руке две бутылки крепкого пива местного розлива. — Оглохнуть можно. Парень морщит нос, когда переводит взгляд на сцену, от него сквозит недовольством, когда он смотрит на Хонджуна, он почти плюется жёлчью, когда пару минут поносит его на нескольких диалектах столичного. Но в его желто-карих глазах все равно ярко светится какое-то тёплое чувство к маливанцу. Сан плывет к ним через толпу только, когда Уён допивает второй коктейль, а Минки чуть не кидает в бармена шестой бутылкой, требуя ещё одну и ругая того за медлительность. — Это он? — рядом с Саном стоит Папаша. — Твой новый штурман? Маливанцу скорее всего немного за сорок, рядом с узкими глазами расползлись легкие паутинки морщин, бывшие когда-то пухлыми губы, потеряли былой объём, а в ярко синих заплетенных в длинные косички волосах появилась первая проседь. Уён никогда не видел эту расу настолько близко и сейчас у него получается рассмотреть мужчину во всей красе. Хонджун — наполовину киборг, наполовину человек. Маливанцы — вырождающаяся раса. У них слабое тело, но развитый интеллект. С самого детства в их тела искусно вживляют нейронные сети, заменяют аневризменные сосуды силиконовыми трубками с синтетической кровью, модифицируют поражённые болезнями участки тканей, комплектуют ампутированные конечности дешевым металлом, за который на Маливане готовы перегрызть глотку, но который приходится так не кстати тут, в Столице. Таким старомодифицированным не рады на этой планете, но даже Столица с ее предрассудками, ксенофобией и металлодетекторами на каждом шагу лучше, чем холодный вымирающий Маливан. — Уён, — он протягивает мужчине руку и когда тот пожимает ее, Уён старается не кривиться от ощущения отвратительной работы металлических поршней в протезе. — Рад познакомиться. — Хонджун, — мужчина улыбается и подмигивает глазом, который остался человеческим, второй был взят явно от робота и прожигал своим синим светом насквозь. — А ты молодец, хоть чьей-то дрессировке Сан поддаётся. И хоть лицо Папаши с одной стороны и пронизано трубками с синей жидкостью, ещё ими оплетены и руки, и виднеющаяся из под короткой рубашки полоска рельефного живота, он все равно остаётся невероятно красивым и привлекателенным. И немного хмельной мозг Уёна задумывается о том, что он был бы не прочь поработать над телом Хонджуна... В научном плане. Он бы хотел спроектировать ему протезы из нормального материала — из карбона. Он бы смотрелся идеально. Можно было бы увеличить мощность, функционал... — Мне вот интересно, а у всех маливанцев вместо крови течет антифриз? — подваливает Минки, наконец-то держа в руках шестую бутылку пива. — Или только у тебя сердце настолько ледяное? — он тыкает длинным пальцем в грудь Хонджуна, на что тот лишь улыбается. — А всех дылд штурманов, пробивающих своей дурной макушкой потолок тачки, в итоге заменяют на людей нормального роста? — маливанец снова подмигивает одного с ним роста Уёну, от чего тот не сдерживается и прыскает в кулак. — Ты?! Да что ты... — возмущается Минки. Уён хихикает и отпивает свой напиток с интересом наблюдая за сценой, трезвый Сан же наоборот напрягается и пытается утихомирить друга: — Минки, не надо, пойдём... — он берет парня за локоть и пытается увести, но Хонджун останавливает его руку и снова разворачивает Минки к себе. — Нет-нет, дай ребёнку закончить, — несмотря на интонацию, маливанец смотрит беззлобно и даже с интересом. — Так что я? Наклонись и скажи мне в лицо, а то с твоей космической высоты до меня твой голос не долетает. — Ты бесишь! Ты просто невыносим! Ты... Минки наклоняется к лицу Хонджуна и тот схватив его за затылок сокращает расстояние между их лицами до минимума. И