Под грохот бьющихся в окно капель дождя, Маринетт, на ходу бережно проведя пальцами по знакомому букету лютиковых роз, ленно поплелась в сторону кровати. На одеяле давно завалялась книга, которую она бы давно уже прочитала, не будь её мысли переполнены другими вещами.
Слишком много всего случилось за последнее время: она рассталась с парнем, впервые ощутила вяжущий привкус одиночества от бытия хранителем, а ещё у неё появились проблемы с напарником. Они не ругались, ни разу. Напротив, Кот Нуар был смирен и придерживался чести к своим обещаниям, но он внезапно стал приходить к ней реже, ссылаясь на самые своеобразные причины, а на битвах… что ж, Маринетт никогда не думала, что её начнёт раздражать отсутствие кошачьих каламбуров и флирта. Она бы и сейчас раздражалась от них, не скрыть того, но они вдруг стали для неё чем-то родным и привычным.
А Кот… он безжалостно отобрал всё это, заставил неосознанно привыкнуть к его приевшемуся образу шутника, а после изменился слишком резко, не дав ей ни минуты, чтобы подготовиться к такому раскладу.
Вдохни. Выдохни.
Руки снова схватились за лежавшую поодаль книгу, стоило ей уместиться на кровати. Маринетт хотела сосредоточиться на чтении, позабыть обо всех факторах раздражения, — об Адриане, о Коте, даже о Луке — но попытка так и не увенчалась для неё успехом. Буквы плыли перед глазами, а смысл слов терялся в пучине мыслей. Пару раз Маринетт приходилось читать заново с начала абзаца, но уже спустя несколько минут, осознавая, что она всё позабыла, возвращалась к началу.
Хотелось свалить всё на барабанивший за окном дождь, что это он, нехороший такой, отвлекал её от чтения, но ей сразу же показался этот аргумент диковинным. В плохом смысле этого слова.
//Отчего-то Маринетт вспомнилась ну очень глупая ситуация из десятого класса: Алья, воспользовавшись своей лисьей хитростью, оставила её в этот день один на один с первым объектом влюблённости, сделав всё так, что им пришлось сидеть вместе за одной партой.
Как бы она в тот день не ругалась на свою подругу, а признать то, что Адриан хорошо объяснял ей некоторые произведения, всё-таки пришлось, и Маринетт задумалась, что была бы благодарна, объясни он ей и эту книгу.//
Кап-кап.
Кап-кап.
Стук-стук, — неожиданно раздалось поодаль от неё лязгом кулака, несильно стукнувшего о поверхность прочного стекла.
Примечательная оказия: быть влюблённой в двух парней, вспомнить об одном, но встретиться в этот же день с совершенно другим. В такое, наверное, могла только она попасть.
Маринетт опустилась с кровати и несколькими шагами оказалась у окна, где за мокрым стеклом сидел давно намокший Кот Нуар, которого, по всей видимости, не спас даже удерживаемый им чёрный зонт.
— Кот, ты же заболеешь! — произнесла Маринетт вместо всяких приветствий, стоило ей только распахнуть окно и впустить героя в комнату.
— Всё пучком, — с натянутой задоринкой ответил ей Нуар, мотнув головой и отряхиваясь от мокрых капель, осевших на волосы. — Декабрь нынче похож больше на ноябрь, даже снега нет, зато дожди идут. Вообще не для котов погода. Хорошо хоть, что латекс быстро сохнет. О, благодарю, — искренне поблагодарил её напарник, принимая из рук подруги махровое полотенце.
Кот не приходил к ней больше недели.
Раньше он был её ежедневным гостем. Раньше он навещал её каждый день.
В солнечную погоду, в тёплые вечера, да хоть поздней ночью — от него ни одной новости, ни одной шутки, ни намёка на то, что он придёт к ней.
Зато в непогоду, когда вовсю трещал за окном дождь — явился сразу!
Кап-кап.
КАП-КАП!
Повернувшись спиной к Коту, Маринетт, не зная, что и проронить, поплелась к лестнице, ведущей наверх, к кровати. Нуар, приметив это, поспешно положил полотенце на перила и юркнул за ней.
— Уже почти полночь, — взглянув на настенные часы вдали от них, промурлыкал Кот Нуар вовсе не — удивительно — шуточным тоном. — Почему ты не спишь?
— Уже почти полночь, — повторила его фразу Маринетт, попытавшись сдержать ухмылку авантюриста. — Что ты делаешь у меня дома?
