Что могло пойти так

Вэнь Нин сказал терпеть - и Сэю Ян терпел. Но это вообще ни на секунду не значило, что ему не было страшно. После слов мертвеца о том, что Ченмей любит своих учеников, он решил это проверить. Самым простым способом, который знал - через жестокость и причинение боли. Поэтому на ближайшей тренировке рванул бедро растягивающегося ученика так, что тот приглушенно взвыл. - О небеса, Тайян, я не хотел! - в абсолютно, чтоб его, искреннем ужасе, забормотал бессмертный. - Сегодня освобождаешься от тренировки, подлечишь ногу - и домой, хорошо? - Все в порядке, учитель, - сквозь слезы пробормотал мальчишка, и, припадая на ногу, утопал в угол, где мог помедитировать, никому не мешая. Учитель же застыл, мрачно глядя на свои руки. Он не хотел это чувствовать. Не хотел, чтобы все так поворачивалось. Он не хотел Линьу в своей постели, преданных до соплей учеников, набивающегося ему в друзья императора. Даже бессмертие было ему нужно, только чтобы воскресить Сяо Синченя. Настоящим его желанием была жизнь в городе И, старая, привычная, веселая, и чтобы даоджан не знал ничего. Чтобы уголки его губ дрожали в сдерживаемом смехе, когда Сюэ Ян шутит, чтобы повязка на глазах надежно скрывала от жалящей правды. Чтобы они вместе уничтожали нечисть, даже если ради этого придется навсегда забыть про Цзян Цзай. Спрятанные от всего мира. И черт бы с ним, с Сун Ланем, он бы нашел способ убедить его молчать. Он всегда думал, что все что угодно без сожалений за это отдаст. А теперь горло выкручивало болезненным спазмом от мысли, что ему пришлось бы выбирать - эти мальчишки или Синчень. Он просто... просто не смог бы выбрать. И руки сжимались в кулаки от того, какую бурю ярости в душе поднимала одна эта мысль. Казалось, он снова предает своего даоджана, потому что не должно быть, не должно быть в этом мире ничего важнее его жизни. И равного ей - тоже. На плечо легла узкая ласковая ладонь: - Учитель, что с вами? Вздрогнув, мужчина перевел полный ярости взгляд на потревожившего его Линьу, бросил: - За мной. Сейчас. И направился к выходу из зала, оставив учеников тренироваться самостоятельно. Все уже давно знали, что следует делать, а новые знания Ян-лаоши всегда давал аккуратно и дозированно. Так что эта тренировка пойдет по утвержденному плану, и ничто не помешает ему... Ничто не помешало ему затащить ученика в ближайший кабинет, броситься на него с больше похожим на укус поцелуем, уткнуться в подставленную шею с горьким стоном: - За что вы мне все? Линьу вместо ответа обнял его, и снова - будто он не то что фарфоровая статуэтка даже, нет, так касаются миражей, чего-то, что едва плотнее, чем воздух. И это объятие разбивает Сюэ Яна на кусочки, уничтожает окончательно. Он сполз по стене, уткнул тяжелую голову в колени, и совсем не удивился теплому телу рядом и зарывшейся в его волосы руке. Хотелось смеяться, но горло перехватило, в нем стоял горячий колкий комок. Ничего не хотелось больше. Ни делать, ни двигаться, ни дышать. - Хорошо даоджану, - выстонал из себя бессмертный. - Лежит в гробу, душу расколол, и ничего, ни-че-го его не беспокоит. Никакой тебе боли. Никакого тебе сердца. - Вы его любите? - снова спрашивает Линьу, безошибочно определив, о ком сейчас говорит Ченмей. - Да, - наконец признается тот. Что уж теперь скрываться от правды? Но больно-то как... В судорожном вздохе рядом - горечь. Но мальчишка не отстраняется, и его пальцы перебирают пряди Сюэ Яна так же бережно. Он вскидывает голову, скалится: - Рассчитывал на особое место в моем сердце? - Нет, учитель, - качает головой юноша. - Идиот, - роняет бессмертный. Смотрит испытующе: - Каково это - любить вот так? Мальчик все понимает, это видно по глазам. Ему не нужно объяснять, что имел в виду Ченмей. - Как будто у тебя во рту свежесваренная конфета, из которой торчат иглы. Больно, сладко и горячо. Сюэ Ян хрипло и долго смеется такому сравнению. Ну да, ради самой конфеты можно потерпеть и не такое, тут юнец прав! Он резко толкает его, роняя на пол - и подставляя свое предплечье под