когда Минки больше и слова не может вымолвить, мужчина накрывает его пухлые влажные губы своими. Наблюдая за этим поцелуем Уён чувствует себя отомщенным. Сан же ругается на смеси двух языков и отворачивается к стойке, пытаясь подозвать бармена. Оторвавшись от искусанных губ Минки Хонджун кидает Уёну «рад знакомству» и растворяется в толпе. Минки выпрямляется, стоит, смотря в пустоту перед собой, поднеся ко рту бутылку, но так и не сделав глотка. — У них всегда так? — спрашивает Уён, когда Сан протягивает ему новый коктейль, держа в руке своё пиво. — Все ещё не так плохо... — бурчит Сан на ухо и обнимает со спины. — Могло быть хуже. — Я это... — Минки наконец-то отмирает. — Короч...пойду найду его и спрошу... че эт было. В два огромных глотка прикончив бутылку он передаёт ее Сану и исчезает. — Как ты познакомился с этими двумя? — Уён смеётся, то ли таблетка все ещё действует, то ли алкоголь и эйфория от победы, но страх неизвестности, нервозность от нахождения в непонятном месте в незнакомой обстановке ненадолго отпускают и просыпается интерес. — Что между ними происходит? — Это длинная история, — Сан отставляет пустую бутылку Минки на барную стойку. — Как и все те истории, что ты мне не рассказывал про себя? — Уён делает глоток и разворачивается в чужих руках. Рядом с баром немного тише, но говорить все равно приходится громко, чтобы перекричать музыку, горло начинает саднить, но ему и правда интересна эта история, как и многие другие, которые касаются только Сана. — Уён... — Сан закатывает глаза. — Я расскажу только если после ты со мной потанцуешь. Мы не танцевали вечность. Почему ты больше не приглашаешь меня к себе клуб? — Я уволился... — Уён закусывает губу и обнимает Сана за шею, придвигаясь ближе, чтобы говорить ему прямо на ухо. — У нас с Ёсаном новая мастерская и большой приток клиентов... — в правом боку немного ноет, но он старается не обращать на это внимания — подъем по лестнице все же дался с трудом. — Это все мои новости, так что теперь ты рассказывай. Начинай с Минки, они с Папашей будут как разминка. — Боюсь не будут, если тебе нужна вся правда, — голос Сана звучит жестко и без игривости, он делает глоток пива и обнимает Уёна за талию. Губы касаются уха. — Я познакомился с Минки три года назад в баре. На тот момент я только прилетел в Столицу и мне нужны были деньги и смысл жизни. Когда Минки узнал, что я неплохой механик и бывший гонщик, он отвёл меня к Папаше. — И Хонджун пристроил тебя на гонки и нанял в автомастерскую? Это же он владелец той, в которой ты сейчас работаешь? — Уён льнет ближе вжимаясь бедром в чужой пах и чувствует, как тепло Сана пробирается под кожу. — И да, и нет, — снова глоток пива. — Хонджун и правда не только ведущий гонок, он ещё и владелец автомастерской. И да, я там работаю, я не врал тебе, но и правду целиком не говорил. Помнишь, я сказал тебе, что перебираю гравикары и что мы закачиваем в электросистему вещество 3С-21... — Да я помню. На него ты заменил контактное вещество в своём протезе, и оно было в топливе корвета. А ещё это вещество незаконно и добывается оно тоже незаконно... — Уён перечисляет все нарушения правопорядка. Он воспринимает историю слишком легко, пока Сан не шепчет чуть слышно следующее: — Это мы с Минки добываем 3С-21 на поясе астероидов. Это наша основная работа. Уён давится коктейлем и отстраняется. Они с Ёсаном не конфеты, конечно, продают, но за то, что они нелегально проводят модификацию конечностей налагается огромный штраф, при больших масштабах — несколько лет в колонии. А то чем занимается Сан... Добыча любых ресурсов с пояса астероидов, являющегося собственностью правительства, запрещена