— Так долго объяснять, — приглушенно хмыкнул он, пассивно взмахивая хвостом в воздухе и метая зрачками во все стороны. — Скажем так, у меня была особенная причина прийти сюда: я просто хотел увидеться с тобой.
«В полночь, Кот. В середине декабря. Во время дождя» — произнести это вслух она так и не решилась.
Нуар — одновременно с ней — точно так же не спешил раскрывать ей свои карты раньше положенного времени (когда, собственно, придёт это время?).
Их хитросплетение эмоций дошло до кульминационного тупика — он всеми фибрами чувствовал это. Возгорелось самым яростным огнём, вспыхнуло злоречивыми красным и фиолетовым, доведя их — или, вернее, только его — до порочного круга.
У Кота Нуара бывали в жизни неудачи: выговор отца за проблемную неуспеваемость, нехилые удары акуманизированных, отказы Ледибаг. Не в его прерогативах было удивляться, почему ему так не повезло влюбиться в двух девушек, из которых обе были заняты другими парнями и были для него не более, чем хорошими подругами.
И Кот не скажет, что это была неудача, достойная любого чёрного кота. Нет, он бы отмотал назад время, лишь бы заново влюбиться в каждую из них, но хоть в кого-то с малейшей надеждой, что это взаимно.
Может, потому с того дня, как ему довелось грандиозно украсть Маринетт со свидания, Нуар и не спрашивал, как у неё проходили дела с Лукой.
Может, не хотел лишний раз делать себе больно или, ещё хуже, получить ложное упование, что вселенная подкинула ему крохотный шанс сблизиться с ней, стать кем-то больше, чем другом.
— Итак, — удобно усевшись на одеяло и натянув на горло сиреневый свитер, начала Маринетт на выдохе.
В синеве поздней ночи её глаза, блеснувшие чистейшим топазом, показались Коту ярче, чем обычно. Или они всегда такими были, а он просто не замечал, будучи зачарованным неповторимым изяществом своей напарницы.
Рука Маринетт вдруг медленно, будто боязливо, поднялась, потянувшись к его лицу. Нашарив напарника в темноте, она не упустила возможности пару раз почесать того за накладным ухом, выуживая из его гортани мурчание. Маринетт пыталась не думать, что
так друзья не делали.
— Тебя почему так долго не было? — послышался спустя некоторое время вопрос, прозвучавший от неё без всякого укора. — Знаешь, чего я успела надумать за твоё отсутствие?
— Ты волновалась? — мурлычущим тембром поинтересовался Кот Нуар, прижавшись к тыльной стороне её руки лбом и не переставая заполнять комнату мурлыканьем.
— Да, — почти сразу ответила Маринетт, заметив, что от её ответа Кот остановился и внимательно взглянул на неё. — Мало ли, что с тобой могло случиться.
— Я очень ценю твою заботу, — послышался его бесхитростный голос. Нуар, вжав голову в плечи, вновь прижался лбом к её ладони.
Маринетт и сейчас волновалась — даже от себя этого не скроешь.
Время от времени она задумывалась над тем, каких сил потребовалось Коту, чтобы отказаться от привычных ухаживаний за Ледибаг. Возможно, что это случилось само собой, что сделал он это с самой обыденной лёгкостью, или же, вовсю изливая душу своему квами, Нуар дошел до этого аспекта через силу.
Иногда Маринетт думала, что он держался из последних сил.
Её бы не навещали такие мысли, ей бы не вспомнилась очень давняя история Тикки о том, как давнишним Ледибаг и Нуару пришлось сойтись и умереть в пылу битвы из-за того, что последнему оказалось невмоготу больше пересилить её отказы.
Она бы не думала об этом, не будь так свежи давнишние воспоминания о Коте Бланше, о том, с каким неподдельным безумием он смотрел на неё тогда.
И каким она увидела в тот день
его: сломленным, разбитым вдребезги, напрочь обезумевшим от не известного ей горя и, что было хуже всего, таким
одиноким, но всё ещё до смерти влюблённым.
У Маринетт тогда была тысяча предположений, как Кот стал жертвой бражниковой бабочки, и только ночью, когда её напарник, не такой неправильно-белоснежный и голубоглазый наведался к ней, она задумалась, что ему могла открыться её личность. Что принял всю правду Кот Нуар с по-своему извращенной трактовкой, посчитав, что Леди решила сыграть с ним в злую шутку и прикинулась другом, чтобы в итоге снова разбить ему сердце.
— И всё-таки, я так и не узнал, почему Принцесса всё ещё не спит.
