Мысли бесценной надежды

       Первое, что Маринетт запомнила после того, как вернулась домой, так это то, как столпились рядом с ней до чёртиков напуганные родители, давно услышавшие новость об акуме.        Она всё ещё помнила, что сквозь плотную пелену собственных переживаний не могла услышать расспросов ни отца, ни матери, что всё было слышно так, будто через прочную стену. Только кивала время от времени, пытаясь сохранять живой вид, дабы не походить на осунувшегося зомби, но всё равно выглядела так, будто в бреду.        Родители не сразу отпустили её, не сразу закончили длительный говор. Только тогда, когда Маринетт, постаравшись выйти из полусонного состояния, проронила что-то отдаленно напоминавшее «мне надо отдохнуть».        Сабин и Том были уверены, что их дочка утомилась из-за слишком сильной активности сегодняшнего дня: мало того, что со школы она вернулась не самой радостной, так ещё и когда попалась возможность отдохнуть, то и её у неё забрали.        Маринетт казалось, что пусть лучше так они и думают.        Всё же, была в этой версии и своя доля правды: она утомилась от всего того, от всего, что с ней произошло… за один чёртов день. По вине всяких там мальчишек и акум.        В прорве такой обеспокоенности она даже не задумалась о том, как ей повезло додуматься взять свою квами с собой.        Поначалу это всё походило на какой-то кошмар. Бестолковый, абсурдный и давящий тисками за самое живое, а ещё такой, с которого до скрежета хотелось поскорее очнуться.        И Маринетт делала всё, чтобы очнуться.        Так, как всегда делали это в фильмах: дёргала себя за щёки, позволяла сойти с уст короткому истеричному смешку, повторяла мантрой тихо-напуганное «проснись, проснись» и обгрызала ногти под корень — ничего из этого не помогало.        Но это, увы, был вовсе не тот кошмар, с которого можно было так легко очнуться. Не такими способами и не в их реальности уж точно.        Маринетт взобралась на кровать с заметной опаской, точно там её поджидал некий недруг, а когда оказалась на ней, то, неспешно уложившись на матрас, прижала к себе подушку. Голубые глаза не мигали, а слёзы она давно выплакала одновременно тогда, когда трансформация исчезла с неё, а ноги увели на достаточно далёкое от Нуара расстояние.        Ей хотелось сделать одновременно несколько вещей: сжать эту подушку и разорвать её в клочья, самой же сжаться беззащитным ребёнком на этом самом месте и завыть от досады, или даже монотонно повторять про себя приевшееся «глупый Кот».        А ещё ей хотелось проклинать.        Не Кота — ясное дело.        Бражник был далеко от них всех, — они даже не имели приблизительной догадки, кем он мог быть в обычной жизни — но он всё ещё являлся злодеем, и он мог разрушить весь мир по щелчку пальцев.        Её внутренний, по крайней мере.        Маринетт не заметила, как всполошилась Тикки, взметнувшись над ней. Она смотрела на неё так, как будто вместо её подопечной на кровать завалился живой мертвец. Она смотрела на неё так, как будто никогда ещё с таким не встречалась за свои годы. Или же, может, ей довелось как-то повидать этакое состояние у людей, хрупких и податливых к тому, чтобы их по взмаху руки сломали, но после первого такого раза начала мечтать, чтобы подобное ей больше не попадалось на глаза.        — Маринетт, ты… ты хочешь… Нет, не так. Ты можешь поговорить со мной? — подлетев к её лицу, Тикки не без сострадания воззрела на неё.        Она могла понять, — приблизительно — что мог чувствовать человек после такой картины и таких острых ощущений, с которыми большинству подростков априори приходилось столкнуться.        Но одно дело понимать. Другое — видеть перед собой, чувствовать себя так, как будто сама же находилась с мёртвым человеком в одной комнате.        Тикки не хотела чувствовать что-то подобное. Тикки не хотела, чтобы кто-нибудь однажды оказался на её месте. Это, в общем-то, страшно, и тысяча долгих лет на плечах тут никакой роли не играли.        — Я так устала, — это было единственным, что в полнейшем бессилии и немой просьбе о помощи смогла шепнуть ей Маринетт.        Тикки помнила, что после школы услышала от неё ту же фразу.        