Название придумывается в конце

      Чувствовал я себя паршиво. Особенно потому, что ощущал вину за происходящее. А еще дикую обиду. И не только на Кира. И на других. И на судьбу. И на все такое. В общем, если Петра я больше не слышал и не видел особо, хотя в редкие встречи в подъезде он перестал со мной здороваться (сейчас уже привык. А когда первый раз руку протянул, а он мимо прошел, думал, разревусь. Шучу, конечно, но было обидно), то вот с его другом мы частенько пересекались. У нас были смежные места на парковке, да и, получается, до меня ему было ближе, чем до Кира, а с недавних пор, я вроде как, тоже враг.       Кир, естественно, свои выходки не прекратил. После нашего с ним разговора порно-концерты продолжались еще несколько дней. Я старался игнорировать. Тем более, оппозиция ничего не предпринимала. Уже многим позже я выяснил, что семья Петра в то время, как все закрутилось, уехала на отдых, и он через какое-то время должен был к ним присоединиться, и что, получается, намерений развязывать военные действия у него никаких не было, просто хотел приструнить расшалившегося соседа. А когда не получилось, он без малейших сожалений эту идею бросил, и укатил на курорт к жене и детям. Лишенное главы движение затухло. И Киру бы как раз в тот момент было бы идеально тоже все прекратить, но он еще некоторое время, видимо, по инерции, продолжал свои выходки: то перила голубыми сердцами увешает, красиво же, но в контексте, конечно, многих взбесило; то на двери повесил довольно реалистичное изображение пятой точки с подписью «Добро пожаловать»; в общем, развлекался он довольно безобидно, но ругаться с мужчиной с пятого этажа продолжал.       И вот когда Петр уехал, его друг терпел подначки Кира пару дней, а потом, кажется, решил перейти в наступление. Почему-то и на меня…       Время позднее — на работе задержался, — иду я усталый, поднимаюсь по лесенке, лифтом не пользуюсь, чтобы в тонусе себя держать хоть как-то… И надо же было таком случиться: на третьем этаже встречаюсь с Киром. Точнее, наверное, это нельзя назвать «встречаюсь», потому что он не обращает на меня никакого внимания, взгляд его сосредоточен на каллиграфической почти надписи, о содержании которой, мне кажется, догадаться не сложно, учитывая происходящие события.       Я задавил порыв подойти к нему и двинулся дальше, мне казалось, что его взгляд жег мне спину.       А около моей двери было все то же самое… Чего я не ожидал. Мне стало так…стыдно. Я сразу подумал, что будет, если Катя это видела, потом подумал, что, скорее всего, Катя точно уже видела.       Потом подумал, впервые за все это время, хорошо, что Евгении Павловны в этом доме уже нет.       Как бы мне не хотелось сейчас завалиться на кровать, выпить чаю и отдохнуть, священная война внесла коррективы в мои планы. Тряпка мой дру-у-г, вёдра мой ка-а-айф… Оттирались эти петроглифы сложно, хотя через полтора часа прогресс явно наметился. Буквы стали бледнее точно, а вот над рисунком, видимо, лучше постарались, поэтому к ночи у моей двери вместо концептуального шедевра остался безмолвный детородный орган. На него сил уже не хватило, как бы это не звучало без контекста. Поскольку на работу я мог явиться аж к десяти, решил, что с утра вместо обычного моциона помою стены еще разок. Стало чуточку лучше. В девять на площадку выпорхнула Катя, сделал вид, что ничего не произошло. Перекинулись парой слов. Я был благодарен. А когда она сказала, чтобы я зашел вечером поболтать, думал, что обрел все счастье мира.       У Кира к вчерашней надписи прибавилась новая «Горжусь этим, спасибо!». Я только вздохнул.

***

      Вечером картина была похожая. Кажется у них завяжется переписка. Кирилл только качал головой, ухмыляясь, но в этот раз он меня заметил.       — Рома с четвертого этажа, привет!       — Здравствуйте, — я попытался прошмыгнуть к лестнице, но он закрыл мне дорогу.       — А чего мы снова на «вы»? Последний раз, кажется, я был мудак мудаком, а теперь смотрите-ка…       — Прощу прощения. Я был несдержан в тот раз. Дайте пройти.       — У тебя такая же фигня на стене? — я удивился резкой перемене тона с насмешливого на серьезный, поэтому даже забыл на мгновение, что мой план содержал пункт «бегство».       — Да, но я уже оттер.       — И?       — Что «и»?       — Ничего не хочешь сказать? Сделать? Тебя все устраивает?       — Нет, после работы я привык отдыхать и заниматься домашними делами, а не драить подъезд, но что уж тут поделать…       — Я никак не пойму! Что с тобой не так?! Тебя это не оскорбляет? Почему ты такой бесхребетный? Тебе же не наплевать, я вижу, у тебя, блять, глаза на мокром месте, так почему ты терпишь?       — А вы чего от меня хотите? Я участвовать в это не собирался, и не собираюсь. Но это же не только от меня зависит. Мне это неприятно, но что я, по-вашему, должен делать?       — Отвечать.       — Не интересует.       — Черт тебя дери, Рома! — Кир как-то досадливо ругнулся. — Нельзя это терпеть, как ты не понимаешь? Таких учить надо!       — Чему учить, Кирилл? Читать-писать? Или что? Уважать чужой выбор? Так этому родители должны были учить. И жизнь. А если к сорока годам он не научился, что я-то могу сделать? Морду набить? Это ты под учением подразумеваешь? Или пойти у него в прихожей сексом заняться с парнем? Это?       — Нет… — Кир вздохнул, и я вдруг понял, что он тоже устал. Что ему эта бравада тоже надоела, но почему-то в его взгляде читалась решимость. Он не собирался отступать. И он сказал тише: — Слушай, у меня есть определенный план, но мне нужен союзник, — я чуть не присел. План? Союзник? Это что…       — …тебе игрушки в детсаду? Ты до какого момента намерен маяться этой фигней? Пока вы дом наш не спалите? Или что? Кир немного опешил, да и я сам тоже. Не заметил, как стал говорить вслух…       — Ладно, Кирилл… Извини, что снова голос повысил. Мне жаль, но я тебе помочь не могу. До свидания.       Кирилл на этот раз пропустил меня без проблем. Но я не слышал хлопка двери, как будто он стоял на лестнице все то время, что я шел наверх.       Ладно, мне надо немного отдохнуть, освежиться, а потом к Кате.       Интересно, осталось ли у меня что-нибудь к чаю?