Technological singularity

Уён кричит. Так громко, что его единственная уцелевшая барабанная перепонка в правом ухе болезненно вибрирует. Уён бьет руками по столу. Так сильно, что ладони немеют, а все собравшиеся за небольшим столом в общей комнате на корабле вздрагивают. Уён смотрит. Прожигает взглядом растерянного Хонджуна. Слепит его разгоревшимися от страха и злости татуировками, выглядывающими из-под задранных рукавов толстовки. Впервые за много лет Уён не хочет скрывать свою расу, не притворяется что это просто краска, светящаяся в ультрафиолете. Не тут. Не на этом корабле, где собрались все отбросы Столицы всех цветов и мастей. — У вас должны быть связи! — продолжает гнуть своё Уён. — Информаторы! — Все они сейчас ненадёжны, — тяжело выдыхает Минки. — Мы можем попасться сами... — Но как же Сан? — Уён оседает на стул и смотрит на голограмму орбитальных объектов Столицы, которая светится над столом. — Нужно узнать где его держат, пока не стало слишком поздно. — Ты требуешь от нас слишком многого, Уён, — Хонджун опускает глаза, просматривая сообщения на коммуникаторе Ёсана. — У Ёсана было гораздо больше более стабильных связей, но... без него... — электрический голос маливанца болезненно сипнет и он тяжело сглатывает. — Без него, без его знаний, без его авторитета мы бессильны. Уён хватает воздух ртом и пытается возразить хоть что-то, вспомнить хоть какие-то связи Ёсана. Но все они были благополучно забыты и затабуированы его сознанием. Кроме одного имени, которое, несмотря на все запреты, назойливо всплывает перед глазами. — Пак Сонхва, — шепчет Уён. — Маршал Пак? — Минки чуть не роняет челюсть на стол, пролистывая голограмму до главного корпуса Столичного Армейского Центра. — Главнокомандующий чем? Армией? Всем космофлотом ближайших галактик? Эй, Папаша, кем и чем именно он там командует? — Всем. Всеми,— Хонджун откладывает коммуникатор вестарианца в сторону. — Но если кто и знает где Сан, то это он. И хоть охрана спутников не лежит непосредственно на его плечах, все же именно за его спиной мы выкачивали ресурсы Столицы. Так что он точно знает, — маливанец наклоняет голову на бок и исподлобья смотрит на Уёна. — Но с чего ты взял, что сам маршал будет слушать сопливого мальчишку? Почему бы ему тебя просто не расщепить на атомы или даже на частицы поменьше за соучастие? — Потому что... — Уён осматривает присутствующих поголовно уставившихся на него. Его заявление про обращение к главному маршалу Галактического Совета поразило всех. Потупив взгляд, он стягивает рукава толстовки, позорно прикрывая от страха разгорающиеся все ярче цветы. — Когда-то он был младшим лейтенантом. Когда-то он подарил мне керамический позвоночник и научил курить... Уён встаёт со своего места и через перешептывающуюся толпу сбегает в выделенную ему каюту. — Ты знаешь его лично? Маршала Пака? Этого... не побоюсь этого слова, головореза? — Минки пересекает каюту Уёна огромными шагами, ураганом перемещаясь из одного угла комнаты в другой. — Знаешь скольких он засадил в Пандорум? Сколько старомодифицированных упрятал за решетку? Таких как Хонджун и Сан! Он просто изжил их со свету! А тебе он подарил керамический позвоночник? О чудо! У зла есть сердце! — Угомонись, — из-за широкой спины Минки выходит маливанец, перебрасывая синеву кос за плечо. — Все ведь не так просто... — на этот раз он обращается к Уёну. — Расскажешь? — Раньше он не казался таким ужасным, — Хонджун поднимает бровь, но не перебивает. — Мы встретились восемь лет назад, когда я служил. Мне было семнадцать, ему тридцать два. Я был парализован ниже пояса, после того как в станцию, на которой мы с Ё... Ёсаном... служили, попала боеголовка. Ё-Ёси... — голос вздрагивает при каждом упоминании имени друга. — Вытащил из моего позвоночника шрапнель, меня положили в автодок, но восстановиться полностью я не смог. Ноги отнялись. Никто не верил, что я когда-нибудь смогу ходить. Меня хотели списать как утиль, — Уён с болью в сердце вспоминает те жуткие недели, когда он был прикован к постели, когда на него смотрели как на протухающий кусок мяса. — Но я не хотел сдаваться и через несколько недель сделал чертёж протеза для своей спины. Ёсан помог собрать его из того что было под