Она не корила её за эти слова. Не первая Ледибаг в её существовании, всё-таки. Не первая, которая так же устала от жизни и которая мечтала отдохнуть от всего.        Тикки помнила почти каждую из них и помнила каждую проблему, с которой тем приходилось столкнуться: у кого-то не складывалось с карьерой, у кого-то проблемы с родителями, кого-то охватывала весенняя депрессия, кто-то страдал от не взаимной любви, а у кого-то всё сразу в одном флаконе.        За всё то время квами просто привыкли быть личными психологами для своих подопечных.        — Всё хорошо, — нет, ничего не хорошо, понимала Тикки. Та только недавно увидела смерть перед собой и ещё раньше находилась между двумя парнями. — Пожалуйста, попытайся отойти от шока. Ты можешь акуманизироваться.        Маринетт грубо отшвырнула от себя ту самую крапчатую подушку — почему-то вспомнилось, что её очень любит Нуар — и резко вскочила с кровати, приняв сидячее положение.        — Кто бы так же объяснил Коту, чтобы он был хоть немного осторожнее и думал перед тем, как нападать, — процедила она, неопределенно взмахнув рукой по всей комнате.        — Он пытался помочь, — бережно упомянула Тикки, зная, что этот аспект не спасёт Кота от того, что в его адрес тайно от него полетит сейчас поток крепких выражений.        — Но ведь не ценой собственной жизни, — прохрипела Маринетт, надрывно выдохнув и ощутив, что в комнате вдруг стало невероятно душно. Это была вовсе не вина тёплой погоды за окном. Это, скорее, эмоции, их обилие, заставляющее задохнуться и утонуть в них с головой. — Он не в первый раз делает это, Тикки. А помнишь тот раз, с Времеходом? Или с Разлучником? Или с Зомбизу? Я закрывала глаза на это, думала, что это не опасно для него, либо Кот всё поймёт сам.        Маринетт затаила молчание. То ли потому, что хотела подобрать более подходящие слова, то ли потому, что ей срочно надо было отдышаться.        — Но нет, ничего из этого не произошло! — не выдержав, она внезапно нарушила безмолвие так резко, как только могла сделать это. — Сегодня он не просто попал под удар акумы, понимаешь? Он взял и умер! И худшее знаешь, что? Он ничего из этого не понял.        Перед глазами предстал размытой картиной Венсенский лес, омытый мутными красками позднего вечера. Посередине — Кот Нуар, выбегающий из озера ей навстречу и добивающийся узнать, в порядке ли она.        Она не была в порядке. Кот тоже не был, но он этого не особо понимал.        Или же ему просто не хотелось тратить время на эти мысли, потому что тогда он был слишком перепуган тем, что не нашел её в тех теснинах.        Маринетт тоже была напугана… из-за него. Единственное, чего она хотела в тот момент, когда они увиделись после победы над Игнис, так это удостовериться окончательно, что напарник, ей до этого побежденный напарник, всамделишно был жив, что это была вовсе не пугающая галлюцинация, не жестокая игра вновь появившейся Вольпины или её ожесточившегося разума.        Абсурдно было слышать, как Кот, крепко прижав её к себе, твердил ей, что акума до неё больше не доберётся и что ей нечего бояться, когда боялась она только за него.        Отказывалась отпускать его Маринетт по той же причине, словно не до конца убедила себя, что он правда живой. Сопротивляться Нуару было бы бесполезно, потому и позволила уйти ему с нежеланием.        Казалось, отпусти она его, то всё станет исчезать, что он снова ляжет перед ней, пораженный огнём акуманизированной, а Чудесное Исцеление больше не принесёт за собой никаких чудес.        Провожая его взглядом, смотря на то, как чёрный силуэт Кота исчезал за очерченными лунным светом домами, Маринетт чувствовала себя покинутой. Или же той, кто, напротив, покинула в таком опасном мире уязвимого человека.        — Я просила его быть осторожнее, — она сжала руку в дрожащий кулак, снова вспоминая то мгновение. — Я попросила его, Тикки. И что он мне ответил? «Я всегда осторожен». А потом сказал, что будет лучше, если он отведёт меня домой. Такое ощущение, что я со стенкой разговаривала.        — Кот Нуар упрям, я понимаю, — нерешительно кивнула божья коровка. — Как и его квами.        — Упрямство не означает то же самое, что и потеря здравого смысла.        — Он хотел защитить город… и тебя, — Тикки старалась произнести это настолько мягко, насколько она только могла, но это всё равно отозвалось в глуши её комнаты эхом дальнего разлома.        — Я не хочу, чтобы он жертвовал собой. Ни ради Парижа, ни ради меня, — снова зашевелился неповоротливый язык, а в глазах будто бы заплясали пятна усталости. — Я знаю, что могу вернуть всё назад. Так же, как и разрушенный город может снова стать прежним. Я знаю, Тикки, но одно дело — город. Другое — человеческая жизнь, и я не хочу полагаться постоянно на Чудесное Исцеление.        — Кот Нуар ничего не будет помнить.        Маринетт отвела взгляд от своей собеседницы.        — Зато я буду, — мрачно осведомилась она. — Каждую секунду, каждую смерть. Этого уже достаточно, чтобы поднять панику.        Маринетт не хотела представлять себе другой исход, такой, где исцеление сработало на всём, вернуло к жизни разгромленный нечеловеческими силами Париж, но не вернуло ей напарника.        Она не хотела представлять, что существовала такая вариация в неисчерпаемой Мультивселенной, где ей не удалось спасти Кота или где его могло бы вообще не существовать. Это само по себе звучало ужасающе.        Маринетт успела сделать худшее из всего, на что она была способна: она успела привыкнуть к нему.        Она успела привязаться.        Это, в общем-то, худшее, что вообще могли сделать люди. Она не стала исключением, тоже смогла привязаться, — мерзкое слово — намертво так, что не отпускало.        — Тебе надо отдохнуть.        Тикки не предлагала. Ни разу. Тикки настаивала, и по её тону было ясно: возражений и упрёков она слышать не хотела.        — Слишком много случилось за этот день, — божья коровка, в силу своих размеров, постаралась укрыть одеялом свою подопечную, без пререканий ложившуюся и готовившуюся ко сну. — Ни одна Ледибаг не железная, любой нужно отойти от своих пережитков. Если всё ещё что-то не так, то стоит обдумать всё на свежую голову.        Она, к слову, знала, что её слов та не слышала.        Тикки наблюдала за тем, как Маринетт, долго лежавшая с открытыми глазами, смотрела в укрывший их невидимым ковром полумрак.        Сейчас она была похожа на куклу, неживую и потрёпанную. В глазах — отражения всех кошмаров, раздробленные в крошево грёзы, застывшие искаженными витражами, а на душе вихрь всего, что случилось с ней.        Большинство Ледибаг, насколько Тикки помнила, чаще всего и становились именно такими: осунувшимися, но морально выросшими за пару часов на несколько лет, потерявшими в боях своё былое инфантильное «я», застрявшее в мареве пёстрых конфетти и кислотных красок их нереалистичного мира. Розовые очки не выдерживали, трескались, а осколки прошлого больно-глубоко впивались в глаза до крови и страшного месива.        Тикки знала хорошо как Кота, так и человека за его маской, и она знала: он бы — ни Нуар, ни Адриан — не хотел, чтобы с Маринетт произошло что-то, что с ней происходило сейчас.        Тикки отлично знала и саму Маринетт, — почти год ведь помогали друг другу — и знала, что та не хотела, чтобы с её Котом случилось то, что ей пришлось узреть.        Её подростковое сознание было не готово к тому, чтобы это увидеть.        Тикки приостановила ход своих мыслей.        Ни один человек не был бы готов увидеть такое: ни ребёнок, ни подросток, ни молодой человек, ни даже старик, повидавший за жизнь многое.        Но она, думала квами, отойдёт скоро, и завтра всё станет таким же, как раньше.        Завтра она снова очнётся, увидит, как девушка в этой комнате что-то вязала, тараторя на ходу, какая она всё-таки забывчивая, не догадалась сделать подарок к, на минуточку, двадцать девятому дню рождения Адриана.        Вот только следующим вечером, когда день предвещал пройти спокойно из-за отсутствия акум, в процессе их разговора Маринетт решила огорошить её неожиданной новостью:        — Я долго думала… практически не спала всю ночь из-за этого, и мне кажется, — вдох-выдох, коротка пауза и хмурый взгляд, — что мне начал нравиться Нуар.        Рот Тикки открылся от неверия, а лапки безвольно обвисли в воздухе.

