Ружья в снегу

Этот день не отличается от остальных. Такая же работа, как и всегда. Такой же бой. Начало миссии. Снайпер бежит к вышке, (считая секунды по наручным часам — тридцать две), взбирается по ржавой лестнице, пару раз соскользает подошвой сапога с перекладины, (на что его сердце пропускает удар), наставляет винтовку, сидя на полусогнутых, целится. Это хороший полигон, думает он. Вражескому Шпиону потребуется время, чтобы до него добраться, а Снайпер Красных вряд ли его поймает на такой высоте и под таким углом. Они Красные, они отбиваются. На западной стороне полигона вышки нет. Это преимущество. И всё идёт ладно. Скаут, его Скаут захватывает центральную точку на второй минуте, о чём оповещает всех по рации — возбуждённым и счастливым кликом. Снайпер незаметно от себя дёргает краем рта. Он всегда радуется радости парня, неважно, по какому поводу. А потом приходит фронт, заметая полигон снегом с дождём. У Снайпера стынут пальцы на теле винтовки, ветер норовит содрать шляпу, а ворот пыльника хлещет по лицу. Снайпер рычит. Ноги болят. Он мёрзнет. Матч долгий. Почти на весь день. Красные звереют. Снайпер отстреливает их как собак, о чём часто оповещает, распалённый и озлобленный. А потом взрыв. Громкий хлопок поначалу не вызывает у него ничего, кроме вспышки бешенства, что его напугали. Потом — адская боль во всём теле. Он раскрывает рот, напрягает горло и не слышит больше ничего, а вокруг — лишь темнота. И благословенная тишина, наконец. Респаун встречает его белизной кафеля и запахом спирта. Снайпер шагает на улицу, где уже начинает темнеть, под дождь, и видит, как в опускающихся сырых сумерках полыхает, развороченная на покорёженные доски, его смотровая вышка. Он просто стоит и смотрит. Красная лазерная точка на его виске остаётся для него тайной. Он не чувствует боли. Он снова просыпается на Респауне, ещё до конца не понимающий, почему он снова в этой комнате — он не любит её, никто её не любит — и даже сначала думает, что у системы очередной сбой, и его вернули жизни во второй раз только после одной смерти. Он вздрагивает, когда слышит: — Кенгурятник, сука! Он тянется к кнопке, нерешительно нажимая на неё, и молчит, ничего не говоря. Слова где-то застревают в трахее. — Лоуренс, займись своим оппонентом, — глухой голос Шпиона. — Не отступать, желудки повырываю! — рык Солдата. — Вперёд, в атаку! — Иду я, — рычит Снайпер в ответ, скалясь, и, отключая микрофон, добавляет себе под нос: — Чёртовы сволочи. Шум дождя скрывает ещё один, и лёгкий туман скрывает курящийся дым устройства маскировки. Обжигающая боль простреливает мужчину насквозь, и он, задохнувшийся, замирает на месте, кренясь вперёд, но его держат цепкие и жестокие руки в перчатках из телячьей кожи. — Боюсь, ты никуда уже не попадёшь, — шелестит ему на ухо Шпион Красных, холодный, ядовитый, острый, как его нож, засевший у Снайпера меж позвонков. Он с силой прокручивает его, и Снайпер Синих задыхается в агонии, запрокидывая голову. Он не может ни дышать, ни кричать. Он молит в душе, чтобы Шпион прекратил. Чтобы дождь прекратил. Чтобы всё прекратилось. Чтобы боли больше не было. — Я тебя убью, — скрежещет Снайпер низко, оскаливая клыки, бешеный, окровавленный. Шпион