Когтистая рука Кота аккуратно и протяжно, чтобы ненароком не поцарапать, взяла её ладонь, ту, к которой он только что прижимался, а глаза у Нуара неоднозначно заблестели, встретившись со взглядом девушки напротив него.
— Бессонница, наверное, — пожала плечами Маринетт.
— Знать бы, кто является виной твоих бессонных ночей, — послышалось от Кота, и она, конечно, знала, кто в том виноват: один из них сейчас сидел с ней.
— Видимо, тут звёзды виноваты, — невинно хихикнула девушка, когда Нуар поднёсся к ней ближе, так, что его сильные руки отныне прижимали её к кровати с обеих сторон.
— Звёзды? — недоуменно переспросил герой Парижа, тут же устремив взгляд поодаль. Маринетт повторила за ним, заметив, что смотрел он на завалявшуюся и забытую ею книгу. — О-о-о, — расплывшись в улыбке, протянул Кот Нуар. — Кто-то заинтересовался современными бестселлерами, как я вижу. Джон Грин, значит? Хороший выбор.
— Я всегда была сторонницей литературы, но в этот раз книга вообще не запоминается, — фыркнув от негодования, пожаловалась Маринетт.
Кот ещё раз взглянул на книгу. После неё — на девушку.
И тут же хитро ухмыльнулся, позволив разглядеть, как в кромешной темноте заплясали в зелёном пламени его глаз черти.
— Твои родители крепко спят?
Что ж, хорошо. Это было наименьшее, что Маринетт ожидала от него услышать.
— Звучишь, как какой-то маньяк, — вздрогнув от недвусмысленного звучания его голоса, буркнула она. — Но да, крепче некуда, особенно папа.
— Тогда это просто
муртлично, — заговорщически подмигнул ей Нуар, обнажая в ухмылке белоснежные клыки. — Как насчёт ночи фильмов?
***
Фильмы они обычно смотрели самые разные: комедию, фэнтези, детектив, кино с ноткой драматизма или даже сопливую романтику двадцатых веков, которую они редко удосуживались просмотреть хотя бы полчаса, выключая уже на десятой минуте и рыская в поисках чего-то посвежее и интереснее.
Они никогда не смотрели что-то трагичное или просто грустное.
В фильме, самой собой, были шутки, проскальзывали время от времени какие-то комичные сцены, но и они не могли перекрыть то, к чему сценаристы — да и сам Джон Грин, грешно его не упомянуть — так вели зрителей.
— Значит, — сквозь лейтмотив бьющих в окно дождевых капель и не прекращающихся диалогов в фильме, вдруг начала Маринетт, — Огастус правда был в неё влюблён?
— Да, — коротко ответил Кот. Она же отметила, что в такой обстановке, да и такой с виду серьёзный, её напарник звучал старше, что придавало просмотру фильма свою незабываемую атмосферу.
— А Хейзел? Она…
— Тоже, — догадываясь, что она хотела спросить, не мигающим взором произнёс Нуар, укутавшись в накинутый на них обоих плед: зимы, походившие на осень, никогда не были тёплыми.
— Это так жестоко, — выдохнула Маринетт, когда миновала б
ольшая часть фильма.
— О чём ты?
— О том, — девушка уложила подбородок на прижатые к ней колени. — Сначала он кучу раз признаётся, что влюблён в неё, даёт надежду на то, что они будут счастливы, а на следующий день говорит прямо, что собирается умирать. И знаешь, что худшее? Он знал, что его здоровье ухудшилось, ещё до поездки в Амстердам. То есть он знал, что Хейзел будет страдать.
— Люди чаще всего признаются не взаимности ради, а просто для того, чтобы об их чувствах знали. Большего иногда и не требуется, — отведя в сторону взгляд, задумчиво проронил Кот Нуар.
— Ох… — воскликнула Маринетт, смятенная такой искренностью напарника. — И… кто это сказал?
Кот, не к месту совсем, неоднозначно усмехнулся.
— Вообще-то ты, — многозначительно дёрнув накладным ухом, он, наконец-то, обернулся к ней, застав отразившееся на подруге изумление. — Помнишь?
— Не помню, — покачала она головой.
Маринетт правда не помнила, но ей казалось, что что-то вроде этого точно было. Что-то такое, за что она не могла ухватиться, что мелкой песчинкой-воспоминанием исчезало под пальцами.
В любом случае, это был глупый совет.
Кот Нуар тоже ведь не один раз уже признавался её геройской личности, хоть и понимал, что ничего из этого не выйдет, но не получил ничего окромя бесконечных отказов.
