Ружья в снегу

— И когда вернёшься? — устало спрашивает Скаут, поглядывая в сторону общей комнаты, откуда слышен пьяный смех и бурчание телевизора вперемешку с киношными звуками выстрелов. Настенный телефон весь раздолбанный, но крепкий, работает. — Не знаю, в идеале — в понедельник, — отвечает знакомый низкий голос, тонущий в телефонном треске. Скаут едва слышно цокает и сверлит глазами пол, топчась на месте. — Когда работа будет выполнена. Послезавтра или через две недели. Как подвернётся. Скаут кивает несколько раз и облизывает сухую верхнюю губу. — Ну, а у тебя как дела? — после небольшой паузы спрашивает Снайпер. — У ребят? Как с работой, сильно вас жарят? — Да, нас просто… в труху сегодня, — Скаут накручивает петлю провода на пальцы, потом резко дёргает за неё, расправляя, из-за чего сам у себя чуть не выбивает трубку. — Те совсем озверели, знаешь, крепко нам надрали задницы. Я с последней точки еле ноги унёс… Нет, я понимаю, — резко ощетинивается Скаут, выпячивая грудь и повышая голос, — что я должен её держать, и я держал, просто они все там были, и я там бы… — Снайпер слышит, как Скаут запинается. — Я бы там всё равно ничего не сделал. Снайпер молчит секунду. — Ты всё сделал правильно, — тише отвечает он. — В смысле? — вскидывает руку в воздух Скаут, а потом хлопает ей себе по бедру. — Я удрал, как трус. Да всегда так, — качает он головой, щурясь и чуть скалясь. — Что ещё… Мы поэтому и продуваем. — Ты посыпь себе голову пеплом. — Тебе всё измываться, а? — недовольно хмурится Скаут, упирая руку в бок, на что Снайпер начинает тихонько и тепло смеяться. — Сначала свалил ото всех, правильно, а когда со стороны, то можно и посмеяться! — Эту работу предлагали Шпиону, он не взял. — У чувака гайморит. — Гайморит — не геморрой, надо только сидеть и ждать. — Так, э, — нарочито серьёзно поднял палец в воздух Скаут и понизил голос. — Тебе нельзя рассказывать детали. — Ой, — цокает Снайпер, и Скауту кажется, что в этот момент он откидывает голову, — да что там рассказывать. — Всё равно не говори, — хмурясь, бросает Скаут, а потом вдруг смягчается при внезапной мысли: — А они всегда прослушивают? — Да, всегда, — также мягко и спокойно отвечает Снайпер. — Даже самые короткие и простые. Скаут немного поникает, а морщинка между двух русых бровей уходит; внимательный взгляд голубых глаз падает на наборный диск. — Даже сейчас? — Даже сейчас. — А как понять? — Слышишь треск? Скаут на мгновение прислушался к звукам в трубке, спускающихся откуда-то издалека, из сотни километров между ними, изрезанные статикой. — Да. В ответ Снайпер молчит, но Скаут чувствует нутром, как мужчина улыбается сам себе, прикрывая глаза и щурясь, отчего на его впалых щеках рисуются глубокие морщины, и откидывается на стуле. Что ж, он думает, что Снайпер сидит на стуле или кресле. А ещё он представляет, что там, где сейчас находится Снайпер, горит янтарным закатное солнце, и на Снайпера льётся свет, потому что Скауту тепло. — А вообще, как ты? — снова спрашивает Снайпер, только ещё тише. — Что делаешь, как проводишь время? Скаут мнётся на мгновение. Подходит к стене, начинает ковырять истёсанные рычажки. — Ну, как обычно, — он нервно ерошит рукой волосы, поникая и не понимая, почему начинает нервничать. — Покер, бег, мяч кидаю. Вечером смотрим «Мэверика». Снайпер фыркает на том конце провода. — Ты же ненавидел «Мэверика». — Ну да, и что с того? — фыркает в ответ Скаут, дёргая подбородком и задирая брови, будто смотрел на Снайпера. — Люди меняются, знаешь. Теперь мне нравится, и Демо, и Пиро понравилось. Снайпер