резко вытаскивает нож, и мужчина оседает на раскисшую глину, неловко подогнув ноги. Своим весом он выворачивает себе лодыжку, но он почти ничего не чувствует, кроме всепоглощающей жгущей боли. Он не может дышать. Дождь не даёт почувствовать мокроту обилия крови. У него трясутся руки. В глазах темнеет. — Разумеется, — лёгкий смех с явно сочащейся издёвкой. Снайпер путается в полах, пытаясь встать, винтовка выскальзывает из мокрых рук, он роняет оружие — и его больше нет. Он сидит на скамье в комнате оснащения, смотря на чистый ровный кафель. Ярость мешается с унынием. Ему нестрашно идти, нет — он просто не видит смысла. Но надругательство Шпиона заставляет его гордость проснуться. Он забирает винтовку, вешает нож на пояс, берёт с собой двуствольный дробовик — хотя и не должен — и шагает за роллетные ворота в грязь. На ближней дистанции он использует дробовик. Дуплетом он добивает раненого Разведчика Красных, оставляя того лежать на деревянной лестнице с простреленной грудной клеткой, смотря невидящим взглядом в стальное небо и покрытые инеем провода. Снайпер почти не смотрит в лицо парня — он никогда не смотрит в лицо своим жертвам, что Солдат часто критикует. Он выносит выстрелом в голову несущегося на него Подрывника — в упор, полным зарядом — и массивное костистое тело проезжает по инерции по камням и грязи, скатываясь в небольшой овраг, где противотанковыми ежами торчит металлолом. Снайпер идёт дальше, к команде, на точку. Ветер и дождь хлещут ему лицо, развевая полы его старого потрёпанного плаща; с его шляпы льются потоки. Удивительно, как она ещё держится. «До конца миссии шестьдесят минут», оповещает равнодушный и низкий женский голос. Он забирается на второй этаж бетонной постройки, откуда был прекрасный вид на вторую точку, и, кладя дробовик и нож рядом, вскидывает винтовку. Руки чуть потряхивает. Сейчас бы закурить. Он ловит в прицеле каску Солдата Красных и, нажав на спусковой крючок, отбрасываемый отдачей, выносит ему мозги. Его Скаут носится по точке, как ошпаренный, глядя в воздух, где только что взмывал Солли, а потом оборачивается к окну, откуда торчит дуло винтовки, и, что-то крича, показывает палец вверх. Хеви с Медиком тоже там. И вражеские тоже, идут с востока. Медиган у вражеского врача искрит. Это вина Снайпера. Он должен был поймать в прицел его раньше. Он не доглядел. Он не спас. Он не прикрыл. Мед врубает Убер раньше, чем Снайпер успевает нажать на спуск. Снайпер кричит в микрофон, чтобы они убирались к чёртовой матери. Четверо ребят сносит свинцовым градом; их прошивает насквозь, стрелок видит потоки крови, тут же сбиваемые дождём. Скаут, его Скаут прыгает и носится вокруг пары, искрящей ужасным красным цветом, выжидая восемь секунд, чудом уклоняясь от пуль, но Снайпер орёт, теряя контроль, забывая про связь, чтобы Джим уходил оттуда. Парню ранят ногу. Он падает. И в следующий миг его живот становится кровавой кашей. Снайпер замирает, просто смотря. Он смотрит. Смотрит. И рваным движением перехватывает винтовку, целясь вражескому Пулемётчику прямо в лоб, рыча матерщину и проклятия. Он ждёт, когда перестанет действовать Убер. Он отыграется. Он заберёт точку, сам, если потребуется. Он… он