****
Руку Мизуки ампутировали. Полностью. Тоширо слышал его крики. К несчастью, тот пришёл в себя от боли в самый неподходящий момент. И чтобы его вырубить, Софи пережала парню сонную артерию. Конечно, не до смерти, но тот снова потерял сознание. Всё это происходило ранним утром за занавесом, где Софи попыталась создать хотя бы отдалённо напоминающие стерильные условия, использовав для ограждения куски марли, которые Тоширо захватил из лагеря. Когда Саката вышел из импровизированной операционной, он весь был в крови. Со всё ещё сжатым в кулаке ножом. С горящими каким-то безумным огнём глазами он, сильно припадая на одну ногу, направился прямо к оставшимся беглецам, чьи раны уже давно воспалились из-за заражения крови. – Кто следующий? Так как пережившие эти несколько дней бывшие пленные были в сознании и прекрасно слышали крики Мизуки, никто из них не вызвался стать следующим пациентом. – Я всё равно сдохну, к чему такое издевательство перед смертью? – Не подходи ко мне, демон! – Я в порядке! Не надо мне ничего отрезать! Тоширо закрыл глаза. Его тошнило. Сил радоваться, что Мизуки всё ещё жив, хоть и потерял много крови, не получалось. У Тоширо не нашлось даже слов, чтобы подбодрить Сакату. А ведь всего-то и требовалось, что сказать: «ты всё правильно сделал». Так начался их шестой день в горах после операции по освобождению. Потом наступил седьмой. И восьмой. А на девятый Аль-Тамир предпринял попытку сбежать. С горы Тоширо в бинокль наблюдал за взрывами и миниатюрными фигурками солдат. Это была американская армия. Похоже, США всё-таки вернулись в Ирак под весьма благовидным предлогом. А вот Сакату эти бои не интересовали. С каждым днём Мизуки было всё хуже и хуже. Пусть гангрена ему уже не грозила, но на одной воде выжить трудно даже здоровому человеку. И хоть Саката пытался кормить его, словно младенца, пережёванным жаренным мясом, результат, кажется, был нулевым. А может всё-таки гангрена привела к заражению крови? Тоширо не был медиком и понятия не имел, от чего Мизуки умирает. Однако тот умирал, и одновременно силы покидали Сакату – он всё ещё вяло поддерживал огонь в костре, но добычу пропитания полностью оставил на Тоширо. Софи же продолжала заботилась о трёх оставшихся раненых в одиночку. Мизуки умер за шесть часов до прибытия вертолёта. Потом Тоширо узнал, что сначала была организована эвакуация узников ущелья, но Стив угрожая чуть ли не автоматом, заставил одну вертушку отправиться по координатам, которые Тоширо ему оставил. Сначала всех выживших привезли на военную американскую базу, где они получили профессиональную медицинскую помощь, потом их по-очереди вызывали для дачи показаний. Тоширо подробно рассказал о каждой смерти, которую видел лично, а так же ответил на несколько вопросов относительно Адских гончих и своего старшины. Например, считает ли он их действия и приказы оправданными и правомерными. За свои собственные решения ему тоже пришлось держать ответ. Вызывали на допрос и Сакату. Тоширо не знал, отвечал ли тот что-то важным тёткам и мужикам в погонах, но в больничной палате, где они оба лежали, Саката был нем, как рыба. Физически он был почти здоров, лишь рана на бедре загноилась, но до гангрены или заражения крови не дошло. Однако врачи пока не спешили отпускать ни его, ни Тоширо. Зато заставили несколько раз посетить психиатра. А ещё обязали продолжить эти посещения после возвращения на гражданку. Только вот Тоширо почему-то был уверен, что Саката никогда не закончит воевать, ведь потеря, которую он пережил в этот раз, явно была не первой в его жизни наёмника. Однако все эти годы он продолжал воевать. А Тоширо решил сдержать данное себе обещание. Заключение психиатра о временной недееспособности стало отличным поводом для разрыва контракта. Но он и не подумал о возвращении в родной город, вместо этого обосновался в Токио. Тем более, что заработанных денег с лихвой хватило пусть и на небольшую, но всё же отдельную квартиру. Может психиатр был прав, и в голове Тоширо действительно что-то сломалось, но он целые дни проводил в четырёх стенах. Жизнь, бьющая ключом где-то там, снаружи, его не интересовала. И если бы не подписанное обязательство о посещении больницы два раза в неделю, Тоширо и вовсе бы не выходил из дома. Ну если только до супермаркета, что располагался под самым боком. Однако время шло. И психотерапевт постепенно заставлял его вспомнить о прошлом. О детских мечтах. И в конце концов убедил попробовать их исполнить. Именно поэтому полгода спустя после возвращения Тоширо подал заявку на службу в полиции. С внушительным послужным списком его, конечно же, приняли. А ещё месяц спустя уже давно купленный мобильник Тоширо впервые зазвонил. – Я