рукой. Нескладный, слишком громоздкий, но довольно легкий, он первый был выполнен нами полностью из карбона, а не металла, и не имел внешних блоков питания. Ёси удалил мой позвоночник, заменил спинной мозг самодельным микрочипом... — Ты был парализован? — шепчет Минки, потирая кожу вокруг недавно потерянного глаза, будто сравнивая в голове серьезность ранений. — И вы двое собрали протез и провели операцию по замене позвоночника практически в полевых условиях во время военных действий? Серьезно?! Хонджун бьет его по коленке, чтобы молчал. Уён поворачивается спиной и задирает толстовку так, чтобы было видно вживлённые в спину позвонки. Минки присвистывает, а маливанец шепчет что-то на незнакомом языке. — Я снова мог ходить и чувствовать. То, что мы сделали, заметили сначала наши командующие, потом, на удивление быстро весть дошла до Совета. Нам сказали, что это прорыв. И вскоре в нашу часть прислали лейтенанта, — Уён как сейчас помнит тот день, когда в лазарет зашёл молодой черноволосый широкоплечий мужчина, одетый в великолепный чёрный мундир, усыпанный орденами. — Не скажу, что я когда-либо умел разбираться в людях, поэтому я сразу доверился ему. Он слишком убедительно обещал мне светлое будущее, открытия новых технологий и то, как я смогу делать протезы для самых бедных слоев общества. На окончание службы он подарил мне керамический сплав, чтобы я смог сделать себе протез получше, достойный моего положения, — Уён достаёт из заднего кармана джинс треснутый портсигар. Все самокрутки сломаны, белый табак раскрошен по металлическому дну и только древняя Zippo Сана осталась невредимой. — Я верил Сонхва, делал всё, что он от меня хотел и даже больше. Слепо любил его, ведь мне казалось, что он поощряет меня к созданию чего-то особенного... И только спустя три года, Ёсан смог до меня достучаться и открыть мне глаза. Тогда я едва не отдал Сонхва чертежи полностью автономного андроида, который в моей наивной мечте должен был помогать, строить, созидать. Но Сонхва видел в нем бессмертного военного разведчика. Воина, в котором нет ни капли сочувствия. Убийцу... — Уён перебирает хлопья табака и вдыхает их слабый запах, желание закурить болезненно жжёт легкие. — Он пользовался мной, моими знаниями, хотел использовать мои разработки во вред всему, что может встать на его пути... И когда я наконец понял это, я испугался и сбежал. — И вы с Каном со своими около гениальными мозгами добровольно выбрали сидеть в подполье и клепать протезы за копейки? — Минки снова получает по коленке, но на это раз гораздо сильнее. — А что? Что не так я сказал? — Нам нравилась наша работа, — Уён вспоминает как светились глаза Ёсана, когда они поставили первые протезы ног мальчишке калеке. Вспоминает щербатую улыбку мальчугана, который снова мог бегать, и скромный румянец на щеках всегда бледного вестарианца. — От неё была польза, мы помогали людям... В комнате виснет некомфортная тишина, разрезаемая лишь шелестом нервных шагов Минки. — А ты не думаешь, что если ты пойдёшь к Паку, то он тебя больше не отпустит? — Хонджун ставит вопрос ребром. Уён поднимает глаза и долго смотрит на маливанца, рассматривает его красивое, но изуродованное модификациями лицо. Он думал. Последние полчаса он пытался отбросить это совершенно нелогичное, неразумное решение, но не смог, когда понял, что другого не найти. Когда с ужасом осознал, что без Ёсана, у него больше никого нет... Кроме Сана. — Ты прав, — тихо отвечает палладианец. — Не отпустит. — Безумец... — Я знаю, что ты скажешь, — Уён сидит прислонившись спиной к капсуле гибернации. — Пак Сонхва должен быть последним в списке тех, к кому я должен обратиться. Столько лет... — он зажигает старую Zippo и смотрит на дрожащий огонёк. — Столько лет ты помогал мне забыть его, оберегал мое сердце, был поддержкой и опорой. Не позволял мне сломаться окончательно и бесповоротно, — огонёк обжигает пальцы, но физическая боль кажется мизерной, почти незаметной на фоне душевной. — Но времени в обрез, у меня нет даже пары дней на раздумья или на поиск тех, кто тебя знал и кто остался верен после вчерашнего разгрома. Его могут пытать, уродовать... Убить. Это гонка на считанные часы и без тебя... — Уён резко разворачивается