***

       Это было подобно внезапному удару молнии, озарившему некогда ясное небо белоснежной вспышкой и на миг укрывшей мир бесцветной вуалью.        Они с минуту смотрели друг на друга.        Молчали, как будто говорить сейчас было запрещено.        Может, так оно и было: не тот момент между ними, чтобы кидаться на собеседника с уймой вопросов и требовать на них скорейшего ответа.        Но Тикки оказалась первой, кто не выдержал этого.        — И… — божья коровка напряглась, сжав плечи. Нет, у неё была приблизительная догадка, что однажды что-то такое случится, но это всё больше походило на шутку или крохотную мечту, — как ты это поняла?        — Я думала о нём, — честно призналась Маринетт, нервно поигрывая пальцами и кусая губу. — Думала о том, через что мы с ним прошли. О том, что я бы не хотела потерять его, а потом прямо спросила саму себя, что чувствую к нему.        По её тону было ясно: она ещё не закончила, но тянула с ответом.        — Раньше у меня были к нему только дружеские чувства. Иногда я относилась к нему как к части своей семьи, — продолжила она, когда молчание затянулось. — Но тогда… когда я спросила себя, кто он для меня теперь…        — …то поняла, что он кто-то больше, чем друг, — догадавшись, закончила за неё Тикки.        Маринетт не смогла понять, что ощутила её квами от этого ответа. Ни грусти, ни радости, ни безразличия или злости — ничего из этого не промелькнуло в её голосе.        — А как же Адриан? Что насчёт него? — Тикки, опустившись, аккуратно присела ей на колено, внимательно и изучающе посмотрев на подопечную.        Раздался несчастливый смешок.        — А что Адриан? — натянуто улыбнувшись, безнадежно переспросила Маринетт, будто услышала жестокую шутку. — Его я тоже всё ещё люблю. Это ещё хуже, Тикки! Я влюблена в двух парней одновременно!        — Но кого ты больше любишь? — продолжала парировать Тикки, явно воодушевившись её словами. — Кто тебе больше дорог, а? А кто любит больше тебя? О, Маринетт, это такая прекрасная новость! Ты расскажешь Нуару, что он тебе нравится?        — Нет, — выпалила та без тени сомнений.        — Нет? — охнув, переспросила квами.        — Нет, — повторила Маринетт, не подавая виду, что могла пожалеть или засомневаться в своём ответе. — Это будет неправильно. Кот любит Ледибаг — это одна из проблем.        — Так пусть Ледибаг и признается Коту, что разделяет его чувства.        — Я слишком долго и часто отвергала его, чтобы теперь так просто взять и ответить ему взаимностью, — горько вздохнув, она опустила омраченный взгляд вниз. — И я не могу поступить с ним так, Тикки. Я не отпустила свою первую любовь, чтобы идти ко второй. Я, может, и буду счастлива с Нуаром, но всё равно стану постоянно оглядываться назад, на Адриана, корить себя, что у меня был шанс быть с ним, а я его упустила, и стыдиться, что я думаю о таком, когда у меня уже есть парень.        Выпустив воздух через приоткрытый рот и ссутулившись, Маринетт прикрыла глаза ладонью, чувствуя, как жалостливо глядела на неё квами.        — Кот хороший человек. Он очень хороший, честно. Я очень рада, что у меня есть такой, как Кот, и он заслуживает того, чтобы его любили по-настоящему. Я не готова отпустить Адриана, не сейчас, и потому я боюсь, что сделаю его несчастным из-за своей необдуманности.        У неё затряслись руки. Тряслись они так, как никогда раньше, точно она не выдержит и сорвётся с минуты на минуту, разгромит в истерике всю комнату и разразится в истошном крике.        