тут… устроился рядом. На хочешь по пиву? – Гинтоки?.. Жив, засранец?!! – А то ты не рад? – Рад, конечно… – Тогда я встречу тебя после смены. Тоширо очень захотелось спросить, откуда тот знает про смену и вообще, но промолчал. В конце концов, у него будет такая возможность при личной встрече. Однако… неужели Саката и правда вернулся на гражданку? Навсегда? Но зачем ему понадобилось искать его? Впервые за очень-очень долгое время сердце забилось в ускоренном ритме. Тоширо повезло: после возвращения к мирной жизни у него не развился поствоенный синдром – то есть у Тоширо не наблюдалось резких смен настроения или повышенной агрессивности, точно так же он не испытывал беспричинных приступов страха или вины. Нет, приступов не было. Вину он ощущал постоянно, вновь и вновь прокручивая к голове события тех дней, пытаясь понять, что именно он сделал не так. Например, должен ли он был отпустить Сакату за лекарствами с самого начала? Вполне возможно, что тогда Мизуки удалось бы спасти. А может даже и не только его одного, и вертолёт забрал бы со скалы больше, чем четырёх человек. Если же отмотать немного дальше назад, Тоширо ведь мог тогда спустить курок… когда Мизуки отстреливался от иракцев, а сам Тоширо тупо лежал, прячась среди камней и кустов, и жалея оставшиеся в обойме патроны. Или даже ещё раньше, когда трясся в грузовике, перед тем, как попасть под обстрел… он должен был насторожиться из-за отсутствующей радио-связи. Продолжать можно бесконечно, только это ничего не изменит. Мозгоправ помог Тоширо это осознать. Однако тот ошибался, считая, что Тоширо изводит себя всеми этими размышлениями… нет, они скорее были его спасением. Попыткой остаться хоть как-то связанным с миром. Ведь если только представить, что он всё равно не смог бы ничего изменить – тогда получается, что Тоширо – всего лишь бесполезная куча дерьма, и не имеет никакого значения, дышит он или нет. Но Саката ничего ему не сказал. Не упрекнул. И кто знает, может именно поэтому Тоширо всё ещё продолжал держаться за свою бесполезную жизнь? Даже вот стал полицейским. И всего за каких-то три месяца поднялся от простого патрульного до офицера… впрочем, тут скорее всего не обошлось без Кондо, уже пару лет занимавшего должность комиссара полиции. Но так или иначе, звонок Сакаты напугал Тоширо. И за остаток дня он выкурил больше сигарет, чем за всю предыдущую неделю. А когда около шести вечера вышел из прокуратуры, куда завозил бумаги, и увидел подпирающую рекламный столб высокую фигуру с серебряной шевелюрой, одетую непривычно: в кимоно вместо армейской формы – сердце Тоширо даже остановилось. А потом резко подпрыгнуло к горлу. Чисто автоматически достав из пачки сигарету и прикурив, Тоширо застыл на каменных ступенях, глядя на Сакату. Тот засунул руки в карманы чёрных брюк, надетых под кимоно, словно оно было всего лишь каким-то плащом, и смотрел на асфальт под скрещёнными ногами. И в его фигуре всё ещё чувствовалась скрытая мощь и напускное спокойствие. Ведь с точно таким же видом Саката вполне мог бы стоять, прислонившись к джипу и ожидая приказа выдвинуться в адское пекло. Картинка бескрайней пустыни и собравшихся в кучу джипов, прикрытых маскировочными сетками, наложилась на городской пейзаж с суетливо спешащими прохожими и постоянным гулом несущихся по дорогам машин. А потом Саката повернул голову. И вскинул вверх руку. С колотящимся сердцем, Тоширо кивнул и двинулся в его сторону. – Не хочешь выпить? – вместо приветствия. – Можно. И как-то всё сразу стало проще. Никаких натянутых улыбок или бесполезных соболезнований. Они шли по серым улицам, словно по другому миру, слишком шумному и тесному, ставшему непривычным после долгих лет войны. И Тоширо словно первые почувствовал это: что наконец-то вернулся. Бар они не выбирали, зашли в первый попавшийся, а так как время ещё было довольно раннее, свободных мест оказалось вдоволь. И всё же они, не сговариваясь, направились к стойке. Усевшись на высокий стул с тонкими ножками, Саката уставился на зеркальные полки с разноцветными бутылками, когда же бармен подошёл к ним, просто попросил: – Друг, плесни чего покрепче. Тоширо кивнул, подтверждая, что ему то же самое. Кажется, им налили водки. В маленькие рюмки, из каких обычно корейцы пьют соджу. Первая же порция опрокинутой прямо в горло прозрачной жидкости ударила в голову, вызвав прилив жара и горечи. Тут же сунув в рот дольку лимона, Тоширо с трудом заставил себя вдохнуть – кислород царапнул обожжённое горло, но зато теперь по всему телу растекалось умиротворяющее тепло. Словно кто-то слишком поспешил и сначала плеснул кипяток, но теперь тот немного остыл и равномерно начал заполнять его целиком. Саката расслаблено