— Порой человеку нужны простые касания к тому, кого они любят, — вновь подражая своему редкому образу, когда он говорил без всяких шуток, как настоящий взрослый, продолжил Нуар. — Особенно если это их последние мгновения: никогда не знаешь, каким будет завтрашний день и сможешь ли поговорить с близкими. Огастус тоже, видимо, не знал, сколько ему осталось жить.
Маринетт была просто вынуждена согласиться — судьба у героев так и оставалась под вопросом, пускай она и начала понимать, что парню жить осталось, в лучшем случае, месяц.
Она уловила еле слышный лязг в окружающей их шумихе, и тут же, устремив взгляд вниз, увидела, что рука Кота оказалась чуть ближе к ней.
Когтистая, обтянутая в чёрную кожу, знакомая такая.
«Касания» — полушепотом отразилось это слово в голове, напрочь засев внутри и заглушая любые другие звуки в комнате. За её стенами — тоже.
Касания.
— Кот, — вполголоса позвала его Маринетт, зная, что тот всё равно её услышит. Дело было даже не в их близости: отменный кошачий слух не позволит ему не услышать её писк.
— Мм?
— Ты помнишь тот случай… — замявшись, она уложила руки на согнутые колени и вперилась созерцанием на смятые простыни, — когда на город напала Виндикта?
Кот Нуар, поперхнувшись от её вопроса, округлил глаза.
Естественно, он помнил, и очень хотел бы позабыть.
— П-почему ты вспомнила об… этом? — голос дрогнул в последний момент, и Кот, ощутив, как дёрнулись пальцы, всё же осмелел и взглянул на собеседницу. — Неужели этот момент отразился на тебе как-то?
— Нет, — неспешно опровергла она его возможную догадку, несмело смяв в руках цветастый плед. — Просто тогда, когда мы были у меня в комнате…
Маринетт напомнила себе, что надо было дышать. Ледибаг не допустила бы себе чего-то такого, не позволив себе так открыться перед напарником.
У девушки за маской героини всё иначе.
— Ты тогда отменил трансформацию, — вспоминала Маринетт, глядя то на экран, где о чём-то невесело говорил Айзек, то на окно, которое оросило дождевыми каплями. — И… это было необычно.
— В каком смысле «необычно»? — криво улыбнулся на её реплику Нуар, искренне не понимая, к чему та клонила.
— Я в первый раз увидела твою руку и в первый раз прикоснулась к ней. Без костюма. Без когтей, — девушка подле него усмехнулась, неудачно скрывая это. — Это… это и было необычным, Кот. Наверное, это звучит странно, но порой я вспоминаю этот день. И твою руку. Боже, — не выдержав, Маринетт вдруг прыснула, прикрыв сжатым кулаком рот. — Нет, это звучит реально очень странно!
Кот Нуар медленно посмотрел вниз, на собственные руки, почти час уже как полностью обтянутые в чёрную кожу и заканчивающиеся не присущими человеку кошачьими когтями.
Костюм никогда не позволял героям ощутить настоящее человеческое тепло. Сколько раз он прикасался к Ледибаг, сколько раз прикасался к Маринетт — ничего ни разу так и не почувствовалось. Лишь один раз, — и этому он, признаться, был долго и несказанно удивлён — именно в день нападения злосчастной Виндикты, он коснулся рук своей Леди, впервые ощутив, насколько те, всё-таки, были тёплыми.
Это было в первый раз, когда Кот Нуар почувствовал их теплоту. Это было в первый и последний раз, когда Ледибаг позволила ему взяться за них, потому что после этого она напоминала себе, что такие фамильярности спускать ему с рук не стоило.
Маринетт сильнее закуталась в плед, поздно обратив внимание на то, что теперь он был накинут только на неё и согревал, по идее, её одну. Она поначалу не решилась оглянуться, когда поняла, что напарник сидел теперь за ней, и только неслышно ойкнула, когда его когтистые ладони легли ей на плечи.
Она не придавала этому никакого значения.
Подобные касания у них были чем-то нормальным. Они соприкасались друг с другом, когда сидели под одним одеялом, они держались за руки, когда у них был дружеский танец, да и сам Кот Нуар не один раз уже носил её на руках по Парижу.
Но внезапно он сделал то, чего Маринетт ожидала меньше всего.
Вернее, она этого совсем не ожидала:
— Плагг, втяни когти.
Маринетт успела только пискнуть, услышав это, как обратная трансформация тут же исчезла с Нуара, открывая взор лишь на мелкого квами, которого ей уже доводилось повидать.
Это
было
слишком.
