Пепел над морем

Наступила тишина. Глухой шум двигателей, что был ее неотъемлемой частью этого места, успокаивал. Как сердцебиение огромного неведомого животного. Даккар часто говорил о том, что Наутилус принимают за неизвестный вид кита, при этом в его глазах мелькали насмешливые искорки. Когда сухой, объятый пламенем лес под Канпуром, окружал их со всех сторон, Рам неожиданно подумал, услышит ли он его еще? Оказалось, что да. Молодой сипай неподвижно лежал, прикрыв глаза и прислушиваясь к мерному дыханию товарищей и шуму железного сердца Наутилуса. Эти звуки успокаивали, отгоняли тревогу, всегда просыпающуюся, когда наступало такое вот затишье. Как сейчас. Тяжелые мысли, спрятавшиеся в дальние уголки разума, вновь зашевелились полузабытыми воспоминаниями. Ветер зашуршал тростником на крыше дома. Мать, держа в руках корзину идет к реке, стирать. Лицо ее, как всегда серьезно, вот вот начнет ругаться за то, что он опять удрал к морю… - Ты опять туда ходил! Там британцы! Британцы Рама не очень пугали, тогда, по крайней мере. О том, чтобы ее послушать, Рам, конечно же, не думал. Скоро к материнскому гневу прибавится и сестринский. Опять он оставил Латику нянчиться с младшими братишками и сестренками! Латика почти взрослая, она все больше похожа на маму. Лазурное небо без единого облака, сливалось с ярким морем где-то вдалеке. Оно переливалось и сверкало так, что смотреть было трудно, словно мерцало тысячами ослепительных звезд… Такое живое и такое прекрасное. Самое красивое, что он видел. Ласковый ветер стал обжигающим, больно царапнув по коже. В спокойном шуме моря послышались голоса. Грубые, хриплые, говорящие на этом языке… Сердце сжимается и замирает. Теплый ветер холодеет, принося с собой тошнотворный запах крови и смерти. Рам вскинул глаза к выцветшему небу, исчезающему в темных водах. Яркая, пропитанная солнцем зелень, засыхает и чернеет, умирая стелясь к его ногам безжизненным ковром, оставляя его на виду в этом кошмаре. Умирали небо и ветер. Умирало все, что было живым. Мама? Латика? Раму хочется позвать их, но голос отказывается ему повиноваться. Неожиданно нога натыкается на что-то. Это же мама, она лежит, а ее широко раскрытые глаза уже облепили жирные черные мухи. Рот, в котором почти не осталось зубов, широко раскрыт, обнаженные костлявые плечи уже начали покрываться пятнами. Латика лежит неподалеку, с глазами, глубоко впавшими от голода и скрюченными руками, давно холодными. Перед глазами встает британский мундир с перевязью. Это случилось, потому что пришли они. Сначала задушили его деревню непомерными налогами, заставляя голодать, а потом вовсе решили сжечь… В мертвом воздухе слышится отрывистый хохот, он оглушает. Мир взрывается болью. Снова и снова. Тяжелый ружейный приклад словно пытается размозжить хрупкие мальчишеские кости, превратить его в кровавую кашу. Боль исчезла во тьме, вместе со всем миром. Когда Рам в следующий раз открывает глаза, то больше не видит цвета. Все вокруг стало серым и пустым, лишь ветер подхватывает невесомые пепельные хлопья, тихо пускающиеся на избитое окровавленное тело, распростёртое посреди тлеющего пустыря. О том, что здесь еще вчера была деревня, напоминали лишь обугленные черные сваи и бесформенные дымящиеся кучи сухого тростника, покрывавшего крыши домов. -Тише… - Пробился сквозь шум крови чей-то спокойный низкий голос. Рам резко открыл глаза. То, что он больше не тощий избитый до полусмерти мальчишка, а его окружают не обгоревшие развалины собственной деревни, уничтоженной британцами, он осознал далеко не сразу. Как же это было давно… Ледяные пальцы зарылись во взмокшие черные кудри. Хорошо, что не проснулся Франсуа. Рам доверял другу, но говорить о кошмаре из прошлого просто не хотелось. Во сне от них невозможно было защититься. Они вырывались из неоткуда, когда их не ждали, нападали, как звери из засады. Иногда от них не спасал даже Наутилус. Он снова увидел то, с чего началась для него эта война.