. . .
Они распивают прямо из горла, ничем не заедая. Бредут вдоль пустого шоссе посреди пустыни, и только мириады звёзд над их головами — ясные и искрящиеся на вселенском полотне — свидетели их воплей и лихих игр. Они орут и шатаются, хватаясь и пихая друг друга, выбрасывая потоки нескончаемой энергии в пространство старой ночи. Луна над ними в третьей четверти. Нескончаемый горизонт перед ними ясен и прост, стоит только идти по дороге, как их жизнь, как казалось им тогда. Скаут цепляется носком кеды о булыжник и оступается, и Снайпер ловит его, хватая за футболку. — Тише ты, балбес… всю харю себе разобьёшь! — гогочет он, а Скаут фыркает, шатается, супится. Он одёргивает майку, драгоценные жетоны, топает подошвой по земле, взрывая облако пыли, а Снайпер вскидывает полупустую бутылку и прикладывается, и кадык ходит под щетинистой кожей в пепельном свете луны, и Скаут видит его серо-чёрный силуэт, и выделяющиеся черты, и горло, и жилы, и у него начинают подгибаться колени. — Не пей всё, мне оставь, — булькает он, порядком развезённый, и приникает ближе. — Чё смеёшься? — Над тобой, — урчит Снайпер, склоняясь к веснушчатому лицу мальчишки. — Глазёнки-то… — касается он указательным пальцем его носа. — …в точку…! — Э! — пылит Скаут, отпихивая его руку, сразу понимая, какой горячей она была. — Не жадничай! Снайпер треплет его по голове, взлохмачивая светлые короткие волосы, и идёт дальше, попивая текилу, и жидкость мягко плещется в стеклянной таре. — Не жадничай! — требует Скаут, кричит почти грозно, чем вызывает ещё больший смех, (но не злой, а даже слишком ласковый и с толикой привязанности). — Слышишь?! Эй, я к тебе… Слышь, а как тебя? Снайпер что-то напевает и игнорирует, но Скаут нутром чувствует, что Снайпер, падла, всё понимает. — Я с тобой говорю, Снайпер! — сжимает кулаки парень, раздувая ноздри, расправляя плечи. Мужчина останавливается. — Правда, как тебя зовут? — чуть тише спрашивает он, потому что опьянение забирает часть злости. Снайпер болтает абсолютно прозрачную дешёвую подделку, гордо именуемую текилой. — Ты ответил на свой вопрос, парень, — глухо отзывается он. — Снайпер. — Не… нет, это не имя, — запинается он, срываясь на полубормотание. — Меня вот… меня зовут… — Парень! — глухо рычит Снайпер, резко оборачиваясь, и от этого его начинает немного штормить. — Своё имя называть запрещено. — Меня Джим зовут, — простодушно выпаливает Скаут, и выпрямляется. Повисает молчание; Снайпер тяжело дышит. Паршивец, думает он. Он не дурак, нет, он выводит его на контакт. Пытается пробраться ближе. У Снайпера такое бывало. Но на кой чёрт он ему? Снайпер раздражённо цокает, скалит зубы и отворачивается от него, продолжая свой путь неровной широкой походкой. Ноги будто не его. — А тебя? — окликает его Скаут, поправляя съехавшую на лопатки куртку. Его дыхание курится густым паром в лунном свете. В пустыне прохладно. Он отряхивается, взъерошивается. Снайпер останавливается. И молчит. Мысли плавают у него в голове в густом киселе вместо мозга. Скаут ждёт, дышит, слушает; Снайпер чувствует. Вздрагивает в плечах, опускает их, чуть тупит взгляд, а потом закрывает глаза. — Манди, — низко цедит он. — «Манди», — выдыхает Скаут, выжигая это слово в памяти, кивая, а потом облизывает губы. — А дальше? — Хм-м? — поворачивает к нему голову Снайпер, недвижимый в корпусе. — Манди — не имя, — бурчит Скаут, подходя к нему ближе, шкрябая подошвами по песчаной почве, и Снайпер следит за ним, до тех пор, пока парень не становится рядом, глядя ему в лицо искренними и большими голубыми глазами. Он отводит собственные прищуренные серые, внезапно почувствовав что-то разливающееся тёплым в солнечном сплетении. — Точнее, имя, ну, — он передёргивает плечами, суя руки в карманы, — ты понял. Фамилия. А имя? — Я сказал тебе достаточно, — хрипло рявкает Снайпер, отбрехиваясь. — Не-а! Так не пойдёт! Ты жадюга и враль! — громко возмущается Скаут, а Снайпер