Увечья на зеркале

Перед взором стоит пелена, тонкие пальцы дрожат, разливая остывший чай. Лань Ванцзи так растерян, что не может собрать себя и остаться целым. И не знает с чего начать. С самого первого дня терапии прошло уже три дня и за всё это время Вэй Усянь не издал ни звука. Он молчит за завтраком, пропускает обед и сидит в тишине за ужином. Не жалуется на температуру воды в источнике, а просто стоит с туманностью вместо глаз. Он смотрит на него вечером, во время игры на гуцине, но тот только сжимает плотнее губы и глядит прямо насквозь, в закрытые окна. Так больно смотреть на него, но слова не смогут пролиться, если он сам этого не захочет. Лань Ванцзи впервые за свою жизнь сталкивается с таким случаем, даже его брат и дядя лишь разводят руками. Все пациенты, что были ранее в Облачных глубинах, молчали только в самый первый день и только тогда, когда нужно было высказаться о своих проблемах. Дальше слова лились с них рекой, сначала маленькой струйкой, но потом они как на духу вываливали на слушателя всё, что у них в душе. Другие же сразу же принимались болтать, как только их спрашивали. Вэй Усянь же не говорит совершенно. Это пугает до мурашек под кожей, ведь тот, кто щебетал без умолку, на самые разные темы, со смыслом и без, теперь нем, будто никогда и не умел говорить. — Может, нам попросить кого-нибудь ещё позаниматься с молодым господином Вэем? — Спрашивает у него за обедом Лань Хуань с беспокойством в голосе. На самом деле это было бы более правильно, ведь с такими людьми всегда занимаются несколько человек, но с целью сокрытия тайны ответственным за Вэй Усяня назначили только одного Лань Ванцзи. Первый нефрит никогда не был слеп в отношении младшего брата и видит всё, что таится в глубине его сердца. Он видит, как тот потерян и обеспокоен. Сичэнь обеспокоен не меньше. Его брат с самого детства привык делать всё сам, не нуждаясь в чьей-либо помощи, но сегодня, за несколько минут до обеда, подошёл к нему и всем своим видом просил о поддержке. Не сдерживая грустной улыбки на тихое "нет" он невольно проводит параллель. Его А - Чжань не видит этого за собой, но он тоже постоянно молчит. Говорит только кратко, по делу и когда его спросят. Лань Хуань вспоминает, что первый месяц после смерти матери он тоже совершенно молчал. А потом... Потом стал таким, какой есть сейчас. Лань Чжань уходит от него с не исчезнувшей болью на сердце и лишь одним человеком занята вся его голова. Даже если не брать эти чувства в расчёт, он хочет его спасти. От любой беды и отчаянья, но ещё слишком далёк в пути, слишком близко не подойти. Искренний заливистый смех резонирует со шрамами на руках. На ногах. На спине. На груди. За три дня он выучил местонахождение их всех, нарисовал себе карту в памяти, чтоб болезненно вздыхать каждый раз, видя её под закрытыми веками. Вэй Ин невероятный. В первую же их встречу на стене он вызвал у него эмоции, сделал то, что не мог сделать больше никто. Всего лишь играясь показал, что является ему достойным противником в битве, в искусствах и явно превосходит его в умении адаптироваться под различные ситуации. И его мнение всё ещё осталось при нём, даже после увиденного. Каждый может иметь свои слабости, каждый может сломаться под давлением обстоятельств и было глупо думать иначе. Все они люди. Слабые и крошечные, перед гнётом огромного безжалостного мира. Но Вэй Ин оказался настолько хрупким, как тончайший фарфор — прикоснись, чтоб разбить его с тихим треском и в осколках весь пол. Он привлекает к себе внимание, всегда находится в гуще событий, сеет хаос, но никого не подпускает в душу потрогать пульс. Он ранит свою плоть остриём меча и боится боли. Он легко выдерживает все наказания и издевательства, превращает их в талисманы и обклеивает ими кровоточащее сердце. Страдания не закалили его. Они отпечатывались на коже новой меткой каждый день, пока не покрыли его тело полностью. В огромных рамах его храма все витражи цвета лжи и так далеко до утра. Вэй Ин — солнце, которое смогло расшевелить сырые угли в его душе и разжечь костёр, — так ярко оно светилось. Но в краях этого солнца никакого рассвета, а ночь настолько густая, что даже сквозь две тысячи лет, когда кончится страх, как дойти до кусочка света? Вэй Ин сам сегодня приходит к нему вечером в покои. Всё так же молча садится за стол и прикрывает глаза. Лань Ванцзи привычным движением кладёт