— К-кот…
Руки
Кота человека за маской Кота, державшие её за плечи, опустились вниз без всякой спешки, касаясь до предплечья и локтей, и, просунувшись через них, обвили талию, дабы притянуть её ближе к себе.
— Всё хорошо, — в попытке успокоить её, шепнул Адриан, почувствовав то, насколько сильно она напряглась.
Нет, не всё хорошо. Всё было плохо — Маринетт это как никогда отчетливо понимала.
Она давно думала о его руках, как бы ненормально это не прозвучало. Она думала о том, в какой безопасности чувствовала себя, когда они держали её, какими тёплыми были, как уютно было и как ей не хотелось думать ни о чём больше.
Но тогда Кот воспринимался исключительно как очень хороший друг или, что бывало время от времени, как часть семьи. Тогда Маринетт никогда не смела задуматься о нём как о своём парне и потому всецело доверяла самой себе, знала, что не поддастся провокации и не повернётся, чтобы посмотреть на человека, которого она так долго считала своим напарником.
Сейчас она боялась практически всего: того, что влюблённая школьница внутри неё окажется сильнее и поддастся соблазну посмотреть назад, что в экране компьютера совершенно случайно и чётко покажется его отражение или, не заметив того, она сама повернётся к нему по чистейшей случайности.
— Расслабься, — говоривший шепотом Адриан обнял её сильнее, прилагая все усилия, чтобы Маринетт не была так напряжена, как сейчас. — Скажи мне честно, — юноша сглотнул, и в темноте ночи, когда между ними не было никакой дистанции, Маринетт его голос показался как никогда мужественным и томным, — ты ведь давно хотела, чтобы мы снова сидели… так?
— Странно признаваться, что ты давно хотела увидеть чьи-то руки, — с неощутимым укором осведомилась девушка. — Но… да.
И нет, докончила она в уме.
Одного из парней, в которого Маринетт была так горячо влюблена, она не знала иначе, чем Кота. Она не знала ни его имени, ни его гражданской жизни, ни место проживания или имён его возможных хомяков. Она не знала его внешности. Проще говоря, не знала, кем был этот человек, и не имела права знать.
И теперь он сидел прямо за ней, открытый, без всякой трансформации или ещё чего-то, что могло бы не дать ей узнать, кто он.
Это опасно. Она отныне не доверяла самой себе, понимала, что могла обернуться в любой момент, не выдержать, и сделать всё, чтобы увидеть ставшие родными глаза без маски. Она бы, возможно, призналась ему во всём, сказала, что устала играть в друзей, что никакого чёртового друга в нём она подавно уже не видела, но тогда же вспоминала, что это могло обернуться для них крахом. Вспоминала, с каким безумием влюблённого и одичалого странника смотрел на неё когда-то Кот Блан, и тогда же останавливала себя. Будет лучше, если её сзади обнимут руки Нуара, в которых Маринетт по-любому — и в его трансформации, и даже без неё — чувствовала себя в безопасности, как в уютном пледе в зимнюю стужу, чем Бланша, без устали норовящего дотянуться своими загребущими руками до её серег.
Её пальцы легли ему на голые руки, касаясь до лишенной латекса кожи. Так, как будто она впервые видела человеческие конечности, и эта мысль, по правде, придавала возникшей между ними оказии некой дикости. Это странно. Это, наверное, ненормально.
— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил Адриан, когда она коснулась к его пальцам.
— Необычно, — Маринетт разглядывала его пальцы, так, будто это нечто, что не поддавалось ни единому объяснению, или так, словно видела их уже когда-то давно. — Но в то же время… как в безопасности, — честно призналась она. — Как будто мне больше ничего в этой жизни не угрожает, даже если… если сюда прыгнет акума.
Адриан подавил беззлобный смешок.
— Тогда я рад, что рядом со мной тебе не страшно.
И звучало это… мягко так. Совсем не как у друзей. Или же Маринетт, влюбившись, снова возводила всё до тошнотворной романтизации.
Она, всё же, начала путаться в них, видеть одного в другом и не понимать в этом хаосе, что с ней вообще происходило.
И почему Кот Нуар говорил голосом Адриана?
Внезапно рука сидевшего за ней парня шелохнулась и, приподнявшись, взяла её ладонь в свою. Маринетт напряглась, а сидевший за ней напарник, глядя всё сзади, улыбнулся непониманию своей собеседницы. По сравнению с его ладонью, её ручка, которую он держал в этот момент, казалась маленькой. Нажми не так — рассыпется. И сама она рядом с ним такая маленькая, хрупкая совсем, как настоящая фея из красивой сказки. Такую оберегать надо. Такой нужен был защитник, настоящий рыцарь, и Адриан надеялся, хотел верить, что Лука сможет выполнить его предназначение.