и смотрит на белое лицо вестарианца под стеклом. — Без тебя... Я не знаю... не знаю к кому обратиться... Я не знаю как жить без тебя, Ёсан. Уён летит в неизвестность. Ладони потеют, противно прилипая к искусственной коже руля самопального космического челнока, которым благородно пожертвовал Хонджун. Свет татуировок начинает пробиваться даже через плотную ткань толстовки. Страх встречи с прошлым пожирает изнутри, вкусом желчи отравляя слюну. Уён тянется за Саном, за его теплом, за его светом, воспоминания о которых греют внутри угольком. Он стремится за своей любовью с миллионом загадок, человеком с двойным дном, нет, даже тройным... Или все же бездонным? Уён отрицательно качает головой на свои же мысли — у каждого есть свой предел. И кажется, предел секретов Сана находится в главном здании Столичного Армейского Центра. Гигантские ворота мрачного военного строения проглатывают новоприбывшие космические корабли, тут же выплевывая их на конвейер дотошного досмотра. И Уёна тут же задерживают за управление несертифицированным средством передвижения. Но как только палладианец прикладывает свой коммуникатор к считывателю и его проверяют по базе, лица задержавших его солдат меняются на удивленно-испуганные и они делают шаг назад сумбурно прокряхтев: — Пройдемте. А дальше десятки коридоров, лифтов, сотни этажей, пока перед глазами не появляются большие автоматические двери в кабинет с яркосветящейся голограммой герба, именем и званием: Маршал Галактического Совета Пак Сонхва. Уён, стоит перед огромным столом. Он не видел Сонхва больше пяти лет. И не видел бы его ещё столько же умноженное на бесконечность. Но когда мужчина поднимается с кресла и встаёт в полный рост, представляя взору идеально чёрный, словно поглощающий свет, мундир, обтягивающий красивую фигуру и блестящий шелковой лентой с десятками орденов, а его чёрные глаза устремляют взгляд в душу, сердце болезненно ёкает, напоминая о былых, насильно забытых чувствах. — Маршал... — наконец говорит Уён, когда тишина затягивается слишком надолго, но его перебивают: — Ты пришёл ко мне с просьбой? — низкий, бархатный голос Сонхва ласкает единственное слышащее ухо. Уён совсем забыл, что этот голос когда-то сводил его с ума. — Да... — Уён сжимает кулаки и тупит взгляд в пол, пытаясь сосредоточиться. — Я хотел... Аура Пак Сонхва весит словно несколько тонн. Тяжелая и темная, вязкая и липкая, обволакивающая, она поглощает, буквально подминает под себя. Переламывает. Перемалывает. Этому человеку достаточно просто смотреть, а у Уёна уже будут дрожать коленки и в горле будет стоять огромный ком. Когда-то он восхищался им. Когда-то он верил, что Сонхва станет предводителем чего-то нового, мирного, светлого. Тогда он не мог даже представить, что тот молодой лейтенант стремился обладать неограниченной властью. Хорошо, что Ёсан открыл ему глаза. — Вчера на поясе астероидов задержали моего... друга, — голос предательски дрожит. — И я хотел... — Сонхва обходит свой рабочий стол и прислоняется к нему с другой стороны прямо напротив Уёна. — Я хотел попросить Вас об одолжении. Щёлкает зажигалка и в нос Уёна заползает пряный аромат Палладианского табака, но не дешевого и доступного, который Уён курит на постоянке, а дорогого, благородного, того самого, к которому в семнадцать его пристрастил сам Сонхва. Такой табак произрастает далеко на севере Паллады, там где холодно и влажно. Именно там табачные листья становятся не просто белыми, а перламутровыми, словно внутренности морских ракушек. Этот табак сложно купить, его не выращивают на экспорт. Его нужно закупать лично на планете. — Уён посмотри на меня, — жесткий приказный тон бьет наотмашь, но Уён не поднимает глаз. — Уён! — но когда и второй раз игнорируется, по полу стучат каблуки, перед взором мелькает чернота тяжелых ботинок и рука в чёрной кожаной перчатке обхватывает подбородок, вздергивая и заставляя смотреть. Палладианский табак и красная кровь — единственное что осталось в маршале от палладианца. Его кожа не блестит бархатом, пригретым закатным Лимбом, никогда не светится, так и не пробужденная суровостью палладианской природы. В его глазах не горит свет их солнца. В них нет жизни, нет даже мельчайшего отблеска, что когда-то