ИНТИМНЫЙ, ая, ое; мен, мна. Сокровенный, задушевный; глубоко личный. — Толковый словарь Ожегова и Шведовой
***
Скаут дуется, когда Снайпер окликает его по прозвищу перед всеми. Для Снайпера — пустяк, слово, способ выражения эмоций. Несмотря на его закрытую натуру, ему не стыдно выставлять это напоказ, будто это не что-то их тайное, личное. Интимное. Кенгурёнок. Скаут тает, когда слышит его низкий и тёплый голос, зовущий его так. Сущий пустяк, насмешка, превратившаяся во что-то светлое и доброе. Когда они вместе, он почти не зовёт его по имени или позывному, только это: «кенгурёнок». Но иногда это проскальзывает перед всеми. Скауту это не нравится. Скаут злится. И на Снайпера, и на себя, и на остальных, когда они посмеиваются, хоть и беззлобно. Не то, чтобы он боится того, что их окрестят пидорами, голубками, «парочкой — гусём да гагарочкой», это глубже, чище, сокровеннее. Это то, что у них есть, а у остальных нет. Инж замечает его настроение, смеётся, говорит что-то про зайчонка и пострелёнка; Шпион, сволочь, едва заметно и хитро приподняв уголок рта, косится на них и кивает. Снайпер пожимает плечами и тоже смеётся. Скаут кипит, смущённый, и после ужина слова сами вырываются изо рта, и бьют, словно плетьми, и Скаут жалеет сразу же. «Не зови меня больше так!» Снайпер молчит, отводит взгляд, плечи его деревенеют, а сам он словно покрывается каменной коркой. «Хорошо, Скаут». И следующие две недели он зовёт его Скаутом. Он всё также позволяет сидеть рядом у костра, у фургона, в полном молчании, когда он чистит винтовку, и также берёт с собой на охоту, но всё не то, Скаут чувствует. Он часто молчит. Не рассказывает о своих чудных снах. Не жалуется на артрит. Он спокоен и добр, терпелив и мягок, но между ними словно стена. В виде рабицы с колючей проволокой вокруг их базы и полигонов, в виде их контрактов и позывных. Скаут долго думает, идя следом, чавкая берцами по гнилым листьям и влажной лесной почве. Решается. И встаёт как вкопанный посреди лесной тропы. «Прости, что сказал». Снайпер останавливается, замирает, потом оборачивается, на лице — лёгкое недоумение. Взгляд мутный. Он о чём-то думал. Он всегда о чём-то думает. «Прости, что сказал», — повторяет Скаут, понурый, всё ниже опуская голову, как нашкодивший пацан. — «Тогда на ужине. Я… я не подумал. Я не хотел так. Не хотел обидеть тебя». Снайпер медленно приближается к нему, шаг за шагом, и Скаут физически чувствует, как крупные сапоги осторожно ступают по листьям, стараясь издавать как можно меньше шума. Двигается медленно, как хищник в засаде. Скаут вдруг ощущает себя пойманным на мушку, и он сдаётся. Снайпер замирает перед ним, смотря своим глубоким серо-синим взглядом, сокрытым жёлтыми линзами. И легонько кивает. «Продолжай». «Между нами что-то происходит», — Скаут указывает рукой то на него, то на себя несколько раз, — «ты закрылся. Ты… всегда рядом, но всегда не здесь, и я знаю, почему, и я не знаю, как это исправить, как… как сделать что-то для тебя, чтобы ты простил». На языке горько, горячо и сухо. Это не то, что надо говорить, он знает, но он не знает, что надо говорить. «Я не сержусь, Скаут, ты ни в чём не виноват». «Хватит! Хватит так говорить!» — у Скаута дрожит голос; он вскидывается, и взгляд его сверкает от гнева и влаги. — «Хватит говорить, что ты не сердишься, что всё в порядке, и прекрати звать меня так!» Он задыхается от паники и неконтролируемой злобы. Сердце стучит, как бешеное. Ему вдруг становится тяжело в груди. «Скаут», — Снайпер осторожно тянет к нему руку в знаке успокоения, замечая его сбившееся дыхание. — «Глубокий вдох». «Прости, прости меня». «Скаут. Дыши. Пожалуйста». В голосе Снайпера тихая тревога. Он гладит его по плечам, по груди, по голове. Скаут льнёт к этим добрым большим рукам, они дарят ему успокоение и чувство защищённости. «Хорошо, малыш, хорошо. Мой мальчик. Кроха. Да, я сердился, но сейчас не сержусь, всё по-старому», — Снайпер осторожно гладит ему лицо, вытирая мокрую дорожку на правой щеке, в родном жесте оглаживая ему бровь большим пальцем. Он совсем рядом, совсем близко, парень чувствует его дыхание у себя на веках. «Только дыши, ладно? Вдох», — они вдыхают вместе, мужчина — ровно, парень — дёргано и рвано, но он делает всё послушно, — «выдох». Снайпер низко шепчет ему что-то, привлекая к себе, растирая ему лопатки. Скаут вцепляется в него до побеления костяшек, сминая в пальцах старый грубый пыльник, сжимая ему плечи и рёбра, утыкается ему в шею до скрипа зубов. Это были тяжёлые две недели. Много поражений. Много потерь. Скаут не готов был потерять и Снайпера. Снайпер качает его и гладит по коротким светлым волосам. Скаут чувствует, как у того подрагивают руки. Стрелок устал. Скаут сейчас предложит ему пойти обратно, и Снайпер согласится, и он доведёт его до базы, проводит до комнаты, уложит в постель. Это часть их взаимоотношений. Неоговорённая интимность. Сокровенность. «Пойдём домой, Снайпс». Скаут знает, что теперь всё хорошо, когда слышит: «Хорошо, кенгурёнок».