«Несомненно» — подумалось Адриану, расплывшемуся в глупой и скорбной улыбке.
Он определенно — уже без всяких там сомнений — влюбился. Крепко и надолго, как самый глупый мальчишка.
И сейчас он, прикрываясь геройской личиной, сидел в обнимку с любимой девушкой, —
с одной из них — зная, что у неё уже давно был тот, кто любил её. И тот, кого любила она сама… наверное. Адриан так и не забыл их разговор на крыше.
— Так необычно, — снова повторила Маринетт, когда палец напарника погладил её мизинец, после чего медленно прошелся по костяшкам остальных пальцев. — Твои руки совсем без латекса. И сейчас ты сидишь за мной без костюма.
— Стоит тебе просто оглянуться назад — и тайне конец, — раздался шепот напарника в темноте, как вдруг его макушка ткнулась ей в затылок.
Она нервно задышала и дрогнула от мягкости гладких пальцев Нуара, прошедших по внутренней стороне её руки. Маринетт от такого давно позабыла о фильме, но тут же, словно очнувшись из долгого транса, опустила созерцание на ноутбук. Туда, где в экране плакала стоявшая у чёрного гроба Хейзел: Огастус, всё-таки, скончался, оставив ей от себя на память только разбитые вдребезги надежды и продолжавшуюся борьбу с беспощадным раком.
Она поспешила прервать просмотр фильма, резче ожидаемого нажав на кнопку остановки, и, к удивлению Кота, хлопнула экраном ноутбука. Что угодно, только не звуки этих слёз утраты во время и без того напряженного момента.
— Всё хорошо?
Нисколько.
Один из парней, в которых она влюблена, сейчас прижимался к её затылку, дышал ей в кожу и обнимал сзади. Делал он это всё, что делало ситуации в разы хуже, без костюма.
Маринетт зажмурилась. Она ведь не удержится, повернётся к нему, заставив всю тайну истлеть перед ней, пусть и знала, что это было нечестно по отношению к Нуару: она сама столько раз удерживала его, когда напарник, клявшийся, что будет держать её личность в тайне, просил её раскрыться.
В тот раз чувства были другими. В тот раз она могла позволить им дружескую близость, будучи уверенной, что его личность не раскроется.
Теперь, когда Маринетт не доверяла самой себе, она не могла разрешить себе так же обернуться и прижаться к нему или обнять в ответ, потому что не была уверена, что не воспользуется возможностью взглянуть на него без маски.
— Иногда я думаю… — сглотнув, произнесла Маринетт. Так, словно задыхалась.
Её рука прошлась по пальцам напарника, она держала его ладонь — опять же, без всякой трансформации и ненужного латекса. Сильную, большую такую. Она, несомненно, могла доверять человеку, который вызвался быть её защитником.
Весьма странно, что ей довелось задуматься об этом только сейчас.
— О чём ты думаешь? — спросил Адриан, когда безмолвие донельзя сильно затянулось, а затишье комнаты могли нарушить только изредка бьющиеся о стёкла дождевые капли.
— Что хотела бы увидеть тебя, — расслышал он участливый голос перед собой, но не шелохнулся. — Настоящего тебя. Ну, знаешь, без маски.
— Знаю, — в его словах послышались игривые интонации.
Напарник бережно взял её руку в свою, и Маринетт, не в силах отвести от происходящего взгляда, смотрела, как тонкие пальцы Кота протиснулись между её пальцами, сплетая их и обхватывая ладонь.
И это… это было так нежно, так сентиментально, так
не по-дружески.
— Но мы не можем этого сделать, — очень тихо и вкрадчиво продолжил Адриан, разглядывая их сплетённые пальцы. — Не сейчас, по крайней мере. Ты ведь знаешь это.
— Да, — коротко кивнула она, стараясь скрыть просквозившее в словах разочарование, пускай Маринетт и не ждала, что Кот решит раскрыть ей прямо сейчас. Она бы и сама, скорее всего, не позволила ему это сделать, с трудом воспротивившись своей прихоти. — Знаю. Но ведь когда-нибудь… я смогу узнать, кто ты?
— Сможешь. Однажды, когда мы победим Бражника, когда опасности больше не будет, я раскроюсь перед тобой, хорошо?