убьёт сволочей, тех, кто убил его Джима. Три секунды. Две. Одна. Заряд готов. Сто процентов. Палец лежит ровно на спусковом крючке. В нос ударяет сильный запах керосина, но ему плевать, какая к чёрту разница. Красный топор разрубает винтовку, выбивая стекло прицела, раня левую руку стрелку, и Снайпер инстинктивно отскакивает к стене, даже ещё не понимая, что ему чуть не отрубили пальцы. Он поднимает ошалелые глаза на фигуру перед ним, и видит… Пиромана. Мешковатый огнеупорный костюм весь в копоти, грязи и мазуте, на колене — порван. Маска противогаза и чёрные линзы не дают видеть его лица, отчего человек походит на странное хищное животное. Он наклоняет голову вбок, подходит ещё ближе — плавно и спокойно. Снайпер возит ногами, отползая, шкрябая сапогами по полу. — Нет, — только шепчет Снайпер, глотая. И получает удар в висок обухом. Он отлетает в угол, интуитивно защищая голову, чувствуя прилив тошноты и не слыша ничего, кроме оглушительного звона, отчего у него в глазах идут цветастые круги. Он поднимает лихорадочный серый взгляд на Поджигателя — и снова получает удар, теперь лезвием, от челюсти до груди. Пироман специально не рубит его на куски, только режет. Он от души глухо смеётся, подрагивая в округлых плечах. Он играет. Он всегда любит играть. Снайпер ползёт от него, подвывая от боли, тянясь багровой и блестящей от крови рукой к ножу — как тяжёлый сапог со звоном отбрасывает кукри в сторону, а потом оказывается у него на рёбрах. — Фы фвохо фопруфав, — серьёзно произносит Пиро, смотря ему в глаза, в то время как Снайпер ошалело пытается содрать с себя его ногу, грозящуюся сломать ему грудную клетку. — Ы а фывоф фева офанофыв. — Заткнись, маньяк, я тебя не понимаю! — орёт Снайпер в исступлении, за что снова получает удар. — Фы ммово раф уммывав Инжи, — последнее слово Снайпер понимает, хотя уже почти не может дышать. — Мм врувиф. Снайпер раскрывает челюсти, силясь вдохнуть и убрать тяжёлый сапог. Ему кажется, что лёгкие горят. — Ва ммфо а февя убью. Снайпер не верит в бога, не верит в чёрта, ни в ад, ни в рай. Если он и отправится куда после смерти, он всегда шутит, что увидится со всеми в аду. Но он не знал, что он уже мёртв. Потому что, если он мёртв — значит, это ад. Снайпер кричит. Кричит так громко, что срывает горло, срываясь то на рык, то на визг, остервенело пытаясь сбить с себя Поджигателя. Сапог ломает ему рёбра, в правом плече — невыносимая, пульсирующая красным, боль, а в теле — ад. Пиро сжигает зарядом ракетницы ему глаза, наставляя дуло в упор, и Снайпер вопит, катаясь по полу, трясущимися руками растирая себе обугленную кипящую плоть. Он не понимает, что уже охвачен огнём — поэтому ему так больно, везде, от всего. Он измученно рыдает, протягивая руки куда-то в пылающую темноту, а потом его снова окутывает испепеляющий жар. Боли так много, что он не выдерживает и мочится под себя, сипло крича, не в силах кричать во всё горло. Густая струя огня льётся на него не переставая, как водопад, и одежда его уже догорает, как и он. Через сорок секунд крик прекращается. Через двадцать — исчезает тело, оставляя после себя только разводы копоти и сожжённой крови. Ещё через минуту последние две точки захватываются.