возмущается безмолвно, в сердце, почувствовав прилив злости от того, что его так несправедливо обвинили. — Бухло отдавать не хочешь, теперь и имя! — Слушай, пацан, что тебе надо от меня?! — взрывается Снайпер, рыча во всю глотку, но этот пацан и не думает его бояться, лишь смотрит гневливо. — Хочешь пить — пей! — суёт ему в руки бутылку, и Скаут чуть её не роняет. — Отстань, сволочь мелкая, — хрипит он с раздражением и снова начинает ковылять от него вдоль шоссе. — Снайпер! — окликает его Скаут. Снайпер не останавливается. — Манди! — Манди оступается, и, чтобы сохранить равновесие, приостанавливается, переводя дух. Сейчас бы сесть. А лучше лечь. Холод, несмотря на распаренность, добирается до костей, и сонливость сковывает его, и ломота тоже. Скаут скручивает крышку и делает несколько добрых глотков. Оступается, вытирает рот рукавом, не сводя взгляда с широкой чуть ссутуленной спины, с жилета из овечьей шерсти. — А твоё полное имя, Манди? — глуше зовёт его Скаут. Снайпер никому не говорил своё имя. Это было против правил; более того, с его работой, сказать имя — подписать себе смертный приговор. Но парнишка стоял за ним, и стоял на своем, и клянчил, будто ничего этого не было, ни их жизней, ни прошлого, ни контрактов, ни этой работы. Словно они были двое простых парней, два закадычных друга, гулявшие по пьяни в пустом парке ночью, орущие матерщину и беснующиеся от крепости спирта и бурлящей юной крови, словно они были просто Джим, и, и… — Лоуренс, — бормочет мужчина, останавливается и замирает от того, как странно звучало имя у него в глотке и на языке, будто не его. Как давно он его не произносил. — Лоуренс? — оживляется парнишка, хватая его за лацкан жилета, дёргая на себя, заглядывая в сереющие глаза. С его бостонским акцентом имя у него выходит как «Ло-ренс», и Снайпер даже вздрагивает в едва уловимом смехе. Как давно его никто не звал по имени. Край рта Скаута ползёт в искренне-счастливой улыбке, и Снайпер представить не может, отчего его так распирает от радости. Думает с секунду, потом до него доходит: текила. — Лоуренс… блин, как из Аравии, что ли? — Скаут сам смеётся с собственной тупой шутки, и Снайпер закатывает глаза. Приятное ощущение от упоминания своего имени снимает как рукой. Мужчина отпихивает парня от себя, порыкивая, и снова направляется в путь, топая сапогами по песчанику. — Ларри, значит? Ларри, куда ты! Коверканье его имени выводит его на бешенство, и он ревёт, крутанувшись на месте, чуть ли не бросаясь на парня: — Лоуренс! Не чёртов Ларри! С акцентом Скаута прозвище звучит как «Лэри», и уменьшительная форма, несмотря на её умилительность, выбешивает его ещё сильнее. Джим смеётся, звонко и счастливо, сгибаясь пополам, и стыд разливается у Лоуренса в кишках, и он отворачивается, пряча лицо за полями старой фетровой шляпы, потом снова смотрит на Джима, смущённый и потерявший свой прежний запал, а Джим продолжает хохотать. — Джим, — глухо зовёт Снайпер, поблёскивая глазами. Скаут хватается за него, с глухим стуком роняет бутылку и тычется лбом ему в живот, не прекращая истерического смеха. Снайпера пробирает дрожь, а потом он громко хрюкает. Несколько раз дёргается в скрежещущем смешке. А потом хрипит и трясётся в немом хохоте. Скаут громко всхлипывает, трёт лицо, а потом взрывается по второму разу. Они стоят так долго, пьяные, смущённые и странно-счастливые. И смеющиеся. — А я Джим, Лоуренс, — сипит Джим, стараясь подняться. — Рад знакомству, приятель, — хрипит в ответ Лоуренс, и поднимая, и держась за него. — Я тоже, старик, — хлопает его по плечу Скаут, так и не поднимая бутылку. — Очень. Они замирают, тяжело дыша, распалённые и мокрые. — Погоди, — выпаливает Скаут, упираясь куда-то в землю бездумным взглядом. — А моя фамилия! Ты сказал, я — нет! — Джим… — Так нечестно, ты всё сказал, а я… — Говорить запрещено, Джим, нам потом… — Фитцджеральд! — перекрикивает он, и они затихают. Скаут смотрит на него