Все еще дышу

      Это было так долго.       Он долго этого ждал, настолько, что все раньше и дальше можно будет поделить на «до» и «после».       Но Рохан наконец-то дошел до нее.       Дверь тягуче, издевательски медленно раскрывается, и ему страшно. Он признает это, когда чувствует легкий мандраж на кончиках пальцев.       Что он увидит?       Сердце замерло, а потом громыхнуло слишком сильно и отчетливо; стерильно белоснежный свет ослепил глаза на полмгновения.       Опущенные испачканные буро-красными пятнами руки висели вдоль разорванного бледно-розового платья, будто потускневшего, как и все остальное; дыхание слегка сперло в горле от тревоги, которую уже невозможно было сдерживать. Ее лицо…       Вся фигура отдавала таким болезненным, деформированным, сломанным, в острых плечах, в ошметках одежды и воспаленных ранах. Свисающие с койки ноги напоминали висельника. Но она же не мертвая. Она выжила.       Только она…       Спутавшиеся в нерасчесываемые колтуны блеклые розовые волосы обрамляли все лицо, закрывая его. Голова была бессильно опущена, и создавалось ощущение, будто здесь сидела кукла.       Кислород исчез. Время тоже.       Упавшими каплями слышались голоса медсестер — в палате был кто-то ещё, но до мозга долетала лишь изувеченная фигурка впереди. Вся темнота мира скопилась вокруг них, отгораживая от остального мира.       Здесь чересчур мрачно и тяжело. Это давит, давит, давит.       Рейми сидела, не шевелясь, ее кожа отдавала каким-то трупно-безжизненными оттенками, и некоторые из ран уже были заклеены пластырями и перемотаны. Хотелось увидеть хоть единое подтверждение того, что перед ним настоящая Сугимото, что ее сознание еще живо.       Хотелось прикоснуться.       В паре метров он стоял, не говоря ни слова.       — Прошу прощения, мужчина, что вы тут делаете?       Шум, насильно вырывающий из прострации, нельзя было игнорировать, и пришлось обернуться. Медсестра. Как же надоели эти вопросы.       В очередной раз кое-как построился диалог, и художник все объяснил, хотя язык ворочался уже с трудом. Но ему можно было тут находиться, и здесь сказывалось либо сочувствие медработников, либо их изнурение и нежелание возиться с посетителем. Им бы с пациенткой разобраться, а ведь на улице скоро забрезжит рассвет… Работающая медсестра весьма неохотно делилась информацией о девочке, но добавила некоторых деталей в общую картину.       — Сейчас займемся спиной. Там все разворочено. Шрамы жуткие будут, — в воздух вторгся шлейф спирта и антисептиков, готовили инструменты дезинфекции. Женщина крикнула второй, сколько времени прошло с обезболивающего укола. — К следующему дню она будет лучше. Нужно время для реабилитации.       Приблизительное количество времени, для реабилитации после бесчеловечного уничтожения всей семьи и собственной моральной контузии, в голове даже не рисовалось.       Тронуть ее казалось немыслимым и недопустимым: оцепенение, склеившее все тело шестнадцатилетней, отделило её от любых людей. Но хотелось. Жутко хотелось. Кишибэ не сделал ни шага вперед. Что он может сделать?       — Рейми… — вырвался зов осевшим голосом, наконец-то обращен только для нее.       Импульсы, невидимые людям, проискрили внутри, пробежали по нервным окончаниям запястий, девочка дернула пальцем.       Невероятно.       Тут же Кишибэ захотелось врезать самому себе — какого, мать его, черта? Это долбанная чушь. Она просто пошевелилась, но почему внутри возникло такое волнующее чувство, будто он был единственным, кому посчастливилось соприкоснуться с чем-то недостижимо далеким? Подобное проявление трепета в нем было даже не таким удивительным, сколько неуместным и недопустимым. Как будто кончиками пальцев пробежались по телу… Нахрен. Это. Он Кишибе Рохан. И он возьмет себя в руки.       Прогоняя все лишнее, хладнокровие вновь завладело разумом. Тот фыркнул, но вышло это разбито.       Стоило начать действовать, а размышления оставить на потом. Тут Кишибэ сильно задумался — а что ему делать дальше?       Найти гребаного заведующего оказалось тем еще квестом — когда Рохан прибежал к его кабинету на втором этаже, ему сказали, что врач ушел на третий, а придя на третий — извините, так он уже на первый спустился. Итак, вернувшись спустя пару бодрящих кругов по этажам, художник наконец-то нашел искомую персону, скрипя зубами. Дыхание сбилось, а задуманные вопросы уже перемешались с парочкой грубых ругательств. Но, к счастью, женщина, и оказавшаяся заведующей, была профессионально холодна к возможной грубости.       — По поводу ваших вопросов: больной нужен не день и не два пребывания в больнице, а после выписки ее, как свидетельницу, будут днями и ночами допрашивать, что уже гарантирует дополнительный стресс, — голос был сухой и четкий, и перед таким не хотелось перечить. Она говорила, словно диктуя свод законов, и эта серьезность давила на Рохана, привыкшего к чувству старшинства. — Пока она ничего не говорит, ее хоть на какое-то время оставят следователи. Но после больницы ей потребуется серьезный уход, и не только в плане физических ран, если вы понимаете, — глаза сощурились под очками, но это все же не заставило мангаку отступить.       — Я понимаю, что случилось, — откуда-то взялись и силы, и решимость. — У нее никого не осталось, и… иначе ее заберут.       Именно возможность того, что Сугимото попадет в приют, потеряв родителей, угнетала: это сделает только хуже, она там вовсе сломается, оставшись одна. Кишибэ уверен, что девчонке будет куда лучше в обществе тех, кого она знает. На этот случай можно даже подключить этого придурка Джоске и его компанию…       Заведующая сурово покачала головой:       — Вам все равно нужно будет ее согласие. Я разрешаю вам посещения, но выйдет она отсюда только минимум через неделю, — поставила точку доктор, и поспешила вернуться к своей работе, беря документы. Острые каблуки развернулись от него. — Всего вам хорошего, доброй ночи.       — Спасибо. До свидания, — на автомате ответил зеленоволосый, окончив диалог.       После этого ему не оставалось ничего, и ночь подходила к завершению также, как и его участие в этой чертовщине. На часах пять утра.       Около нескольких минут он бесцельно смотрел куда-то в пол или на стены, пребывая в сильнейшей прострации и будто потерявшись. Он понял, что сейчас сделал все, что мог.       Пора идти домой.