Маринетт вдруг почувствовала, как голова человека, которого она всё это время называла своим напарником, легла ей на плечо. Как он уткнулся ей в шею, как в кожу ударило его горячим дыханием, а вторая рука, всё ещё обвивавшая за талию, обняла её сильнее и прижала к себе, ближе к телу, которое скрывала только человеческая одежда.
Это было слишком опасно. Слишком провокационно. Маринетт могла всего лишь посмотреть на него боковым зрением и поставить под угрозу весь мир.
Кот Нуар — кем бы он не оказался за маской — был жесток.
Он не просто сидел с ней без костюма, он не просто обнимал её, будучи без латекса, скрывающего его настоящую личность.
Он играл с ней, как кот со своей мышью (забавно было думать об этом, вспоминая, что ей однажды довелось примерить на себя Камень Мыши).
Не оборачиваться, напоминала она себе.
Не оборачиваться.
Ни в коем случае не оборачиваться.
Маринетт хотела его оттолкнуть. Сказать Нуару, чтобы он прекратил, чтобы перестал её трогать и трансформировался обратно, потому что чувствовала, что не удержит бесов в себе, обернётся и всё испортит. Она правда хотела прекратить это, но в его руках, сильных и надёжных, тепло и уютно, и Маринетт одновременно с этим парадоксально не хотелось, чтобы Кот Нуар отпускал её.
Вдох-выдох.
Она подняла руку, не глядя, протягивая её назад и не понимая, что вообще делала. Пальцы дрожали, а рука двигалась так, словно кто-то сверху пытался запечатлеть этот момент в замедленной съёмке.
Не поворачиваясь назад, Маринетт наткнулась на его лицо, чем заставила юношу за ней удивлённо мяукнуть. Подушечки пальцев коснулись до лба, до переносицы, и он, затаив дыхание, завороженно смотрел на её руку. Адриан хотел её словить, поцеловать тыльную сторону или же пальцы так же, как он тысячу раз пытался сделать это с Ледибаг, но он сразу же остановился и отрёкся от этой идеи. Кот Нуар признавался в любви когда-то-своей-Леди целое бесконечное количество, но Маринетт — ни разу. Для неё он по сей день хороший друг, а подобный жест с его стороны не воспринимался дружеским даже в любвеобильной Франции.
— Наверное, я делаю что-то странное, — нервно хихикнула Маринетт, словив себя на том, что только что могла случайно, как по инерции, повернуть назад голову. — Но мне нравится… прикасаться к тебе, когда на тебе нет трансформации.
— Всё в порядке, — прижавшись к её руке, уже шарившей в его волосах, произнёс прижавшийся плотнее к её надплечью Адриан. — Мы можем делать так каждый раз. Если рядом с нами никого не будет, конечно же.
Маринетт вновь зажмурилась от услышанного. Каждый раз проходить через эту пытку будет для неё слишком мучительным, однако чуть менее ужасной перспективой для неё казалось постоянно сидеть рядом с Котом Нуаром и думать о том, как выглядели его руки без латекса, и представлять вместе с тем, как они снова обнимали её, какое ощущение теплоты и безопасности они даровали.
Она вспомнила фильм, который они только что посмотрели. Название, иронично так, идеально совпадало с её ситуацией. Во всём в самом деле виноваты были лишь звёзды. Речь шла, к сожалению, не только о бессоннице.
— И всё же, я так и не узнала, почему ты давно не заходил ко мне, — напомнила Маринетт о своём старом вопросе, параллельно с тем проводя до не взъерошенным, как обычно бывало у него, волосам, и делала всё, лишь бы не подбирать в уме человека, которому подходила бы эта внешность. Она знала, что у него светлые волосы, знала, что глаза, которые ей давно хотелось увидеть без маски, были ярко-зелёными — точно так же, как и у её первой влюблённости. Маринетт подумалось, что у неё появился своеобразный стандарт, а вместе с тем и странная любовь к зеленоглазым блондинам.
— Были некоторые причины, — коротко ответил Адриан. — Учёба, родня, геройские дела всякие… а в следующем году ещё и поступать на высшее надо будет. Прости, я попытаюсь наверстать всё упущенное.
— Не перенапрягай себя, я имела в виду не это, — хмуро произнесла она, вновь касаясь до рук Нуара, сомкнутых кольцом и всё ещё прижимавших её к себе.
— Тебе нравятся мои руки? — мурлычущим голосом поинтересовался он.
— Звучит как-то необычно, но… да, они мне нравятся, — позволив себе расслабиться и прижаться к напарнику спиной, на выдохе закончила Маринетт.
Она задумалась над тем, что потихоньку начала сходить с ума.