широко распахнутыми глазами, горящими и горячечными. — Я… я сказал. — Сглатывает. — Вот. Между ними разливается тишина ночной пустыни. Снайпер выпрямляется, расправляя грудь, и отпускает Скаута; ведёт плечом и почти стряхивает его тощую цепкую руку с жилета. Парень смотрит на него слишком внимательно, старается, — всё-таки спиртяга делает своё дело. — Ты кому-нибудь ещё говорил? — низко хрипит Снайпер. — Чё? Не! — всплёскивает руками Скаут, поражённый таким поворотом событий. — Тебе только. Снайпер молчит, щурится, хмурится; выдыхает струю пара. — Больше не говори никому. — А я чё?! — вскликивает парень, дёргая краем широкого рта. — Могила! Мужчина хрипит, закатывая глаза, и наклоняется бочком, стараясь не упасть, за бутылкой. В глазах двоится, а в ушах бухает сердце. — Слышь, Лоренс, — опять хватает его Скаут за чёртов лацкан из овечьей шерсти, и Снайпер глухо рычит, но останавливается, смотрит ему в худое лицо, очерченное бледным светом растущей луны. — А сколько тебе? Повисает молчание, Снайпер переваливается на правую ногу, склоняет голову вбок, оценивающе смотрит с прищуром. А потом насмешливо хрюкает. — А тебе чего? — бормочет он с искрами веселья в голосе. — Жениться собрался? Так у дамы возраст не спрашивают, не положено, — и тепло и хрипло смеётся, хлопая зардевшегося и смутившегося Скаута по плечу. И идёт мимо, снова к базе, вдоль шоссе. Скаут так и остаётся стоять, вспыхнувший, растрёпанный и сбитый с толку.***
Костерок тихо потрескивает, дарит ясный свет, и Скаут чувствует исходящий от него жар, такой, что у него чуть розовеют скулы. В руках, покрытых еле заметными шрамами, ожогами, мозолями и ещё бог знает чем, но таких же тощих и с такими же большими суставами, — эмалированная кружка с разбавленным сладким чаем. Рядом Снайпер сидит, закутавшись в старый дастер, шарф, нацепивши беспалые шерстяные перчатки, протянув ноги к огню, почти зацепляясь каблуком тяжёлого сапога за хворостину. Вокруг них больше не пустыня, точнее, не красная пустыня — а белая, с редкими чёрными лесами на сотни километров вокруг. Они сидят вдвоём около (их) Снайперова фургона на импровизированной скамье из поваленного дерева — а над ними такие же мириады звёзд. — Седьмое августа шестьдесят пятого, — тихо, но неожиданно говорит парень, а потом делает глоток чая. Мужчина будто выныривает из полудрёмы и оживает, поворачивает к нему голову, сине-серые глаза поблёскивают. — Хм-м? — Когда мы с тобой выбирались в ту летнюю ночь, — продолжает Скаут, спокойнее и мягче, но в его голосе почти слышится улыбка. А потом он улыбается, чуть тяжко. — Помнишь? Снайпер смотрит на него несколько секунд, а потом снова поворачивается к огню. Рыже-золотистый свет выхватывает в полумраке его длинные жёсткие черты. — Помню, — и тихо выдыхает. Разливается молчание, и Скаут не перестаёт на него смотреть. Ночь ледяная, но ему не холодно. Снайпер много чего ему вязал. Даже не говорил. Но теперь он это знает. — Я снова хочу, — глуше и ниже добавляет он, совсем хрипло, на границе с басом, а потом шмыгает носом. — Мы будем, — заверяет его парень, (уже почти не парень, но для старшего мужчины он таковым навсегда останется). Снайпер снова переводит на него светлый и горький взгляд, и улыбается почти нежно. Скаут смотрит на него, уверенный и решительный. Он кивает ему. — Обязательно выберемся. Синим запрещено покидать территорию базы BLU здесь. Они оба это знают. Но Скаут смотрит Снайперу в глаза слишком пронзительно. — Обязательно, — одними губами отвечает Снайпер, чувствуя, как сводит глотку. И в знакомом жесте потирает между собой подушечки большого и указательного пальцев, чтобы сбросить напряжение. Скаут мельком смотрит на его крупные жилистые руки, потом снова на него. И усмехается; чуть криво, но жеманно и искренне. Снайпер отводит взгляд, скрывая лицо за полями шляпы и за линзами очков-авиаторов. — Балбес. Скаут тепло смеётся в кружку, а потом прикладывается к ней.