и карается очень жестко — от заключения на десятки лет в тюрьме строго режима на краю галактики, до смертной казни в открытом космосе. — Сан... то, что вы используете незаконное вещество — это одно, но то, что вы добываете его... о боги, Сан, если вас поймают... — вот где он пропадал на несколько дней без связи. Вот почему он говорил, что рядом с ним опасно. Уён чувствует, как жгут спину ладони Сана, замечает, как загораются веснушки на его переносице, видит панику и отчаяние в его глазах. Сердце больно сжимается от осознания, что тело Сана так остро реагирует из-за неимоверного страха, что Уён испугается правды и уйдёт, бросит его. Сбежит. Поэтому он молчал. — Санни, черт... — Уён снова обнимает его и успокаивающе гладит по затылку, целует открытый участок шеи и умоляет продолжать. Сан остывает. — Хонджун спонсирует нас с Минки в белых ралли, и хотя для остальных мы выступаем как независимые участники, пятьдесят процентов от победы все равно идут ему, — Сан шмыгает носом и прижимает Уёна ещё ближе, утыкаясь носом в висок. — Все завязано на сотнях миллионов битов и я понимаю, как это опасно, я свыкся... Но я... я честно не хотел тебя в это втягивать, Ёни. Я не хотел больше приходить к тебе после того, как забрал протез год назад. Но мне продолжали назначать встречи в чертовом клубе для элиты, в котором ты работал. И в один прекрасный день я увидел, как ты танцуешь, и не смог пройти мимо... Я подумал, что не расскажу тебе ничего и так смогу уберечь. Но в итоге, ради победы, втянул тебя ещё сильнее. Эгоистично, я знаю, но я хотел, чтобы ты был рядом со мной... Всегда. — Так ты выиграл для него? Для Хонджуна? — если раньше Уён симпатизировал маливанцу, то теперь он злится. Ярость кипит в его венах из-за того, что этот мужчина втянул его Сана в этот круговорот беззакония. — Все было ради этого? Ради денег? — Я выигрывал для себя. Я хотел победить. Пересечь финиш первым. Мне не нужны деньги, мне нужна была только победа... — И ради победы в гонках ты обрекаешь себя на смерть? То, что вы делаете с Минки... рано или поздно, вас поймают. Нас с Ёсаном хотя бы не убьют, а вы... — Уён пытается понять Сана, понять его мотивы и стремления, но даже получив слишком много разрывающей голову правды он упирается в неизвестность. — Почему? — До тебя я не боялся умереть, я хотел лишь снова быть первым. Снова почувствовать счастье, радость и восторг. Но после того, как я пересёк финиш, мне стало очень страшно, что теперь я могу потерять тебя... Уён стискивает Сана в объятиях, утыкаясь носом в шею. Его история режет вены, разрывает в клочья нервные клетки, доводит до истерики и слез. И это ведь даже не все. Уён вспоминает, что Сан не служил, что потерял руку не в армии, ведь и у этого есть где-то начало... Но выслушать что-то ещё сейчас он будет просто не в силах. Но Уён точно знает, что чтобы Сан не рассказал, какой бы ужасной не была правда, он останется с ним навсегда. — Я люблю тебя, Санни. И ни за что не отпущу... — слова любви на палладианском звучат лучше, чем на любом другом языке во всей вселенной. Сан целует в губы, мягко и нежно их сминая, прихватывая между своих то верхнюю, то нижнюю, проскальзывая языком в рот и позволяя играть со своим пирсингом. Он прижимает за бёдра к себе, обнимает своим теплом, делится своими чувствами. Уён вдыхает его запах и даже в душном помещении, заполненном людьми, запах обласканной Лимбом кожи обжигает легкие и согревает сердце. Он жмётся к нему пытаясь впитать в себя его разрастающееся пламя, стонет в поцелуй и вплетает пальцы в длинные чёрные волосы. — Ёни, — тянет Сан, целуя скулу и скользя кончиком языка по раковине уха. — Так ты потанцуешь