***

      Домой он вернулся в полнейшей тишине, лишь слегка погремев ключами в замке и снимаемой одеждой.       Усталость булыжником утягивала вниз, а тело казалось бумажным, запуская внутрь ленты утомления. Дышать тяжело, перебивается вечными зевками — благо, он не давал себе начать тереть глаза, как пятилетний ребёнок. Как же хочется упасть и не вставать.       Свет мангака решил не включать.       Всего несколько часов назад Кишибэ выбегал отсюда — может и не стоило?.. Мужчина прошел внутрь дома, пройдя мимо широкой гостиной. В темноте получалось маневрировать среди мебели и углов, но все шаги были медленными, тягучими, усталыми. Казалось, он двигался бездумно, слегка покачиваясь и скользя взглядом бирюзовых глаз по потемневшим стенам. Пустынно. Среди пустого коридора, по которому он неторопливо шел, он был как призрак, и в воздухе чувствовалась пыль от недвижимости всего вокруг, как бывает ночью.       На лице не читалось никаких эмоций, и мужчина поднялся на второй этаж. В его доме было семь комнат, и среди них одна пустовала, ибо ей не нашлось применения. Сам Рохан не страдал любовью к складированию, поэтому там стояло лишь пару шкафов с книгами, диван и беговая дорожка.       Свет все же пришлось включить, чтобы оценить свое положение. Не отлично, но и не слишком ужасно. Сойдет.       Рохан предусмотрительно взял с собой веник с совком, хоть и привык пользоваться пылесосом, но это менее эффективно сейчас. Где-то минут пятнадцать ушло, чтобы мужчина смог вычистить все углы комнаты от пыли, ведь заходил он сюда не слишком часто и только по делу, за какой-нибудь книгой. Вся спина затекла…       Выпрямившись и облегченно выдохнув, мангака широко раскрыл окно, и на него тут же нахлынул поток холодного воздуха. Он поежился от мороза и закрыл его обратно — тьфу, лучше потом проветрит. Когда уйдет. А сейчас ему нужно разложить диван и более-менее заправить его, но спускаться за постельным бельем… Черт, так чувствуют себя домработницы? Это раздражает.       Как обычно, в своем забытье минуты проскользали стремительно.       Рохан старался особо не думать, машинально выполняя все поставленные задачи, и так он успешно провел около часа — в том, как он в предрассветной тьме тихо копается в освещенной желтым светом комнате, можно было даже увидеть свою эстетику. Даже сквозь пелену без эмоций чувственная душа улавливала нотки чего-то красивого и вдохновляющего.       Неисправимый художник.       Наконец, диван был застелен, а пыль исчезла посредством тряпки. Кишибэ уже так клонило в сон, что он едва добрался до кухни, оставив там тряпку. Сонно зевая, мужчина вскоре обнаружил, что забыл взять с собой веник с совком, но… тело слишком ломило от усталости. Словно все кости обвиты колючей проволокой. На душе было пусто и тихо, также как и в особняке.       Ему надоело. Он устал.       Руки сами собой склонились над кроватью, упираясь ладонями в простыню, и на мгновение бирюзовые глаза уставились на образовавшиеся от тяжести складки. Но тут же руки будто подломило и он свалился всем телом на подушку, бессильно выдыхая. Закрыть глаза было высшим блаженством, и сейчас было неважно, где он, и что уснул в комнате Рейми.       Его затопило черной волной, увлекая за собой.