И Тикки бы хотела успокоить её, не допустить, чтобы в окно влетела чёрная бабочка и поглотила весь её дух, но она не успела ничего произнести.        Над головой раздался знакомый голос, заставивший квами прошмыгнуть и спрятаться так, чтобы её не увидели, но в то же время и напрячь слух, дабы услышать каждое слово из возможного разговора.        Привстав, Маринетт отворила окно над собой, не удивившись тому, что обнаружила на балконе у себя никого иного, как Кота Нуара, которого они только что и обсуждали. Выглядел он, что не осталось незаметным для неё, взволнованным, пусть и старался скрыть это с помощью притянутой за уши улыбки.        — Здравствуй, — несмело протянул он, нервно дёргая ушами. Кот был напряжен — это было не сложно заметить по нему.        — Привет, — в тон ему, замявшись, вторила Маринетт, вместе с тем приказывая собственному сердцу биться ровнее. — Заходи. На улице, кажется, не особо тепло.        На улице была середина весны, потому последняя реплика была бессмысленной, но Кот, навострив уши, только кивнул ей.        — Хорошо, — в один миг он оказался у неё в комнате, приземлившись рядом с ней на кровать. — Вообще-то, я хотел вчера остаться с тобой подольше, чтобы убедиться, что ты в порядке, но не смог. Как ты?        — Я? — послышался удивлённый вопрос, и тогда же Маринетт поспешила отмахнуться. — Всё отлично.        Естественно, это было неправдой. Она сама не знала, хотела ли того, чтобы Нуар остался вчера с ней после той битвы, или же ей было нужно его временное отсутствие.        По крайней мере, сегодняшний день без акум выдался Маринетт тоскливым, чего раньше с ней никогда не происходило: он запросто лишил её возможности увидеться с напарником. С другой стороны, мысль, что так он не натворит бед и не решит снова лишиться жизни у неё на глазах, заставляла немного порадоваться временному спокойствию.        — Это отличная новость, — пару раз медленно побив по матрасу хвостом, лихорадочно дёргающемуся по сторонам, задыхающимся голосом ответил Кот Нуар. — Тяжёлый вчера день выдался.        — И не говори, — усмехнулась его собеседница. — Не хотелось бы, чтобы что-то такое повторилось.        — Обещаю, что если всё-таки что-то такое случится в следующий раз, то я попытаюсь найти тебе получше место, чтобы ты там спряталась.        «Если бы проблема заключалась именно в этом, Кот»        — Но не всё так плохо, эй, — постаралась Маринетт подбодрить его. — Мы всё-таки успели провести время вместе, как хорошие друзья.        — Да, — повторил за ней Нуар, словно не осознавая, что он говорил. — Как хорошие друзья, — ломано вторил он за подругой. — Это хорошо.        — Вот, видишь? — ей давались с трудом эти слова, потому что хотелось просто встать и сказать, что, нет, не всё хорошо. Что ничего совсем не хорошо и не будет так. — Ты только представь, что однажды, когда Бражника не будет, ты сможешь уже не скрывать себя и мы будем общаться как человек с человеком, а не как человек с героем. То есть… нет, ты и сейчас человек, просто я не могу о тебе узнать то, что я знаю о других.        — Это звучит хорошо, — как можно более правдоподобно ответил Кот. — Это хорошо, что мы… — он возвысил зрачки в другую сторону, поняв, что если отведёт взгляд, то это будет слишком бросаться в глаза, — что мы останемся друзьями.        Это ужасно.        — Я очень рад этому, — продолжил герой Парижа.        Он совсем не рад был это слышать.        — И я, — не сводя с него созерцания, выдохнула Маринетт, — тоже рада.        Это звучало как приговор. Смертный и самый жестокий из всех, который только мог быть.