затылок, не желая причинять ему даже такую незначительную боль. Нависает сверху, смотрит в беззащитные глаза. Интересно, умеет ли этот мальчик ненавидеть? - Конфета чувствует себя так же, - признается он, и глаза ученика расширяются. - Знал бы ты, как мне больно от твоей любви! От любви каждого из вас, но от твоей - особенно. Это хуже, чем когда карета мне руку колесами перемалывала, это страшнее, чем когда смотришь на диких псов, весь израненный, и понимаешь, что ты для них еда, и даже меч призвать не можешь. Только когда даоджан умер, больнее и страшнее. Что со мной будет, когда он оживет, заберет своего Сун Ланя - и уйдет? Что со мной будет, когда ты уйдешь? Он уже не понимает, что говорит. Слова рвутся из перехваченного спазмом горла, такие жалкие, и в прошлой своей жизни он убил бы любого, кто услышал от него такое. - Я чума ведь, это ты просто пока не знаешь, не видишь, но ты еще поймешь, и тоже захочешь сбежать. И я отпущу, потому что когда я в прошлый раз не отпустил то, что было мне дорого, оно просто погибло. Я тогда чуть не сдох, в жизни бы не подумал, что от боли в сердце сдохнуть можно, а не от ран. Еще и для тебя гроб я добыть не успею, раньше помру. Будет четыре мертвеца... Пять, пять мертвецов - я, ты, даоджан, Цзычень, и шлюхин сын... Сгнил там, сука, давно. Если бы не он, если бы не жизнь в Кои, я бы в эту гребаную заботу так не вцепился. Сам бы всех убил и ушел. Как он сосал, тварь, научили его небось сестрички от нечего делать. На цине же научили играть. Тварь. Ненавижу. Перед глазами было черно. Быстрое прерывистое дыхание того, кто под ним, будило ненадолго положившего голову на лапы хищника, и Сюэ Ян вцепился зубами в горло мальчишки, услышал тихий стон, укусил еще, оставляя отметины от зубов. - Что мне, блять, стоило, отбиваться от его псов не так сильно? Хотя нет, он наверняка сам отдал приказ покалечить, но не убить. Причем так покалечить, чтобы потом целенький был. Это же шлюхин сын Яо с его гребаными ямочками, эта сука меня к дороге подкинула, знала, что кто-то да пройдет. А я уж в жизнь вцеплюсь. Просчитался, тварь. Если бы этот не был так добр, я бы там и подох. Как мне и было положено. Он укусил еще раз, на этот раз в плечо, сам не понимая, что делает и за что мстит, но чувствуя потребность отомстить прямо сейчас. - Своими руками всех убил. Своими руками. И плевать, что это были руки даоджана. Все равно я убил. И тебя убью. Пока не знаю как, но убью. Я все, что люблю, убиваю. Беги, пока не поздно, глупый мальчишка. Он сделал несколько тяжелых вдохов, и вдруг понял, что это за тонкий исходящий от мальчишки запах. Полынь. Он захохотал хрипло, руки отказались держать, и он рухнул на лежащее под ним горячее тело, зашептал прямо в бешено пульсирующую жилку на шее: - Хотя поздно. Поздно. Уйдешь - отыщу. Умрешь - лютым мертвецом подниму. Мой. Тварь мелкая. Ненавижу. Глотку перегрызу. И почему-то вместо укуса ткнулся губами в сладкую кожу, лизнул подставленную шею. - Не слушай. Не слушай. Уши заткни. Сяо У, А-У, мой мальчик, не слушай. Это я так в любви признаюсь, я, - его прервал приступ хохота. - Я не умею иначе. Черт подери, хорошо все же этим двоим. Яо и даоджану. Лежат себе в гробах. Счастливые твари. Не гони меня, когда надоем. Прояви милосердие. Он задохнулся, зажмурился тяжело. Кажется, ему отвечали - но он, в пелене зыбково окутавшего его марева, ничего не слышал. *** Отпустило его только через полчаса, и он, взъерошенный, прячущий взгляд и уходящий от тянущихся к нему прикосновений, вынырнул в окно. Мальчишка пошел за ним, и Сюэ Ян бросил на него злой взгляд. - Я волнуюсь, учитель, - дрожащим голосом прошептал юноша. - За что? - Вы говорили, что завидуете мертвым. Ченмей хмыкнул: - Глотку себе резать не собираюсь. Был бы таким слабаком - давно бы это сделал. Он думал, что разговор закончен, но Линьу схватил его за руку, приник к плечу. Он ничего не говорил, но бессмертный мог слышать эту мольбу оставить его рядом. - Несносный мальчишка, - прошипел он. - Ладно. Ладно. Черт с ними со всеми. Черт с ними. Пусть.