со мной? — Да, — Уён запускает ладонь под водолазку Сана и касается напряженного пресса. — Но сначала мы безбожно напьёмся. Мне нужно переварить все, что ты рассказал... Сан переходит с пива на огненно красные шоты сорокоградусной крепости, а Уён не изменяет своим привычкам, заливая в себя двойной Койперийский, а после затягиваясь палладианским табаком. Сан крадет его затяжки прямо из лёгких, через поцелуи забирая его дым себе. Уёна развозит, от горячей ладони на бедре от алкоголя льющегося рекой, от третьей подряд сигареты, поэтому когда Сан заносит над его бокалом розовую таблетку, он лишь вопросительно смотрит и после того как палладианец показывает свой язык с точно такой же, кивает. Переплетая руки с бокалами они запивают наркотик. Сан прижимается к нему на танцполе, целует шею, забирается горячей рукой под одежду, щекочет сосок, и Уёну становится слишком жарко. Он горит от интимных прикосновений у всех на виду. Они никогда не были такими на людях. Они почти никогда не были на людях вместе. Сан стаскивает с Уёна толстовку, а тот в свою очередь снимает с него водолазку и прикасаться к друг другу становится приятнее. Верхняя одежда ненужным грузом завязывается рукавами на бёдрах. Веснушки Сана светятся ярко, призма наркотика преломляет их цвет, отпечатываясь в сознании Уёна миллионом оттенков. Тело становится легким, почти невесомым, но отзывается на прикосновения Сана дикими волнами возбуждения в паху. Уён танцует, рисуя светящимися неоном руками невообразимое переплетение линий, привлекая к себе взгляды так же, как когда раньше танцевал в клубе, чтобы найти себе пару для быстрого перепиха. Отличие только в том, что теперь он танцует не один. И Сан привлекает внимания не меньше. Золото его веснушек с переносицы перетекает на скулу, шею и дальше на плечо, обрываясь гильзой протеза. Сан возбуждён, поэтому светятся даже маленькие веснушки на его ключицах и левой руке. Он прижимается к Уёну, двигается в такт качающей музыке, сливается с ним в диком танце пока не включается медленный трек. — Я никогда не думал о возвращении на Палладу, — пьяно шепчет на родном языке Уён, медленно двигаясь и скользя ладонью по чужой влажной шее. — Но с тобой хочется. Хочется вернуться. Хочется целовать тебя под светом Лимба и сравнивать твой огонь с огнём нашего солнца. Ласкать твоё тело холодными ночами в кромешной темноте под поверхностью и слепнуть от мириадов золотых звёзд на твоей коже. Сан гладит его по волосам и тихо мурлычет на ухо палладианскую песню о подземных полях и диких лесах, о том что нет на свете места лучше, чем родная лачуга на берегу чёрного зеркала пресного озера. — Давай вернёмся, Ёни. — Давай... Палладинский Сана чистый, без лишних шипящих и свистящих звуков, без акцента, который за семь лет, прожитых в Столице, испортил родную речь Уёна, он такой мягкий и нежный, такой родной. Высокий голос тонко напевает мелодию, пока Уён плавится в родных руках, думая о том, что объятия Сана и есть дом. Через пару песен к ним подлетает Минки. Его бешенный взгляд с расширенными зрачками бегает по их телам, разглядывая свечение, и его опухшие красные губы расплываются в улыбке. Былое недовольство бьющие через край, когда вечеринка только начиналась, словно растворилось — неровно застегнутая рубашка тонко намекает почему. — Зря кофты сняли, я вижу возбуждение, цветущее на вашей коже, как, в общем, и все вокруг, — пьяно орет он и дергает Сана за карбоновый локоть. — Пойдём, Папаша речь толкать будет и ему нужен победитель. Это ненадолго. Скоро вернёшься и вы сможете потрахаться. Сан ещё раз целует Уёна в губы и скрывается в толпе, чтобы потом появиться под софитами на сцене. Уён