***

— Не думал, что проклятые сволочи так ополоумят, — устало ворчит Демо, стаскивая шапочку с жёстких и коротких кучерявых волос. — Скажи, а? — вторит ему парнишка, живой и здоровый, будто и не было ничего, пихая себе за обе щеки тушёное мясо. — Вроде, конец уже, устать должны, а тут в наступление пошли. Э, жаль, что Красного Меда не пристрелил. Хотел ведь, а они меня… сучары. — Сынок, не ругайся за столом, — журит его Инженер с теплотой в голосе. — Мы все устали, завтра то же самое, давайте пока оставим тему сегодняшнего дня. Ну-ка, скажите, как похлёбка-то? По столу разносится одобрительное хмыканье и возгласы. И сытое чавканье. — А ты чего молчишь, Ларри, не понравилось? — обращается к Снайперу Инженер с той же теплотой. У него нет злого умысла, он просто хочет, чтобы все немного повеселели. Снайпер вздрагивает в плечах, будто его ударили. Он поднимает потухший серый взгляд, но линзы авиаторов не дают видеть остальным его глаза. Разговоры не прекращаются, к счастью. Стрелок роняет взгляд на нетронутую тарелку перед ним. На кухне шумно, душно и прокурено. По мясу течёт блестящий жир вперемешку с бурым соусом. Внезапно его руки леденеют, а мир вокруг начинает кружиться. Глотку сводит, а рот наполняется слюной. Нетвёрдой рукой он тянется к щетинистом жёсткому лицу, растирая его, и сжимает пальцами переносицу, прикрывая глаза. Мир несётся рядом с ним, яркий и грохочущий, а он остаётся сидеть, и ему надо подниматься следом, и он не может, не хочет, и ему становится страшно. И ещё страшнее от того, что ему кажется, что он вот-вот вырвет. На стол, перед всеми. — Видимо, нет, — лениво тянет Шпион, делая затяжку, косясь на посеревшего стрелка рядом с ним. Желваки ходят на высоких выдающихся скулах; мужчина громко глотает. В голове словно звенят колокола, и одна из мыслей — подскочить и вырвать в раковину, при всех, и чёрт с ними со всеми, но он не может. Его начинает трясти ещё сильнее. К горлу подкатывает жёлчь, сердце колотится и болит. Пиро что-то гундосит, и Снайпера словно окатывает ледяной водой, а сам он покрывается холодным потом. Инженер что-то отвечает Пиро, они смеются меж собой, к ним подключается Солли и Медик. Все звуки доносятся будто откуда-то издалека. Стрелок рвано выдыхает, чувствуя, что бронхи будто в тисках. Никто не обращает на него внимание. Это хорошо. Это хорошо. Сейчас пройдёт, у него это бывает, и недавно было, но он не думал, что следующий раз наступит так скоро. Он почти не отдыхает. Спит по четыре часа. Пьёт каждый день, ест только раз, по вечерам. Он выдержит. Сейчас пройдёт. Ему хочется орать. — Выйди, — доносится ровный, глухой и низкий голос сбоку. Снайпер вздрагивает, поворачивает голову. Его встречает ледяной взгляд спокойных голубых глаз. Шпион знает. Снайпер неосознанно смотрит на поседевший локон у него около лба. Потом на его аккуратные руки с ровно остриженными ногтями, лишённые перчаток. И ему становится холодно. — Выйди, — повторяет Шпион, теперь чуть мягче, чуть кивая. Он говорит почти неслышно. Снайпер поднимается из-за стола на ватных ногах, запахивая плащ-пыльник, и, касаясь полы шляпы лишь пальцами, шатающейся походкой удаляется с залитой жёлтым светом кухни, во мрак, холод и тишину коридоров. Два внимательных ясно-голубых глаза провожают его ссутуленную спину. Гогот стихает за ним. Головная боль от света гаснет, уступая место сильному головокружению. Сердце подпрыгивает и бьёт по горлу. Снайпер тихонько бредёт, сам не зная куда, касаясь жилистой рукой бетонной стены — она поддерживает его, помогая не отрываться от реальности. Снаружи идёт дождь, он понимает это по сильной влажности. Поворот, ещё один. Темень, как и везде. Он должен дойти до своей комнаты. Она должна быть не заперта — его вещей там нет, нет нужды её запирать — так он доберётся до раковины. Там должна быть раковина, он помнил. Или это было на прошлой базе? Он поднимается на второй этаж, делая поворот налево, а не направо, и вместо жилого крыла он попадает в хозяйственные помещения, практически ничем и никем не используемые. Он не понимает, где оказался, и, охваченный отчаянием, садится у запертой обшарпанной двери, и, сминая шляпу, обхватывает себе голову и утыкается лбом в колени. Где-то далеко гудит вентиляция. Ветра почти не слышно. Он понимает, что здесь окон нет, и он не имеет связи с окружающим миром. Его трясёт. Ему холодно. Страх порождает страх, и ему страшно бояться, что что-нибудь случится, что его найдут таким, а он в таком состоянии. Он отчаянно хочет блевать, и ему страшно блевать. Сердце бьётся за грудиной, что ему кажется, что оно сейчас разорвётся и он истечёт кровью. Он хнычет как ребёнок, уставший и вымотанный, и бредёт вниз, не соображая, что мог пойти в другое крыло. Он цепляется за перила, гонимый страхом, что мир вокруг рушится, что воздух наполнен электричеством, что по стенам ползут трещины, что они на него упадут. Он останется умирать, медленно, мучительно, придавленный бетоном базы. Плитка. Мелкая, тёмная. Выбоина. Он спотыкается. Здесь воздух сырее и душнее. И теплее.