был у младшего лейтенанта. Их глубина затягивает в бездонную дыру ломая и подчиняя. Суля смерть. Мужчина выдыхает дым в лицо. Под этим взглядом чувство собственного достоинства и уверенности в себе крошатся в ничто и Уён начинает умолять: — Сонхва, — керамика пальцев под тонкой искусно выделанной кожей ещё больнее впивается в подбородок. Под испепеляющей чернотой глаз Уён чувствует себя жалким и мелким ничтожеством. — Сонхва, пожалуйста, я сделаю всё... всё, что ты захочешь, только оставь его в живых. Позволь мне быть с ним. Прошу... Даже без упоминания имён маршал точно понимает о чем говорит Уён. О ком он говорит. «Всевидящий, всезнающий маршал Пак» — так его часто называют в народе. Ничто не ускользает от него, а если что из нарушений и пропускается, то только до поры до времени, пока маршал не сможет получить с их пресечения выгоду. Ведь Пак Сонхва не пешка на шахматной доске, он даже не ферзь. Он игрок, стратег. Гроссмейстер. Тот, кто мастерски переставляет на поле фигурки. И Уён с замиранием сердца ждёт, куда Сонхва переставит его. — Почему тебя интересует этот мальчишка? — мужчина отпускает подбородок и делает ещё одну затяжку. — Он тебе дорог? У тебя к нему чувства? — Да, — лгать бессмысленно. — Его расщепят, — Сонхва бросает взгляд на коммуникатор. — Через три часа. Нет... Сан должен жить. Должен. Просто обязан! И Уён сделает всё, чтобы так оно и было. — Сонхва, я... Но маршал снова перебивает: — Помимо нарушения доброго десятка законов, мальчишка так и не отслужил. Это преступление. Его можно либо казнить... — мужчина огибает Уёна, подходит к двери и прикладывает к электронному датчику коммуникатор. Щёлкают замки. — Только не казнь... — Либо отправить в систему Алкион, на спутник Олимпа, — Сонхва выдыхает дым, который сизым облаком пытается дотянуться до высокого потолка, но растворяется, так и не достигнув его. — Галактический Совет намерен терраформировать луну, то есть уничтожить всю местную флору и фауну для последующей колонизации. Но среда оказалась агрессивнее, чем предполагалось, и ученые не справляются в одиночку. Им в защиту нужны солдаты, много солдат. Он должен будет отслужить там два года, как и было положено. — Но... — почти шепчет Уён цепляясь за альтернативу казни, но сомневаясь в ее разумности. — На службу в армии принимают строго до двадцати пяти. После этого возраста при серьезном ранении восстановление клеток в автодоке будет хаотичным и длительным, как результат — смертность от незалеченных вовремя повреждений будет доходить до девяноста процентов и... — Чхве Сану нет двадцати пяти, — отрезает Сонхва. По спине Уёна бежит холодок. Что значит нет? Сколько тогда ему лет? Почему он соврал про возраст? Миллионы вопросов крутятся на языке, но Уён молчит, отступая к столу, когда Сонхва делает от дверей шаг навстречу. — Ему нет двадцати пяти, — шаг. — Он лишился руки ещё до того, как был зачислен в армию и дезертировал, — шаг. — Его зовут не Чхве Сан, — шаг. — Уён, ты уверен что хочешь спасти того, кого совсем не знаешь? — Сонхва подходит практически вплотную, заставляя Уёна загнанно вжаться в стол. — Да, — дать свое согласие на удивление легко. Какие бы у Сана не были секреты, что бы от Уёна не потребовал в итоге Сонхва, все это меркнет перед чувствами, которые Уён испытывает рядом с Саном. Все это не важно, если правда любишь. А Уён любит и хочет это доказать. — Хочу. Сонхва тушит окурок в пепельнице за спиной Уёна, печатает быстрое сообщение на коммуникаторе и снимает перчатку. Длинные, изящные, выполненные из резной керамики пальцы касаются лица, скользят по свежей ране на щеке, заправляют выпавшую на висок прядку за ухо. Больно смыкаются в волосах на затылке, запрокидывая голову назад. Уён вздрагивает и закрывает глаза, втягивая носом одеколон маршала. Такой же каким мужчина пользовался пять лет назад. Терпкий, без единой сладкой ноты. Когда-то он сводил с ума... Сейчас же вызывает только отвращение. Но Уён подчиняется грубым холодным прикосновениям. Закусывает внутреннюю сторону щёк, когда его разворачивают и кладут грудью на стол, задирая толстовку. Сонхва ведёт пальцами по подаренному им позвоночнику, керамика стучит о керамику. Гипер чувствительные нервные окончания