плетётся к бару. Только без стоящего рядом палладианца он понимает, что ноги держат с трудом и что он очень сильно пьян. Зато действие таблетки ещё не совсем отпустило, ему весело, весело и спокойно даже после того, что рассказал Сан. Уён заказывает тоник без алкоголя. Он потягивает пузырящуюся жидкость через трубочку, сидя на высоком барном стуле и разглядывая сцену, когда к нему подваливает один из гостей вечеринки. — Потанцуешь со мной? — высокий парень симпатичен на лицо, но его ухмылка, сверкающая остро заточенными зубами, заставляет поежиться. — Спасибо за приглашение, но нет, я устал, — Уён старается быть вежливым, но в следующее мгновение его дергают за руку, стаскивая со стула. — Ты потанцуешь со мной так же, как танцевал с ним, — парень указывает на Сана, стоящего на сцене в нескольких десятках метрах. — Но я не хочу... — и снова у Уёна нет с собой ничего кроме портсигара и в этот раз зажигалки. — Руки от него убрал, — раздаётся шипящий голос из-за спины. Острозубый парень дергается, но не отпускает. — Ещё раз увижу тебя рядом с ним на расстоянии хотя бы пяти метров... — тонкий карбоновый нож Ёсана упирается остриём прямиком в ширинку парня, голубые глаза недобро сверкают льдом. — ... и я отправлю твои руки и ноги путешествовать по галактике отдельно от твоего тела. А твои яйца я отрежу, положу в твой грязный рот и заставлю жевать пока они не превратятся в нежнейшее пюре. Понял меня? Парень тут же отпускает руку Уёна и с полными глазами испуга, а штанами — дерьма, убегает в другой конец зала. Ёсан прислоняет лезвие к шее Уёна и наклоняется к его лицу, касаясь губами уха: — Посмотри на свой коммуникатор, — низкий шёпот посылает мурашки вдоль позвоночника, Уён поднимает руку и высветившаяся голограмма показывает семнадцать пропущенных вызовов. — Ты уезжаешь со мной сейчас же. Уён даже не находит, что возразить, когда холодная ладонь обхватывает его запястье и тянет на выход. В дверях, когда они протискиваются через толпу кто-то толкает Уёна в правый бок локтем, вроде не сильно, но от боли темнеет в глазах. У шатких балконов висит в воздухе припаркованный гравикар. Ёсан с силой запихивает Уёна на пассажирское сидение. — О чем ты вообще думаешь? О чем вы оба думаете? — кричит вестарианец, садясь на водительское сидение и пристёгиваясь. — Вы оба как дети малые! Ёсан никогда не кричал на него. Он ни на кого никогда не кричал, лишь шептал угрозы так, что кровь застывала в жилах. Сейчас же Уёну реально не по себе от того, насколько его друг вышел из себя. Гравикар взмывает вверх. — Прости, Ёсан-и, — Уён морщится и держится за правый бок, внутри живота что-то неприятно покалывает. — Мы отмечали и я не уследил за временем, я хотел тебе перезвонить... — Уён, да я даже не про себя сейчас говорю. Ты... ты даже не понимаешь, что ты натворил... что вы оба натворили, — Ёсан резко сворачивает в сторону, впервые на памяти Уёна игнорируя эшелон. В боку ноет ещё сильнее. — Я... о боги, я не должен был доставать его адрес, на придурка Минки нельзя было полагаться. Я должен был понимать, чем все это закончится. Вы же такие заметные... Черт! Черт! Ёсан с силой бьет по приборной панели и матерится на вестарианском так отборно, что улавливая всего несколько знакомых слов уши Уёна сворачиваются в трубочку. На Ёсана страшно смотреть, его красивое лицо искажено злостью, досадой и страхом. Его изящные руки, сжимающие руль, жутко дрожат. — Ёси, прости меня, — ладонь прижимающаяся к правому боку становится липкой, в нос снова ударяет знакомый запах железа. — Прости...я... Уён поднимает руку и свет фар пролетающего мимо гравикара освещает покрытые багровым пальцы. — Ёни, это кровь?!