***

Скаут находит его лежащим на полу в душевой, блюющего в слив, содрогающегося от слабости и спазмов. — Это я, — тихо говорит сзади паренёк, осторожно касаясь его напряжённого плеча, чтобы не напугать. Жилистая широкая рука взметается в воздух, силясь оттолкнуть Скаута, но не получается. — Отойди… не надо, — хрипит Снайпер, а потом издаёт громкий булькающий звук и его снова вырывает. Идёт только слюна и жёлчь. Он и не ел ничего. Его выворачивает так громко и мучительно, что Скаут боится, что он себе что-нибудь надорвёт внутри. Скаута мутит, но он не поддаётся ощущениям, а просто сидит на корточках рядом со Снайпером, потирая широкую напряжённую спину, похлопывая. — Всё хорошо, — ещё тише отзывается парень, выводя тощей ладонью круги на лопатках в успокаивающем жесте. Снайпер, приподнимаясь на локтях, ползёт к стене, и Скаут помогает ему, сажая его, осторожно снимая запотевшие очки. Лицо у мужчины иссиня-белое, осунувшееся, с тенями усталости под мокрыми серыми глазами. Шляпа где-то на полу, забытая. Снайпер часто дышит, открыв рот. Около края губ дорожка слюны. На левом лацкане — остатки рвотины. Скаута мутит ещё сильнее, но он не перестаёт гладить Снайпера по голове, и, не зная, как помочь, он ловко и резко подскакивает, беря полотенце, смачивает его в горячей воде и возвращается к мужчине. Он, не сводя с него тревожного взгляда живых голубых глаз, обтирает его, вытирая пот, слёзы, слюну, грязь с рук. Он тянется к его рукам и чувствует — ледяные. Дрожат. — Сейчас пройдёт, — неслышно шепчет Снайпер, отводя взгляд, сглатывая горькую слюну. Прости, хочет он сказать, смотря на его целые и здоровые ноги и живот. — Всё хорошо, — снова повторяет Скаут, кренясь к нему, касаясь его лица совсем бережно, словно может поранить. Он тянется и расстёгивает ему пуговицы на рубахе, разводит полы пыльника, расстёгивает жилет. Снайперу становится легче дышать. — Только не закрывай глаза, обещаешь? Он говорит это с напускной уверенностью и лёгкой искрой веселья. За грудиной мужчины расцветает еле различимое тепло. Парень всегда плохо переносит его смерть. Снайпер сглатывает, дёргая крупным кадыком, выдыхает, стискивает челюсти — и кивает. Они сидят так ещё долго. Скаут почти не заговаривает, просто касаясь его плеч, грудной клетки. Гладит по голове. Равномерные движения успокаивают мужчину. Головокружение отступает. Чувство умирания всего сущего — тоже. Сердце больше не заходится. Он выдыхает ещё раз, и ворот его тёмно-синего плаща ходит подле его горла. Слабое освещение делает лицо парня серым и уставшим. Может, так оно и есть. Ему досталось ещё хуже, в конце концов. Снайпер тянет к нему руку и накрывает его сухую скулу ладонью, еле-еле поглаживая большим пальцем русую бровь. Скаут моргает и улыбается, хотя взгляд не перестаёт быть тяжёлым и напряжённым. Снайпер силится что-то сказать, качнув головой. Руки его настолько ледяные, что бетонный пол кажется тёплым, а кожа парня и вовсе обжигает. Тепло свободно льётся от кисти к предплечью, потом к плечу, а потом срывается потоком в солнечное