пальцы на струны и начинает играть. У него тоже есть много вещей, о которых он бы хотел рассказать. Второй нефрит Ордена Гусу Лань готов со всей строгостью принять потом своё наказание за самодеятельность, несдержанность, нарушение правил всего лечебного процесса, даже если это будет дисциплинарный кнут. Хочешь, я расскажу тебе всё? Мне показалось, что ты со мной. — Мне было шесть, когда моя мама умерла. — Слова выходят тихим шелестом осенней травы. Вырываются из его уст прежде, чем он успевает их осознать. Игра не прерывается ни на секунду, нигде не проскальзывают фальшивые ноты, потому что это давно въелось под кожу — хотел он этого или нет. Внешняя маска холодности спадает и теряется в белоснежных клановых одеждах. Он крепко зажмуривается до чёрных точек перед глазами, сводит к переносице брови и сжимает в тонкую линию губы. Он не знает, слышал ли его Вэй Ин, но всё равно не может взять себя под контроль. Весь его внешний вид выражает скорбь и отчаянье. Эти эмоции настолько сильны, что это состояние смог бы заметить даже лишённый зрения. Шатается дом, сближаются стены, а вокруг горечавки цветут, качают стеблями в такт ветру. Мир, что построен его старшим братом, как неумелая декорация, рассеялся и явился во всей своей болезненной красоте. Прошлое настойчиво звонит в окна, стучит в крышу, ему так грустно, но это временно. Скоро отпустит. Так будет лучше. Лань Ванцзи тоже болен. И нуждается в помощи. Она была как Вэй Ин. Они до скрипа в зубах похожи. Такие особенные на этом пепелище многовековых устоев, что тошно до дрожи. Отец запер её, чтоб спасти, но она всё равно ушла, стёрла из памяти своё лицо, оставила на коже отпечатки касаний и звонкий смех, нарушающий все три тысячи правил. Это было то, счастье, что у него украли. Долгие годы в окнах ночью горел свет, но ответа нет. Он ждал, сидел на коленях до синяков и обморожений и каждый раз едва ли не заливал слезами весь пол, когда раз в месяц перед ним отворялись заветные двери. И Вэй Усянь тоже гаснет у него на глазах. И если у него есть хоть малейшая надежда его спасти... Все были праведны, но не правы. Лань Чжань не считает время, когда, наконец, может совладать со своим лицом. Когда он хочет открыть глаза, его руку бережно хватают пальцами под ладонь, прерывая мелодию, звучащую так отчаянно. — Лань Чжань, — зовёт его Вэй Усянь. Впервые за три с половиной дня он что-то говорит и это его имя, звучащее так приятно, обеспокоенным голосом. Вероятно он сходит с ума. Медленно. Незаметно. В уголках золотых глаз незнакомо по-старому колет и болезненная пульсация расходится по телу от кончиков пальцев. Его кровь, прямиком из мозолистых подушечек, стёртых о струны, капает на чужую подставленную руку. Гуцинь тоже в крови, она рябиновым жемчугом осела на серебряных нитях. Слёзы так и не находят выхода, отравляя мозг, как чистый яд в стреле. Это ничья. Но нефрит честно признаёт поражение, когда Вэй Ин дрожа, как осиновый лист, вытирает следы его боли своим чёрным платком. Они возвращаются в домик среди лекарского городка. Ванцзи даёт обработать и перебинтовать свои руки. Они снова молчат, но Вэй Усянь сидит с ним плечом к плечу и тишина уже не кажется такой напряжённой. Спокойствие растворяется по нему, как очаг. Щелчок. Беда приходит на четвёртую ночь, не зажигая свечей. В комнате холодно и темно, плещется серебро неба у края воды. До рассвета ещё полтора часа, а постель Вэй Ина по привычке пуста, с мешками под глазами и дневными зевками. Второй нефрит крепко спит на своей кровати и не слышит звон ножен Суйбяня. Гусу предложил ему новый путь, нашёл хрупкий рай, изобрёл любовь, но сердце, пострадавшее от ссор и войны, разбавленное на мечты, не переживёт этот штиль. Его сердце не переживёт. Каждый год, кажется, что вот-вот, и он бросит меч к своим ногам, закончит дарить себе боль. И холодная блестящая сталь снова чертит по коже дорожки, врезается в мышцы, едва ли не доходит до костей. Он прилагает усилия, разрывает старые шрамы, делит надвое, рисует по полу багряными каплями. Упивается тем, что может чувствовать хоть что-то в эти короткие моменты агонии, видит дно, слышит звук своего падения. Ничего с этим всем не делает. Его корабли затонули, покрылись илом и солью по самые раны, их трюмы полны его смертей и дыр в парусах. Боль стала его проклятием и единственным выходом. Он держал себя в руках, старался взять себя под