продолжает низко и тепло смеяться. — С тобой всегда компания. — Чё, завидно? — дерзит Скаут, но он не всерьёз, потому что тут же начинает глупо хихикать. — Ещё бы, — соглашается Снайпер, и парню кажется, что старший мужчина ему кивает. — А чем ещё занимаешься? — Старик, у тебя что, радиоприёмник сломался? — безобидно смеётся Скаут, снова мучая несчастный покоцанный провод. — У нас тут не Марди Гра. Ты и сам всё знаешь. Снайпер замолкает и молчит какое-то время. Ждёт. Скаут тяжело вздыхает и сдаётся. — Ну, пару дней назад на крышу лазил. Меня Инжи поймал, сказал, что, мол, опасно, обледенело всё, если ещё раз увидит, то задницу надерёт. — И правильно сделает, — внезапно ровно и жёстко отвечает Снайпер, без промедлений, и от льда в его низком голосе у Скаута холодеют кишки. — Я говорил тебе насчёт прогулок на крышу зимой. Холод страха сменяется теплом раздражительности, а потом вспыхивает жаром злобы. — Слышь, ты мне кто, чтоб мне указывать? — понижает голос Скаут, хмурясь. — Я тебе товарищ, — также низко цедит Снайпер, ни капли не испугавшись. (Сволочь.) — И не рычи. Не напугаешь. Скаут супится и раздувает ноздри. Отчасти пристыженный, но он бы никогда не сказал. — За каким хреном тебя вообще туда понесло? Что ты там высматривал? Скаут раскрывает рот, дёрнувшись для ответа, а потом закрывает, внезапно просветлевший и тут же потухший. — Оленей, — честно отвечает он. Снайпер молчит, потом вздыхает, Скаут слышит, как шумит микрофон от его дыхания. — Когда вернусь, мы сходим в лес. Когда будет солнечно. Скаут вздыхает, переминаясь с ноги на ногу и приваливаясь плечом к стене. — Не ходи без меня. И бога ради, не ходи на крышу. Мне хватило озера прошлой зимой. Скаут почему-то смеётся, лучисто щурясь, хотя не понимает, из-за чего — он чуть не утонул из-за подводного течения, а из-подо льда его вытаскивали всей командой, после чего он долго болел и приходил в себя, несмотря на медиган и полноценное лечение. Хотел что-то доказать. И себе, и другим. А получилось, как всегда. Вот он и смеётся. — Лады, — Скаут даже хрюкает от смеха, потирая пальцами усталые опухшие от сонливости глаза. — Снайпс? — Да? — У тебя там хоть ночь сейчас? Снайпер мнётся, Скаут слышит, но потом отвечает: — Да, солнце уже почти село. — А у нас тут… без двадцати час, где-то. Снайпер ничего не отвечает. — Я пойду тогда, ладно? — тихо спрашивает Скаут, совсем как ребёнок. — А то спать хочется. — Хорошо, хорошо, — мягко отвечает Снайпер, улыбаясь. — Тогда… спокойной ночи, билби. Скаут моргает, прислушиваясь к словам. — Спокойной ночи, Снайпс. Он хочет сказать ещё что-то, что вертится на языке, но так и не говорит. Они уже поговорили, но Снайпер не кладёт трубку. — Значит, в понедельник? — переспрашивает он внезапно, чувствуя, как сбивается дыхание. — Или в понедельник, или в конце месяца, — чуть охрипши отвечает Снайпер. — Я постараюсь как можно скорее. Скаут кивает, сжимает губы и моргает. — Ладно. — Он молчит, не зная, что сказать ещё. — Я пойду. — Всё будет хорошо, Джим, — вдруг говорит Снайпер. — Не надо так переживать. Скаут замирает, не понимая, почему он это говорил, сбитый с толку, что его вдруг увидели, то смятение непонятной ему природы, что он испытывал последние шесть дней. — И я пойду. Нужно сделать кое-какие дела, — ниже заканчивает Снайпер. — Ступай, надо отдыхать. — Хорошо, Лоуренс, — тихо и растерянно бормочет Скаут, а потом вешает трубку. Снайпер ждёт, когда он повесит. Трубка с металлическим звоном садится на рычаги, а потом Скаута окутывает оглушительная пустота. Человек в комнате наблюдателя кладёт трубку.