сплетение. Он касается грубой подушечкой большого пальца веснушек на скулах парня, едва ощутимо поглаживая. У него дрожат мышцы лица, а край рта вытягивается в сторону. Неожиданно для себя он громко и тяжело всхлипывает, и звук отдаётся эхом о голые стены, покрытые плиткой. Звук пугает их обоих, и Снайпер задерживает дыхание, закрывая глаза рукой, продавливая их пальцами в глазницы, молясь, чтобы всё прекратилось. Цепкие тёплые руки отстраняют его собственные от его же лица, но он боится посмотреть Скауту в глаза, зажмурившись, до скрежета сцепляя челюсти. — Всё хорошо, — в третий раз повторяет парень, обвивая ему плечи, обнимая, согревая и легонько покачивая. А потом глухо, от того, что ткнулся ему в плечо, и простодушно добавляет: — Я тоже часто плачу.

***

Снайпер моется, сидя на полу у стены, Скаут — в раздевалке, ждёт его, отмывая ему плащ. Они уходят с базы вместе, Скаут ведёт его до фургончика, перекинув его руку через своё плечо. Он позволяет навалиться на себя, и Снайпер послушно идёт туда, куда ведёт его парень. Он держит его. Он всегда его держит. Дождь благодатно стучит по крыше фургона, внутри прохладно и не душно, а темнота успокаивает усталые больные глаза. Снайпер позволяет себя раздеть. В голове пусто, в руках — дрожь, в теле — тихая усталость. Он устал настолько, что прикладывает усилия, чтобы сделать очередной вдох. Если бы мог — прекратил. Но Скаут с ним, невыносимо горячий, живой, мерцающий огонёк во мраке. Снайпер неосознанно тянет к нему руки. Голубые глаза горят, полные тревоги и… чего-то ещё, отчего становится больно, и Снайпер не говорит себе этого. — Мне остаться тут? — гораздо тише, чем обычно, спрашивает парень. Мужчина смотрит на него, а потом прикрывает глаза, замирая. — Поспать здесь? — снова спрашивает он, не понимая, что мужчина согласен. Снайпер забирается в постель под потолком и откатывается к стене, погружая лицо в матрац. Он и остаётся лежать так — до конца не укрывшись, с задравшейся чуть выше поясницы пижамной рубахой. Моментом позже он чувствует, как продавливается матрац рядом, а потом, как на него набрасывают одеяло. Скаут ложится рядом, обхватывая его со спины, обжигая живительным теплом жёсткого тела. Они привыкли так спать. Команда почти ничего не знает, если и заходит разговор — то только сплетни. Но они просто спят вместе. Между ними ничего не происходит из того, о чём обычно точат лясы. Происходит… нечто другое. Снайпер не против, когда Скаут обхватывает ему живот, Скаут не против, когда Снайпер переплетает их ноги вместе. Скаут некоторое время поглаживает его по плечу сквозь ткань пижамы, а потом засыпает, тихо посапывая. Снайпер засыпает следом. Наверное. Он просыпается, не открывая глаз — они уже открыты. Были. Всю ночь. Он смотрит в ту же стену. Ноги раскинуты в том же положении. Плечо затекло от многочасового пребывания в одной позе. В фургоне сереет. Дождь всё также идёт. Скаут всё ещё рядом, возится во сне, что-то бормочет, греет его. Через несколько минут завоет сирена. Снайпер знает. Этот день не будет отличаться от остальных.