контроль, ради дяди Цзяна, ради шицзе, ради Лань Чжаня, который столько делает для него, но не смог. Он слаб, беспомощен против острых предметов, против своих извращённых желаний. Каждый порез, — как потребность, его проклятого организма. Невозможно жить долго без боли, как бы он ни пытался. Это привычка. Последствия адаптации. Поэтому он осторожно стащил свой меч прошлым вечером. Поэтому он молчал. Просто не хотел говорить. Кап. Кап. Кап. Когда Лань Ванцзи утром открывает глаза, его едва не подбрасывает на кровати. Белоснежные простыни в кровавых вязких разводах, а на полу окровавленный меч. Он выбегает во двор прямиком в ночных одеяниях, совершенно не заботясь о ненадлежащем виде, паникует, спешит, наплевать на правила. Сердце колотится бешено, выламывает изнутри рёбра, он разрушил бы целый мир, лишь бы остался жив. Вэй Ин не должен уйти. Не должен бросить его одного. Сначала оставил неровный слог, а потом выжженное в центре груди клеймо. Он так же, как все, прятал свой север под пергаментом кожи, но этот человек вытащил на волю ветра, выдержал бурю. Что с ним без него теперь будет? "Хоть бы успеть, хоть бы спасти." — в голове мысли сговорились с ритмом сердца, разметались по черепной коробке, собрались и вновь разошлись. Искать далеко не приходится, стоит только посмотреть влево от выхода. Босиком по росе, в одних нижних штанах, тёмно - синяя искалеченная спина. Впереди ярким пламенем разгорается будущий день, делится на две дороги: к раю и аду, просит не торопиться. Перед взором золотых глаз стоит серийный самоубийца. Вокруг перепалки и морок, хаос, что сам он посеял. Греет слезами своё лицо, освещает небо смиренной улыбкой, ни на что не надеясь. Бледная кожа с тысячей меток покрылась испариной, впитала в себя туман, вниз, от локтя до кончиков пальцев его кровавый обман струится из ран, ползёт, тянется к земле, меняет цвет притоптаной холодной травы. Капли крови падают прямо в следы от промозглой весны. Он чувствует этот взгляд. Холодом по спине, шёпотом в темноте, всех отданных в пустоте слов. Он молчал, чтоб сдержать своё жаждущее смерти нутро. Он снова не смог удержать на ладонях свой шторм, землетрясение превысило высший балл. Это его провал. Ноги больше не держат, но удара с твердью не происходит. Жизнь медленно вытекает из его оболочки во вне и искалеченная душа так соскучилась по зиме. Зрение подводит, в ушах стоит гул от сотни лошадиных копыт. На сегодня хватит, он сыт. Новая смерть с утра, беспокойный сон в высокой траве. Небо раздует белоснежные паруса и медленно тронется вверх. Лань Чжань подхватывает ослабевшее тело, укладывает к себе на колени, разрывает подолы своего ночного ханьфу и бинтует раны. Вливает энергию и чтобы их затянуть, нужно ничтожно мало. Сознание Вэй Ина окончательно померкло, уплыло далеко - далеко, оставшись без контроля своего хозяина, скрыло звуки, оставило после себя лишь металлический запах крови, который, казалось, пропитал всё вокруг. Он забывается шёпотом пустоты и только горькая складка у рта отражает его страх, крылом испуганных стай. Второй нефрит осознаёт, что для слёз ему всегда нужно было совсем немного. Всего-то разок переступить черту, быть на плаву, но неумолимо тонуть. Через десять минут, когда ужас несостоявшейся потери ослабляет петлю на шее, а раскалённое солнце стыдливо прячется за пушистые облака, он осторожно подхватывает свою ношу одной рукой под колени, другой под спину. Чужая голова сама собой ложится в выемку между плечом и шеей, чтоб трепать глубоким дыханием чёрные гладкие пряди. Вэй Ин за несколько дней стал весить ещё меньше, чем раньше. Безобразный шрам на его груди посинел от холода и вблизи кажется отпечатком грозового неба. Едва ли он успевает повернуть в сторону домика, как замирает, чувствуя чьё -то присутствие. Лань Ванцзи ровно смотрит в сторону нежеланного наблюдателя, его вид излучает агрессию и уверенность, несмотря на изорванный низ ночных одеяний и красные уголки глаз. Цзян Чэн шокированно переводит взгляд с Вэй Усяня на Лань Ванцзи и обратно. Голова его названного брата с помощью россыпи волос закрывает шрам на груди, но те, что на руках выделяются слишком очевидно. Его спины он тоже не может видеть из-за длинных белых рукавов. Глубокая чаша с острым супом из Цайи выпадает из его рук и разбивается недалеко от сапог. Линия горизонта теряет свою прозрачность. Есть ли там теперь горизонт?