Наверное, мысль эта пришла тогда, когда ей довелось неосознанно остановить Кота в тот миг, когда он хотел разомкнуть кольцо рук.
Маринетт поначалу и не поняла, что не позволила ему сделать это, как вдруг напарник её, призвав трансформацию, коснулся губами до её уха.
— Мне пора идти.
Её снова обвивали обтянутые в чёрную кожу ладони, заканчивающиеся длинными когтями. Всего одного слова достаточно, чтобы они уничтожили всё вокруг, но, удивительно, именно в этих руках Маринетт чувствовала, что никакая опасность ей не грозила.
И понимала, что как никогда остро ощущала нехватку его нахождения с ней. Колючее такое, настолько граничащее с безумием, что она готова была удержать рядом с собой того, кто неосознанно своим присутствием делал ей больнее. Того, кто только что заставил её почувствовать на собственной шкуре, каково это, когда решение всей проблемы было по-издевательски близко и доступно, но перекрыто из-за кем-то раньше сопоставленных правил.
— Ты отпустишь меня?
Вопрос уже-точно-Кота-Нуара прозвучал без всякой укоризны, тихо и доверительно. Так, что Маринетт невольно вышла из прострации и опустила взгляд вниз, наткнувшись на то, что она всё ещё удерживала обвивающие её руки напарника.
Она точно сошла с ума.
— Прости, — только и ответила Маринетт, неспешно убрав собственные руки от кистей Кота Нуара и виновато посмотрев в сторону.
— Всё хорошо, — мягко возразил Нуар.
Всё плохо. Всё настолько плохо, что хуже некуда.
— Ну, — привстав, дабы дотянуться до закрытого окна, герой Парижа медленно взмахнул кожаным хвостом. — Я постараюсь сделать всё возможное, чтобы прийти к тебе завтра.
— Постой, — прежде, чем он успел бы открыть окно и впустить в комнату сквозившую за окном мелкую пургу, остановила она его, почувствовав, как острее стало желание быть с ним дольше.
В идеале Маринетт бы хотелось оставить его себе навсегда, — она не забыла, что в вопросах, связанных с отношениями, порой доходила до сумасшедших крайностей — но знала, что это было по всем меркам невозможно.
И ей несказанно повезло, что в темноте комнаты, вопреки горевшему поодаль ночнику, не было видно, насколько сильно покрылись её щёки пунцовыми пятнами.
— Да?
Маринетт хотелось бы сделать всё, чтобы он остался на дольше, даже думала предложить ему остаться на ночь, сославшись на позднее время и плохие погодные условия.
Котёнок, ты знаешь, на улице сейчас довольно-таки прохладно, явно не для котов эта погода, не так ли? Оставайся-ка ты у меня на эту ночь.
Уже очень позднее время, а у меня кровать сегодня, так получилось, очень тёплая. Совсем не так, как сегодняшняя погода. Не хочешь на этот раз заснуть на ней?
Кот, послушай, то, что я скажу, будет очень-очень-очень важно: я давно к тебе неравнодушна. Я давно влюбилась во всё, что только есть в тебе. Да, ты уже с прошлого года мне не «просто друг», так что только попробуй уйти и снова оставить меня на несколько дней!
— Я рада была провести с тобой время. Ты в самом деле потрясающий друг, — вырвалось из неё, что совершенно не совпадало с тем, что она придумывала.
Это был полнейший провал.
Кот Нуар, как повернувшаяся к нему Маринетт успела заметить, смущенно опустив уши, болезненно улыбнулся и проредил волосы на затылке.
— Спасибо, — улыбчиво ответил Чёрный Кот. — Тогда… ты для меня самый
мурсобенный друг.
Впервые каламбур Нуара прозвучал с ноткой отчаяния.
Слово «друг» от них обоих звучало мерзко до скрежета, отвратно и так неправильно, и им обоим хотелось закрыть глаза на столь падкое ощущение внутри. Всё-таки, год были друг другу друзьями, смогут и дальше прожить под этим званием.
Когда Кот Нуар ушел, когда на миг в комнате повеяло холодом, — в его руках мерзлоту эту, казалось, ощутить было невозможно — Маринетт, прижав к себе колени, тоскливо взирала на давно выключенный ноутбук, окончательно затерявшись во времени и не заметив, что просидела так, в мечтах снова почувствовать его-без-костюма рядом с собой, до самого рассвета. Напротив неё, так и горевший всю ночь ночник, будто поняв, что с восходом солнца его предназначение утерялось, сам собой отключился.