прикрыл глаза. И вдруг заявил: – Я хочу есть. Тоширо расплатился за обоих, и дальше они двинули на поиск подходящего места, чтобы заморить червячка. И вновь идя рядом с Сакатой по ещё больше заполнившейся праздно одетым народом улице, Тоширо был уверен, что тот не свернёт ни к одному из ресторанов с яркими вывесками. И действительно – Саката шёл через толпу напролом, а потом резко вырвался из густого потока, направившись в неприметный переулок, и Тоширо двинулся следом за ним. Эта улочка была тихой и не такой яркой, здесь лишь светился фонарь, подвешенный к крыше закусочной на колёсах, и вкусно пахло кипящим маслом и жаренной рыбой. – Хозяин, у тебя есть кальмары? – приподняв полог, Саката плюхнулся на лавку, и старичок-повар расплылся в торжественной улыбке. Сначала они молча ели. Саката заказывал то одно, то другое: жаренные креветки, рамен, тамагояки, даже сладкие бобы… он словно не ел целую вечность. Тоширо же попросил кацудон и бутылку майонеза. К сожалению, последнего не нашлось. Но ничего, Тоширо к такому привык, поэтому взял привычку носить пачку с собой. – Какая мерзость, – прокомментировал Саката его действия по активному выдавливанию майонеза поверх свиной котлеты. – Могу сказать то же самое. Тоширо не без внутреннего содрогания покосился на выложенные поверх белоснежного риса сладкие красные бобы. – Да что ты понимаешь в деликатесах? – Ну извини, сыр с плесенью тоже едят, но тот как был гадостью – так и останется. – Это ты, Хиджиката, как был занудой, так и остался. Между ними повисла тишина. Саката вернулся к бобам, Тоширо – к кацудону. А старичок вдруг подал голос: – Господа, может вам выпить? Тоширо хотел отклонить предложение, ведь они уже это сделали… однако Саката поднял голову: – Старик, у тебя есть шампанское? – О, у вас какой-то праздник? Тогда прошу простить, но у этого старика в ассортименте только саке домашнего производства. Но уверяю – такого саке вы ещё в жизни не пробовали! – Ну что с тобой поделаешь? Наливай, оценим… Тоширо даже никто не спросил. Перед ним просто поставили чашку объёмом в пару глотков и налили в неё слегка золотящуюся в свете бумажного фонаря мутную жидкость, похожую на сильно разведённое молоко. Однако на вкус она оказалась приятной: терпкая горечь лишь слегка укусила за язык, а потом бесследно растворилась. Сакате тоже, похоже, понравилось, потому что он, доев рис, больше не стал заказывать еду, лишь кивнул на закуску из сушёных кальмаров. И вместе с Тоширо выпил по ещё одной чашке. – Кстати, как тебе служба? – не поворачивая головы, вдруг поинтересовался Саката. – Нравится гонять всякую шваль дубинкой? – Я уже не гоняю. Больше сижу в кабинете и пишу бесконечные отчёты. – Мрак. – Это лучше, чем ничего… – Тоширо не хотел спорить. Да, то, чем он занимался сейчас, никогда не было пределом его мечтаний, однако всякая работа важна. И даже эти отчёты влияют на чьи-то жизни и помогают ловить преступников, так что всё нормально. К тому же, он ведь не будет заниматься этим вечно. Если Кондо не соврал, его скоро допустят до оперативной работы. – А ты чем собираешься заниматься? Не хочешь… тоже устроиться к нам? – Не. У меня немного другие планы. Но твоя помощь вполне может потом пригодиться. Саката неожиданно улыбнулся, и под крышей этой маленькой закусочной на колёсах сразу стало намного уютней. Только вот Тоширо нахмурился: – Если ты собрался податься в бандиты, то даже не мечтай. – Эх, ну и хорошего же ты обо мне мнения, Хиджиката-кун! Старик, налей ещё… хотя нет, давай сюда всю бутылку. – Как пожелаете, данна. Саката наполнил сначала чашечку Тоширо, потом свою. Но взяв её в руки, не стал сразу выпивать, а произнёс тост: – За мирную жизнь? – За мирную жизнь… Они ещё о чем-то болтали. И словно бы ни о чём. Пили снова и снова. И даже не вдвоём – поначалу пришёл один клиент, которого Саката тут же втянул в попойку, потом ещё двое, и под крышей закусочной стало тесновато. Впрочем, никто из присоединившихся не задерживался надолго, так что их с Сакатой собутыльники часто сменялись. К полуночи Саката успел опять проголодаться, а в два часа ночи его вывернуло наизнанку в кустах. Однако охладив голову под колонкой с холодной водой, он вернулся в закусочную, словно ни в чём не бывало. Тоширо чётко помнит, как торжественно тот улыбался, блестя каплями воды на лице. А потом… потом они, кажется, куда-то шли. На утро Тоширо проснулся с шумящей головой и отвратительным привкусом во рту. А ещё что-то давило ему на живот. Это что-то было рукой Сакаты. Тот почему-то лежал совершенно голый прямо на циновках рядом с футоном, на котором в свою очередь удобно расположился Тоширо, заботливо укрытый одеялом. Но под одеялом он тоже был голым.****