позвонков неотвратимо посылают сигналы в мозг, выгибая спину Уёна даже когда он противится. Бёдра прижимаются к ягодицам и даже через одежду Уён чувствует, что не только руки Сонхва модифицированы, но и ноги тоже. Начиная от самих бёдер. Сколько ещё баснословно дорогих модификаций в погоне за долгой жизнью претерпело его тело, можно только гадать. Холодные пальцы бесчувственно обхватывают шею и тянут, отрывая от стола. Уён прижимается к груди маршала спиной. Второй рукой мужчина дергает толстовку вверх и стаскивает ее, оставляя торс Уёна обнаженным. Через мундир чувствуется тепло. Слишком сильное для человека, слишком слабое для палладианца. Сонхва самодовольно водит пальцами по светящимся татуировками рукам и Уён практически на сто процентов уверен, что мужчина не понимает свечения цветов. Это не возбуждение. Это животный страх. Маршал касается ладонью груди, ведёт вниз к впалому животу, бесцеремонно дергает за ремень, расстёгивая его и молнию. Сдергивает джинсы, оголяя ягодицы. И снова хладнокровно вжимает Уёна в деревянную столешницу. Это не страсть. Это демонстрация силы. Уён жмурится, впиваясь пальцами в поверхность стола, пытается расслабиться и принять всё как должное. Как обещанное. Он сам согласился на это ради того, чтобы спасти Сана. Сонхва тянет время бесспорно наслаждаясь дрожью молодого тела под его жадными прикосновениями и ему не важно от страха это или от желания. Его пальцы сминают плоть, оставляя после себя синяки, скользят в интимных местах, но не заводят и не возбуждают, причиняя лишь страдания. Боль, стыд, обида и отчаяние смешиваются вместе. Горячие слёзы жгут обратную сторону век Уёна, легкие болезненно крутит желание выкурить целый портсигар, а желудок сжимается, мечтая извергнуть содержимое, которого нет. Маршал расстёгивает свой ремень и через несколько секунд Уён чувствует чужое горячее возбуждение между своих ягодиц. А в голове шепчет голос Ёсана: «Боже, Ёни, зачем...» Прости... Я должен спасти его. Уён с трудом сдерживает болезненный стон, когда Сонхва толкается внутрь. Он пытается ухватить любые воспоминания о сексе с ним, когда он приносил удовольствие, когда его хотелось. Когда секс не был насилием. Но жесткие толчки, вытрахивают не только душу, но и бывшие когда-то тёплыми воспоминания, оставляя только снедающую изнутри горечь. Маршал делает приятное только себе, думает только о себе, о своём достоинстве, своей выгоде, своей разрядке. Но тихий Уён, зажмурившийся, закусивший губу, покорно принимающий издевательство над собой, раздражает его. Безмолвное повиновение не вызывает у тирана необходимого экстаза. Тогда керамика сильнее вцепляется в кожу и бёдра всё яростней шлепают о ягодицы. Из глаз Уёна сыпятся искры и он давится болезненным, саднящим горло стоном. И ещё одним. И ещё... Все эти годы в маршале кипела злость за то, что Уён ушёл, сбежал, забрал с собой все разработки и доступ к своему гению. Все эти годы Уён был под хитросплетенной защитой Ёсана, работал в клубе, куда было не дотянуться лапищам Пака. Все эти годы вестарианец старательно склеивал то, что было сломано, разбито. Но со смертью Ёсана защита пала. И сделав свой выбор Уён позволяет сломать себя снова. Сонхва кончает внутрь с рыком, который разносится по кабинету эхом, выходит из колотящегося в приступе истерики тела и застегивает брюки. — Ты полетишь с ним, — Сонхва обходит стол и садится в своё шикарное кресло. — Два года работ на благо Совета за несертифицированное производство протезов. Ты будешь работать инженером робототехником, по совместительству протезистом под защитой силового поля. В той среде роботы часто ломаются, а солдаты часто теряют конечности. Твои навыки пригодятся Совету. — Хорошо, — шепчет Уён, пытаясь скрыть слёзы, соскрести себя со стола и одеться. — Возвращайся в Столицу, собери вещи. Чхве Сана вернут тебе через пару часов, — Сонхва отрывает взгляд от голограммы, высветившейся перед ним. — Вылет завтра в шесть вечера. Вы оба должны быть на стартовой площадке Центра в пять. Ты знаешь что будет, если вы не явитесь. — Знаю, — едва слышно цедит сквозь сомкнутые зубы Уён. — Спасибо... — он надевает толстовку и скрывается за разблокированными дверьми, стремясь скорее покинуть Армейский Центр.